Spieluhr

      Когда Рихард спустился к ужину, он застал за кухонным столом Пауля, оживленного и веселого и — в дальнем углу у плиты — колдующего над каким-то мясным блюдом Тилля в синем фартуке поверх своей, порядком испачканной краской, одежды. Пауль нарезал салат и болтал без умолку: он рассуждал о том, каким будет архитектурный облик Берлина в будущем. Увидев в дверях Рихарда, молодой человек приветливо махнул ему рукой: — Садись за стол! Привет. Рихард скованно кивнул. — Привет. — Скоро будет готово. Ты только посмотри на него! — Пауль доверительно показал в сторону Тилля, — Обожает готовить. Как начнет изобретать какой-нибудь новый соус или десерт, так часами не может остановиться. — Терпеть не могу готовить, — буркнул Тилль, бегло обернувшись, — а вот он вечно меня забалтывает так, что я теряю счёт времени! Пауль со смехом отмахнулся. — Ничего подобного. Хотя, не спорю, я люблю поговорить. За день насидишься один, столько всего передумаешь, а поговорить не с кем. Вот Тиллю и приходится слушать меня по вечерам. Сейчас я убеждал его, что пройдет всего несколько лет, и в Берлине ничто не будет напоминать о войне. Всё будет новым. Новая архитектура, новая, чудесная, мирная жизнь. Рихард сел за стол напротив Пауля и повертел в руке вилку. — Мне кажется, сейчас рано об этом говорить, — произнёс он, и получилось как-то подчёркнуто отрывисто и хмуро. Веселость Пауля казалась потусторонней, оторванной от реальности. Его совершенно естественная, ненапускная, сквозившая во всем его облике, беспечность, ставила в тупик, заставала врасплох. В нём теперешнем не было ничего от «Паулины Шнайдер», и вчерашний вечер казался ещё более далёким и нереальным, будто сон. — Может, не будет вообще такого города. Никогда, — произнёс Рихард и мельком взглянул на Ландерса, чтобы увидеть его реакцию. Пауль в одно мгновение изменился в лице: Рихард, сам того не ожидая, прочитал в его внимательных глазах сочувствие пополам с испугом. — Подожди. Твой дом… — Был в Шëнеберге, — сухо ответил Рихард и, помедлив, в нескольких скупых фразах пересказал то же, что до этого говорил Тиллю — как отпустил водителя и как пешком добрался до их пригорода. — Ничего не говори. Не стоит, — прибавил он потом. Тилль, который, казалось, был погружен в свои мысли и не слушал, о чем они говорили, вдруг громко вмешался в диалог, избавляя обоих от неловкой паузы: — Эй, сгоняйте-ка оба в погреб. Принесите вина и вязанку дров! Следуя за Ландерсом вниз по скрипучей лестнице в подвал, Рихард задумчиво вёл кончиками пальцев по стене, по холодным красным кирпичам. — Хороший подвал, — отрешенно произнёс он, — пригодится, если будет воздушная тревога. Ландерс обернулся. — Вино вон там, слева у стены. Выбери сам. А я дрова возьму. И прибавил, когда Круспе уже подходил к почти пустому деревянному стеллажу: — А мой дом цел, стоит пока. Только там давно никого нет. То есть, там живёт кто-то… Какие-то люди. Рихард подошёл, не глядя на него и краем рукава смахивая пыль с бутылки. — У тебя совсем никого не осталось? — Нет. Я узнал ещё в прошлом году. Тилль в городе встретил одного… Соседа. Тот ему рассказал. Пауль нахмурился, глядя в одну точку на стене и жестикулируя, точно подбирал слова. Замер на секунду, потом махнул рукой и деловито подхватил под мышку вязанку дров. — Пошли. Тилль ждет. Но Рихард не спешил идти обратно. — Если когда-нибудь захочешь… Расскажи мне, — осторожно проговорил он. Пауль коротко кивнул и зашагал к лестнице. Когда все трое сели за стол, от неловкости и скованности не осталось и следа. Будто растаял тонкий, невидимый лёд, отделявший Рихарда от двоих друзей. За окном монотонно билась метель. Но в печке мирно потрескивали дрова, в залитой мягким светом лампы кухне было тепло, и непритязательный ужин на столе выглядел настоящим роскошным пиром. Разговор тек и переливался свободно, хоть и был пока все о тех же злободневных событиях. Теперь они, все трое, были всё равно что в одной лодке, и, словно прочитав мысли Рихарда, Пауль сказал: — Дом Тилля будто корабль. Или даже нет. Остров посреди моря, а на море, вокруг него, шторм. — Затянулся этот шторм, — с диковатой ухмылкой ответил Тилль, — и непонятно, когда и чем закончится. — Пессимизм сейчас губителен! — подмигнул Пауль, поднимая бокал. — Он нынче в моде, — иронично усмехнулся Тилль. — Пойдем против моды! За твой оптимизм, Пауль, — сказал Рихард и звякнул своим бокалом о два других. Они разошлись по комнатам далеко за полночь, и, засыпая в свежей постели на узкой кровати в гостевой комнате, Рихард чувствовал, вместе с чудовищной усталостью, небывалое умиротворение и ещё что-то: словно далёкая птичья трель, прерывистым, хрупким пунктиром, в его сердце пробивалась, сквозь глухую ночь, какая-то новая, пока неподвластная словам, надежда. На утро, после завтрака, Рихард уже привычно позировал Тиллю, когда в дверь раздался настойчивый стук. Пауль был у себя. Тилль, выдержав паузу, нахмурился и нехотя пошел открывать. — Кто там? — спросил он. — Мое имя Штрайтенхофф, обершарфюрер СС, — донеслось сквозь дверь, — я ищу фройляйн Шнайдер. Откройте, я знаю, что она здесь!