***
Куроо почти дошел до открытых лоджий, на которые был выход с лестничных площадок, когда его догнал Кенма. На улице было прохладно, почти холодно. Все-таки весна в этом году выдалась неприветливой: температура еще ни разу не поднялась выше пятнадцати градусов, а сегодня дождь и вовсе уничтожил любое ощущение близкого тепла. Сакура отцвела, и летний сад под балконом стоял пустой и унылый. Кенма протянул Куроо куртку и сам замотался в шарф. Он был прав, и простывать сейчас было нельзя. Но одеваться не хотелось. Словно промозглая сырость помогала держать себя в руках. Куроо сам не понял, что его так разозлило. – Выглядело действительно паршиво, – тихо произнес Кенма. Его пальцы почти невесомо коснулись напряженных рук Куроо, крепко сжимавших куртку, забрали ее, чтобы накинуть на его плечи. Стало уютнее, и по телу, вдруг осознавшему, что могло бы быть и теплее, пробежала предательская дрожь. Кенма сделал шаг ближе и прижался к Куроо, стараясь согреть. – Бокуто правильно сказал, у этих балаболов нет никакого права так с ней разговаривать, – наконец, произнес Куроо, крепче прижимая к себе неожиданно горячего, почти обжигающего своим теплом Кенму. – То, что ты защищаешь ее… Это связано с теми осложнениями? – медленно спросил Кенма, тщательно подбирая слова. Про то недоразумение с аллергией знали, наверное, уже все. Куроо не скрывал причин своего отсутствия и долгого пребывания в пост-операционном блоке. А вот про то, каким было это пребывание, предпочитал не говорить. Не говорить про то, как его накрыло ужасом, когда очнувшись от наркоза, он вдруг понял, что ноги больше не слушаются. А потом, когда окончательно отошел от анестезии, чуть не свихнулся от боли. Не рассказывал, как орал в подушку, когда безопасные дозы обезболивающих не срабатывали. К нему не пускали никого из команды, их выписали и перевели в реабилитационный блок в тот же день. Аомине-сан, хирург, ответственный за его операцию, приходил каждые два часа. Он говорил что-то, что Куроо сейчас уже не мог вспомнить, но эти слова были бесполезны. Куроо не мог отделаться от душащей мысли, что больше уже не встанет. В том, что когда-нибудь боль закончится, он не сомневался – вечно болеть ничего не может. А вот перспектива остаться в инвалидном кресле раздирала душу в клочья. Менялись препараты, а легче не становилось. Джену вызвали к вечеру, когда ни одно из лекарств не подействовало и Аомине-сан констатировал болевой шок. – Да, – Куроо, наконец, ответил на вопрос Кенмы. – Да, связано. Он не помнил ее выражения лица, ни когда она вошла, ни когда смотрела на планшете историю лечения. Он в принципе уже плохо понимал, где находится и что творится вокруг. Его тошнило, и, если бы он обедал, то наверняка уже выдал бы все обратно. Во рту неприятно горчило, и приходилось глотать слюну часто-часто, чтобы хоть немного сбить этот тошнотворный вкус. Аткинс что-то тихо скомандовала медсестре и та, возмущенно вздернув брови, но так и не решившись возразить, вышла из палаты. – Ты не должен говорить, если не хочешь, – отозвался Кенма, уткнувшись носом под ключицу. Наверное, Куроо не хотел бы говорить. Кенме не обязательно было знать. Их отношения не изменились бы, поделись он или промолчи. Аткинс объяснила то же, что и Аомине-сан. Быстрее и короче, наверняка знала, что Куроо уже это слышал. А потом вдруг спросила, когда на волейбольной площадке становится ясно, какая команда победит. Наверное, это был вопрос с подвохом. Заранее никто и никогда не знал. Можно было предсказать с большой долей вероятности. Куроо тогда ответил ей с последними крохами рассудительности, которые еще оставались в его измученном разуме, что та команда, которая выиграет два сета из трех. Или три из пяти. Аткинс кивнула в знак понимания и взглядом указала на его бесполезные протезы: – Дай мне два сета. Двое суток, и ты встанешь на ноги. Куроо тогда не поверил. Двое суток прозвучало так непонятно, долго и невозможно, что его мозг просто не смог представить себе этот временной промежуток. – На какой позиции я буду играть этот матч? – спросила Аткинс, заставляя его думать. Думать получалось плохо, но тема была знакома и, если перекладывать волейбол на клинику, то ответ был один: – Вы будете асом. – Асы в одиночку не выигрывают. Нужна хорошая оборона. Прикроешь? Куроо играл на позиции центрального блокирующего, но и принимать мяч мог отлично. Наверное, как любой в Некома. Он кивнул скорей по привычке, чем осознанно. – Тогда соберись. Следующие полтора суток Куроо едва помнил. Он проспал их, опутанный трубками и датчиками, но сон его не был безмятежным. Он часто почти просыпался, видел белый потолок, и снова проваливался обратно в темноту, где не было ничего, кроме собственного страха. Иногда Куроо видел себя, словно в отражении мутного зеркала, и ненавидел свое отчаяние. Он заставлял себя ухмыляться в ответ своему двойнику, пока тот дрожал и всхлипывал. Куроо вздергивал вверх подбородок, заставляя себя смотреть на жалкую копию свысока, а потом все начиналось снова. И таких видений было много. Но из каждого он вырывался с видом победителя. Вырывался, чтобы провалиться обратно. – Настоящий кошмар, – отозвался Кенма. Куроо не сразу понял, что рассказывал вслух. Он нервно облизнул губы, но замолкать было уже поздно, да и глупо было бы перестать говорить сейчас. Это было кошмаром. А когда он закончился, Куроо больше всего боялся, что не сработало. Что ничего не получилось. Мисс Аткинс появилась спустя минут десять после его пробуждения, даже раньше, чем дежурная медсестра. Видимо, следила за датчиками. Предупредила, что через пару часов перестанет действовать местная анестезия, и можно будет уже сесть, поболтать ногами, а потом должен будет прийти физиотерапевт. Что еще с неделю двигаться будет тяжело и болеть будет зверски. Но это было уже неважно. Потому что уже в тот момент Куроо мог пошевелить пальцами на ногах и отчетливо ощущал, как щекотится теплая простынь при этих движениях. – Это, получается, был вторник? Да, это был вторник. До следующего матча оставалось всего три дня, и Куроо собирался успеть на эту игру. Он чувствовал себя окрылённым ровно до того момента, пока не закончилось действие обезболивающих. Нужно было понемногу двигаться, по возможности вставать, а он не мог заставить себя это сделать, потому что в неподвижности было немного, но легче. Медсестры перешептывались, и Куроо ненавидел то, что слышал. "А ведь всего восемнадцать мальчику". "Страшно то как, без ног остаться". На физиотерапии было ещё хуже. Врач в белом халате высказываться себе не позволяла, но ее сочувствующий взгляд говорил за себя. "Ты, если совсем нетерпимо будет, говори. Что тебя просто так мучать". Мисс Аткинс навестила его на следующий день около одиннадцати, когда у Куроо был перерыв между назначенными тренировками. – Филонишь, – недовольно констатировала она, проверив показания проделанной работы на тренажерах. Его это разозлило. Он без боли пошевелить ногами не мог, а она требовала от него каких-то нереальных цифр. За два часа Куроо только на собственном упрямстве заставил себя проковылять почти полтора километра, и сейчас он точно не заслуживал осуждения. – Сколько она тебе назначила? – Кенма размотал шарф и накинул его на шею Куроо. Куроо в ответ обнял его покрепче: – Десятку. Как на пробежке. Десять километров в этом состоянии он бы не прополз, не то что бы не пробежал. Мисс Аткинс жестом указала на беговую дорожку, требуя закончить перерыв. Наверняка ей легко было командовать. Куроо не поднялся со скамейки: – Не выйдет. – и чуть тише добавил. – все так говорят. Мисс Аткинс едва нахмурилась: – Кажется, я понимаю, о чем ты. Они не верят в то, чего не видели. Но тебя это не должно останавливать. Вставай. Ее тон не терпел возражений. Куроо стиснул зубы и рывком поднялся на ноги, оттолкнувшись руками от сиденья так, чтобы почти на напрягать колени и лодыжки. И все равно боль была ощутимой. – Ты всегда так встаёшь? – эта уловка от мисс Аткинс не укрылась. – Заново. Одно дело терпеть боль, совсем другое целенаправленно на нее идти. Двигаться как обычно было сложно. Новые лодыжки и ступни слушались и слушались хорошо, но каждое движение било внутри коленей острой болью словно током. Беговая дорожка еле работала со скоростью в один километр в час, а Куроо за первые пять минут устал и пропотел насквозь. Мисс Аткинс не уходила, пристально следя за тем, чтобы каждый шаг делался качественно. Она подозвала ответственную за Куроо медсестру, жёстко ее отчитала, выдала распоряжения по списку лекарств и контролю дальнейших упражнений. Конечно, она не могла торчать в спортзале вечно. Но через полчаса, когда Куроо уже наконец немного обвыкся с ощущениями, а боль перестала быть зубодробильной, мисс Аткинс получила очередной вызов по рации. Перед уходом она добавила уклон на беговой дорожке, заставив Куроо подавиться воздухом от неожиданно усилившихся нагрузки и боли. Он сам не понял, как выругался в ее адрес сквозь стиснутые зубы, но ее это не удивило: – Матерись, – сказала мисс Аткинс.– хочешь кричи, хочешь плачь. Но не сдавайся. Матч ещё не окончен. Куроо замолчал, уступая настойчивым поцелуям Кенмы, что дорожкой прокрались по его шее и челюсти к губам. Последние его слова были пропитаны горечью, и Кенма пил ее, забирая, успокаивая. Откуда-то в нем была эта волшебная способность одним прикосновением излечивать душу. Как же Куроо хотелось, чтобы он был рядом долгими ночами в пост-операционном блоке. Чтобы можно было спать в обнимку, прижавшись друг к другу, напрочь забыв о том, что будет завтра. Чтобы под утро отбирать у Кенмы смартфон, который тот по привычке "только посмотрел". – Ты мне ничего не рассказывал, – с ноткой укоризны прошептал Кенма, гладя жёсткие черные волосы Куроо. – Ни на матче, ни когда вернулся с реабилитации. – Я сказал, что рад вас видеть. Это было правдой. Куроо был в восторге в субботу, когда мисс Аткинс разрешила ему играть. Да, на специальных таблетках, но он бы вышел на площадку и без них. Это была его победа. Последние два дня Куроо действительно сражался за свое право быть здоровым. Сражался с собой, преодолевая желание рухнуть и не шевелиться. Сражался с жалостью окружающих, требуя относиться к нему без снисхождения. Он отчаянно нуждался в этом матче, чтобы доказать себе, что эти сражения не были напрасными. Но самое главное – там, на площадке была его команда, которой он не мог позволить потерпеть ещё одно поражение. – Поверить не могу, что она тебя выпустила на игру в таком состоянии. Куроо только усмехнулся себе под нос. В тот субботний вечер он лежал на постели в своей палате и ощущал, как проходит эффект обезболивающих. С болью приходило новое странное ощущение натруженности в ступнях и лодыжках, теплом растекающимся под кожей, сливающимися с таким же теплом усталости в бедрах. Импланты переставали быть протезами, становились частью его тренированного тела, и боль в коленях накатывала волнами, позволяя отдыхать. К среде Куроо уже мог жить на лёгких препаратах, в четверг мисс Аткинс отменила и их. Распространяться о названиях сильнодействующих лекарств запретила. Впрочем, Куроо и так этого делать не собирался. Он и сам догадывался, что многое пошло не по протоколу. Он просто кивнул и извинился за доставленные неудобства, памятуя о том, какие слова ей пришлось от него услышать. – Да ладно, – мисс Аткинс расслабленно моргнула. – Страшно было? Куроо ее понял. Она говорила про тот жуткий, сковывающий страх перед собственной беспомощностью. Он не смог бы сказать простое, честное "да", поэтому отшутился: – Не представляете как. Мисс Аткинс понимающе кивнула: – Представляю. На парковке послышался громкий клаксон, а следом чьи-то голоса. Кенма и Куроо выглянули с лоджии почти одновременно. До паркинга было метров сто пятьдесят, но за ещё голыми деревьями все хорошо было видно. К стадиону подъехал представительский седан, и по тому как требовательно он сигналил, было ясно, что дело было срочное.***
Токийский стадион выделили под шоу не полностью, а только второй этаж на его левой стороне. На первом были еще пара переговорных комнат, но это было уже не в счет. Главный вход охранялся и без специального удостоверения и записи его было не пройти. По идее через него должны были заходить все работники, но большая часть менеджмента пользовалась служебным входом, чтобы не ходить мимо апартаментов участвующих команд. Дальше за ними по коридору начинались комнаты менеджеров, а потом уже рабочая зона с кабинетами. Служебный вход вел прямо к ним, не имел специальной охраны, но открывался только специальными ключ-картами, которыми владело всего несколько человек. Поэтому когда в общем коридоре раздались быстрый, грубый стук каблуков, их услышали практически все. Двери открывались, любопытные парни выглядывали в коридор. и тут же замирали, не зная, стоит ли скрыться обратно или сделать вид, что они и так планировали куда-то идти. Особенно смелые бормотали растерянное “здравствуйте”, но не получали ответа. Хината первым выскочил из апартаментов Некома и чуть не столкнулся с мисс Аткинс, летящей по коридору в сторону менеджерских кабинетов. Следом за ней семенила ее ассистентка с испуганным видом, изо всех сил стараясь не отстать. – Сейчас что-то будет, – заговорщически прошептал Лев, едва вернувшийся из душа. – Пошли посмотрим? В его голосе сквозило явное любопытство, и Хината невольно подумал, что что-то интересное действительно назревало. Наверное, правильнее было никуда не лезть, но здесь не было ни Куроо, способного одним взглядом поставить на место бесшабашных первогодок, ни Дайчи, которому порой и взгляда было не нужно, так что они выждали с десяток секунд, выскользнули из комнаты и последовали за посетительницами. Они были не единственными любопытными, и вскоре за мисс Аткинс на почтительном расстоянии следовало человек шесть-семь, активно делавших вид, что они тут оказались совершенно случайно. Она не оборачивалась. Вихрем промчалась мимо апартаментов, оставила позади менеджерские комнаты, шла прямиком к главному кабинету, принадлежавшему Широ Минами. Наверное, он тоже был здесь после вчерашних событий. Хината запоздало подумал, что надо было остаться на уровне менеджерских комнат, а то здесь у них не было вообще никакого оправдания находиться. Ассистентка легким бегом проскочила вперед мисс Аткинс, не стучась распахнула перед ней дверь кабинета Широ-сана. Тот вскочил из-за стола, прилизанный, но потный, развел руками в приветственном жесте, забыв о церемониях. Мисс Аткинс не дала ему времени на приветствия: – Ты сказал, это будет медицинская дискуссия! – ее сухой, обычно безэмоциональный голос звучал громче обычного. – Ну, это же журналисты. Они непредсказуемы, – Широ-сан улыбнулся, но выглядело нисколько не примирительно, а скорей с насмешкой. Мисс Аткинс остановилась за шаг и дала ему звонкую пощечину, от которой Широ-сан не удержался на ногах. По ватаге наблюдателей прокатился шумный вздох. Хината несколько раз моргнул, не веря собственным глазам и чипу. Скорость, с которой ее ладонь прилетела Широ-сану по щеке, была неожиданно высокой. – Ты совсем рехнулась, бешеная женщина?! – заорал Широ-сан, отползая спиной к собственному столу. – У меня здесь камеры! Я все расскажу! Я тебя засужу! Потом он почувствовал ошарашенные взгляды, смерил парней быстрым, испуганным взглядом и заорал уже ассистентке: – Что стоишь, дура?! Дверь закрой! Ассистентка не двинулась с места, явно опасаясь попасть под горячую руку. – Пошли вон отсюда! – заорал он было в сторону Хинаты, но тут же снова переключился на мисс Аткинс, сделавшую небольшой шаг в его сторону. – Не подходи, ненормальная! Руководство узнает! Все, что ты натворила, я им все расскажу! – Правда? – мисс Аткинс быстрым движением достала из кармана своего оливкового плаща смартфон и вскоре послышались долгие гудки. – Давай. – Ахренеть, – шепотом восхитился Лев, которого явно было хлебом не корми, но дай подхватить какую-нибудь сплетню. Широ-сан с ненавистью смотрел на смартфон, который мисс Аткинс демонстративно держала прямо перед ним, и обескураженно хлопал глазами. – Мисс Аткинс? – на том конце взяли трубку. – Да, сэр. Мистер Широ очень хочет вам что-то рассказать. – громко отчеканила она. Невидимый собеседник отреагировал с раздражением и скепсисом: – Хорошо, что вы вместе. Вам сейчас вышлют ссылку, подключитесь к видеоконференции. Мисс Аткинс повесила трубку и кивнула ассистентке. Та наконец ожила, метнулась к двери кабинета и закрыла ее, предварительно цыкнув на собравшихся зевак.