~
Турин провёл неделю до Середины Зимы в библиотеке Менегрота, исследуя традиции, связанные с праздником. Ему было девять лет, когда он приехал сюда, что случилось уже после торжества. Свою десятую Середину Зимы Турин встретил, прячась в своей комнате от толп эльфов, которые его пугали. Жизнь в лесу с Белегом так увлекла его, что он начисто забыл про одиннадцатую. Он честно попытался принять участие в праздновании двенадцатой. Но он пообещал себе, что эта, его тринадцатая Середина Зимы, должна будет стать незабываемой. Большинство книг, хранящихся в Менегроте, были написаны на плотной прессованной бумаге, изготовленной из растительных отходов с кухонь и ткацких станков; твёрдые стебли, обрывки ткани, несъедобные части растений, даже кусочки старой ненужной бумаги, всё это пропитывали специальным раствором, в котором разношёрстное содержимое распадалось на крошечные частицы, образуя однородную массу, которую потом отливали на рамы для просушки. Ещё дома он научился писать на пергаменте, но на уроках здесь, в Дориате, он выяснил, что его навыки едва ли помогут ему в письме на местной бумаге. С чтением у него тоже обнаружились проблемы — Турину часто было сложно разобрать кирт, используемый в старых документах. Некоторые тексты, однако, были выгравированы на больших плоских металлических листах — часто из золота или серебра. Надписи выглядели словно изящная рукопись на бумаге, однако каждая буква определённо была выдавлена в твёрдом материале. Именно на таком Турин и обнаружил список традиций Середины Зимы, который тут же принялся усердно изучать. — Итак, они позволяют человеческому отродью прикасаться к любым сокровищам, которые он хочет, хотя хорошо известно, что он ломает всё, к чему прикасается, хм? Спина Турина напряглась. Он знал этот голос. Его сердце учащённо забилось о рёбра, волна тошноты охватила его. Тело ощущалось горячим как во время лихорадки, и стены библиотеки, казалось, сомкнулись вокруг него, отрезая пути к отступлению. Не реагируй, сказал он себе. Он знал, что никакое его слово не заставило бы лорда Саэроса уйти. Однажды он попытался рассказать своему приёмному отцу об издёвках и насмешках советника, но Тингол только нахмурился и сказал: — Я его знаю, и это мало на него похоже. Возможно, ты неправильно понял его намерения, потому что ты не эльф, а он привык разговаривать только с себе подобными. Пальцы Саэроса схватили пластину, которую изучал Турин, и вырвали её из его рук. — Я удивлён, что твои глаза могут разглядеть такой мелкий шрифт, маленький лорд. Разве у тебя не было трудностей со стрельбой из лука по мишенями всего в полуэлле от тебя? Давай я найду тебе что-нибудь полегче для чтения. На стол перед ним упала книга. Буквы были крупными и яркими — первый детский букварь, такой Турин изучал, когда был ещё совсем ребёнком, там было много огромных иллюстраций и легко произносимых слов. Саэрос застал Турина с таким в ту пору, когда он только приехал и отчаянно пытался найти книгу на простом синдарине, которую он смог бы прочесть, и с тех пор советник часто насмехался над ним за это. — Я благодарю тебя, — бесцветно сказал Турин, но его глаза следили за серебряной пластиной в руке советника. Саэрос уставился на него с хищным выражением на лице, будто выискивал повод прицепиться к недостаточно вежливому ответу, чтобы с наслаждением использовать против него каждое слово. Турин почувствовал, что его вот-вот вырвет. Это ощущение было ему удручающе хорошо знакомо, Саэрос уже не в первый раз отказывался оставить его в покое и, несмотря на все попытки Турина вежливо уйти от конфликта, продолжал сыпать оскорблениями в его сторону. — Постарайся не испачкать страницы грязными руками, которыми ты хватаешь еду словно дикарь. Твой родич Берен был немногим лучше зверя, и ты такой же, — сказал Саэрос, а затем улыбнулся так широко, как будто солнце вышло из-за облаков, и с громким стуком уронил пластину перед Турином. Лицо советника вытянулось в явном смятении, и он снова поднял лист металла. — Турин, парень, это не блестящая безделушка! Эти работы важны, это произведения искусства! Слушай, я уверен, что ты не хотел ничего плохого, но взгляни, тут теперь вмятина. — Но я… — Что тут происходит? Что случилось? — на крики Саэроса прибежал другой советник, в котором Турин узнал Олтадаэра. — Ох, это пластина праздника Середины Зимы? Эйтрост потратил почти месяц, чтобы его переписать. — Разумеется, мальчик ничего не мог с собой поделать, — сказал Саэрос, и если в его голосе было сожаление, то в его тёмных глазах сверкала злоба. — Я его не ронял, — Турин едва ли не рыдал, бессильно стискивая кулаки под столом. Конечно, если бы его собирались наказать за это, он мог бы просто сказать правду… И кто тебе поверит? обречённо подумал он. Всё-таки он и правда часто нечаянно ронял вещи, отчасти из-за того, что постоянно жутко нервничал, страшась ошибки как огня, отчасти потому, что не мог быть грациозным как эльф, и поэтому всегда казался неуклюжим по сравнению с ними. Отчасти также потому, что Саэрос и его дружки часто пытались подстеречь Турина в коридорах или неожиданно выскочить из-за угла, застигнуть его врасплох и в одиночестве. С тех пор как Гетрон уехал, нападки случались всё чаще, становились всё более жестокими, его преследователи вели себя тем агрессивнее, чем больше милостей ему оказывал Король. Ибо в том, что Тингол раз в год посылал гонцов в Дор-Ломин к матери и сестре Турина, была великая милость, как говорили ему снова и снова. — Что ты бормочешь, человеческий ребенок? — всё выпытывал Саэрос, на его лице отражались интерес и будто бы искренняя озабоченность. — Говори громче, чётко скажи, что ты имел в виду. Говорить с теми, кто терпеть его не мог, было весьма неприятно, хуже было только, когда ему приказывали это делать. Турин с трудом сдерживал слёзы, впиваясь ногтями в мягкую кожу ладоней. Он молча склонился над бумагами, пытаясь заставить кирт превратиться в слова в его сознании, но всё мысли заглушал панический стук его сердца. — Не переживай, — сказал Саэрос Олтадаэру, усердно изображая заботу. — Я уверен, что мальчик будет осторожен и снова не испортит бесценные артефакты. Постарайся больше ничего не ронять, сын Хурина. Вторую оплошность за день трудно будет простить, даже если Король благоволит тебе. — Неужели его действительно стоит оставлять наедине с такими великолепными предметами? — Олтадэр волновался, будто Турин был особенно мерзкой тварью из зверинца Тингола, которую выпустили погулять и она немедленно запрыгнула на обеденный стол с хрупкой и дорогой посудой. — Возможно, следует назначить стража, который проследит за их сохранностью. — Не волнуйся, мой друг. Ибо, несомненно, если что-то будет испорчено, мы будем знать, кто в этом виноват. А теперь расскажи о новом танце, который ты подготовил к празднику, мне нужно определиться, какой инструмент мне принести. У меня есть Большая Арфа, если она требуется. Они ушли рука об руку, оставив Турина с чувством, что его внутренности обратились в камень. Он едва видел их удаляющиеся фигуры, слёзы застилали его глаза. Нет, он не мог плакать здесь, так далеко от своих покоев, где любой мог его увидеть. Одним усилием воли он овладел собой. До Середины Зимы осталось всего несколько дней, сказал он себе, и когда успокоился, аккуратно разложил по местам всё, что брал. Затем он покинул город, убежал в заснеженный лес и позвал милую Неллас, которая никогда не заставляла его чувствовать себя неуклюжим, глупым и жестоким. Она пришла сразу, как будто ждала его, но когда он попросил её пойти с ним в Менегрот, отказалась, снедаемая страхом перед каменными коридорами и потолками, которые представлялись ей темницей, чувство, которое Турин разделял. Поэтому он остался с ней в лесу и проспал под деревьями две ночи, пока не увидел, как развешивают праздничные фонари, и не понял, что его могут хватиться. Портные Мелиан сшили ему изысканный наряд, хотя, одевая его, они ворчали и недовольно переговаривались между собой, сокрушаясь о том, что их работа недолго ему прослужит. — Ужасное расточительство… такая красота уже в следующем сезоне будет ему мала. — Они так быстро растут, эти люди. Этот особенно. — Да, но Король говорит, что он должен быть одет как подобает принцу, так что ничего не поделаешь. Когда он прибыл в Менегрот, почти никто не говорил с ним на талиске, за редким исключением, когда совсем без слов нельзя было обойтись. Ему ничего не оставалось, кроме как быстро совершенствовать свой синдарин, так как без приказа Короля с ним не общались на его родном языке. С тех пор он заметил, что, если он молчал, окружающие часто говорили так, как будто его там не было, видимо, до сих предполагая, что он не владеет их языком, как сейчас делали ткачи и портные Королевы. Дома, в Дор-Ломине, Йоль длился шесть дней, люди собирались вместе, пировали, танцевали, приносили жертвы, пели и заботились о нуждающихся. Они зажигали огни, дарили друг другу подарки, готовили пироги со спрятанными внутри монетами, даже приглашали к себе незнакомцев, чтобы поделиться с ними теплом своего очага. Праздник Середины Зимы в Дориате длился всего три дня, что немного разочаровывало, но украшения были поистине волшебными. Фонарики-бабочки мягко хлопали своими бумажными крыльями, ледяные скульптуры сверкали в зимнем солнечном свете, огонь костров переливался всеми мыслимыми цветами, а песни и танцы были настолько прекрасны, что у Турина замирало от восторга сердце. Его голос присоединялся к другим в единой песне, и порой он даже видел, как эльфы улыбались ему. Но от танцев он воздерживался, его сбивали с толку слишком сложные движения. Он самому себе казался невероятно неуклюжим, ведь все, кто его окружал, были намного искуснее его, и каждый изящный взмах веера и пера напоминал ему, что он не был по-настоящему частью этого прекрасного мира. Он мог только наблюдать за этим удивительным представлением, зная, что как бы сильно он ни старался, он никогда не приблизится к эльфийскому мастерству. То, что происходило в первый день, точнее всего можно было описать как выставку, где разные мастера демонстрировали свои работы; там были все, от ткачей до красильщиков тканей и оружейников, и куда бы Турин ни кинул свой взгляд, там он видел шедевр. Крепко сцепив руки — он не смог бы испортить то, к чему не прикасался, — и с широко раскрытыми глазами, он прогуливался среди множества скульптур, восхитительных гобеленов, поражающих своей красотой высоких тортов и всевозможных инструментов, назначения которых он зачастую не знал. Он задержался у шатра кузнецов, тоскливо оглядывая оружие, страстно желая хотя бы кончиком пальца дотронуться до этих великолепных мечей и кинжалов. — Прекрасная работа, — раздался глубокий голос у него за спиной, и Турин, обернувшись, увидел своего приёмного отца, высокого и царственного, в роскошных одеждах, которые шли его долговязой фигуре, придавая ему совершенно потусторонний вид. — Турин, мой мальчик. Какой из них тебе больше нравится? Турин едва мог поверить, что это действительно происходит. — Вон тот, с красным камнем в навершии, — ответил он, указывая на опасного вида меч с длинным прямым лезвием и глубоким долом. Глубокий цвет камня очень нравился ему, а его сочетание с чёрным металлом рукояти напоминало о матери. Она часто ходила в чёрно-красных одеждах, несмотря на то, что его отец любил дразнить её, говоря, что, так как она Леди Дор-Ломина, ей следует чаще носить его цвета. В уголках глаз Тингола появились морщинки, как будто он почти улыбнулся. — Метеврин, благородный ремесленник. Клинок. Кузнец поклонился, снял меч с крепления и почтительно протянул его Тинголу. Он был широкоплеч для эльфа, хотя и не мог сравниться с отцом Турина или другими могучими мужами его народа. У него были короткие, доходящие до подбородка русые волосы, а его наряд, элегантно облегающий крепкую фигуру, был так же ладно скроен, как и у любого другого эльфа в Менегроте. Тингол повертел меч в руке, на пробу взмахнул им, а затем протянул Турину рукоятью вперед. — Он тебе понадобится, — сказал он, и снова его взгляд потерял всякое выражение. — Заботься о нём, как о верном друге. — Спасибо, — выдохнул Турин, не в силах поверить в свою удачу. Меч удобно лежал в его руке; он повернулся к кузнецу и низко поклонился. — Благодарю тебя за твою работу, мой лорд! Кузнец мгновение пристально глядел на него, и улыбка Турина померкла. Возможно, этот эльф тоже якшался с Саэросом или слышал россказни о глупости и неуклюжести Турина. Часто ему казалось, что он вот-вот заведёт нового друга, но потом выяснялось, что они уже настроены против него и просто ждут удачного момента, чтобы как-то подставить его и опозорить на глазах у всего двора. Но затем зелёные глаза эльфа дружелюбно сощурились, и лёгкая улыбка тронула его губы. — Капитан говорит, что ты хороший парень, — хрипло сказал он. — Приходи как-нибудь в кузницу. У меня могут найтись для тебя кое-какие небольшие поручения. Или несколько кинжалов, которые нужно обагрить кровью орков. — Я сражаюсь с орками! — Так я слышал, — отозвался кузнец, и сердце Турина бешено забилось. Капитан? Возможно ли, что кузнец был другом Маблунга, которому Турин вроде бы нравился, или, по крайней мере, он не был дружен с Саэросом? Или кузнец говорил о Белеге, одном из двух эльфов, которых Турин действительно мог назвать своими друзьями? — Он не мальчик на побегушках, — несколько резко сказал Тингол. — Он мой приёмный сын. — Ведение записей и ношение руды не сделают его менее приёмным сыном моего повелителя, — беззаботно сказал Метеврин. — Сир. Тингол сжал губы, а затем отошёл, его глаза приобрели знакомое, остекленевшее выражение, как всегда бывало, когда к нему мысленно обращалась его Королева. — Пойдём-ка, займёмся делом и поговорим об орках. Турин с удовольствием провёл остаток дня, полируя и затачивая оружие, рассказывая о своей жизни в лесу и слушая истории о давних великих сражениях с орками. Метеврин принимал участие в Охоте на Волка и вполголоса рассказывал об этом событии и о доблести друзей Турина и его родича, Берена, дяди его матери. Когда день подошёл к концу, он с большим сожалением помог Метеврину упаковать оружие. — Ты будешь здесь завтра? — Завтра? — кузнец фыркнул. — Когда будут запускать фонарики? Я буду весь день спать. Я работал над всем этим несколько месяцев кряду. Красивое будет представление, но я уже видел его много раз и увижу снова в следующем году. Иди, наслаждайся пиршеством. И, кажется, тебя уже ищут. С этими словами он издал тихий птичий крик, и Турин услышал, как он эхом разнёсся по пещерам, его подхватывали и повторяли десятки стражей границ, сидевших в разных углах пещер. Ещё один возглас раздался прямо за спиной Турина, и он, испуганно подскочив, обернулся, и сам радостно закричал, встретившись взглядом с Белегом. — Ты пришёл! Белег обнял его, смеясь. От него пахло свежими травами и кожей, и прижавшись лицом к его груди, Турин впервые ощутил что-то, чему не мог дать названия, будто бы в одно мгновение он обнаружил, что его тело пронизывает пропитанная горючей смесью нить, и тут же почувствовал её воспламенение и внутренний жар. Он отпрянул, сбитый с толку странным чувством, но Белег, казалось, не заметил ничего необычного. — Я же обещал, что приду, не так ли? Пойдём, надо найти нам места до того, как начнутся настоящие танцы. Ради разнообразия я хочу съесть что-нибудь, что я сам не выращивал и не ловил. Спасибо тебе, Метеврин, за заботу о моём юном друге. — Он очень хороший друг, — ответил кузнец, кивая на Турина. — Судя по всему, ты тоже ему очень дорог, потому что он говорил только о тебе. — Это… я не уверен, что это правда, — запротестовал Турин, внезапно смутившись. Белег только беззаботно взъерошил ему волосы. — Я польщен, что произвёл такое впечатление. Турин, ты отдаляешь мою встречу с едой, а я уже давно в пути, так что, пожалуйста, поторопись. И покажи мне этот меч, он прекрасен. — Мне больше не придется полагаться на тот маленький, — глаза Турина радостно загорелись, когда ему снова дали повод поговорить о мечах. — Или лук! — Что не так с луком? — раздражённо спросил Белег. — Ты слишком много слушаешь Маблунга. — Неправда, — сообщил ему Турин. — Но лук — это твоё оружие. У меня будет своё собственное, и это будет меч. Глаза Белега на мгновение окутала задумчивая дымка, но через мгновение рассеялась, и он улыбнулся. — У меня такое чувство, что скоро у нас обоих будет много сражений на мечах, — произнёс он и, взяв несколько начинённых мёдом лепёшек с семенами, нашёл им места на каменных скамьях, с которых можно было наблюдать за танцами. Первый день подходил к концу, и хотя Турин всё ещё скучал по тушеному фазану с каштанами и укропом, который на Йоль всегда готовила его мать, он, по крайней мере, мог радоваться тому, что рядом с ним друг. Он подумал о Садоре, о своём дорогом Лабадале, и задался вопросом, закончил ли он то грандиозное кресло для зала Хурина, или его всё-таки обратили в рабство. — Почему ты такой угрюмый? — спросил Белег, и Турин быстро отвёл взгляд. Но в этих словах не было злобы, Белег не говорил с ним как некоторые советники Короля, которые называли его неблагодарным, считая, что выражение его лица обязано круглосуточно лучиться радостью, ведь его опекает сам Тингол. — Ты голоден? Мне кажется, что часто причина твоей грусти в том, что ты просто голоден. — Нет… или да, — признался Турин. — Я голоден. Но ещё я думаю о своём друге, который, возможно, мёртв или находится в рабстве. Я бы хотел… Он замолчал и покачал головой, его снова настигли мрачные мысли. Белег похлопал его по плечу, затем встал. — Давай найдем что-нибудь поесть. И ты расскажешь мне о своём друге, которого ты так высоко ценишь. Я не сомневаюсь, что он действительно прекрасный человек. Меч на бедре Турина внезапно отяжелел. У него промелькнула мысль о том, что ему следует отдать оружие Белегу на случай стремительного нападения такого количества орков, что мощи Бельтронда будет недостаточно. Нет, Белег не был калекой, который мог только надеяться получить в подарок такую прекрасную вещь. Если бы он желал иметь меч, он легко мог себе его позволить. И всё же у Белега должен быть меч. — Белег, — сказал он, нахмурившись, когда его повели в шатёр с едой. — Было бы замечательно, если бы среди стражей границ у тебя был быстрый друг, у которого был бы меч и который умел бы им пользоваться? — Каждый страж границ — мой друг. — Да, но… я имею в виду, друг, который прошёл с тобой через все опасности. Друг, который мог бы стать твоим мечом. — Стать моим мечом? — Белег улыбнулся, и Турину стало до того тепло, будто на небе взошло весеннее солнце, готовое растопить снег. Он почувствовал, что краснеет, хотя и не понял почему. — Я думаю, что тебя ждут гораздо более великие свершения, чем это, Турин. Но ты мой друг, и если ты хочешь присоединиться ко мне, несмотря на опасности, то не я отвергну тебя. Турин подумал, что Белег чего-то недоговаривает, но предпочёл проигнорировать это. Он твёрдо кивнул самому себе. Он стал бы мечом Белега, если бы мог, и верно служил бы ему, пока не повзрослел и не нашёл свой собственный путь.~
Красные сапоги Белега — это вроде как фандомная шутка, основанная на иллюстрации самого Толкина, на которой тот изобразил Белега как черноволосого! бородатого! эльфа в остроносой красной обуви. https://alystraea.tumblr.com/post/638529159932592128/beleg-with-dark-hair-and-red-boots-because-of Элл — устаревшая единица измерения длины. У англичан считается равной 45 дюймам (чуть больше метра). Толкин использовал эллы не только во Властелине Колец, но и в Сэре Гавейне и Зелёном рыцаре. Дол — жёлоб, продольное углубление на плоской стороне клинка. В оригинале фанфика Берен назван кузеном матери Турина, Морвен, хотя по факту он её дядя, т.к. её дед Бреголас был братом его отца Барахира. Я так понимаю, это обычное дело у англонейтивов, когда они всех родственников, которые не очень близкие, называют кузенами да кузинами (очень удобно, но не точно, отмечу я). К примеру, я неоднократно в различных фанфиках видела, как Галадриэль называют кузиной Келебримбора, что немного странно, ведь его отец является её двоюродным братом, соответственно, Галадриэль — двоюродная тётя Келебримбора. Или, как сказал бы Феанор, двоюродная полутётя. Садор — плотник, слуга Хурина и Морвен и друг Турина, от которого он получил прозвище Лабадал (Хромоножка), так как однажды случайно отрубил себе ступню топором. Очевидно, Турин уже тогда любил раздавать всем имена. Это не было сделано с издёвкой, Турин его конечно жалел (ага, все эти фразы о «хромых слугах» из прошлой главы, что кстати не личные, понимаете ли, взгляды Турина, а скорее результат социализации в человеческом обществе, которому до гуманного отношения к людям с ОВЗ как пешком до Валинора), но всё-таки искренне любил, даже отдал ему подаренный Хурином нож эльфийской работы, и из-за дружбы Турина к нему стали лучше относиться. Но, как известно, если с Турином поведёшься, хэппи энда тебе не видать.