Do you blame yourself?

Мир рушится. Рассыпается мелкими осколками, размеренно стучит ими по окнам, стенам, сливается с ветром и гремит еще громче. Осколки сталкиваются, высекают искры, рассыпаются и продолжают свой безумный танец. Окна долго не выдержат этого насилия и вот-вот сдадутся, впустив разъяренную стихию внутрь. Мир крайне жесток в своей попытке убить Кэйю. Он не может его винить. И остановить его тоже нельзя, он уже добрался до Кэйи, оглушающим треском проник прямо в мозг, впился острыми клыками в плоть. Теперь необузданный ураган царит в его голове. Он с хозяйской уверенностью лезет когтями прямо в воспоминания, выбирает самые тяжелые булыжники и разбрасывает по черепной коробке. У мира в голове Кэйи истерика, он скалится знакомой улыбкой. Мягкое и теплое за спиной тоже рассыпается, исчезает, мягко щекочет шею, и… боль отступает. Мир за пределами квартиры в ярости зализывает ушибы, но дотянуться больше не может. Кэйя удивленно приоткрывает глаза и понимает, у кого чудовища в его голове украли улыбку. — Прости, я разбудил тебя? Я не хотел, просто твой телефон, он… — Тарталья путается в словах и неловко поднимает руку с зажатым в ней телефоном. На экране все еще маячит входящий от Розарии, от чего только успокоившиеся чудовища брызжут ядовитой слюной. — Ох, только не говори, что ты ничего не помнишь, — неправильно истолковывает его реакцию Аякс. Он выглядит до нелепого обиженным и Кэйе почти хочется кивнуть, мол «да, я совершенно не помню, как ты втрахивал меня в этот диван всего несколько часов назад». Но маленький спектакль придется отложить до момента, когда Кэйя сможет кивать без риска взорвать в голове атомную бомбу. — Так ты поэтому раз пять спросил, точно ли я не против? — голосовые связки тоже разрушены, скрипят сколами и совсем не теми словами. — Ну должен же ты был запомнить хоть один. Обвинений в изнасиловании от друга я бы не пережил, — отвечает Аякс, и Кэйя почему-то знает, что это не очередная шутка, хоть хитрая улыбка по-прежнему была до отвратительного жизнерадостной. Он неловко переваливается через Кэйю, путаясь длинными конечностями в одеяле, ищет одежду и еле слышно матерится. Он выглядит таким нелепым в растянутой майке, которую Кэйя видимо даже не потрудился снять с него, до странного уютным, что Кэйя почти хочет в него влюбиться. Это было бы просто, на самом деле. Особенно когда Аякс снова что-то роняет и смешливо извиняется за погром в собственной квартире, когда Кэйе от этого по-летнему тепло во время ледяной сентябрьской грозы. Ох, это было бы просто. Кэйя бы запросто мог полюбить этого солнечного шумного парня, легкомысленного и безрассудного. Он мог бы полюбить его густую россыпь веснушек. Но любовь Кэйи нихрена не теплая. Она неподъемный айсберг, скрытый в толще воды. Солнечные лучи ей беспрепятственно и навылет. Она ужасающа в своих истинных размерах при внешнем равнодушии. Его любовь может растопить только настоящий пожар. И редкие веснушки, которые искать нужно с лупой и отрядом собак. Но признаться Тарталье в любви как никогда просто, когда он возвращается со стаканом воды и блистером таблеток. И как никогда сложно не сделать этого, когда он так же ставит на стол тарелки с яичницей и кофе. Они едят в тишине, потом Кэйя помогает с уборкой. Таблетки приглушают головную боль и на душе становится почти нормально. Выносимо. Хорошо. Если бы у Кэйи кто-то спросил, он бы тут же ответил «я в порядке». Он уже почти полностью собран, и обувается у порога, когда Аякс ойкает и уходит вглубь квартиры. Возвращается он с повязкой в руках и Кэйя только сейчас осознает, что смотрит на мир двумя глазами. Он отчетливо помнит, как аккуратно, с еле сдерживаемым любопытством Тарталья снимал ее ночью. Помнит, как смущался его реакции и упрямо щурил глаза. Помнит, но осознает только сейчас. И осознание бьет кулаком под дых, подкатывает тошнотой к горлу, когтями вцепляется в шею. Улыбка Аякса ощущается ядом на коже, под кожей, в костях, по венам, пищей для чудовищ в его голове. Глупое сердце упрямо гонит по телу эту отраву, а виновник даже не осознает происходящего, шутит и вроде даже приглашает зайти еще как-нибудь. Кэйя кивает, улыбается в ответ. Щелчок и дверь надежно заперта изнутри, а Кэйя несется вниз по ступеням. Лифта в его мире сейчас не существует как данность, потому что стоять и ждать смерти подобно. Ступеньки бесконечным ломаным серпантином петляют по этажам, складываются в непроходимый лабиринт. Кэйя клянется самому себе при первой же возможности положить в карман красную путеводную нить. На первом этаже приходится взять себя в руки и приветливо помахать консьержу. А после выйти в продолжающий рассыпаться крупными каплями мир. Он обрушивает на лицо бесконечные мокрые пощечины, и Кэйя прячется под пальто, когда наконец находит в карманах зажигалку и сигареты. Он пытается выкурить едким дымом эти ненужные эмоции, чудовища кашляют, но медленно ползут по своим норам. Как бы Кэйя ее не прятал, но крупные капли все-таки тушат сигарету. Телефон снова настойчиво вибрирует в кармане, но отвечать нет никакого желания. Мокрые волосы неприятно липнут к шее, холодная вода стекает по спине, груди, впитывается в одежду. Кэйя тяжело вздыхает и медленно бредет к дому, доставая последнюю сигарету. Старая дверь подъезда осуждающе скрипит за спиной, когда Кэйя тащится на свой четвертый этаж, заливая водой всю лестничную клетку, словно сам превратился в тяжелую серую тучу. Каждое его движение высекает искры, грохочет громом. Снаружи он заразился мимолетностью и вот-вот рассыплется. И он рассыпается, когда видит у своей двери причину вчерашнего позорного побега. Руки сложены на груди, сам же он подпирает дверь его квартиры, непреодолимой скалой преграждая путь. Дилюк глядит хмуро, смотрит прямо в душу, но туда нельзя, там голодные чудовища. Обглодают каждую кость, чтобы потом, темной холодной ночью, сгрызть их. А после, может быть, подавятся и сдохнут. — Где ты был? — холодно спрашивает Дилюк, а у Кэйи слишком нет сил, чтобы натянуть привычную улыбку и отшутиться. Последние сутки напрочь выбили его из колеи, ему нужно время. Только вот никакого времени мира не хватит, чтобы быть готовым к Дилюку. — Могу спросить то же самое, — все же собирает часть себя из осколков Кэйя, режет пальцы и стыдливо прячет их за спиной. Эта маленькая победа триумфом расцветает в груди. Да, он напуган, измотан, и изломан, с его одежды ручьями стекают осколки внешнего мира, а внутренний скалится острыми клыками. Но он все еще может попытаться противостоять своему жесткому наваждению. — Джинн просила проверить, все ли у тебя в порядке. Она была на удивление настойчива, — его голос ровный, даже безэмоциональный, но взгляд пристально следит за каждым движением Кэйи. Так хищные птицы выслеживают свою жертву, и Кэйе очень хочется быть ей не по зубам. — Как видишь, я в полном порядке, — улыбка получается не слишком правдоподобной, но какая есть. Сейчас взгляд алых глаз остановился, словно нашел уязвимость на его шее, и Кэйя почти чувствует сжимающиеся тиски вокруг горла. — Напрасная трата времени, — наконец произносит Дилюк так же ровно, но Кэйя все равно слышит в его голосе отголоски когда-то бурных эмоций. Он готов поклясться, что чувствует глухую ярость в этом новом и почти незнакомом человеке. Но вот он наконец отрывается от двери в его квартиру и неторопливо уходит, но Кэйя не может сдвинуться с места. Он не может прекратить слушать удаляющиеся шаги, пока тяжелая дверь подъезда не ставит жирную точку. Тогда дышать наконец становится легче, и Кэйя достает ключи, которыми слишком долго не может попасть в замочную скважину. Ему срочно нужна сигарета.