Do you blame yourself?

Кэйя вертит старую зажигалку в руках и смотрит на место, которое когда-то было его домом. По крайней мере, он мог так его называть. Кэйя то и дело поддевает тугую крышку большим пальцем, чтобы тут же указательным вернуть ее на место, спугнув еле мелькнувший робкий огонек. Равномерными щелчками металла он отсчитывает время до конца этого суматошного года. Таких взлетов и падений Кэйя не ощущал с того самого момента, как он перестал быть частью семьи Рагнвиндров. Весьма иронично, что сейчас он снова здесь. Вечер за городом был непривычно светлым, мороз щипал щеки и костяшки пальцев, а небо будто бы тоже покрылось блестящей корочкой льда. Оно сияло звездами, теми самыми звездами, под которыми Кэйя когда-то был счастлив. Как будто в другом мире, параллельной вселенной, где он не совершал роковых ошибок и был просто… собой? Кэйя невольно улыбнулся, так просто и непринужденно, как не улыбался уже многие годы. Замерзшие щеки с трудом поддались этой слабости, давно забытой, но некогда естественной и привычной, как сама дыхание. Кэйя закрыл глаза и всем телом навалился на старый забор, скрипом встретивший давнего друга. Изморозь, явно заскучавшая от недостатка внимания, ощутимо боднула Кэйю прямо в спину, и тот чудом успел ухватиться за шершавое дерево одной рукой — воспользоваться второй означало выронить зажигалку, чего Кэйя не мог себе позволить. — Ну что ты, не забыл я о тебе. Как насчет праздничной прически, красавица? Лошадь громко фыркнула и ударила копытом, обдав Кэйю ошметками снега. И правда, дурной нрав. Кэйя запустил руки в густую гриву кобылы и снова улыбнулся. Еще один маленькие осколок прошлого, острой болью впивающийся в горло. Притоптанный снег глухо хрустел под их ногами, и этот звук казался оглушительным в повисшей тишине. Винокурня была единственным ярким пятном вокруг — все работники конюшен, кроме сторожа, разъехались по домам, чтобы провести этот день в кругу семьи. Кэйя до сих пор не понимал, что он здесь делает. В последнее время он слишком часто ловит себя на этой мысли. Что он здесь делает? Зачем он это делает? День за днем эти вопросы роились в его голове, кусали изнутри, царапали острыми когтями. Кэйя боялся, что однажды сможет найти ответы на эти вопросы. Пустота пожирала его изнутри с удвоенной силой. Она, как и любая дыра, стремилась отнюдь не к разрастанию — любая пустота желает быть заполненной. Чем угодно. Обычно это был алкоголь, но по понятным причинам сейчас это бы не сработало. Выпивка в его голове уже намертво въелась в образ одной огненноволосой занозы в сердце. Изморозь громко всхрапнула и снова ощутимо врезалась в плечо головой. Видимо, почувствовала, что внимание Кэйи снова ускользает. Ревнивая девчонка. Сегодня Кэйя привез с собой маленький подарок для нее — толстый гребень и набор резинок. Он запрыгнул на забор прямо под тусклым фонарем. Задубевшие пальцы не слушаются, будто и вовсе принадлежат кому-то другому, но Кэйя упорно зарывается ими в длинную гриву, пытаясь отогреться и исполнить задумку. Изморозь пристально наблюдает за ним, как будто даже насмешливо, но не сопротивляется. Кэйя неловко ей улыбается и продолжает расчесывать длинные волосы. Пальцы немного согреваются о теплую сильную шею, но подвижность не восстанавливается. Кэйя упорно цепляет пряди, перебирает их и делит на равные, закручивает и переплетает, изредка пыхтит на непослушные руки. Но дышит Кэйя тоже колючим холодом. Кажется, он давно промерз изнутри, покрылся скользкой наледью, но теперь лед внутри него то и дело ломается и впивается шипами в промерзшую плоть. До этого Кэйе казалось, что он вполне доволен своим одиночеством, оно стало его частью, помогло заморозить ненужные чувства. Он настолько сроднился с этим льдом, что любое тепло теперь отзывается болью. Кэйе страшно хочется курить и выпить чего-нибудь высокоградусного. — Что ты тут делаешь? — вдруг раздается от входа. Изморозь пугливо дергается, и Кэйя упускает косичку, на которую потратил добрые десять минут. Изморозь нервно бьет копытом и утыкается ему в плечо, точно испуганная кошка - не хватает только рычания и подергивания хвоста. Мешочек с лакомством опустел еще на закате, так что Кэйе остается только гребень в качестве успокоительного. — Нянчусь с одной вредной красавицей, по твоей, между прочим, просьбе, — тяжело вздыхает Кэйя, расплетая безнадежно испорченную косичку. Но, к сожалению, если не смотреть на проблему, она не исчезнет. — Ладно, что ты тут делаешь сегодня? — Ответ все тот же, — улыбается, наконец поднимая взгляд на Дилюка, — не ты ли говорил, что я могу приходить, когда захочу? — Сегодня новогодняя ночь, кретин. Если ты думаешь, что у тебя получится вызвать отсюда такси в это время, то у меня плохие новости. Кэйя чувствует себя донельзя глупо. Да, об этом он не подумал. Изначально он планировал просто приехать сюда, потому что никаких планов на сегодня у него не было, но о том, что придется придумывать способ уехать… Это было большим упущением. «В крайнем случае, ушел бы пешком или заночевал у сторожа», — подумал Кэйя, но решил не озвучивать эту мысль. — Как ты вообще узнал, что я здесь? Дилюк тяжело вздохнул и сложил руки на груди. — Аделинда видела странный мелькающий свет, позвонила сторожу. По описанию она не могла не узнать тебя, так что тут же пришла ко мне. Зажигалка. Кэйя не ожидал, что выдаст себя так глупо. — И ты тут же прибежал сюда? — ухмыльнулся Кэйя, стараясь перевести тему в более безопасное для себя русло. Хотя, он соврет, если скажет, что внезапное появление Дилюка не вызывает у него никаких вопросов. Под тяжелым взглядом Дилюка закурить хочется еще больше. — Везти тебя сейчас я никуда не собираюсь, разбираться с полицией, которая приедет разбираться с твоим замерзшим трупом, тоже. Так что ты сейчас пожелаешь Изморози хорошего Нового года и пойдешь за мной. По лицу Дилюка нельзя было сказать, серьезен он или издевается, поэтому Кэйя решил, что он серьезно издевается. Не нужно быть гением, чтобы понять, куда он может его сейчас привести. И нет, он не согласен, он ни за что туда не пойдет, нет. Но собственное тело его предает. Он чувствует, как соскакивает с забора, сует поводья в руки Дилюка и быстро выходит с территории конюшен. Тяжелое морозное небо склоняется, падает, хрустит морозными узорами, крошится звездами. Нет, только не сейчас. Дилюку ни в коем случае нельзя показывать свою слабость, но он облажался, сам Дилюк и есть его слабость, ну нельзя же так, с размаху, когда он сам в как то ледяное месиво. Зажигалка щелкает, чертова стукачка, обжигает давно потерявшие чувствительность пальцы. Он ведь так и знал, что не сможет ее приручить, что она никогда не станет его, как и все здесь находящееся. Вот только сам Кэйя давно и безвозвратно принадлежит этому месту. И его тянет назад, завлекает теплыми фонарями и мягким светом из окон. И Дилюк, адское пламя, что плавит без разбору и лед, и то живое, что от него осталось. Чертов Дилюк. Чертов, чертов, чертов Дилюк. Кэйя затягивается до кашля, дым щекочет ноздри, выгрызает слезы из глаз, плавит изнутри. Ему нельзя согреваться, ни в коем случае. Но он добровольно вдыхает едкий дым, щелкает зажигалкой и раз за разом греется ее теплом. Чертова склонность к саморазрушению. А потому идет за вышедшим Дилюком, притворяется, что с каждым шагом его ледяной хрустальный мир не разбивается бесчисленными осколками и не впивается в ноги, чтобы растаять без следа, оставив только кровоточащие раны. Кэйя достает следующую сигарету, пока они идут в сторону поместья, чудовища задыхаются в своем диком смехе, они счастливы наконец вернуться домой. Ступенька тихо скрипит под ногой Дилюка, а Кэйя понимает, что пути назад уже нет. Он медлит, но делает шаг вперед. Ступенька приветственно скрипит и ему. Теплый воздух с примесью забытых запахов чуть не сбивает с ног. С лестницы быстро спускается Аделинда. — Комната для господина Кэйи готова, — улыбается она так ослепительно, что Дилюк недовольно хмурится. — Принеси горячий чай и накрой на стол, — говорит он, снимая теплое пальто. — А лучше вина, — выталкивает Кэйя из сжатого спазмом горло, прикрываясь хитрой улыбкой. Он не особо надеется на исполнение своего желания, но молчать сейчас выйдет слишком подозрительно. Аделинда кивает и уходит на кухню. Дилюк проходит в гостиную, садится в глубокое кресло у камина. Второе все так же стоит рядом, на расстоянии небольшого столика, заваленного бумагами. Этот дом вырастил еще одного неисправимого трудоголика. Должно быть, Аделинда застала Дилюка именно за разбором документов, а Кэйя снова всем только помешал. Он подходит к широкому занавешенному окну, прячет руки в карманы, будто лишь одно прикосновение к чему-либо в этом доме доплавит остатки ледяной брони. Дилюк ведь и правда мог оставить его там, на конюшнях, одного. Это были лишь проблемы Кэйи, с чего бы Дилюку в них разбираться? Или это была жалость? Кэйя усмехается, глядя на звездное небо сквозь тонкую полоску между штор. Даже небо из этого дома выглядит чуточку теплее. — Тебе нужно согреться, — слышится за спиной, и Кэйя оборачивается на непритронувшегося к бумагам Дилюка. Тот смотрит на огонь, будто ищет в нем подсказки к дальнейшим действиям. Пальцы в плотных перчатках, которые он так и не снял, стиснуты так, что Кэйя почти видит побелевшие костяшки. Жалеет ли Дилюк сейчас о том, что снова привел его в этот дом? Неужели его пламенный ангел снов поддался порыву и действует безрассудно? Кэйя делает маленький шаг вперед, к огню. Отходить уже поздно, это будет выглядеть слишком глупо, а Кэйя не хочет показывать свои слабости снова. Его ледяная защита итак уже трещит по швам, а острые осколки мешают свободно дышать. Он опускается в кресло, вальяжно закидывает ногу на ногу, будто делает это далеко не первый раз и ему совсем не хочется сорваться с места и убежать прочь. Огонь из камина тут же пытается дотянуться до него хотя бы яркими отблесками. Еще одно ненасытное чудище. — Знаешь, я… — Я подогрела вино для господина Кэйи и добавила специи — это поможет согреться, — появление Аделинды как всегда слишком неожиданно, каблуки ее домашних туфель будто вообще не были научены издавать хоть какой-то звук. Дилюк резко замолкает, собирает разбросанные бумаги в стопку и отдает горничной, которая уже поставила на маленький столик кувшин с пряным вином и два полных бокала. Кэйя искренне уверен, что второй она наполняет зря, ведь Дилюк с того самого первого раза больше никогда не притрагивался к алкоголю. Но стоило женщине уйти, как тот не глядя хватает бокал и делает большой глоток. Морщит огненные брови, но бокал из рук не выпускает. Любопытство и удивление борются с тревогой, и Кэйя тоже делает глоток вина. Сейчас бокал в его руках ощущается аллюзией на плод древа познания, такие вещи нельзя пробовать в одиночку. Теплота только усилила крепость напитка, так что Кэйя не отказывает себе и во втором глотке. — За эти годы я много думал о произошедшем, — наконец медленно произносит Дилюк чуть хрипловатым голосом. Огонь в камине тихо трещит, а мысли Кэйи уподобились ярким юрким отблескам — слишком много и быстро, чтобы уловить хоть одну. — Звучит как начало серьезного разговора, — нервно выдыхает Кэйя, прячась за бокалом. — Ради всего святого, помолчи. Кэйя видит, как дрогнула его рука на этих словах. Нет, никто сейчас не готов к этому разговору, уже слишком поздно, слишком рано, слишком… — Возможно, я погорячился. О да, Дилюк невыносимо горяч с чуть порозовевшими щеками от вина, именно об этом Кэйя хотел бы сейчас думать, а не о том, как можно сбежать отсюда здесь и сейчас. —Я не должен был выгонять тебя, не узнав всей ситуации в целом. Даже узнав, не должен был. Дилюк опрокидывает остатки вина, а Кэйю оглушает. Он не верит своему слуху, Дилюк не должен так говорить, да он просто не может! Не в его правилах признавать ошибки, не в его правилах ошибаться. — Не делай этого, — сдавленно шепчет Кэйя, а в его голове уже не война — новый большой взрыв, что плодит еще больше чудовищ, их клыки куда острее, а голоса куда громче. Ведь это все точно не может быть реальностью. А Дилюк тем временем наконец поворачивает голову и смотрит прямо на него. Огонь отражается в глазах цвета молодого вина, и Кэйю поглощает эта преисподняя. Лед уже не плавится, он растворяется на атомы, он снова остается беззащитным и слабым. Больно. Отогревать обмороженные чувства и правда больно. — Какой же ты идиот, — надломлено шепчет Кэйя, потому что Дилюк продолжает с убийственной серьезностью молчать. Он не говорит ни слова даже когда Кэйя достает сигарету и прямо в кресле судорожно затягивается. Но горло сжимает спазм, и он закашливается. — Я должен был сказать это, — так же тихо отвечает Дилюк и наконец отворачивается. Тянется к кувшину и наполняет оба бокала, залпом выпивает. Кэйя пытается отдышаться, вжимается в мягкое кресло и повторяет за ним, пепел с сигареты падает на деревянный пол. — И что, нам теперь снова нужно стать братьями и сделать вид, что ничего этого не было? — Кэйя усмехается ядом, чудовища в голове щедро им делятся, отравляя и хозяина. Дилюк дергается, как от удара. Не должно было быть этого разговора, ни сейчас, ни когда-либо. — Я не смогу быть тебе братом, Дилюк, — продолжает Кэйя, потому что больно не должно быть ему одному. А с чего он вообще взял, что эти слова сделают Дилюку больно? Еще один наивный идиот. — Хорошо, — громко, как перед ударом, говорит Дилюк и резко встает. Его качает, но он тут же хватается за спинку кресла прямо над головой Кэйи, и тот вжимается, инстинктивно двигается в противоположную сторону до самого предела. Кэйя и сам на пределе, истерика вот-вот захлестнет его с головой, а Дилюк стоит так близко, что… Кэйя не знает, что он должен сейчас чувствовать. — Никаких братьев, Кэйя, но я не собираюсь больше стоять в стороне и наблюдать за тем, как ты себя гробишь, — зло шипит Дилюк, немного запинаясь на длинных словах, и почти валится на Кэйю. Второй рукой он упирается в подлокотник его кресла. Кэйя все еще ничего не понимает. Но Дилюк слишком близко, а тусклого света камина достаточно, чтобы Кэйя вновь разглядел блеклую россыпь веснушек на его лице. — Никаких братьев? — зло усмехается Кэйя и наконец смотрит в чужие глаза. Много лет он повторял про себя эти слова, словно мантру. Засыпал и просыпался с ними, загадывал задувая свечи на праздничном торте. И теперь, спустя годы взаимной ненависти (и безответной любви) Дилюк думает, что может просто вернуться и произнести их? — Да иди ты нахуй! — зло шипит он, подавляя иррациональный страх, — ты и правда думаешь, что я настолько тупой, что так просто… Слова с трудом складываются предложения, но ему и не приходится продолжать. Бессвязный поток прерывается, стоит Дилюку схватить Кэйю за плечо и притянуть ближе. Его дыхание предсказуемо горячее, от него пахнет вином и кардамоном. Его движение решительные, а губы мягкие и сладкие. Чертов Дилюк Рагнвиндр окончательно обезумел. Иначе почему он его целует?