Do you blame yourself?

План был прост: разойтись по разным комнатам, выждать, а после прокрасться в спальню Дилюка и успеть сбежать до рассвета. Отработанная годами схема, до обидного простая, если бы не одно «но». Раньше он прятался от отца и вездесущих горничных. Теперь же о его вылазке не должен был узнать сам Дилюк. Это глупо, как же это, черт возьми, глупо. Кэйя прижимается ухом к ненавистной перегородке и слушает. Дом продолжает размеренно дышать, вздрагивать под порывами ветра, его часовое сердце все так же стучит где-то в гостинной. Собственное дыхание забивается в щели деревянных панелей, а терпкий древесный запах щекочет ноздри. Из-за стены не доносится ни единого звука. Кэйя тихо встает и ловит собственный взгляд в зеркале. Он и правда выглядит таким жалким и напуганным? Ты ведь был таким смелым когда-то, так в кого ты превратился сейчас? Он отворачивается и выходит из комнаты. Сердце пропускает удар, но коридор, ожидаемо, пуст. Здесь куда темнее, но рука без проблем находит дверь в нужную комнату. На самом деле, Дилюк уже давно мог занять комнату отца, но… Кэйя не будет думать об этом. Дилюк никак не реагирует на его появление, лишь чуть сильнее сжимает в руках комок одеяла. Длинные волосы в ночном свете кажутся совсем черными, непослушные пряди рассыпались по лицу и явно мешают, но Дилюк лишь морщится, сильнее зарываясь лицом в одеяло. Кэйя тихонько, практически не дыша, забирается на самый край кровати — одно неверное движение, и ты упал. И он падает, упал уже давным давно, да так что легкие всмятку — ни вдохнуть, не выдохнуть — и звезды в глазах. И он зажмуривает глаза, до белых пятен и черных дыр, но тут же концентрируется на запахе, ведь это его кровать, его комната, его… Как же это все-таки тупо. Он почти абсолютно точно уверен, что пойди он еще вечером за Дилюком в его комнату, он бы и слова против не сказал. Они же теперь в таких отношениях, верно? Потому что если все те поцелуи (а их было два, не считая самый первый), что они успели разделить друг с другом, ничего не значат, Кэйя ничего не понимает в отношениях. Тусклый лунный свет делает все острее и жестче. Может быть, поэтому некогда родное лицо кажется таким невыносимо незнакомым? Естественно, он изменился. На первый взгляд незаметно, но если присмотреться… а Кэйа присматривается, вглядывается в каждую новую черту чужого лица, в каждую знакомую, безуспешно пытаясь собрать их воедино. Он придвигается немного ближе, еще чуть чуть — и он сможет почувствовать тепло чужого тела. Плечи однозначно стали шире, но по-другому и быть не могло. Голос тоже несомненно стал ниже, а взгляд жестче. На заострившемся подбородке и окончательно ушедших щеках появилось куда больше жестких темных волосков, до которых так хочется дотянуться кончиками пальцев. Дотронуться до бледных веснушек и прочертить все известные созвездия, добавив парочку новых. Разгладить морщинки на лбу, вернув пару прожитых лет. Не будь между ними годами исчисляемой обиды, Кэйя бы ни за что в жизни не смог бы найти ни одного отличия. Сейчас же перед ним был совершенно другой человек. Но это не имеет значения, так ведь? Он продолжает смотреть, изучать, выискивать изменения и несостыковки, глаза быстро устают бороться с ночной тьмой, и Кэйя зажмуривается. Яркие пятна вспыхивают у него под веками, но и это не помогает сопоставить образы его родного Люка из прошлого и Дилюка настоящего. Он снова вглядывается в темные тени, обосновавшиеся в мелких морщинках, очерчивает заострившийся подбородок и следует за россыпью родинок, уводящих взгляд под ворот ночной рубашки. Снова закрывает глаза. Его всегда восхищали аристократичные запястья Люка, он без проблем мог сомкнуть вокруг них пальцы. Тусклый лунный свет даже сквозь одежду обрисовывает рельеф мышц под рукавами. Его волосы были светлее и мягче, Кэйе иногда удавалось поймать момент и пропустить их сквозь пальцы. Открывать глаза с каждым разом все сложнее, но Кэйя верит, что у него есть еще немного времени. Совсем чуть-чуть. Потом он обязательно вернется за чертову перегородку. *** Просыпаться тяжело и жарко. Солнце беспощадно пробивается прямо под веки, прожигают круги на сетчатке, от него хочется спрятаться, но руки не слушаются. Под руками твердо, влажно и жарко, как же жарко. Он ведет пальцами по горячей влажной коже, но не чувствует собственных прикосновений. В голове настойчиво пульсирует какая-то мысль, но ему не удается поймать ее. Он жмурится, силясь прогнать из-под век солнце, что-то щекочет нос, но руки не слушаются, они неподъемные предатели, путаются и сопротивляется, пока ощущения на его лице не становятся совсем невыносимыми. — Апчхи! — Будь здоров. Сердце Кэйи пропускает удар. Да твою ж мать… — Доброе утро? — осторожно произносит Кэйя, приоткрывая глаза и тут же снова зажмуриваясь. Да еб твою ж, блять, мать… — Доброе, — отвечает ему Дилюк, а Кэйя чувствует зарождающуюся под своим ухом вибрацию, запертую в чужой груди в попытке сдержать смех. Кэйе совсем не смешно. Он неловко вытягивает из-под чужой рубашки руку и откидывает от лица алые волосы. Он заснул. Прокрался ночью в чужую комнату, влез в чужую кровать, запустил руки под чужую одежду… — Неужели мне воочию довелось увидеть мифическое событие — покрасневшего Кэйю Альбериха? А голос ведь отнюдь не сонный. — Не одному же тебе совершать странные поступки, Мастер я-никогда-не-пью-алкоголь-и-презираю-сигареты Дилюк, — защищается Кэйя. Он снова слышит этот звук, этот потрясающий звук запертого в грудной клетке смеха. Кэйя прижимается к нему щекой, пытаясь поймать каждую вибрацию и вырезать в памяти. Он и не думал, что рассмешить этот сдержанный сухарь можно так просто. Он приподнимается на локте, осмеливаясь наконец взглянуть Дилюку в глаза. Тот насмешливо смотрит в ответ. Солнечный свет смягчает острые углы, о которые взгляд резался ночью. А может все дело было в глазах цвета молодого вина — опьяненный, он тонул в них. Они ни капли не изменились. И он явно не злится. Возможно, будет припоминать этот случай еще долгое время. Кэйя потерпит. Он все вытерпит, потому что внутри становится теплым-тепло, а губы расплываются в мягкой улыбке. Пора перестать бояться каждого своего желания. Кэйя на пробу проводит рукой по чужой груди, проверяя границы дозволенного. Дилюк смотрит не с вызовом, но с настороженным интересом — слишком хорошо его знает. Кэйя улыбается, перешагивая пальцами складки рубашки, проводя подушечками по ткани, пока не доходит до бока. Он давит в себе смех, резко перебирая пальцами по чужому боку, выдавливая из Дилюка резкий, неожиданный для него самого хохот. Он помнит все его слабые места. Дилюк дергается под пальцами, пытается скинуть с себя ловкие руки и смеется так восхитительно громко. Кэйя упивается этим звуком, вторит ему, даже когда оказывается прижат одеялом (и Дилюком) к кровати. — Ну и что это было? — выдыхает Дилюк, пытаясь отдышаться. Кэйя ухмыляется и смотрит с вызовом, будто не он сейчас обезврежен и обездвижен. На самом деле он счастлив до неприличия. — Маленькая шалость, только и всего. Не будет же он признаваться, что ему до безумия хотелось выпустить запертый смех из его груди. Он терпеливо дожидается удобного момента и резко дергается, выдергивая руку из чужого захвата и, пока Дилюк не успевает ничего предпринять, хватает его за шею, притягивая ближе. — А это, мой дорогой, шалость большая, — шепчет он и целует.