***
Немногим раннее. Высматривать номера на вывесках домов, которые стоят здесь уже больше века и лишь чудом уцелели после испытания временем и советскими жителями, приносило мало удовольствия. Тем более когда цифра которую ты ищешь мечется от одного до сотни или около того. Числа, которые ставят к косым постройкам, как знак обозначения, для того, чтобы их нашли, где-то отсутствуют, где-то перекошены и приходится искать угол, под которым видно искривленный знак, а иногда, словно давая и так отчаянному юноше шанс, висели нормально. Бяша как-то вскользь упоминал номер дома друга, смеялся над чем-то, Петрову тогда ещё подумалось глупость какая-то, но отчего-то было даже не вспомнить. Мелькали разные догадки от тринадцати, мол проклятое число, но над этим бурят точно бы не смеялся, до каких-то совсем абсурдных значений чисел, до которых Бяшка вряд ли бы допер. Уже совершенно теряясь, Антон решил считать и пытаться придумать шутку к каждой цифре. На девяти он уже устал и понял, что юмор — это не его, квнщика из него не светит, но придумывать не перестал. Только пропускал номера, которые точно не вызвали бы такой ажиотаж от Бяши. Спустя почти семь десятков недошуток и двадцать восемь одергиваний себя забросить эту идею, Петров вспомнил. Бяша, сука, уссыкался с того, что Пятифан живёт в 69 доме. Покрывая всеми знакомыми оскорблениями бурята, окружение и себя, за то, что не удосужился просто узнать у Полины, где живёт Рома, Антон побежал по правой, нечетной, стороне домов. Уже перед дверью мальчик спешно пытался отдышался, так, словно опаздывает, не успевает запрыгнуть в бегущий поезд и просто что-то упускает. Рука перенимает состояние хозяина, слегка трясется от холода, а может и от нервов. Но несмотря на это, стук показался Антону решительным и четким. Спустя долгие полминуты ожидания, дверь со скрипом открылась. На пороге стояла Ромина мама в халате с цветочным принтом, выглядела немного не так, какой юноша привык ее видеть. Сейчас она была какая-то домашняя, женщина и без того была неким божьим одуванчиком, но сейчас выглядела так в четвертой степени, особенно когда начала по-доброму улыбаться. — Антон, здравствуй, — она шире распахнула дверь и махнула рукой внутрь, — Проходи быстрее. Спросить ничего мальчик не решился, молча прошмыгнул внутрь и только после поздоровался, ещё извиняясь за то, что пожаловал без предупреждения. В теплом, реально прогретом доме, не то, что у них, пахло Ромой. Прямо таки узнаваемый аромат самого человека, который имеет тело без различных искусственных отдушек. От этой мысли стало почему-то неловко. Таня в это время по-напускному раздражённо отмахнулась, приговаривая, чтобы он не смел бред такой нести, и добавила, начиная размышлять: — Так... что у меня для тебя есть.. — Э-э, подождите, пожалуйста! Я не хочу ничего есть, я просто ненадолго к Роме пришел. — А Ромки нет ещё, — она вновь разулыбалась абсолютно добродушно, — А ты, наверное, после школы только и не ел, я уверена. Так что сядь за стол и жди моего сына вместе с ложкой во рту. Петров мысленно простонал, он ведь даже не убедился в том, что Пятифан уже ушел домой. Хотя это было очень странно, учитывая, что парень всегда рвался свалить поскорее, приговаривая о школе, как о злобном месте, высасывающим силы и желание жить. Рома по своему обыкновению упускал тот момент, что, даже находясь на уроках, он ничего абсолютно не делал. Причины, по которым одноклассник мог задержаться, стали хаотично плавать в голове, какие-то были совсем глупыми, как, например, то, что Пятифанов остался на дополнительные какие-нибудь, какие-то вполне вероятными, если он решил прогуляться с Бяшей, или же самые логичные, а точнее вызывающие самый большой отклик в сознании, что парень мог что-то делать с Семёном. Не в прямом смысле делать с ним, а вместе с Бабуриным. Не просто же так они сегодня разговаривали. Поджав губы от иррациональной тревоги, Антон прошел на пропахшую борщом кухню.***
И у Антона, и у Ромы Карина считала напряжение и нервозность. Но если у первого в каждом движении это видно было, в явно перепуганных глазах, то у Пятифанова — нет. Только сильнейшая скованность, хмурость и сведённые к друг другу брови. Наверное, им стоило предложить поесть или чаю ради приличия, но так откровенно не хотелось что-либо делать, поэтому Карина решила себя оправдать тем, что мальчикам наверное надо что-то обсудить, им в любом случае будет, чем заняться, а мешать будет лишним. — Мам, ничего что мы тут?.. — спросил Антон, сомневаясь, да таким тоном, словно пытался успокоить наперед любые выпады со стороны Карины. Не хватало только от него подобной херни. — Ничего. Идите уже. — хмыкнула женщина отворачиваясь. Руки срочно нужно было занять.***
Ромина мама была весьма настойчива, поэтому отказаться от еды не получилось. Однако после сытного супа, она отправила юношу в комнату к сыну, чтобы уже там можно было подождать. На удивление внутри было чисто и, наверное, даже опрятно. Прямо под окном стояла застеленная кровать, в другом углу комнаты письменный стол с явно доисторическим, но ещё хорошо выглядящим, креслом на колесиках. Там же стоял шкаф, со всех сторон увешанный плакатами с разными музыкальными группами и канонично мальчишескими фильмами. Из исполнителей Антон, честно говоря, узнал только Цоя. Помещение само по себе небольшое, но, за счёт внушительного окна, светлое. В целом выглядит презентабельно, даже Петров не всегда может похвастаться подобным порядком, особенно, когда утром в попыхах собирается в школу и переворачивает полдома, чтобы найти тетрадку по алгебре или собственные брюки. У Ромы же лишь какой-то мелкий мусор валялся редко или один единственный одинокий носок в углу рядом со столом. Помимо него из общей картины выбивалась приоткрытая дверь дубового шкафа, и, чуть наклонившись и присмотревшись, Антон нашел подвох. В шкафу был полнейший хаос, ничего не сложено, просто смято и закинуто, а на одной из полок вообще стояла фиолетовая кружка. Приподнявшись на носочках, мальчик смог увидеть в ней остатки чая. Решив уж совсем не наглеть, Петров закрыл смазанным движением шкаф и услышал шорох. Вслед за звуком пришло тактильное ощущение произошедшего. На голову упало что-то лёгкое, но недостаточно, чтобы было совсем безболезненно. — Блин... — глухо прошипев, девятиклассник потёр макушку и осторожно присел на корточки. Перед ним какой-то журнал, перевернутый обложкой вниз и множество разных фотографий хаотично разбежались по полу. Не раздумывая, Антон стал спешно собирать их, прежде чем решил рассмотреть один из снимков. Он был очень темным, образы размывались и пришлось напрячь мозги, чтобы вникнуть в происходящее там. Предположительно сам Рома, чуть присмотревшись, Петров в этом убедился, лежал на кровати и закрывал свое лицо вытянутой вперёд рукой, а рядом с ним была... Полина. На них обоих был накинут плед с розовыми неизвестными цветами, а сами подростки находились, как показалось Антону, чересчур близко. Нога Полины была закинута на парня, который лениво приобнимал ее. С каждой секундой и вместе с новыми деталями фотографии, мальчик все больше хмурился. Это воспоминание хотелось выбросить, скомкать, разорвать, чтобы не помнил ни он сам, ни парочка на слегка выцветшей фотке. И несмотря на тяжело осевшее раздражение в груди, Антон бережно положил предмет своего негодования обратно в коричневую коробку из под обуви. Петров заскрипел зубами, унимая бьющую ключом, очевидную ревность, и продолжил убирать разбросанное. Однако теперь он, не торопясь, проходился взглядом по снимкам, прежде чем их спрятать обратно. На большинстве был запечатлен лес. На закате, рассвете, днём, ночью, в дождь, в снег, в разные времена года. И вроде бы сосны с елями одни и те же, а выглядели абсолютно по-разному. Трудно было это описать, но как будто в зависимости от времени суток, года и настроения погоды, весь лес менялся, на одной он, к примеру, хмурился, навевая даже какое-то волнение неприятное, словно сейчас прямо на фотографии нечто выйдет из-за дерева, распахнёт пасть и... Антон не знал, что «и...». Просто такая перспектива его не устраивала. Ему больше нравился закат. Разноцветное небо, неестественно яркое, начиналось с традиционного голубого, переходило в сиреневый, дальше даже в бордовый. Солнце прощалось игриво, выстреливало последними лучами в объектив, пуская блики-пули, и орошало землю последними каплями света. На самом деле, Петров бы и не понял, что это закат, если бы не надпись прямо под изображением. На всех рассыпанных фотках были мелкие пометки, например, там, где Рома с Полиной лежат, была просто дата, на следующей, до которой Антон дотянулся, была надпись «пошел нахуй, Рома». Мальчик слегка поморщился, когда перевернул ее на другую сторону, там был Бяша, рот весь в крови, а в руке лежат два зуба. На этом же обороте было подписано Роминым почерком «долбоеб», наверняка с указанием на запечатленного бурята. А дальше Катька, та самая фотка, где она обмазана в зелёнке и настолько злющая, что сквозь зеленый цвет можно было различить краснеющее лицо. Улыбки сдержать не получилось. Следующий снимок заставил замереть, детально всматриваясь, упиваясь каждой частичкой и особенно тем, кто сидел по ту сторону. За окном теперь знакомого класса ослепляюще улыбалось солнце, также довольно скалился и Ромка, сидящий за последней партой. Парень находился довольно близко к фотографу, поэтому Антон смог отчётливо увидеть посветлевшие от лучей дневной звёзды глаза, радужка не выглядела темной, даже почти черной как обычно, а наоборот была, как ещё не успевший обрести цвет черный чай, она будто золотым светилась, как и сам Рома в целом. Сердце гудяще испуганно участило ритм, истерично загоняла погорячевшую кровь по организму. Единственное, что Антон смог сделать, не справляясь с кишащими, будто ядовитый змеиный клубок, эмоциями, это равно выдохнуть спертый воздух и перевернуть картонку у себя в руке. На белой стороне аккуратным, истинно красивым почерком, со слабыми завитками было выведено «Ромочка». Антон не успевает даже обдумать тоску, что после прочтения заныла в нем, как за пределами комнаты хлопает дверь и сразу раздается знакомый, чуть грубоватый голос. Времени обдумывать ничего нет, поэтому мальчик нервно пихает все обратно в коробку и закидывает ту, подпрыгнув, на шкаф. Через пару секунд на пороге собственной комнаты появляется Рома, раскрасневшийся после улицы, запыхавшийся и с рассеченной правой скулой. — Привет? — скрывая слабый ступор, парень сухо здоровается и стягивает олимпийку. Она сразу летит на стул и почему-то только сейчас Антон замечает висящий на крючке, прикрученной к тонкой двери, фотоаппарат. Комната друга стала ощущаться по-другому, и до смешного походила содержанием на ее хозяина, и отойти от культурного шока ещё не вышло. — Привет, — клокочущую дрожь в голосе, что старательно вырывалась наружу, героически удалось сдержать. — Прости, что я так. Не знал, что ты не дома, а хотел поговорить. Рома провел крепкой рукой против роста волос, наводя беспорядок на голове, и понимающе угукнул, больше ничего не добавляя, поэтому это решил сделать Петров: — Подрался? — Ага. — Болит? Парень будто смутился от вопроса и лишь сдавленно промычал с отрицанием. — Не с Семёном ли? — Блять. Нет. — Рома закатил глаза, начиная закипать от этого разговора. Вопрос о том, что же произошло тогда, хотел сорваться, но, видя настрой одноклассника, Антон промолчал, погружая комнату в кроющую тишину, но Пятифан поспешил ее нарушить: — Ты для чего пришел? — Узнать хотел твою версию про произошедшее у вас с Полиной, — закрыв глаза на сомнение, которое на мгновение укусило его, ответил мальчик, наблюдая за реакцией Ромы. — Вот как. — последний опустил глаза в пол, а брови подскочили на лбу, придавая его лицу отчасти удрученный вид. — А первая версия чья? Полины? — Да, она рассказала мне сегодня. — И ты сразу побежал ко мне? — хулиган усмехнулся и пошел по комнате в сторону кровати, плюхнулся и обманчиво ласково оскалился, хлопая на место рядом с собой. — Я предпочту постоять. — Сядь. В твоих интересах делать так, как я скажу, — улыбка спала, а зубы обнажились вместе с тем, как Рома это прошипел. И он был прав. Антон не то чтобы находился в положении для постановки условий. Только вот непонятно было, почему Пятифану так важно было, чтобы одноклассник его послушался. И, откровенно говоря, хотелось пойти наперекор, не подчиняться своеобразному приказу, но Петрову необходимо было узнать подробности, поэтому он всё-таки сел рядом, ощущая пятой точкой торчащую пружину в матрасе. Может его нарочно именно сюда посадили? — С чего начать? С начала, конца, середины? — елейно нежно поинтересовался Пятифанов и откинулся назад, подкладывая руки за голову. — Ну... — непонятно было — ему реально предоставляют выбор или только видимость создают, чтобы укольнуть как-то. Но, кто не рискует, тот не пьет шампанское. — с начала. — Я родился тридцать первого августа тысяча девятьсот... — Ром. — Что? — Прекрати, пожалуйста. — устало выдохнул Антон, очки стягивая с носа. — Ты будешь рассказывать или нахуй меня пошлёшь в очередной раз? — Ты вторая Катя, блять. У блондина брови к переносице свелись, а когда губы приоткрылись, чтобы уточнить, что это вообще значит, но Пятифан успел пояснить. — Сначала только она мне с этим вопрос мозги трахала, ведь к Полине она обратиться не может, а теперь и ты. Ты думаешь, я тебе что-то новое или безумно интересное расскажу? — Мне просто важно... — «...что ты чувствовал.» — слова эти не вылетели, это показалось чем-то из ряда вон выходящим, — как это выглядело с твоей стороны. Хочу разобраться. — А что тут разбираться? — глаза Ромины прикрылись на мгновение, словно от изнемождения. А Антон и забыл, что его друг только-только домой пришел, ещё и подрался с кем-то, — Услышишь ты от меня что-то новое, может плохое или хорошее про Морозову, и че дальше? «Надо рассказать про нас, — решительно протарабанило внутри, но в ответ уже совсем неуверенно отмахнулось сознание, — Это ни на что не влияет. Значит и говорить не надо». Хулигану знание об их отношениях ничего не даст, а вот он сам Антону может и дать. Между глаз. Такая перспектива особо не претила. — Слушай, если для тебя это больная тема и ты ещё не отошёл... — Да никакая это не больная тема! И не была никогда такой. Что ты, что Полина, что, нахуй, все, кто знает об произошедшем, почему-то решили, что я убивался и места себе не находил. — встрепенулся хулиган, начиная уж слишком явно злится, однако Петров легко проследил, что агрессия шла не в его сторону, а на ситуацию в целом. — А ты так просто это пережил? — Я не переживал это. — кожа на носу парня сморщилась, будто бы от отвращения, — Мне, конечно, не было абсолютно поебать, но и в подушку я не рыдал ночами. Когда ко мне пришла Тихонова с новостями радостными, — Пятифанов замер, наблюдая за реакцией, побоялся, что про Настю другу ещё было неизвестно, но не нашел там и толики удивления, поэтому спокойно продолжил, — я просто разозлился. На Полину, на того мудака, на себя, да на всех вокруг. Но, блять, несмотря на это, я не страдал ни от какой неразделённой любви, просто... не знаю, как объяснить, было неприятно... — меж его бровей залегла складка вместе с тенью под глазами, — было неприятно из-за того, что обоим я доверял. Он замолчал резко, судорожно поджимая губы, и кинул взгляд на часы, которые теперь казались Петрову просто оглушающим. — Пошли лучше к тебе. Мальчик молча кивнул, ведь его родители практически никогда не были против гостей сына. Когда они спустились и начали надевать куртки, к ним вышла Таня, впихнула им по конфете в карманы, а после замерла, вглядываясь в лицо сына. — Так. Я не поняла. Вышел быстро на свет. Рома откинул голову, жалостливо вздыхая и заламывая брови, и остался на месте. Мама его не растерялась и вытянула за шкирку прямо к лампе в коридоре. — Ты издеваешься надо мной? — от теплого тона ничего не осталось, она вдруг посерьёзнела, стала чем-то на Ромку похожа в режиме «мне похуй, идите нахуй» и чуть встряхнула его, не отпуская шиворот. — Понятно теперь, чего ты шугнулся, когда пришел. Что на этот раз? Антон постарался вжаться в стену, желательно слиться, но нервное, аритмичное дыхание нагло выдавало его присутствие в темном углу. — Да ма-ам... — грустно простонал парень, — Давай потом, а. — Потом с отцом будешь говорить. — Да зачем? — на удивление Петрова, хулиган выглядел искренне испуганным, — Я просто приду и мы с тобой уже... — Я тебе все сказала. — стало некомфортно, ведь Таня стала до жути походить на Карину своими острыми взглядами сверху вниз, напряжёнными скулами и позой в букве «Ф». Или дело в том, что все мамы такие? — Меня не слушаешь, будешь с отцом беседу вести. Скулы шатена напряглись, но он промолчал и, скрывая злость, кивнул от безысходности. Петров втянул голову в плечи из-за жуткого ветра, что метался по улице беспризорно, и из-за душащего смущения. Он не должен был этого видеть. — Это, блять, из-за тебя. — процедил хулиган, с силой пиная невинный камень носком кроссовок. — Это ещё почему? — искренне возмутился мальчик, останавливаясь на месте, — Я виноват в том, что ты подрался? — В том, что нам пришлось уходить и мама все увидела. — Я даже не знаю, зачем нам надо было ко мне уходить! Я просто прислушался к твоей просьбе! — Какой молодец. — губы друга растянулись в неискренней улыбке, — Ты, конечно, все сделаешь, чтобы, блять, узнать то, что тебе нужно. — Что? — в этот раз Антон не сдержался, и его голос заметно дрогнул — Я просто хочу узнать, как все произошло! — Да почему я должен все внутренности переворачивать, потому что тебе, сука, интересно? — Пятифан перешел на шелестящий шепот, почти вплотную к лицу одноклассника приближаясь. Хотелось прокричать в ответ, спросить, какого хуя ему так сложно просто довериться, но это запал в один миг осел. Его не так уж давно сразу два человека, причем не каких-то левых, предали, поэтому он вечно осторожничает. Антон ведь сам наблюдал, как Рома с опаской чем-то делится, он в принципе очень близко не подпускал, позволял всегда знать только то, что нельзя использовать против него же. И буквально сегодня утром он поделился маленьким кусочком проблем с отцом, а Антон требует от него большего. Даже учитывая, что характеры у них довольно разные, но Петров бы тоже сорвался на себя, может быть даже сильнее, будь он на месте Ромы. — Ты прав. — глаза напротив недоверчиво сузились, и мальчик поспешил заверить, — Ты мне ничего не должен рассказывать. Прости, что давлю. Ещё и домой к тебе заявился, требуя объяснений, — стало совсем неловко, и Антон дерганным движением поправил очки, которые забыл, когда надел обратно. — Давай просто у меня посидим, в приставку поиграем или посмотрим что-нибудь?***
Трель звонка донеслась с первого этажа. Петров понадеялся, что мама возьмет трубку сама, ведь отрываться от настройки телека абсолютно точно нельзя было. Рома скучающе болтал ногой, сидя в комнате друга на деревянном стуле, и без особого интереса лазил по столу. Как только Антон разобрался, рядом с ним опустился Рома, и там же на пол шлепнулся потрёпанный блокнот. — Ты рисуешь? — Вообще да. Но сейчас не рисую вообще.— нужно было срочно куда-то деть руки, иначе Пятифанов может заметить мелкую дрожь. А ещё захотелось потребовать, чтобы парень больше не шарился по его вещам. Тогда память быстро накинула картины Антона в Роминой комнате. «Один-один», — мелькнуло в голове, а вслух мальчик только фыркнул безцветно. — У тебя хорошо выходит. — пальцы хулигана забегали по страничкам, он хаотично их перелистывал, почти не задерживая ни на чём взгляд. — Как много людей... Из головы брал или с кого-то писал? Антон мысленно похвалил его за «писал», а не «рисовал», и, словно незаинтересованно в диалоге, пробормотал: — Друзей рисовал. — А че перестал? Заебись же получалось. — шорох страниц прекратился, Рома застыл на одном портрете, нахмурился вдумчиво и резко перелистнул. Кого он там увидел, Антон не успел заметить. — Не знаю, просто... Как сюда переехал, то перехотелось, как будто сил на это нет. — Ряльно сил нет или сопли на кулак мотаешь? — Ой, блять, — Антон махнул рукой на друга и отвернулся, пряча поджатые губы, — Не получается и все тут. — Всегда получалось, а тут перестало. — фыркнул парень и откинул блокнот в сторону. — Сам попробуй нарисовать что-нибудь. — Так у меня никогда и не получалось. Могу только калитку в Бяшиных зубах запечатлить в виде чисто черного пятна. — А что у него с зубами, кстати, случилось? — На турнике повис, — глухо хихикнув, Рома стал чересчур довольным. — На зубах?.. — по-настоящему прихуел Антон, не представляя, как вообще можно прийти к такой идее. — Я думал, ему их выбили. — «Правда или действие» никого не щадит. И Катя тоже. — Это Катя ему загадала? — Ага, — морщины на его лице полностью сгладились, а оно само приняло нечитаемое выражение. — Ужа-ас. — Да ладно, Бяше похую было, даже в радость утереть мне нос. — В смысле? — Катя мне это загадала, а я не долбоеб, чтобы заниматься подобной поеботой. Помнишь, когда она ещё пафосно сказала о том, что меня победила, — продолжил хулиган натянуто писклявым голосом, — «всё была раде тваего паражения!». А Бяшка-герой, все может — и горы свернуть, и сам себе отсосать, и на турнике зубами повиснуть. Антон открыто разулыбался, представляя бурята, повисшем на собственных зубах, а после дернулся, когда эти самые зубы выпали, яркими картинками в голове всплывая, поэтому повторил лично для себя: — Ужас. Ну он и придурок. — Его переходный возраст с подростковым бунтом прошел, так что думаю, он больше на такую очевидную херню не согласится. — со знанием дела парировал парень, начиная крутить в руках джостик. — На подобную — точно нет, ведь зубов передних у него больше не осталось. Их небрежный смех слился в один, и Антон наконец перестал быть зажатым, полностью расслабляясь. Но шаткую идиллию прервала мама, зашедшая в комнату без разрешения после короткого, предупредительного стука. — А ты когда собирался мне рассказать, что сегодня у директора был? — Да я там вообще не при чем! — весело воскликнул Антон, краем глаза замечая, как Пятифан прыскает со смеху в ладонь, — Это все он! — Я? — тот самый «он» настолько искренне удивился, что даже Антон поверил бы в его непричастность, если бы не был участников того действа, — Это была защита собственной чести! Мы опоздали на три минуты, б... — Рома запнулся, но быстро исправился, — блин, а она нас стала отчитывать, хотя сама минуту назад в класс зашла. — Мне рассказали, что вы преподавателя оскорбили, помимо опоздания. — Карина скептично бровь выгнула, уложив худые руки на грудь. Антон повторился, активно руками в сторону друга показывая, за что получил незаметный для матери тычок под ребра. — Господи, ладно, плевать, — она привычно закатила и уже было собралась уйти, но вспомнила, — Вы пропустили классный час, где говорили о том, что поездка у вас намечается. — Куда? — кажется, когда-то давно Антон слышал об этом. — В Москву, буквально на пару дней, на следующих выходных скорее всего, если, когда все желающие деньги сдадут, билеты на поезд ещё будут. — Понятно. А я?.. — А ты, Антон, посмотрим. Такими успехами вряд ли поедешь. Мама скрылась за дверью, прихватив с собой и все хорошее настроение. Мальчик чуть осунулся и серьезно схватился за джостик, пытаясь переключить все внимание на запоминание сочетания клавиш для комбо в древнем, безымянном файтинге. — Если ты не поедешь, я могу тоже остаться. — сказал Рома это с неясной уверенностью в своих словах. — Ты готов отказаться от поездки ради меня? — шепот получился, по мнению Антона, совершенно жалким и чересчур поражённым, Пятифан в ответ словно даже сжался от переосмысления собственных слов. — Не гони пока что, я сказал, что могу, а не откажусь. Мне не особо заходит перспектива тереться с нашими одноклассниками в плацкарте, да и Москва не особо меня интересует. — Почему? — мальчику правда не понять. Для него она была идеалом, ему ещё давно вдолбили Москва равно статус, деньги и хорошая жизнь, только вот, кто ему это сказал и как аргументировал, он не помнит. — Да не знаю я, — парень внимательно и задумчиво крутил грибочек на джостике, выбирая бойца. Вспоминая Пятифанову коллекцию фотографий, Антону захотелось запечатлить и нынешнюю картину, уж больно правильным хулиган казался в собственной серьезности, — Мне Питер больше нравится. Архитектура, люди, темп, вся хуйня. — Ну там красиво, да, а насчёт людей мне нечего сказать. Ты там был? — Пару раз с мамой гоняли, — он хмыкнул и чуть сморщился, не поясняя собственную реакцию. — Хотел бы там жить? — Антон присоединился, стал выбирать персонажа, но все мысли, однако, занимал Пятифан. Вроде и сидел рядом, но это не мешало Петрову думать о нем, пытаясь рассмотреть с разных сторон, словно необычную, дикую зверушку, и говорить с ним же, вслушиваясь в каждое произнесённое слово. — Пусть мне и нравится город, но не значит, что я подхожу под его атмосферу, или как это ещё назвать, я хуй знает. — Как можно не подходить под какой-либо город? — светлые брови свелись к переносице в непонимании прямо под преувеличенно торжественный звук выбора бойца. — Как-то внутренне, думаю. Мне может в дохулион раз больше нравиться Питер, но сам факт, что я больше подхожу под ту же Москву, например, никуда не уходит. В отличии от тебя, ты ебать петербурженка. Антон беззвучно хмыкнул, дёргая уголком губы, и пробурчал что-то невнятное в ответ — Я не шучу. — в таком же стиле отчеканил Ромка, наконец делая свой выбор в игре. — Мне кажется, тебе Саратов какой-нибудь подошёл бы. — почти не слышно прошептал Антон, упираясь глазами в пол. На щеках гуляло явное тепло. — Эт че это? — Эт ни че это. — передразнил его юноша, раздражаясь от того, что хулиган так легко разломал какую-то значимость момента. — Просто кажется и все, сочетание букв. У меня папа часто шутил, что если после пьянки проснулся не в Саратове, то она не удалась. Роме забавно захихикал в ответ, но все равно попытался выдавить что-то похоже на обиду: — Понятно все с тобой и твоим отношенией ко мне. Ты в таком случае... Бухлер! — выглядел парень донельзя довольно, хоть и старался сохранять серьезный вид, который спал почти сразу из-за громкого смеха блондина, который не постеснялся упасть на спину и из под съехавших очков глядеть на друга сквозь прищуренные веки. — Вот и че ты ржешь? — Ром... — мальчик выдохнул протяжно, пытаясь успокоиться, но глухие, сбитые смешки унять все равно не получалось, — Бухлер — это суп! — Бля-я, реально... — Пятифан улыбнулся расстерянно, — Я вспомнил. Бяша мне как-то всё мозги выебал тем, что хочет бухлер этот захавать, а я только слово запомнил, а че значит — нет. — Я тебе всю жизнь это припоминать буду. — довольно заурчал Петров, поднимаясь наконец с неуютного, твердого пола. — Всю жизнь со мной решил провести? — Только ради того, чтобы тебя так называть. Рома не ответил ничего, только хмыкнул удовлетворенно, кивая. На экране побежал кружочек с загрузкой на пару с крутящимися мыслями в голове Петрова. И он бы на самом деле не сказал, что Пятифанов совсем уж не подходит под Петербург. Представить Рому с фотиком на какой-нибудь набережной, когда солнце начинает уходить за смазанный горизонт, было не так уж и сложно, учитывая новую поступившую информацию о хулигане. Также четко, как и Ромины очертания в отражении вечно холодной воды Финского залива, Антон представил себя рядом. Его собственный образ, в точности как сейчас, наблюдал за любым малейшим движением друга. Это странно, непонятно, пугающе, но настолько притягательно хорошо, что оторвать глаз Петров не смог ни там, ни тут. — Давай играть уже, — темные глаза парня привычно закатились, прежде чем он раздражённо выплюнул, — и прекрати так пялится. Антон густо покраснел и повернулся к экрану. Почему он вообще так залип? На такое большое время и настолько явно, что одноклассник сам успел заметить. Сгоняя с себя смущение, юноша постарался вспомнить хоть какие-то комбинации.***
— Это моя фабрика! — У тебя не хватало денег на кредит и пару ходов назад ты ее продала. — А теперь покупаю заново! — А я уже ее купил. — Давайте, чтобы ни тебе, ни тебе, — Антон, нарочно важничая, обратился сначала к Оле, а потом и к Роме, — этот завод заберу я. — Отлично ты придумал! — воскликнул Пятифан, выдирая у друга карточку фабрики. Оля тоже не отставала. Пока Пятифанов на культурном языке излагал, что Петров — редкостный долбоеб, девочка выхватила у хулигана из рук игральную карточку. — Оля! — не контролируя громкости голоса, крикнул хозяин комнаты, — Это не честно! Оля довольно долго привыкала к младшему Пятифанову, не говоря уже о старшем. Отец Ромы, прямо как у Антона, вызывал у девочки странные чувства, и она его откровенно боялась, не пытаясь даже попробовать скрыть это. Его сына она просто сторонилась, исподтишка иногда наблюдала, как в зоопарке за тигром каким-нибудь, и этого ей вполне хватало. Так было и сегодня. Когда Оля только напросилась на настолку, то была напряжена, не смеялась, тонкую, детскую спину выпрямила, как на уроке, и позволяла себе только короткие, опасливые взоры на нормально не известного ей человека. Однако, понемногу прощупывая границы дозволенного, понимая, как себя можно вести, а как нет, девочка начинала проявлять даже какую-то инициативу, шутила и смеялась вместе с Ромой, даже посмела спросить, что у него с лицом произошло, на что парень шутливо ответил, что упал на угол скамейки. Петрова тогда с подозрением прищурилась, а потом расхохоталась по-детски звонко и задорно, красочно пересказывая свою картину произошедшего. Правда потом ей стало стыдно за то, что она так смеялась над тем, что Роме было больно, и поспешила извиниться. А теперь же, до конца осмелев, девочка скорчила кривую рожицу и побежала к выходу из комнаты брата. К ее большому сожалению сделать Оля ничего не успела, прежде чем ее схватили две пары рук и под громкое визжание притянули обратно. Она резво брыкалась, не нарочно иногда попадая ногами в старших, кричала о дискриминации и о том, что они нарушают ее права и отбирают имущество. Спустя недолгое время общего сражения, карта оказалась у Петрова в руках. Дабы не попасть под очередной обстрел, он сразу поднялся на ноги и жестом приказал всем оставаться на месте. И не с угрозой того, что им двоим не справиться с ним, а как раз наоборот, юноша едва ли лёгкие не выплевывал от их (недо)боя и смеха, щекочущего горло на протяжении уже пары часов. — Где ты такого понабралась? — сквозь рваные вздохи, выдавил из себя Петров, обращаясь к сестре. — А я что-то плохое сказала? — светлые глаза девочки испуганно расширились, но после опровержения своей догадки, она довольно ответила, — От Насти! — Вы общались все это время? — Антон вмиг нахмурился. Почему он этого не знал? — Немного. — она пожала плечами, как ни в чем не бывало, и ехидно блеснув хитрыми зенками, указала на прошлое место Антона. — С Тихоновой что ли? — подключился Ромка, когда уже восстановил дыхание и откинулся назад, опираясь на руки. Одна его нога осталась прямой, а вторую он согнул, образуя прямой угол. Антон слегка подтолкнул его и опустился рядом, угукая. — Как тесен мир... — мечтательно пролепетал Пятифан, не скрывая иронии в голосе, которую Оля уловить не сумела. — Вы тоже знакомы? Ничего себе! Она принялась рассказывать о всех историях, связанных с упомянутой девушкой, а Рома даже внимательно слушал ее, ну или старательно делал вид, ведь Антону казалось, что он искренне интересуется историями Оли. В таком темпе они провели весь вечер, под конец Оля устала и на удивление Антона сама попросилась к себе в комнату спать. Она взглянула на потолок, а брат на автомате повторил за ней, чувствуя, — когда-то такое уже было, — только вот вспомнить не удается, что конкретно и как давно. Девочка призадумалась и убежала в соседнее помещение, пожелав спокойной ночи напоследок. — Мне думаю тоже пора, — хулиган поднялся на ноги и отряхнул расстянутые колени спортивок. Мысль о том, что придется сейчас расставаться, малость напрягла Антона, поэтому он, не совсем задумываясь о том, что предлагает, спросил: — Может останешься? Острые черты лица парня на миг вытянулись, прежде чем он ухмыльнулся и самодовольно выдал: — Только если ты что-нибудь нарисуешь. При мне.***
Рома говорил по телефону долго. Антон истерично маячил вокруг, ожидая вердикта от матери друга. Иногда на пороге появлялась Карина, чтобы узнать остаётся ли друг сына у них или нет. Она уже попросила мужа вытащить раскладушку и устало протирала полотенцем давно сухой стакан после мытья. Пятифан, откровенно заебавшись, облокотился на тумбу в коридоре, где стоял телефон, и лишь поддакивал голосу на проводе. Но наконец его лицо чуть смягчилось, он прошелестел в трубку «спасибо» и добавил что-то уж совсем тихо, заканчивая тем самым разговор. Теперь же Антон не торопясь листал страницы блокнота, с придыханием вспоминая историю своих работ. За каждой из них стояло не только множество штрихов, стертых или удосужившихся остаться на бумаге, времени и просто идеи, но и яркие, теплые воспоминания. Один из первых разворотов был ни о чем. На одной стороне был нарисован слегка кривой зонт, скрывающий почти весь силуэт человека за ним. Антон не помнит, да и не знает, кто на самом деле изображён. Мальчик просто шел со школы и увидел его. Под косым дождем, крупными стрелами вбивающимся в землю, стоял мужчина во всем черном, как пресловутый антигерой из старых фильмов. Почему-то тогда это показалось отличным кадром, чтобы оставить его на первом, почетном листе в новом, ещё нетронутом блокноте. Но то была явная халтура. Зонт был плоским, мужчина полностью скрыт за ним и его внешний вид не был вообще никак обыгран, несмотря на то, что этот рисунок для этого и затевался. Антон тогда просто забоялся совсем уж накривить, поэтому сделал действенный, правда, дерьмовый ход конем, и просто не стал изображать человека. Ах да, он ещё и всю страницу хаотичными штрихами, типо дождем, заполнил, чтобы совсем испортить свое недотворение. Но важно было не это. Петров тогда пожаловался сестре и маме, что у него ничего не вышло. Он едва ли не вырвал рисунок из блокнота, когда его убедительно стали отговаривать. Карина, обволакивая тогда ещё иногда свойственным ей ласковым тембром, нарисовала небольшого зайчика на том же развороте. А Оля, нередко выходя за линии, раскрасила его в жёлтый, любимый братом, цвет. Это стало небольшим воспоминанием о теплой, мягкой матери, до того, как она окончательно превратилась в чёрствый сухарь. Антон тряхнул головой, отгоняя свербящее уныние, и открыл блокнот с другой стороны, переворачивая вверх тормашками. Это как новая страница его жизни, которая началась сумбурно, несколько неправильно, которую юноша ранее не хотел бы перечитывать или, в принципе, предпочел перелистнуть. Однако сейчас все немного иначе. — Раз уж такое дело... — Петров серьезно взглянул на расслабленного друга из под очков и смахнул невидимую пыль с твердой бумаги. Волнительно. — рисовать я буду тебя. — Нехуево ты придумал, — парень чуть помрачнел, задумываясь над такой перспективой, пока Антон, по-деловому раскинувшись на своей кровати, постукивал кончиком карандаша по бумаге, — Это странно. — Что конректно? — решил уточнить мальчик, отвлекая то ли себя, то ли Рому от плавных движений руки под сопровождение шаркающих звуков трения грифеля о бумагу. Сейчас это казалось чем-то чересчур личным и где-то даже интимным. — Что мне придется тут... блять, позировать или как это ещё назвать. — Тебе не нужно ничего делать, просто ляг или сядь, — пока что перед Петровым был только каркас человека, который не отличался вне зависимости от того, кто будет изображен. Но это пока, — Можешь раздеться, обернуться простыней и виноград грациозно есть, мне без разницы. — Так и скажи, что просто ищешь повод меня раздеть, — Пятифан открыто посмеялся, несмотря на скудную реакцию со стороны друга, который сосредоточено высматривал каждую линию на лице напротив. — Да не молчи ты. Мне стремно становится. Светлая бровь в ответ подлетела вверх, высказывая открытый скепсис. Антон тяжело выпустил воздух из лёгких и начал незамысловатый диалог, который смог бы и Рому отвлечь, и юноше помочь не волноваться: — Не хочешь поговорить о синяке на твоём лице? — Не хочу. — резко отозвался хулиган и сморщился о чем-то тяжело размышляя. — Ла-адно, как скажешь, — у Антона присутствовала странная привычка или закономерность — при рисовании он становился донельзя серьезным, папа ещё смеялся над ним, мол слишком много важничает, но юноше казалось, что не подобает относится к этому расхлябано или без серьезного подхода к делу. У Антона не было таланта, рисовать у него началось получаться только после долгих «тренировок», множества вырванных листов и кучу изрисованных тетрадных полей. — Давай тогда про другое. Как день прошел? — сухие губы тронула улыбка, но глаза остались серьезными. — Мне нечего тебе рассказать, — Рома места себе не находил от происходящего, он откинулся назад на пуховую подушку, но продолжал вертеться угрем. Раскладушка жалобно визжала, скрипя проржавевшими пружинами. — Сначала мы с тобой в школу шли, опоздали, потом директор, история с синяком этим ебучим, а в конце тебя уже дома у себя встретил, маньячело. — Почему ты не хочешь рассказать, что произошло? — проигнорировав обращение к себе, угрюмо спросил Петров. — Потому что в этом нет необходимости. — мальчик уже было хотел набычиться, сказать, что необходимость в этом есть, да ещё какая, но не успел, — Да и стыдно мне. — Перед кем? — Перед тобой? — Пятифан словно у самого Антона спросил, на пару секунд к нему повернувшись, а после вернул потемневшие глаза к потолку, — Я вообще не ебу перед кем и как это объяснить — тоже не ебу. — Значит не мучай себя. Хватит того, что я делаю с тобой. — Антон даже загордился собой, когда смог сдержать ехидную усмешку. Рома замер и напрягся заметно, прожигая теперь нахмуренный лоб одноклассника. Он встретил непонимающий взгляд Петрова и настороженно спросил: — А что ты со мной делаешь? — Э-э, — реакция друга была совсем непонятна, поэтому хозяин комнаты решил не испытывать судьбу и просто махнул блокнотом в воздухе, отвечая,— портрет твой пишу, как бы... Перед долгой, топящей тишиной Ромка успел промычать понимающе. Дом сам по себе был довольно шумным. По ночам скрипы, тихий грохот, вой от ветра, в общем он не замолкал никогда, днём наполняясь звуками от жителей, а ночью гукал, кряхтел, пыхтел сам по себе, уж слишком самостоятельным был. И сейчас их молчание заменилось привычным белым шумом на фоне и шуршанием канцелярии в руках блондина. — Я вот уже долгое время думаю, — без усилий Антон проткнул пузырь неловкого молчания собственными размышлениями, — Как я за два с лишним месяца ни разу не услышал имя Бяши, да ладно имя, фамилию! — Учителя редко трогают его, а ты мог просто не обратить внимание. — Посвятишь меня в эту тайну? — Это никакая не тайна, но не называй Бяшу по имени, — Петров с сомнением взглянул другу в глаза, одновременно высказывая отношение к сказанному и черпая новые детали рисунка, — Тимур зовут его. Тимур Будаев. Антон повел бровью. Не подходило ему это имя. Бяша — да, а вот Тимур... наверное, просто непривычно, да и ладно, приспосабливаться все равно не надо. — И раз уж такая пьянка пошла, — Рома смотрел прямо перед собой и находился словно не здесь вовсе, — и пока у меня нормальное настроение... Антон промолчал, потому что не хотел отвлекаться от рисунка, и чтобы пугливого в этом плане Пятифана не напрячь. Ромка никак не отреагировал на отсутствие ответа на свои слова, кажется, ему даже легче от этого стало, судя по облегченному выдоху, вылетевшему из сухих губ. Антону нравилось рассматривать парня напротив. С каждой секундой мальчик замечал новые, совсем крошечные черты его внешности, и не нужно было искать удобного момента, чтобы разглядеть мелкие шрамики на строгом лице. Под одной из бровей был короткий, словно подсвеченный белый след, наверняка там была совсем малюсенькая шишка. Вокруг глаз закручивались темные ресницы, которые призывно хлопали с четкой периодичностью. К чему «призывно» Антон не понимал. Ромка чуть опустил веки, накрывая ими карие радужки, и ресницы на краях мелко задрожали. Про такие глаза обычно не пишут стихов, о невероятной глубине, в них не тонут, как в море, не посвещают поэмы, нарекая их бестучными небесами, но Антон без сомнений написал, если бы мог, потому что Ромины глаза глубже, чем самые синие моря, и загадочнее, чем самые зелёные, и непроходимо густые леса. Мысли в голове неслись неестественно быстро, и Антон не поспевал себя отдергивать, только сердце гналось за их спешностью, стучало в груди как сумасшедшее. На лице парня напротив были лихорадочно раскиданы родинки, по большей части совсем незначительные, почти незаметные, но хулигана в прошлой жизни определенно нацеловали в лицо. Хотелось рассмеяться себе в упор за подобные помыслы. Если бы Пятифан слышал, наверняка бы что-то про пидорство стал затировать и про берега, которые надо видеть. Пришлось тряхнуть головой, чтобы сбросить мысли о губах одноклассника, которые на первый взгляд были довольно тонкими, но стоило парню расслабить их, перестать вечно поджимать, как они частично пухлели и багровели. Ещё там на уголке резался почти прозрачный шрамик, бесцветный, наверное, недавно заживший и неглубокий. «Вот же блядство. — с диким шумом пронеслось под коркой, — Это попахивает чем-то нездоровым» Однако стыдно, если говорить откровенно, не было. Да и что в этом такого на самом-то деле? Антон же портрет просто пишет, нужно просто добавить детали, а для этого нужно просто их отметить. «Просто, просто, просто!..» — рука дернулась, оставляя за собой жирный черный след на линии подбородка, когда Рома наконец продолжил: — Мне было тогда, получается... лет двенадцать, и я бы назвал себя реально отсталым в том возрасте. Мне ничего не надо было, кроме пачки сигарет, ножа бабочки и кого-нибудь похожего чела под боком, чтобы можно было как шестерку гонять. Ни целей, ни перспектив, никакого развития и желания что-то делать. — он хмыкнул преувеличенно весело и исподлобья зыркнул остро на друга, — Спешу заметить, чтобы ты не посмел этого спиздануть, сейчас реально лучше со всем этим, но все равно дерьмо. — зубы его зажали губу нижнюю с силой в попытке успокоить собственный, грохочущий поток мыслей, — Тогда Бяшка ещё перевелся, мы начали вместе просто диким трешаком заниматься, если брать самое невинное, например, увлекались раздач пиздюлей за неправильный вздох в нашу сторону или продажей спизженных шоколадок, а иногда чего покрупнее. Рома вновь встретился с Антоном глазами, проверяя реакцию последнего. Складывалось ощущение, что тот вообще не слушает, полностью погрузившись в собственный мир и отдавшись воле мягкого грифеля, однако между строк у Петрова читалось, что обоими ушами впитывает, дак и ёрзает ещё нетерпеливо. — В шестом классе? — мальчик позволил себе лишь бровью повести. — Ну где-то так, да, — вовсе не смутился Ромка, и закинул ногу на ногу, откидываясь на крикливой раскладушке. Антон молча офигевал от того, насколько их реальности в то время отличались. У него тогда мелкая сестра была, которую он в садик водил, а сам бегал на сольфеджио, потому что бабушка твердила, мол музыка поможет в жизни и вообще это полезно для общего развития. Петров, кстати, не прижился, меньше месяца отходил и сбежал оттуда с концами, благо папа заступился. Правда вместо этого попытался на карате отправить, но после первого фонаря под глазом, Карина забрала сына оттуда. В то время Антон вообще не понимал, зачем придумали сигареты и алкоголь, и почему нельзя всем на свете друг с другом дружить. А у Ромы с Бяшей была вообще другая история... им явно не хотелось мира во всем мире, — Похуй, история не в этом. Все остались живы, никому горло не перерезали, значит все заебись. Так вот, я тогда пропорционально проебам отрабатывал в школе, дома, везде где только можно. — Отрабатывал? — Да бля-ять, — он сморщился, будто от отвращения к тому, что говорит, — классы заставляли намывать, к директору чуть ли каждый день, меня даже к психологу в компании пары друганов отправляли, и отец, ну... — он замялся и вновь принял то же выражение лица, — находил свои ебейшие методы, чтобы мне пиздов вставить. Отличное время было, главное — никогда к нему не возвращаться. — Это ты к чему все? — в ответе Антон не нашелся, соизмеримого рассказанному он точно ничего бы не придумал. — Не перебивай и узнаешь. И как-то нас вместе с Бяшей на пару начали при всех говном поливать, когда классная на урок биологии зашла, и тогда, ебать, за нас Полина заступилась, спизданула что-то по типу того, что урок нужно вести, а не публично унижать учеников. Она, блять, даже пригрозила кому-то там пожаловаться. Понятно, что ее училки чуть ли нахуй не послали, но сам факт. И вот, наверное, с того момента я по ней сохнуть начал, как ебнутый. Ну как сказать, — его губы тронула до безобразия теплая улыбка, — просто обратил на нее внимание. До этого казалась заучкой обычной, повёрнутой на скрипке и правильности, как мы шесть лет вместе протусовались, и почему я столько времени в глаза долбился, откровенно не ебу. И я, как почетный малолетка, который конкретно втрескался в одноклассницу, которая не то, что со мной не общалась, а вообще не замечала, начал готовить ебейший план-капкан, чтобы внимание ее обратить, — Ромка рассмеялся с воспоминаний, а Антон не удержался, улыбнувшись в ответ, — Я там сценку ей ебейшую хотел устроить, в моем тогдашнем понимании, сделать Бяшу маньяком, а меня рыцарем на белом коне и ножом в кармане — было просто нереальной идеей. Тогда Будаев слился под предлогом того, что за нападение на девушку он не будет отчитываться. До меня, собственно, только через время дошло, что этот, в моем понимании, ахуенный план, ну, вот прям конченным был и просто повезло, что Бяшка зассал. Так вот... — Пятифанов забегал глазами по комнате и чуть прищурился, высматривая рисунок дракона на стене, — после моего осознания я крупного такого хуйца подзабил и на влюбленность свою, и на Полину, и на школу, пока мне в очередной раз пизды не вставили, направив меня на путь истинный, — он хмыкнул глухо, говоря с явным пренебрежением, — И летом нас запрягли парты эти облупленные таскать, а там Полина тусовалась, не помню уже почему. Ну и начали мы общаться. Там сложно было пиздец и непонятно нихуя. Я не так уж давно въехал, что она нарочно ко мне сама лезла, а потом морозилась по-черному. Да-да, Морозова морозилась... — Антон позволил себе усмехнуться, хотя на деле было совершенно не до смеха, — После всей хуйни мутить начали и провстречались нормально так, пока Тихонова не пришла и не рассказала, что увидела Полину и одного мудозвона, который в уши мне ссал, пока с ней шароебился, где попало. — Не верю, что тебе не было обидно. — с непоколебимым скепсисом выдал Антон, закачивая портрет. — Я и не говорил, что мне не было обидно, — он в ответ глаза закатил, окидывая взором так, словно можно было и самому догадаться, — Просто ближе к концу наших встречаний, стало ясно, что никому из нас это нахуй не нужно было. Если бы Полина не хотела, то не стала бы с ним шататься, не давала бы ему и шанса подобную хуиту провернуть. На парах влюбленности мы вечно пиздели обо всем и ни о чем, но одной ее недостаточно, чтобы быть вместе. А чтобы продолжать что-то делать в плане муток, должно связывать нечто большее, чем временный интерес. Да, может нам было о чем поговорить, но толку от этого, если, блять, смотрите на все абсолютно по-разному. Проглотив колючий ком в горле, Антон смог из себя выдавить жалкое: — Вы ссорились? — И да, и нет. Мы начинали уже ближе к концу, но мне было так похуй, что я просто ее успокаивал и закрывал тему. — Откровенно фиговый метод решения конфликтов. Это как накрыть дыру в земле брезентом, словно это поможет никому не свалиться вниз. — И не буду пиздеть, что это не так, потому что мне правда было поебать. Мы оба остыли, а после расставания Полина цеплялась за хорошие воспоминания, но этого недостаточно, чтобы что-то строить дальше. В принципе с кем-то мутить, дружить или прочее нужно тогда, когда вы можете создать ебейшие воспоминания здесь и сейчас, а не хвататься за что-то прошедшее. Но несмотря на всю хуйню, я скучаю по ней, и мне реал жаль, что ее не устроила перспектива быть просто друзьями. — Не верю в то, что бывшие могут быть друзьями. — сухо прошелестел мальчик, не пытаясь скрыть недоверия к словам друга, — Если человек нравился когда-то, значит может понравится и сейчас. У людей есть херовое свойство совершенно забывать плохое. — Не дели все на чёрное и белое... — Я не делю— Антон нахмурился, даже не обращая внимания на то, что перебил хулигана, — и не собираюсь. Просто, мне кажется, что это слишком наивная позиция. — Тебе ли говорить о наивности? — абсолютно беззлобно укольнул Рома, — Люди не всегда понимают, что чувствуют на самом деле, могут путаться и неправильно воспринимать свои реакции, что ну вообще, бля, неудивительно. И я уже говорил, что одной любви недостаточно, чтобы быть рядом. — Так у вас была любо-овь, — открыто демонстрируя жгучую досаду, протянул Антон, поднимаясь с кровати. А зачем встал сам не понял. Лучшим решением показалось кинуть готовый рисунок прямо под нос до омерзения спокойному другу, который не пробежался даже глазами по творению блондина. — Харэ бычиться, Петров, — хулиган поднялся следом, руша мнимое превосходно своего одноклассника, — Ты попросил, я рассказал. И никакая это не любовь была, к словам не привязывайся. — добавил он пренебрежительно, крепко в зрачки напротив вцепившись. Соблазн сказать что-то едкое и обидное был велик. Язвительные комментарии едва ли зубы не выбивали той силой, с которой Антон хотел что-то такое ответить. Однако выдал он совсем другое: — Спасибо, что рассказал тогда. — Не злись, говорю, — парень резко шагнул вперёд, заставляя Петрова до безобразия резко отшатнутся от Пятифана, словно прокаженного, повалившись на кровать. Темная бровь в ответ подлетела в непонимании, — Ты че это? — Н-ничего. — мальчик запнулся, сам не находя ответа, что это за реакция была. Дыхание мгновенно сбилось, выходило рваными рывками сквозь сжатые зубы. Глаза в глаза смотреть больше не выходило, поэтому прошарившись ими по полу, Антон кивнул головой в сторону блокнота, — Смотри. Рома потянулся к валяющемуся на раскладушке блокноту, не отрывая переполненного чистым недоверием взгляда от Петрова, не смеющему отвлечься от созерцания собственных чисто черных носков. Послышался шелест бумаги и после него короткое удовлетворенное хмыкание. Довольно причмокнув, хулиган небрежно выдохнул: — Неплохо. Прям фотка будто. — Брось, не преувеличивай, — Антон сглотнул вязкую слюну и почувствовал как дернулся кадык. — Да реально! Не гоню, чес слово! Рома поставил портрет у лица, повернул голову также, как и на рисунке, и заиграл бровями, но глаза оставались до бесчинства серьезными. Это не позволило Антону дать в ответ что-то больше поджатой ухмылки и дерганного кивка. — Оставишь себе? — Не-е, ты че, как-то самовлюбленно получится. Свой же портрет хранить? Лучше ты будешь открывать и смотреть. Специально пропустив мимо ушей последнее предложение, сказанное с неприкрытой иронией, Антон, показательно усмехнувшись, парировал: — Правда? Так ты самовлюбленный, выходит? — Не понял щас. — Рома сузил глаза в подозрении, — К чему ты это спизданул? — Упала твоя коробка со шкафа на голову. Все рассыпалось. Наигранно довольно промычав, хулиган оскалился, головой кивая медленно: — Жаль, что не пришибла. Много интересного увидел? — Достаточно. — Ахуенно. — Не выражайся. — А то что? Мама твоя по шапке даст? — Я дам. За то, что сестру разбудил. — Какие мы опасные, оказывается. И пиздюлей дать можем, и по чужим вещам лазить с кайфом. — Больно нужны мне вещи твои, Ром. — устав от глупой перепалки, шикнул мальчишка, — Прости. Она правда упала со шкафа и я старался не смотреть. Пятифан безразлично махнул рукой, обратно на кровать опускаясь. — Смирнову в зелёнке зацепил хоть? — О-о, да. — Антон не знал стоит ли поддерживать иллюзию того, что ему очень жаль, что он это все увидел, поэтому на всякий случай поджал губы в конце. — Судьба сделала тебе такой подарок, сжалилась над несчастным. — Да иди ты. Лёд с обеих сторон окончательно растаял, юноши одновременно заполнили комнату гулким смехом, глуша его ладонями. — Снимки с лесом, кстати, без преувеличения ахуенные. — улыбка, натянувшаяся на рот Петрова, совершенно не хотела слезать. — Ни вылажайся! — пискляво спародировал Пятифан, прежде чем вытянул руки вперёд, дёргая пальцами, словно сваренной вермишелью, — Я знаю, что ахуенные. Ты глянь только на эти руки. Волшебницы! — Так все, меня напрягает культ возвышения тебя и твоих рук, — блондин резво потянулся к блокноту, который в этот же момент попал к тем самым волшебницам. Петров схватился за другой конец альбома, — Чародеек своих разожми. — А я передумал. Портрет я положу в коробку. — В память обо мне? — приторно милым голосом пропел мальчик, часто-часто хлопая большими глазами. — В память о том, какой я ебейший натурщик!***
Антон совсем не выспался, и чтобы это все вокруг поняли, ему не нужно даже вещать об этом, мешки под покрасневшими глазами прекрасно справлялись с задачей прокричать о его недосыпе каждому встречному. Разговоры о наливке Роминого бати, умершей бабушке Петрова и просто о всякой ерунде не дали заснуть во время обоим. И именно поэтому в классе сидели два полутрупа буквально за соседними партами. Антон был готов отдаться в завлекающие лапы сна на парте, но напряжённый, негромкий голос вынул его из полудремы: — Могу сесть с тобой? — Да, конечно, Полин. Не спрашивай даже. — Ты как? — девушка увлеченно выкладывала школьные принадлежности на край парты и между таким важным делом поинтересовалась у юноши безлико. — Да нормально. — зевок был мгновенно прикрыт ладонью, — А ты как? — Никак, честно говоря. Антон вновь опустился на сложенные руки и, борясь с тяжёлыми веками, с перерывом на зевание ответил: — Я-сно. — За ясно ебут потрясно. — отозвались сзади также сонно и отчего-то невнятно. Обернувшись, Антон увидел только макушку Пятифана, опущенную прямо на исписанную парту. — Закройся, Ром. — в той же манере кинул девятиклассник и наконец закрыл глаза, утирая потекшую слезу от зевоты. Полина обменялась с Бяшей непонимающими взглядами, прежде чем толкнуть своего, пока ещё, парня в бок и процедить прямо в лицо: — Нам нужно кое-что обсудить, не находишь?