***
Сеанс закончился, но чертовски хотелось остаться, продолжить говорить о чем угодно, лишь бы не начать рыться в собственном котелке. А поездка с папой до дома в полной тишине определенно располагала к самокопанию. Уже нажав на дверную ручку, Антон замер — надеялся найти предлог остаться, но не смог, поэтому, нехотя попрощавшись, он покинул помещение. В коридоре было светлее и чуть прохладнее. Проведя руками по предплечьям, юноша встретился глазами с парнем. Тем самым смазливым и похожим чем-то на него самого. За мгновение до их переглядки над Петровым чуть ли не грозовое облако летало, но стоило мальчикам заметить друг друга, как он слабо, словно через силу, улыбнулся. — Антон, да? — смутно знакомый, приятный голос заставил загнанно проморгаться после слишком долгого зрительного контакта. «Может ты меня спасёшь от меня же?» — мысль охватила Петрова полностью, даже улыбка нарисовалась на его губах. — Да-да. А ты?.. — Максим. Макс. Как удобнее, кароче. — пожав плечами, он похлопал на место рядом с собой. — Прости. У меня память на имена не особо хорошая. — укола за враньё Антон не почувствовал, поэтому со спокойной совестью присел рядом и вновь заглянул в глаза напротив. Голубые. Такие же как и него, впрочем. Вспомнилось мальчику, как он разглядывал Пятифана, в голове восхваляя его и едва ли не боготворя. Это, должно быть, странно? С другой стороны, что такого в том, что ему нравится внешность Ромы? Поймав собственные мысли на полете в ненужное русло, Антон поспешил сам себя отвлечь разговором: — Ты тоже к Инне ходишь? Названный Максим нахмурился и моргнул медленно, даже заторможенно, так словно суть вопроса не уловил сразу, но ещё пары секунд ему хватило на то, чтобы наконец понять вопрос: — Да... да, хожу, не просто же так я тут тусуюсь, ещё и не в первый раз. Они замолчали, разговор не клеится, да его, откровенно говоря, никто и не пытался склеить. Однако Антон должен был, лично для себя, попробовать завязать хоть какой-то диалог, поэтому, с высокой колокольни плюя на тактичность, спросил: — Почему ты ходишь к ней? Ну... что за диагноз? Парень вовсе не смутился, даже плечами повел, расслабляя мышцы: — Выраженная депрессия легкой степени. А у тебя? — А у меня... не знаю, что у меня. — не скрывая смущения от сказанного, Антон заерзал на месте. Максима этого хотелось рассмотреть, доказать самому себе, что Рома не какой-то особенный. — Это как? — он усмехнулся, вновь так словно давалось ему очень тяжело, хотя теперь это было объяснимым и вполне логичным. — Мне не говорили диагноз никакой. — Ладно, давай с другой стороны зайдём, — он мотнул волосами размашисто, а после пригладил их чуть дрожащей рукой. — Что привело тебя сюда? В машине ждал папа, но с ним разговора не получится, да и не хочется, честно говоря, поэтому без малейшего зазрения совести Антон окунулся в разговор с головой.***
Максим оказался вполне приятным, несмотря на некую заторможенность и реально депрессивные взгляды на жизнь. Он раньше играл на гитаре, но из-за состояния своей психики и полного отсутствия желания что-либо делать перестал. По его словам, у него нет сил иногда даже с кровати встать, а то, что он здесь сидит — уже величайший подвиг. У него проблемы в семье, из-за развода родителей, которые делят детей и имущество. Его мать в принципе считает, что его болезнь надуманная, а сам Максим просто хочет пропускать учебу в колледже. Он ещё много чего рассказывал, и Антон тоже. Они находили какие-то общие точки соприкосновения, вещи понятные им двоим, например, что когда выпиваешь таблетку, то начинает чуть кружится голова спустя время, или если закидывать ее сразу в горло, то не так чувствуется мерзкий вкус. Ещё вместе посетовали на российское, постсоветское общество, которое заставляет тебя заходить в рамки определенной фигуры, будь то квадрат для мужчин, а круг для женщин, неважно, главное так, как продиктовало общество и принятые им нормы. Антон в общем остался доволен, настроение чуть приподнялось, даже на отца злиться не хотелось, который наверняка пар из ушей пускал, сидя в незаведенной машине, дабы сэкономить на лишней копейке. Как-то сказала мама, когда сын по идее не должен был слышать, но обладал невероятным умением греть уши в неожиданно интересных местах, что в их семье туго с деньгами из-за тугой головы Олега. Антон тогда ужас как разозлился, ведь как так? Как можно так называть его папу, любимого, да просто лучшего. Но это было сначала, потом мальчик чуть вырос, остыл, перестал воспринимать многое настолько гиперболизированно, поэтому начал злиться не только на отца, но и на мать за все свои несчастья. Знал, что это неправильно, но точно таким же неправильным было их поведение, которое травило жизнь не только им, но и детям. Сконцентрировавшись на безопасном мысленном русле, Петров повязывал шарф. И руки, что бессознательно вязали на шее едва ли не удавку, заставили вынырнуть из мыслей наконец и осознать, где он находится. Спустя ровно пять ступеней, три лужи и один шмоток чистой грязи, попавшей на ботинки, Антон оказался у машины. Олег, облокотившись на окно и скрестив крепкие руки на груди, абсолютно невинно спал. Но эту мирность чужого сна юноша без сожаления нарушил несколькими отчётливыми стуками. Мужчина резко открыл глаза и, не награждая сына и взглядом, щёлкнул замком дверей. Внутри было ещё холоднее, чем на улице, Антон задёргался на холодном сидении и нахмурился. Он ошибся, когда думал, что, сидя рядом с отцом, будет хорошее время для раздумий. Вместо этого жутко хотелось спать, что девятиклассник и попытался сделать спустя десять минут в дороге, но сквозь полудремлющее сознание, он смог расслышать. — ...хочешь?.. — голос Олега был похож на шипящее радио, которое даже при желании обычно не собирался никто настраивать. Но Антон все ещё, несмотря ни на что, уважал своего папу, поэтому сонно уточнил: — Что ты сказал? — Ты хочешь в экскурсию с классом своим? — с какой-то непонятной то ли надеждой, то ли тоской повторил мужчина, выруливая на повороте. — Ну да, но мама сказала... — Мало ли чего там мама сказала. — чрезмерно злостно выплюнув, мужчина притормозил на светофоре, едва ли удерживаясь от того, чтобы не упасть лбом на руль, леденящий грубые пальцы. — У нас сейчас проблемы, ты же знаешь, и... — Зачем спрашивать, чего хочу я, если ответ будет все равно отрицательный? — окончательно очнувшись, в такой же манере ответил Антон, которому сейчас, чтобы завестись на отца, многого не надо было, — Не нужно давать надежду, если точно собираешься отказать. — Никто тебе надежду не давал, — за спокойными нотками плескалось чистое недовольство, и пусть поза Олега была от и до ненапряженной, но оно читалось в любом движении или малозначительном изменении тона. Антон хорошо знал такую сторону отца, выучил за открытые или случайно подслушанные ссоры родителей. Мнимое спокойствие вымораживало мальчика сильнее показательной злости, а самое мерзкое, что нельзя агрессировать в ответ, ведь папа вроде бы и не делает ничего такого. — Ты когда таким нервным стал? Весь в мать. — Наверное, когда сюда переехали? — сдерживать злость с папой — определенно выше сил юноши, — Или может когда с психикой начались проблемы? Ой, или тогда, когда надо мной в школе стали издеваться, а с прошлыми друзьями я даже пообщаться нормально не мог? А можно зайти ещё дальше, когда вы с мамой начали... — Ты правда далеко зашёл, Антон. — костяшки на отцовских, эталонных, руках стали белее облачного неба за окном. Олег не кинул и мимолётного взора, только напрягся от больших, по правильному мужских ног, и до частично седеющей макушки, словно готовясь начать читать лекцию, но, вопреки ожиданиям, лишь выдохнул, — Не лезь в это. — Да? Не лезть?! — голос сорвался на мгновение на высокий звук, но Петров не позволил ни себе, ни отцу на это сконцентрировать внимание, шумно и четко проговаривая, — Я бы с огромным удовольствием не полез никогда и ни за что, но невозможно не стать частью ваших вечных ссор. Разведитесь уже, не портите жизнь себе и нам с Олей. Пожелание вылетело неестественно легко, но осознание сказанного заставило напуганно застыть, переферическим зрения высматривая реакцию мужчины. И вместо ругани или пораженного взгляда, обращённого в сторону сына, Олег только ровно выдохнул, будто бы раскаиваясь: — Думаешь, все так просто? Вот разведемся мы, сначала имущество делить, а потом и вас. Мне некуда поехать даже на пару недель переконтаваться, а маме, из-за отсутствия опыта, быстро на работу не устроиться. Да и что будет с тобой или Олей? Поверь, ни я, ни мама не хочет расставаться ни с одним из вас. И что будет с Олей, если вы разъедитесь? Она уже вовсе не так зависима от тебя, но все равно в достаточной мере, чтобы это было проблемой. — ему было жаль и ему было тяжело. А Антон думал, что папе абсолютно по боку происходящее, ранее казалось очевидным его безразличие к детям и жене, но теперь... Сидеть рядом с Олегом стало тяжело морально, где-то даже невыносимо из-за увеличенной картины происходящего. Более того на плечи свалилось чувство вины за резкие и даже мерзкие слова, абсолютно беспечно вылетевшие от эмоций. Извинения крутились на языке, нужно было только вытолкнуть их одних рывком, но даже для него нужны были силы, которые сейчас у Антона не нашлись вовсе. Горячий стыд приходилось перекрывать рассматриванием окружения и перечисления всех элементов вокруг, как когда-то посоветовала Инна. Прущий негатив к себе убрать не получалось, но отвлечься помогало. — Прости. Из-за того, что злюсь после ваших ссор, не могу увидеть реальной картины и говорю ерунду. — Все нормально, — отец нахмурился и отмахнулся, не отвлекаясь от дороги, — Всё-таки давай по поводу поездки поговорим. Теперь цапнуло смущение, ведь несмотря на сказанное Олег все равно хотел это обсудить. Уши горели пламенем, мельком пробежав пальцами по хрящику, Антон поразился тому насколько они были горячими и, судя по этому, красными. Мужчину за рулём ничего не смущало, поэтому, настукивая четкий ритм пальцами, он продолжил беззаботно: — Если хочешь поехать, то только вместо подарка на новый год. — младший Петров кивнул бездумно, — Уж извини, что так, но денег лишних нет вообще. На счета и еду... — мужчина замолчал на мгновение, высматривая что-то в зеркале заднего вида, —...едва хватает. Есть отложения, но только вам с Олей на подарки. Конечно, все может поменяться, но я не думаю, что к новому году ситуация с моей работой решится. — А что у тебя с работой? — не то чтобы мальчик правда на ответ рассчитывал, но попробовать определенно стоило, тем более Олег слишком концентрировался на вождении и обстановке вокруг, что говорил много лишнего. Эту особенность Петров заметил давно, когда он мог при детях ругнуться матом, из-за подрезавшего мужика на старой, орущей из-за переломанного движка, машине или напевать что-то себе под нос. — Не получается решить вопрос с одним мужиком, а без него схема не работает. — Схема?.. — глухо прошелестел себе подросток, вспоминая как Бяша объявил себя эрогированным. Сдержать усмешку не вышло. Мысли о буряте перетекли совершенно резко, но вполне ожидаемо к Пятифанову. Четкий образ собранного, по-своему родного парня перетек в его утреннюю версию, после двухчасового сна, пролетевшего, как пять минут. Рома, до смешного хмурый, растрёпанный и непривычно беззащитный ворчал все утро, беззлобно подшучивал и цеплял своими шоколадными глазами темноту под веками. Когда уже надевали куртки, мычал что-то бессвязно и по-актерски изображал страдания, умолял не идти в школу, но даже самый щенячий вид, на который парень был способен, не убедил Антона. Уголки губ поднялись своевольно, но улыбку пришлось прятать в рукаве куртки, когда отец продолжил: — Забудь об этом. Просто нужно решить кое-какие вопросы и будет чуть легче. — А что с отцом Ромы? — как бы между делом спросил Антон, стараясь принять самый незаинтересованный вид, — Вы же вроде работаете вместе, нет? — А ты откуда это вообще знаешь? — Да так... услышал случайно одним ухом... — Интересно. — мужчина улыбнулся так, что стало понятно сыну: он не поверил; однако ответил на вопрос. — Я не могу его устроить, пока работы нет. Антон не ответил, был занят жеванием собственной губы и мыслями о друге, с которым, наверное, стоило новой информацией поделиться.***
Информацией никто не поделился. И с недавних пор даже не собирался. Петров никогда не скупился на некую трусость и оправдание ее различными причинами, которые имели место только в светлой, местами бестолковой, макушке. И сейчас, когда сердце, как в дешёвых романах, заходилось в нездорово быстром темпе, приходило смутное понимание происходящего. Но настолько смутное, что можно было остатком куска трезвого сознания отмахнуться, и жить спокойно, избегая человека, вызывающего вечную тахикардию. Если сказать кратко, то Антон решил бегать, избегать, прятаться, ныкаться или любой другой синоним к «трусить перед собственными мыслями и бегать от них же». Говоря откровенно, не пытаясь возвысить себя же в глазах кого-либо, было тяжело прерывать любые попытки со стороны Пятифанова поговорить, ведь тянуло к нему похлеще холодильника посреди ночи и посильнее графина с прохладной водой во время болезни, когда сушит так, что самые жаркие пустыни отдыхают. Но Антон не пытался не отчаиваться, он со спокойной душой нырнул в свои мысли, крутил их, вертел, пытаясь дать объяснения собственным реакциям и действиям по отношению к хулигану. Ответ был очевиден, и это холодило внутренности, буквально не укладывалось в голове, ведь... юноша не мог понять, что делать дальше, как себя вести с другом. Именно поэтому лучшим вариантом оказалось бегать от него, что у Петрова получалось зачастую откровенно плохо.***
Когда они только встретились после сеанса у психиатра, Антон вел себя напряжённо. Сторонился, не участвовал в диалоге, не начинал разговор первым и вечно шугался. Рома в столовой? Поедим на следующей перемене. Сидит в классе? Погуляем и посмотрим на окрестности школы. Наоборот тусуется с Бяшей снаружи? Сядем за парту и встать не посмеем. И Пятифанов был бы откровенно слепым, если бы не заметил изменений в поведении друга. Зрение у парня, кстати, стопроцентное. — Что за хуйня вообще происходит? — он выловил Петрова на выходе из класса, когда последний понял, что хулиган не собирается идти куда-то, поэтому принял решение валить самостоятельно. Прежде чем ответить, мальчик отлетел от прикосновения, как вода, попавшая в расскаленное масло, на стены светлой кухни, и с силой впечатался в доску, пачкая любимую черную жилетку мелом. — Я... я что? — пробубнил Антон, головы поднять не посмев. В его запинаниях и скованность не было ничего особенно удивительного, но не в такой же степени. Пятифан уже успел перебрать все моменты, на которые одноклассник мог обидеться. Но ни причин, ни отклика в поведении юноши, который обычно демонстративно дулся, хулиган не нашел, поэтому бесился по-черному из-за непонимания происходящего. — Мне ещё раз спросить? — вышло шипением, угодившим прямо в лицо напротив, — Или перестанем хуетой заниматься и ты скажешь, почему ведешь себя как еблан? — Я реально не понимаю, о чем ты. — блондин аж подобрался весь, поднял глаза с пола и с твердой, до удивительного органичной, уверенностью парировал обвинения. Рома даже поверил. Почти. — Ага. Вот как. — страшно захотелось спровоцировать Петрова, сделать нечто, что заставит его сорваться или просто поделиться корнем таких пряток. — Ага. — повторил мальчик, сохраняя настолько забавную серьезность, что Рома не выдержал и разулыбался открыто, но от своих намерений не отказался, поэтому перехватил друга за плечи и закинул руку за шею, приобнимая. Видеть, как юноша краснеет и напрягается всем телом, вставая как вкопанный около двери, было по истине прекрасно. — Тогда пошли прогуляемся, Антошка.***
— И что ты мне хочешь показать в туалете? — скептично хмурясь, Антон оглядел кабинки: побоялся, что кто-то может что-то услышать. — Ниче, постой на стреме. — хулиган взобрался на подоконник, достал чуть смятую пачку и, почесав оголившуюся лодыжку, сунул одну сигарету меж зубов. — Почему Бяша не мог постоять или ты покурить, когда уроки начнутся? — у Петрова руки дергались мелко на пару сердцем, что, точно как в самых дешёвых, старых маминых романах, собиралось пробить грудную клетку. Ещё и Пятифанов был до неприличия спокойным и этим бесил. — Я примерный ученик, уроков не пропускаю. Усмешка в ответ вышла дрожащей и, заламывая фаланги пальцев, Антон цинично протараторил: — Надо же, сказал бы ты это до того, как закурил, я бы поверил, а лучше прежде чем девять лет в школе просто так сидел. — Не пизди особо, я злой сейчас. На тебя — тем более. — Так, а что я сделал? — губы пересохли, но проблема была легко устранена языком. — Бегаешь, как баран, целыми днями. Едва ли в двери не врезаешься, как только меня увидишь. — Рома повторил это движение, а блондин поймал себя за тем, что следит за этим. — Что мне мешает сейчас так сделать? — То, что я догоню тебя и въебу. — парень на подоконнике ответил обыденно, сохраняя прежнюю невозмутимость, но чуть ли не каждая мышца лица была напряжена, а челюсти тисками сжаты. Честно говоря, юноша не успел подумать. Думать в таких случаях нет времени. Ты делаешь, а потом получаешь последствия, которые так или иначе надо будет разгребать. Нынешнему Антону особо нет дела до Антона в будущем, который будет с этим разбираться. Поэтому единственное, что успевает увидеть нахмурившийся Пятифан, — мелькнувший коридор в проёме двери и последующий звук бега за стенкой. Пробежка была недолгой, Антон начал задыхаться и остался в рекреации второго этажа, но оторвался он спокойно, ведь была значительная фора, да и юноша бегал довольно быстро, пусть и уставал с такой же скоростью. Отдышаться получилось только спустя минуты три. Между этим бегали младшеклассники, невесть откуда взявшие на верхних этажах, кричали в кабинетах в отсутствии учителей. Смиренно прикрыв глаза, Петров прокручивал в голове сказанное на пару с произошедшим в целом, поэтому, в прямом смысле, проморгал приход двух своих одноклассников. — И что это за хуйня, Петров? Услышав понизившийся едва ли не до рычания голос причины своих метаний, Антон несмело открыл глаза. Теперь Пятифан был по-настоящему зол, без напускной спокойности, зрачки как у зверя расширились перед нападением. Многие думают, что, допустим у кошек, когда зрачок сужается до состояния нити, они охотятся, наблюдают за жертвой. Однако ситуация обратная, именно при максимально расширенных зрачках это происходит, таким образом хищники более четко видят свою добычу и точнее соизмеряют расстояние между объектами. И это, блять, пугало. «Неужели правда ударит? После всего, что было?», — собственная озлобленная и уставшая от постоянных отягощающих, вторая ипостась ответила, — «А что было? Это у тебя, Антон, что-то было, а не у вас». Это осознание заставило сдвинуться с прошлого места, уйти от ответа и не видеть его. Так проще. Но и шага юноше сделать не позволили: прижали к стене надавив предплечьем поперек груди. — Отвечай. — Антон видел, что Роме важно знать. Это льстило, откровенно грело где-то там внутри, но сказать правду не получится, а придумать, хоть самую жалкую, необоснованную, ложь не выходило. Петров встретился глазами с Бяшей удивлённым то ли поведением лучшего друга, то ли происходящем в целом. «Что такого в том, что Пятифан кого-то прессует?», — подумалось мальчику, ведь, как казалось ему, удивить бурята могли только «нихуясе какие дорогие катлы на этом лохе» и снежинка, упавшая на нос, в конце октября, но точно не такое поведение Ромы, ведь Бяша особо и не видел их общения. — Отпусти меня. — дернуться Петров не решился — духу не хватило. — Мне повторить вопрос? — играюче дружелюбно поинтересовался хулиган, чтобы в следующую секунду процедить, надавливая рукой чуть сильнее, — Какого. хуя. произошло? А Антон не знал, что происходит. Несколько дней он бегал не от Ромы, а от себя рядом с ним, потому что просто невозможно. — С нами? — формулировка обожгла кончик языка, сорвавшись, но мальчик не исправил сказанное. — Ничего не произошло. «Только со мной. — хотел бы сказать в слух он, — Тихо шифером шурша, крыша едет неспеша, Ром. Вот у меня и съехала с концами, ведь походу я, по-тупому, непонятно почему и когда, запал...» — В чем твоя проблема? — чуть более спокойно проговорил Пятифанов, выдохнув вопрос вместе с легко уловимым запахом табака. Сжатые до звона в ушах зубы не позволяли выдавить и слова. Конечно, даже когда челюсть расслабилась, ответа никто не услышал, ведь реальной «проблемой» Антон в жизни не поделится вслух. За подобную дикость стыдно не отхватить, особенно когда внутренности переворачиваются, а сердце спешит сделать круг крови по организму. Это все позорно, грязно и мерзко. Ведь реакция такая на Рому присутствовала до удивительного давно, просто Петров даже мысли не допускал истрактовать ее иначе, чем банальную дружескую симпатию. Тем более тогда, когда он встречается с Полиной. «Полина... боже, блять, Полина...» — если бы мог, Антон схватился бы за голову, сжимая волосы у корня, чтобы наказать себя за происходящее. Сколько времени он бегал от себя, столько же пытался заткнуть кричащие сигналы в голове о том, что на самом деле происходит. Казалось, что если не думать, то будет проще, легче справиться с дикой тревогой, заставляющей делать абсолютно глупые вещи. Но самым главным решением было избегание Ромы. Избавиться от проблемы на корню, как говорится. Но не в этом случае. Ведь проблема не в Пятифане, а в нем самом, в его безумных чувствах и том, что справиться с этим притяжением чересчур сложно будет, если Рома будет рядом. — Ну? — не выдержал последний, повторно прикладывая лопатками одноклассника к белой, красящей одежду и руки, стене. — Такое чувство, будто я сейчас в мокрухе поучаствую, на. — Бяша правда волновался, топтался забавно и, из-за отсутствия двух зубов, от его резкого дыхания временами посвистывало. Антон бы посмеялся над этим. Раньше. — Ромыч, ты чё, на? Ты же сам говорил... — Рот закрыл, Будаев. Бурят дернулся как от толчка в грудь и уставился в затылок другу, так будто тот обменял его на жалкую пачку невкусных сухариков. Это сравнение показалось забавным настолько, что блондин усмехнулся в слух и едва удерживался от хохота. Лицо Бяши в этот момент опустилось, расслабилось, но так, что со стороны выглядело значительно осунувшимся. Пятифанов же нахмурился гуще, на грудь надавил, но недостаточно сильно, чтобы было больно, сделал так, дабы банально припугнуть. И прежде чем хулиган решился ответить что-то, Антон, не убирая развязнной улыбки с лица, чуть ли не пропел: — В тебе проблема. Из злой угрюмости парень напротив стал озадаченным, сзади его поддержал слегка оттаявший бурят такими же эмоциями. Говорить следующее не хотелось, это, наверное, должно было принести боль Пятифану, но было это во благо. Антон точно знал, что так сделает лучше обоим, ведь настоящий виновник здесь один, который не здоров ещё и в плане любви. «Так будет лучше» — от заевшей, как пластинка, фразы, которую воспроизводил мальчик сам себе легче не становилось, потому что даже сам Петров не верил в это. — Я не готов терпеть твое поведение, мне мерзко. — несмотря на видимую лёгкость сказанного, пришлось приложить не мало усилий, чтобы остаться равнодушно-холодным, особенно когда Антон видел реакцию друга. Наверное, уже бывшего друга. Парень застыл, совершенно потерянный, до ощутимого укола в животе пораженный сказанным. Рома высматривал хоть одну деталь, которая могла бы натолкнуть на то, что это шутка, подъеб не особо смешной или Петров просто неправильно выразился. Но нет, тот все стоял, с ощутимой ленью смотрел точно в глаза, словно даже видеть Пятифанова ему осточертело. Тогда вся злость ушла. Осталось лишь глубокое непонимание. — Что я, блять, сделал не так? — хулиган произнес это совсем тихо, чтобы услышал только Антон, которого повело, когда слух резанул шепот парня. Ответить юноша не успел, ведь в Рому, предупреждая о нападении боевым кличем, врезалось три небольших девочки во главе с Олей, которая начала отчаянно колотить его по животу — выше не доставала — Пятифана, что сначала потерялся, прежде, чем схватить девочку за запястья и поднять их наверх. — Я думала, ты хороший! — она взревела пискляво, пытаясь достать до девятиклассника ногами, в то время как ее подруги занимались Бяшей, крайне озабавленным получившейся ситуацией. Антон, что только проанализировал произошедшее, перехватил Олю, к себе прижимая, тем самым спасая одноклассника от ее нападения. Глотку защекотал смех, улыбка зацвела на губах, но лишь на мгновение, потому что когда мальчик поднял повеселевший взгляд на Пятифана, смотрящего с ледяной отрешённостью и горящим разочарованием, то улыбаться расхотелось. Теперь неестественно расслабленная спина парня удалялась с каждым шагом, что громкими стуками отпечатывались в памяти. «Так будет лучше, — больше не повторялось внутренним голосом, только кричало, хрипя из-за сорванного голоса, — Ты все испортил, придурок». — Оля, не делай так больше никогда. — не прерывая зрительного контакта с Бяшей, который, периодически оглядываясь, уходил в ту же сторону, что и Рома, после того, как «отбился» от двух маленьких девочек. — И ты бы снова ходил грустный! Я же помню, что у тебя были синяки. Это они сделали? — девочка, которая только что налетела с подругами на двух взрослых пацанов, чтобы защитить брата, вызывала уважение. Нужно было ее отблагодарить, но такая ядовитая тоска сдавила горло и грудь, что, кроме нравоучения, говорить ничего не захотелось: — Повторю, никогда так больше не делайте. Они меня не трогали, мы просто разговаривали. А если бы мы дрались, то вы бы ничем не помогли, только заставили бы меня и за вас волноваться. — Нормальные люди так не разговаривают. — до последнего упрямилась Оля, когда ее подруги позади уже мялись, не зная, куда деться и что говорить. — Ну, значит я ненормальный, Оль! — раздраженно взревел Петров, не выдерживая напора собственных эмоций, и игнорируя крики сестры в спину, когда уходил. Нужно просто остыть.***
— Знаешь, мне очень неприятно из-за того, что ты сделал. — Я? Ты серьезно? — Да, ты, Антон. — Полина насупилась, посерьезнела и отчего-то напомнила Катю, — Я тебе открылась, рассказала то, что показывает меня с нелучшей стороны. Я тебе доверилась, а ты просто сбежал. — Никуда я не сбегал. Сказал ведь, что подумать мне надо. — зацепился лишь за последнюю фразу, ведь остальное парировать совершенно нечем. — И что надумал? — девушка вмиг погрустнела, наверное, осознала, что сейчас будет решаться важный момент. Внутри у мальчика засвербило чувство того, что он полный мудак: сделал из Полины виноватую, когда сам поступил неправильно, вообще не задумываясь над ее чувствами. Пришлось приложить немало усилий, чтобы, невзирая на тревогу и дикое желание извиниться, ответить только: — Я думаю, нам лучше... — Стой. — она, кажется, и вправду испугалась и такой реакцией заставила Петрова замолчать нерешительно, — Я понимаю, что ты хочешь сказать, но... — ее огорченный вздох показался наигранным, —...давай не будем торопиться? Нам нужно дать друг другу ещё один шанс, а не рубить с плеча. «Дать друг другу шанс, — юноша усмехнулся, в неверии качая головой, — Интересно выходит, ведь ты вроде и не собиралась меня бросать, чтобы давать какой-то шанс». — Мы же нравимся друг другу, так в чем проблема? — девушка позволила себе несмелую улыбку и повела плечами игриво. Только потом, когда пытался анализировать поведение девушки, Антон понял, что ни в чем не уверен. Ни в ее чувствах, ни в своих. Полина вывалила тогда на него резко, без каких-либо намеков до этого, словно приняла отчаянное решение — нырнуть в прорубь с головой. А Антон тогда себе вбил, что она ему нравится. Сейчас, после разговора с Инной, получается так, что она не то, что ему не нравится, а сам Петров влюблен в другого человека. И это все абсурдно, глупо и абсолютно неправильно, да что там, нездорово. Не думать об этом не получалось, наоборот, в мыслях о Роме Антон тонул и задыхался. Разгребал руками в стороны, словно воду посреди моря разметал, и, конечно, не мог избавиться от навязчивого образа. От своей идеи — избегать любого контакта, — мальчик не отказался. Только теперь вертел ее, как мог, чтобы понять, что к чему. Но постоянная загруженность быстро утомляла, все ресурсы тратились на размышления и на контроль стресса, которого было много из-за выводов, сделанных в такие моменты Петровым. Спастись от этого можно только с Олей, но сейчас девятиклассник стремительно уставал от энергии, текущей из сестры сильнейшим потоком, но никак не заряжающим самого юношу. В общем, общение с сестрой не помогало. Найти спасение в родителях Антон не мог, шлейф разговора о тогда ещё предстоящей поездке оставил, как бы не звучало, кровоточащую рану, что без проблем зажила с высокой скоростью, но оставила яркий рубец. — Как это не хочешь? — Вот так это, просто не хочу ехать никуда. — Мы уже деньги отдали! — привычной отрешённости матери как и не было, она яро жестикулировала, едва ли не бегала кругами по кухне и повышала голос, что сталью резал по ушам на высоких тонах. — Ну так заберите. — Антон упал на кухонный стул, что сразу завыл от его веса. Сил спорить не было, как и ехать куда-то с Ромой. Нужно было отдохнуть и подумать. О себе, о нем... о них? Конечно, нет и не было никаких «их», но юноше нравилось говорить так. Произносить вслух было некому, поэтому он оставлял такое «сокровище» при себе. — А если они уже билеты купили? Ты думал об этом? — Карина, что есть силы ударила раскрытой ладонью по столу. Кружка подпрыгнула вместе с подростком, чьи зубы от испуга щёлкнули на кончике языка. Больно, но хотя бы нет крови. — Эти деньги вы бы потратили в любом случае на подарок мне. — воздух, словно застрявший в глотке, не помешал сухо, без запинок продолжить, — Что тогда не так? Потерял только я что-то. — Мы не в том положении, Антон, чтобы так разбрасываться на подобные поездки! Имей уважение! — Я не виноват, что из-за вас мы сейчас в таком положении. — почти что прошипел мальчик в ответ и только после того, как сказал, осознал смысл сказанного. Язык прикусить надо было сейчас. — Мы с папой виноваты?! — она по-настоящему удивилась, прежде чем начать почти что кричать. — Это благодарность такая? Мы мало делаем? Папа пропадает на работе, чтобы мы нормально питались или могли сходить в душ! Он делает больше, чем может выдержать, а ты его обвиняешь в том, что подобные деньги для нас что-то значат! — она забрала воздуха для того, чтобы продолжить. Антону показалось, что ее глаза заблестели от влаги, — Ты не способен за собой кружку сполоснуть или тарелку с гречкой замочить, чтобы я потом не стояла над ней битый час, пока у меня ещё посуда от отца, Оли и тебя! Я делаю всё по дому, единственное, чем я занимаюсь это домашними делами! Я бы с удовольствием пошла на работу, чтобы мы могли позволить себе так легко забить на эту Москву несчастную, но сейчас не то время и не то место. — женщина запрокинула голову и часто-часто поморгала, выдохнув, она немного успокоилась и продолжила, — Прости, что ты родился именно у нас, ведь мы не можем дать всего, чего вы хотели. У всех бывают тяжёлые моменты в жизни и знаешь... ты бы мог относится с терпением к этому, учитывая, что ты достаточно взрослый для этого и достаточно времени прожил, ни в чем себе не отказывая, в городе. Было больно. Везде. В груди из-за того, что свело какой-то судорогой, не вдохнуть, не выдохнуть. Хотелось продрать ногтями горло или грудную клетку, открыть хоть один проход для кислорода. Заболела голова, ощущение, будто били молотками по колоколу, нацепленному на череп. От боли стягивающей сознание хотелось сбежать, заменить другим чем-то более ярким, но терпимым. Или не чувствовать ничего. Он не помнит, как оказался в комнате и в какой момент перевесился через окно, чтобы лицо обожгло ночным, режущим ветром. Сердце застучало в ушах, когда юноша понял, что едва ли не прыгает с окна второго этажа. Отшатнувшись, Петров схватился за рот, сжимая, впиваясь ногтями, затошнило жутко. В следующую секунду он согнулся посреди комнаты, перекрестив руки на животе, чтобы унять это ощущение. То, что его мотало из стороны в сторону из-за физического состояния, можно было немного отвлечься от паники, которая бегала по кончикам пальцев, заставляя дрожать, и под ребрами, по сердцу колотя, чтобы по всему телу с бешеной скоростью распространялся животный, такой же липкий и чернеющий, страх. Не было ощущения времени, пока Антон пытался с тревогой справиться, тем более не получалось вовсе, она, как океан во время отлива, сама ушла спустя десяток минут. Все будто в ногу правую ушло, дёргалась жутко и некрасиво, и успокоить ее юноша не смог. Кровать сейчас показалась каменной, каждый бугорок спина чувствовала. Как бы Петров не вертелся заснуть не мог, провалился в сон от изнемождения уже, но и там отдохнуть нормально не смог. Сначала снилась школа старая и учительница по математике Алка Федоровна, сильная женщина, с сильными руками, которыми она по столу барабанила из-за лишнего шороху от детей, что двинуться боялись. Сидел в классе Антон один, а она била по столу тяжёлыми ладонями, словно барабанные перепонки лопнуть пыталась. И как не жми на уши, от хлопков, частых и оглушающих, не сбежать. Но спустя время все же получилось: Петров проснулся посреди ночи, будто с песком во рту. Осушив стакан кипячёной воды, он поднимался по лестнице в комнату, скрипя деревяшками под ногами, и дышать боялся — маму разбудить, значит очередных пиздюлей за ночное брожение получить. Второй раз заснуть было проще, но виделся ещё больший бред. Снова снег, холод и река замёрзшая, отчего-то темная, как нефть маслянистая. Только подо льдом уже не кто-то похожий на Олю, а совсем другая девушка, взрослая, яркая, до непонятной щемящей боли знакомая. Хотелось рвать глотку, кричать ее имя, что вертелось на языке заледеневшем, но вспомнить не выходило, только хрипы жалкие лились, ведь Антон в этот раз даже ступить к ней почему-то не решился, страшно не было, только непонимание и ступор. Глаза жгло под веками, когда приходилось моргать. Петров понимал, что снова проснулся, но если открыть глаза, придется спасать их от высушивающего воздуха, а чувствовать режущую боль на белке невыносимо, поэтому мальчик лежал, с закрытыми глазами и чувствовал поглаживания ветра, залетевшего из не до конца закрытого окна. Антон помнил, как пересилил боль и встал с кровати, попутно надевая очки, чудом оказавшиеся на тумбочке. Помнил, как спустился вниз, налепил куртку и, не застегнув, вышел на улицу. Колени мгновенно затряслись от холода, что щипал голые ноги и залетал промерзлым ветром под шорты. Юноша помнил, как бежал по лесу, как в отцовские галоши набирался снег, как они наровили слететь и остаться посреди глубокого леса. Он помнил реку. С сильным течением, полноватую, будто вот-вот из берегов выйдет, разольётся и до него достанет, а может и схватит за голые лодышки и, приложив головой об притаившуюся под снегом корягу, утащит туда. Снега на утро не было, как и шорт, вместо которых оказались черные джинсы, которые Петров не удосужился снять. С придыханием и щемящим беспокойством мальчик понял — тоже приснилось. — Антон, ты встал? — приглушённо донеслось из-за двери. — Да. Нелепо споткнувшись о свои же ноги, подросток все же удержался в вертикальном положении. Карина открыла дверь и застала сына уже одетым в школьную одежду. — Зачем так рано собрался? Оно, вон, мятое все! — она развела руками, демонстрируя недовольство, которое быстро перетекло в усталость, — Снимай, дай поглажу сначала. — Не нужно. — вина засела где-то там. Антон знал, что неправ был в последнем разговоре, но и ехать не хотел. Уж точно не в таком состоянии. Нужно было срочно поговорить с Инной и забыть напрочь о Пятифане. По крайней мере перестать думать о нем так по-глупому тоскливо и в корне неверно. Может Петров и не самый здоровый в ментальном плане человек, но и не настолько сошел с ума, чтобы влюбляться в парня. В друга. Да, блять, в Рому Пятифана. Это просто смешно. — Я в другое переоденусь. Вчера в этом ведь ходил. — Почему нельзя повесить одежду на вешалку, или хотя бы на стул, как только пришел? — запричитала женщина сразу, начиная собирать разбросанные по комнате тетради. И когда Антон только успел все раскидать? Карина ворчала себе под нос, пока сын лег обратно на кровать и раскинул руки в стороны. — Мам. Зов вышел глухим. И отчаянным, как показалось Карине. Стало неуютно находиться в комнате, она словно сжалась и давила, вынуждая смотреть четко в покрасневшие глаза сына. — Можно я не пойду сегодня в школу? Женщина замерла, как и рука, схватившая ручку. Разогнуть спину показалось непосильной задачей, однако Карина любила пересиливать себя и привыкла закрывать глаза на боль. Поднявшись, она встретилась глазами с сыном и отказать не получилось. — Хорошо. Я сейчас позвоню в школу. — она не стала собирать другие вещи с пола, не решилась сказать ничего о состоянии сына. Сначала зла была со вчерашнего вечера, а теперь озадачена, ведь, возможно, он такой из-за сказанного ей же. И прежде чем уйти, прямо на пороге комнаты, Карина спросила прямо, не став давить и «даруя» реальный выбор, — Мне говорить, что ты не едешь?