А потом бывает так

– Держи, – сказал отец. – Что? Что опять не так? Отец протягивал один из тех, недавно сотворённых камней. Раньше бы он, конечно, ничего не спрашивал, а просто ждал бы, пока Майтимо поймёт. Как же, такая честь! Нужно что-то сказать. – Отец, почему я? Три этих камня отец сотворил совсем недавно. Да полно, камня ли? Три сгустка света. Будто ладонями черпаешь этот свет. Будто ты ещё мал и нет вещей, что ты не в силах изменить. Будто в мире ни трещинки. Артанис раньше всё лезла помочь, всё обижалась, что самое важное творится без неё, а ведь отец, то есть дядя Феанаро, наверняка же вдохновлялся её волосами! Отец сперва даже отшучивался, потом молча уходил. Эта была его работа, и больше ничья. Три камня, в которых мир как будто запечатлён целым. И он уже всем их показал – и своему отцу, и братьям, которые теперь именовались без приставок, и валар… Всем показал, но пока никому не подарил. Так почему теперь… – Я подумал – может, твой страх рассеется немного перед этим светом. Ты, Майтимо, смотришь вперёд, и видишь темноту. – Ты что, считаешь… – как бы так лучше спросить? Считаешь, я совсем дитя? Считаешь, что я трус? Считаешь, что я вижу чего нет? – Майтимо. Да что? – Я хочу помочь, и всё на этом. Будет тебе с ним лучше спаться – вот и замечательно. Но камень же можно использовать для сотни других вещей! Можно осветить места, где свет Древ не так ярок. Можно подарить маме, чтобы она поняла, как же отец её на самом деле любит – и чтоб они никогда не ругались больше, даже вполголоса. Можно, можно… – Ты ведь хотел им осветить тёмные земли за морем? – Хотел, покуда в землях по эту сторону моря всё было в порядке. – Значит, ты тоже чувствуешь? Всё будто перемешивалось. Ведь ничего же ещё не случилось! Вот с чего он взял, что что-то вообще должно случиться? Но иногда, когда он просыпался в собственной спальне, в этом сумраке, миг-другой ему чудилось, что свет исчез вообще, совсем. И что в этой безщельной темноте кто-то пропал насовсем, хуже отцовской матери – та хотя бы сама выбрала… А может быть, пропали сразу все. Он никогда ещё не боялся просто так – не историй в детстве, не теней, не того, что трещина между его же родными станет необратима – а вот так, незнамо чего. Липкая спина, трудно дышать, и ведь совсем не смешно. Кано предложил: – Хочешь, я буду петь тебе для сна? Ага, хотелось бы. Но нельзя же всю жизнь тревожить брата? – Ну конечно, я чувствую, – сказал отец, – свет-то иначе для чего? А вот для этого. Держи. Станет получше – отниму его у тебя и отдам тем, кому нужнее, если уж ты так волнуешься. Хотя вообще-то мог бы и дать мне самому решать, как распорядиться собственным творением! Уже старшего сына одарить не смей. Как он не понимает? У Майтимо будет защита, но у всех-то остальных… – Мы здесь, – сказал отец, – и мы все вместе. Пока ещё всё в порядке. Не слушай это очень уж, чем бы оно ни было. – Может быть, младшим отдать? – Они это чуют меньше. – Может, отдашь тогда своему отцу? – Может, если не хочешь – так и скажешь? И всегда-то отец выигрывал. Что тут сказать? Только спасибо. И надеяться, что сны и грёзы, свои ли, чужие ли, сегодня правда будут мучить меньше. *** Он ошибся. Ему и раньше мельком виделись кошмары Гарри, кошмары младшего, которому он обещал прийти на помощь – а этой ночью то был даже не кошмар. Просто кухня. Трое взрослых, двое детей. Пахло здесь… стойте, разве в снах бывают запахи? Но вот же – пахло здесь чем-то едучим, чем лучше меч протирать или инструмент, вот этим едким и ещё почему-то фруктами, а ведь одна из женщин только это и пила. Почему вообще они ему не нравятся? Все, кроме Гарри. А он, Майтимо, ведь первый раз их видит – и вот эту худую, которая так моргает, будто боится, что сейчас все поругаются окончательно, и другую, которая только и машет в сторону Гарри… а вот что, кстати, она говорит? – Да полно, в жизни не поверю, чтоб кто-то стал тратиться на этого паршивца. И какие у его отца могут быть родственнички? Только такие же бездельники, как он сам! Откуда у них деньги? Удивительно. Второй раз он, Нельо, каким-то образом попадал в этот второй мир, и второй раз кто-то плохо говорил о мёртвом. Да о каком ещё мёртвом! Об отце ребёнка! И точно ведь, Гарри рассказывал тогда – какие-то родичи, которые ему не рады. Но чтоб настолько? Почему он тогда не остаётся в школе? Как у них это всё устроено? Обычно в снах, где наблюдаешь со стороны, не видишь тела и тем более им не владеешь, но сейчас Нельо дёрнулся. В конце-то концов, если в ночи ему грезится непонятно что, то почему бы ему и не оказаться непонятно где. Тем более если здесь такое говорят! Так странно – тёплая кухня, в ней светло. Все ужинают. Вроде бы семья. Почему же слова такие грязные? А Гарри будто бы стал старше, а насколько – Нельо пока понять не мог. Тьелко бы выразился – больше не такой птенец. – Эх, был бы ты щенком – точно бы утопила. Ну признай же, Петунья: сестра у тебя была… – Топить щенков?! Да вы в своём ли уме, кто бы вы там ни были? Тьелко в последнее время стал – ну, не тощий и нескладный, красивым он всегда и был, и оставался, но голос у него срывался часто, и весь он был какой-то будто встрёпанный. Будто хотел прыжком стать старше, стать как они с Кано, а что это за «как» – и сам не ведал. Может, тоже что-то чувствовал. Спал урывками, приходил когда вздумается и уходил когда хотел. Так вот этот вот встрёпанный Тьелко теперь стоял рядом и орал, и его слышали. О, как они все вздрогнули. – Да любой даже самый тихий щенок в сто раз лучше, чем вы все! Не ты, Гарри, конечно. Майтимо, скажи им! А что им сказать? Ребёнку можно ещё объяснить. А взрослым как? – Ты, – женщина, та, что кричала, медленно вставала из-за стола. – Так и знала, что он якшается с какими-то… кто это, Вернон – малолетние преступники? Ничего, уж в участке их научат… Гарри трясло – ещё бы! Но и женщину трясло. И вся она вдруг начала оседать, как тесто, если невовремя потревожишь. Оседать и трястись, и при этом всё кричала, да нет же, уже лаяла, и обрастала светлой шерстью. Кто это, Гарри сотворил или они? А главное, как теперь… – Мардж! А, вот как её звали. Мужчина дёрнулся к ней, а вторая женщина вцепилась Гарри в рукав и зашипела: – Сейчас же, слышишь, сейчас же верни всё на место! А эта Мардж уже сидела на полу. Точней, сидела странная собака – щёки обвисшие, будто уже устала, хвост короткий. Но как же бодро она лаяла! Но ведь нельзя же… Гарри отдёрнулся: – Она ведь первая начала! И выбежал из комнаты. Они с Тьелко остались. – Топить щенков! – он будто и вот эту свежевозникшую собаку пытался перекричать. Та женщина в школе превращалась в кошку обратимо, но эта же наверняка сама не сможет… – Это я сделал, ясно, а не Гарри, и я ничего возвращать не собираюсь! Это как же его задело, что даже собаку не жаль. Вон ведь как она испугана. Эти щенки – может, она неловко выразилась? Хотя куда уж прямее. В любом случае – собака лаяла и выла, и в комнату ещё вбежала другая собака, то есть пёс, и люди тоже всё ещё кричали, и Тьелко не молчал, а Гарри был сейчас один, и мало ли что мог… – Да как ты смеешь! – Да как это вы все смеете! О, Тьелко попал в свою стихию. Не в свою, конечно, нет – у них-то дома всё же спорили по делу, но вот такой он теперь был – если начнёт кричать, не остановишь. Как будто этих людей можно криком убедить – они наоборот от него смелеют. – Да, – сказал Нельо, глядя в глаза женщине, потому что у остальных и взгляда-то не получалось уловить, – да, мы – друзья Гарри, и вот мы наконец за ним пришли, лучше поздно, чем никогда. Но если бы мы знали, что тут так с ним обращаются… – Вы что, – спросила женщина, – вы что, сговорились? Сначала этот хмырь, теперь ещё какие-то… вот и растили бы сами, так ведь нет же! А интересно, «этот хмырь» – это она о ком? И тут-то хлопнула входная дверь. Гарри уходит! – Она сама вернётся в своё тело, – сказал Нельо, сам свой голос не узнавая, – ваша родственница. Чуть погодя, когда обдумает свои слова. Что он говорит? Что бы она ни говорила, разве это повод менять ей форму вот так? Кто они, чтобы судить? Любое мечущееся от страха существо нужно прижать к себе и успокоить. А если оно на тебя кидается? А если до того кидалось на ребёнка, будучи его старше и сильнее? – Я ушёл, – сказал Тьелко и хлопнул дверью тоже. Замечательно. *** Гарри они нашли не сразу, а всё потому что Майтимо что-то там медлил и пытался объяснять. Ладно, может, они не все топят щенков, а только эта хриплая. Но как так можно! Майтимо был в последнее время сам не свой: отвечал невпопад, спал как будто кое-как… Что ему надо – все ведь помирились! И отец сотворил такое чудо – весь Тирион ходил смотреть, и все гордились! А этот положил на столик у кровати в простую плошку почти, будто бы свечу, и всё. Ну невозможно, когда за кого-то беспокоишься, а он отмалчивается либо пропадает – то с Кано, то с Финдекано… И вот теперь ещё это. В прошлый-то раз они хотя бы угодили в этот мир все вместе, и никто, никто… Какие тут были забавные дома, и фонари – такие яркие и бледные одновременно. И, конечно, пока Тьелко на этой твёрдой, пятки отшибёшь, дороге пытался понять, куда Гарри двинулся, Майтимо принялся расспрашивать: – Откуда ты здесь? – А ты? – Я спал. – Угу, и скулил. Нет, конечно, не скулил, я к тебе просто заглянул, всё равно только возвращался… – Где это ты был? – Неважно! И вот я заглянул к тебе, а ты там мечешься, а потом как прозрачным начал становиться, так я тут же сказал, что тоже хочу, ну, вот и оказался тут. Нет, школа была лучше. Мы же возьмём Гарри домой, да? – Ага, если нас самих туда вернут. Что ты сделал с той женщиной? – Ой, если б кто-нибудь у нас её услышал, они бы ещё не так… Да ты и сам хотел бы! И она потом расправится, то есть, станет собой обратно. Как они это допускают? Все люди в той школе? – О, если мы вдруг там окажемся, я сам их спрошу. Но пока что… смотри, вон Гарри! Вот и что было орать? Гарри и правда смотрел, замерев, на какой-то уж совсем сарай и на дом. А между ними стоял человек. Или был пёс? Пёс в человеке? Человек во псе? Только он там долго был… – Майтимо, Майтимо, это как та кошка! – Какая кошка? Да почему он разучился понимать? А пёс смотрел на Гарри и смотрел. Точно живой, то есть, точно не совсем пёс… – Не бойся! – хорошо бы и те собаки перестали лаять и вообще успокоились бы, потому что, наверное, всё-таки зверь не виноват в том, что творил, пока был человеком, а второй пёс там вообще просто плохо воспитан и сам не поймёт, чего хочет… – Не бойся, мы друзья! Тьелко и сам не понял, перешёл он уже на язык псов или всё ещё говорил на просто местном, как в тот раз, только всё равно ничего не вышло – пёс умчался в темноту. Ну и пожалуйста. Хотя бы к Гарри подойти. – Эм… – вот он как будто изменился и не изменился, стал выше – да, но запинался точно так же. – Эм, Нельо и Тьелко? Я не думал, что вы… – Мы тоже не думали, – поделился Нельо, – мы никогда заранее не знаем. Тебе что, есть куда пойти, или ты просто убежал? – А как вы думаете? – Да, и впрямь. Прости. – Ты пойдёшь с нами, – не выдержал Тьелко, потому что Майтимо почему-то игнорировал очевидное, – к нам домой, как только мы туда сами попадём. – Эм, да? Спасибо. Только я не думаю, что… – Гарри покачал головой, зачем-то протёр свои очки и наконец спросил: – А почему вы так одеты? Точно, они же в одеяниях для сна. Дурацкая встреча, дурацкая ночь, и вот они стоят на чужом камне посреди чужой же улицы и ни один не ведает, что делать.