Мое сердце в твоих руках

      Обкусанные и сухие губы касаются чужих, таких мягких и вкусных. Со всей нежностью и заботой. Он уносит их в бесконечный и свободный танец, заставляющий голову кружиться, а сердце биться сильнее. В животе что-то трепетало, и от этого становилось еще лучше.       Но эти прикосновения… От них становится плохо. Дыхание сбивается, а сердце отбивает сильные удары, словно готовится вылететь из груди. Только его руки ложатся на поясницу, сразу хочется убежать от всего.       Алекса отстраняется резко, чуть ли не падая. Удерживают её лишь руки Кенмы. Он смотрит непонимающе, нервно облизывает губы и заглядывает в глаза девушки.       —Что такое?—максимально логичный вопрос, но Алекса никак не могла на него найти ответ. Она лишь выпутывается из кольца его рук и опускается на рядом стоящую кровать.       — Ты… — она облизывает вмиг ставшие сухими губы, и вновь открывает рот, чтобы продолжить, но ей кажется, что голоса нет. Весь воздух как будто выбили из лёгких. Она не может сказать и слова. — Ты помнишь прошлую осень? — такое сложно забыть. Козуме почти сразу понял, о чем будет разговор, и плюхнулся на место рядом.       От прогнувшейся рядом кровати, мысли беспорядочно забродили по голове, не давая возможности их сформулировать и собрать воедино. Воспоминания снова нахлынули, глаза быстро забегали по комнате.       Кенма потянулся к руке девушке, но вовремя одернул себя, понимая, что в таком состоянии лучше разговаривать.       — Дыши. Сделай вдох через нос, и выдохни через рот,—он не знал, как сказать это лучше, поэтому вышло что-то несуразное. Но по крайней мере, он смог помочь Ниаксон восстановить дыхание. Поначалу не получалось, она лишь всхлипывала и прерывалась, но после, смогла нормально задышать и немного успокоиться. — Я помню, — Козуме сразу понял, что тогда произошло, но Алекса видимо нет.       — Вы всё время твердили мне о том, что это был принудительный секс, а я всё отшучивалась, и говорила, что вы завидуете мне… — она хлопала глазами, словно хотела выбросить из головы картинку, так быстро, что у парня на её месте глаза из орбит вылетели бы. — Я вчера много думала об этом, — Козуме же в это время был с Тецуро. Встречался, чтобы отдать документы на его заказ. Потом, он звонил девушке, но ответа так и не дождался, поэтому решил не беспокоить. Видимо это было зря. — И я всё-таки поняла, что это было… Оно…       Кенма не знал, как стоит поступить. Как её утешить, не причинив ещё большего вреда. Казалось, в такой ситуации просто не было найти выхода. Не совершить ошибку было невозможно, но он ведь попытался.       Парень отодвинулся к изголовью, положил голову на мягкую кожу спинки, и раскинулся в позе звезды.       — Ложись на меня, — Алекса утерла слезы рукавами толстовки, и попыталась унять дрожь в коленях. Медленно она залезла на него сверху, и сжала руки на его боках. Кенма немного стушевался, от силы, которую она применила, чтобы быть поближе с ним, но не сказал об этом. — Куда я могу положить руки?       — На…чуть ниже лопаток, — она выдержала некоторую паузу, и честное слово, Кенма слышал, как двигаются шестеренки в её голове. Она дышала ему в яремную впадинку. Так прерывисто и быстро, словно была готова разрыдаться на месте.       Он повиновался. Аккуратно и медленно, словно давая ей время одернуть его, в последний момент прервать, положил ей руки на спину. Парень поглаживал её позвоночник, чувствовал жар ее кожи сквозь тонкую ткань толстовки.       — Посмотри на меня, — она подняла полные слёз глаза, и начала всматриваться в его янтарные, что в свете одной лишь лампы на столе, горели слишком ярко, словно у кота ночью. — Ты знаешь, я не люблю такие речи, и я не знаю что сказать, — Козуме честно признал, что может сказать что-то не то, и ей стоит сразу об этом предупредить. — Но я никогда не причиню тебе вреда. Ты можешь на меня положиться. Я буду стараться тебя оберегать, и пытаться сохранить твой покой. Я тебя люблю, и ты это знаешь. Давай договоримся, я не буду прикасаться к тебе, если ты этого не захочешь. Я буду тебя спрашивать, а ты, будь добра, отвечай честно. Не так, чтобы ты заставляла себя, и противилась своим мыслям. Если хочешь, целуй, обнимай меня. Делай что угодно и когда угодно. Ты можешь в любое время попросить меня о прикосновениях, и я не буду тебя за это попрекать, или что-то говорить, чтобы тебе было неприятно. Я понимаю, насколько тебе сейчас трудно бороться с собой. Я ведь знаю тебя лучше других, и сейчас я вижу, как тебе тяжело. Договорились?— Кенма жадно втянул воздух после своего монолога, стараясь угомонить свое волнение и желание расплакаться вместе с ней. Козуме проникся ею, и хотел на пару с Алексой разделить её боль. Но он старался быть сильным для неё. Старался её утешать, и оставаться опорой, чтобы она поднялась на ноги, и жила вместе с ним дальше. Главное, что вместе.       Слёзы стекали по её щекам, и она кивала так сильно и часто, что голова готова была слететь с позвонков и затеряться где-то под кроватью. Ниаксон снова прижалась носом к его ключицам, вдыхая запах.       Он пах котами. Такими большими и толстыми. Пушистыми и очень-очень мягкими. У каждого кота свой запах, а Козуме собрал их всех воедино. От него веяло уютом и безопасностью. Спокойствием и стабильностью, от чего, хотелось окончательно разреветься. Ведь Ниаксон достался просто идеальный мужчина. Он принял её с самого начала, когда она приехала из Германии в Японию. где ей никто не был знаком, и она не совсем хорошо понимала людей. Алекса была такой же, как Кенма, от того-то он ее и понимал. Они так крепко дружили, что в один момент её сердечко стало биться чаще рядом с ним. Тецуро стал показывать, как сильно ревнует их обоих, ведь Ниаксон добилась больше информации за несколько лет от Кенмы, чем Куроо за всю жизнь. Это его очень сильно обижало. Но Куроо ведь любил их обоих, как младших брата и сестру. Он сам открыл им глаза на свои чувства, и сейчас радуется за них. Правда, котята оказались слепыми, и отказывались воспринимать его слова больше трех лет.       — Девочка моя, — он сожалеюще опустил глаза, и хотел было опустить свою руку ей на макушку, как вовремя остановился. Она зависла буквально в пару сантиметрах от её головы. Но Алекса видимо почувствовала излучаемое тепло от его руки, и сама прильнула к ней. она льнет щекой, такой нежной и мягкой. Такой бледной, но не менее прекрасной, и от этого, Кенма ещё больше восхищается своей девушкой.       Своей маленькой бледной и любимой принцессой, которую хочется закрыть в замке, и оберегать. Отталкивать всех, кто может посягнуть на её покой. Растерзать на клочья всех тех, кто когда-либо делал ей больно. Мучать длительной смертью, причиняя им ту же боль, что испытывала она. Алекса была той, кто заставлял Кенму пылать от одного лишь взгляда таких глубоких зелёных глаз. Он не часто говорит о любви, но ведь ей этого не нужно. Ниаксон читает его так же, как и он ее.       Алекса приподнимается, стараясь усесться, и прижимается грудью к его. Немного трется и жадно втягивает носом его запах прямо у ушка, проводя кончиком по всей шее. Её рука опускается ниже, устраиваясь на резинке его домашних штанов. Другой рукой она проводит по его груди, иногда цепляясь ноготками за футболку. Её глаза начинают сверкать еще ярче, но как-то неестественно. от такого, Кенма сжимается изнутри, чувствуя, что с ней явно что-то не то.       Его рука, покоившаяся все то время на её щеке, оказывается на бедрах, что терлись о его ноги. Она будто специально елозит на нем, стараясь вызвать возбуждение. Словно ей хочется чувствовать его эрекцию.       — Хочу тебя, — сладко шепчет Алекса прямо ему в губы, и уже почти касается их, как её руки резко оказываются сжатыми, и отдернутыми от его тела. Она недоуменно смотрит и пытается что-то сказать, но видимо, не выходит.       — Ты что творишь? — его глаза загораются в пассивной ярости, а сам Кенма шипит сквозь зубы. Накричать он не может, хотя сдерживается из последних сил.       — Ты разве не хочешь меня? — ее глаза снова начинают блестеть и бегать по его лицу. — Тебе противно? — добавляет Алекса уже шепотом.       — Мне не противно, — Кенма выдерживает паузу, стараясь прийти в себя и полностью построить следующий монолог у себя в голове. — Мне не противна ты, твое тело. Я наоборот, очень сильно люблю и хочу тебя. Ты самая прекрасная девушка. Я не могу, Алекса, понимаешь, не могу найти в себе хоть одну причину испытывать к тебе отвращение. Но я ведь пообещал ждать и помогать тебе, пока ты не начнешь чувствовать себя чуть лучше и увереннее. И так же мы договорились, что ты не будешь пытаться побороть себя, действовать наперекор своим желаниям и времени. Это всё истерика. твоему организму сейчас тяжело, и он пытается найти способ отвлечься. Прошу, не делай больше так, если ты сама не захочешь. Не спеши, я буду ждать тебя сколько нужно.       Глаза девушки уже давно полны слез. Солёная жидкость стекает по ее щекам прямо на толстовку, делая её влажной. Она вся трясётся, её дыхание очень прерывистое, непостоянное.       Кенма отпускает ее руки, и меняет положение, усаживаясь. Он облокачивается на спинку кровати, и двигает девушку, сидящую на его коленях чуть поближе. Не для того, чтобы чувствовать ее тело лучше, а чтобы обнять.       Руки Алексы прижаты к щекам, они закрывают глаза. Всхлипы из её рта громкие, и от них становится так тяжело, что дыхание парня сбивается, и ему становится ещё хуже.       — Я все ещё могу? — руки все так же, застывают в нескольких сантиметрах от ее спины. Ниаксон кивает, и старается вытереть мокрые дорожки на собственных щеках, но руки оказываются быть закинутыми на шею парню, и она зарывается пальчиками в его мягкие, отросшие волосы. Руки парня прижимают её за спину ближе. Голова оказывается на плече Кенмы, а он сам, кладет подбородок ей на макушку. — Моя принцесса, я так сильно тебя люблю, что готов умереть, чтобы ты не чувствовала всей этой боли.