______________
Чанбин сидел за своим столом с того момента, как покинул остальных и вернулся в свою комнату, чтобы отправиться на боковую ночью. За исключением того, что он забыл об отчете, который ему нужно было пополнить, о миссии, на которую он уходил с Джисоном, и которая в конечном итоге позволила им найти Сынмина вновь. Он мог оставить это на несколько дней, но подумал о возможности о еще большем количестве отчетов, свалившихся на него для завершения, и мысль заставила его скорчить лицо. Он не был таким же, как Джисон, в этом смысле, оставляющим все на последнюю минуту. Он попытался сфокусироваться настолько, насколько он вообще мог, но оттенок раздражения все еще пробегал через его разум, и он, очевидно, не мог разобраться с этим. Издав длинный вздох, Чанбин бросил свою ручку на бланк, который сейчас заполнял, и позволил своей голове расслабиться на спинке стула. Это совсем не было секретом, что Фэйри были честными, большинство времени лишь недостаток, но многие научились закрывать рот на вещи, которые могли быть оскорбительными; то, чему многие Фэйри обучаются за время, что они проводят в человеческом измерении. Однако, казалось, что Феликс не заботился о том, что ранил чувства Чанбина, когда назвал его дурачком. Из-за пустого выражения его лица ранее, почти казалось, что он даже не принял во внимание то, что Чанбин действительно обиделся на его слова. Не то, что Чанбин признается в этом, но он был обижен. Он был одним из лучших Сумеречных охотников здесь, что относилось и к физической, и к ментальной нагрузке. Кем был Феликс, чтобы делать вывод о том, что он не умный, лишь потому, что он позволил проскользнуть тихой фразе, так как был восхищен красотой Феликса? После этой мысли, Чанбин немедленно выпрямился и ударил себя по щеке, предупреждая себя, что должен сфокусироваться на задании под рукой, а не волноваться о маленьком, ничтожном Фэйри, который забрался ему под кожу. Как только он вновь взялся за ручку, едва слышный стук в его дверь перетянул внимание на это, пока он не уставился на часы на своей каминной полке. Было почти 2:30 утра, и он удивился, почему еще никто не уснул. Он был лишь аномалией в этот момент; все остальные должны были уже спокойно сопеть в своих кроватях. Толкнув дверь так аккуратно, как он мог, Чанбин был удивлен, увидев Гюхуна, стоящего там, подол футболки слишком большого размера, свисающей с его тела, был зажат между кончиками пальцев. — Хэй, Гю. Что такое? — прошептал он. Вспышка неуверенности и стыда исказила лицо старшего, когда он открыл свой рот, прежде чем быстро закрыть его обратно. — Знаешь что? Ничего. Прости, если разбудил тебя, Бин. Я просто тупой. — Опять одна из тех самых ночей? Чанбин спросил это в форме вопроса, но он уже знал ответ с того момента, как увидел Гюхуна, стоящего перед его дверью после того, как все уже были в своих кроватях. Его подозрение лишь подтвердилось, когда парень с волосами цвета вороньего крыла кивнул головой, а глаза бросились вниз к полу из твердой древесины. — Тогда окей. Заходи давай. Я не спал, только заполнял отчеты. Иди первый, я сейчас. Это была не первая ночь, когда это случалось. По факту, Чанбин уже привык к Гюхуну, приходящему к нему в комнату с неловкостью и застенчиво надутыми губами, но, вообще, так поздно ночью это никогда не было. Чанбин переоделся и влез в более комфортный пижамный набор. Он повернулся, чтобы увидеть Гюхуна уже под одеялом, прижимающегося к одной из Чанбиновых подушек, издавая рваные вздохи. Это было так больно, видеть своего сильного, уверенного, оптимистичного брата вот таким. Таким маленьким и хрупким, будто если Чанбин тронет его, он развалится на миллион кусочков, но тот знал, что Гюхун нуждался в этом в данный момент, в ком-то, кто крепко прижмет к себе и скажет, что в конце концов все получится. Заняв свое место рядом со старшим, Чанбин поправил одеяло, убеждаясь, что оно покрывало их обоих, прежде чем взять Гюхуна в свои руки и расположить свой подбородок у верхушки черных волос. — Какой же я лидер, хах? Который приходит к тебе за помощью типа этой. Люди будут смеяться, если увидят меня сейчас. — Тебе не разрешено нуждаться в комфорте, когда ты у позиции силы? Я думаю, что это те люди, которые больше всего нуждаются в этом. Сколько раз мне нужно будет сказать тебе, Гю? Любое время, день или ночь, не важно что, ты всегда можешь придти ко мне за помощью, даже если это что-то подобное. Кроме того, ты знаешь, что я люблю обниматься, это то, в чем я лучший. Гюхун слегка посмеялся, лишь крепче схватившись за талию Чанбина и уткнувшись носом в объятия. — Гю, я не смогу таить это слишком долго. Ты можешь обдурить Сони, потому что, давай посмотрим правде в лицо, он идиот большее количество времени, — заявил Чанбин, и Гюхун шлепнул его по ляжке за подобные разговоры о его друзьях. — Но я могу видеть это. Ты измотан, Гю, и не просто из-за твоей нагрузки на работе. Это давит на твой разум постоянно, и не перестанет, пока ты не расскажешь им, что произошло. — Бин, ты знаешь, я не могу, — прошептал Гюхун, держась за футболку Чанбина железной хваткой. — Я должен сохранить это в себе и ты тоже пообещал не рассказывать. Это было тем, о чем Чанбин часто сожалел, обещание сохранить секрет Гюхуна в себе. Он желал, чтобы он смог прокричать это с крыш домов и дать всем знать, но он также знал, что это причина, почему он не мог. В каком-то смысле, он желал никогда не слышать, почему Гюхуну нужно было разорвать отношения с Чаном, чтобы он не нес такую тяжелую тайну, но, в то же время, он был рад, что знал, потому что Гюхуну не приходилось держать это одному. Так что, в подобные времена, когда Гюхун нуждался в ком-то, кому доверял держать его рядом, Чанбин мог быть здесь для него. Он просто хотел, чтобы все вернулось на круги своя, но с течением времени он все больше беспокоился, что этого никогда не произойдет. — Чан заслуживает знать правду, Гюхун. Старший хранил молчание, но Чанбин чувствовал слезы, текущие с лица Гюхуна по его шее. Зная, что на этот раз он не получит ответ, Чанбин лишь вздохнул и спутал их ноги вместе, чтобы между ними не осталось места. Он нежно пробежался пальцами через волосы Гюхуна, когда его первый мокрый всхлип вырвался наружу, заставив сердце Чанбина разбиться. — Все будет в порядке, Гю. Все будет в порядке, — убеждал Чанбин, даже несмотря на то, что не был точно уверен, что он сам верил в свои слова._______________
Джисон проснулся около двадцати минут назад, и все это время он лишь повторял те же фразы раз за разом у себя в голове. «Ты такой слабоумный. Как ты позволил этому случиться? Ты же знаешь, что только ты чувствуешь это. Тебе нужно было послушать Чанбина. Такой ёбаный идиот.» Этот определенный поезд мыслей пробегал по своим путям в его голове уже пять месяцев, но это не останавливало его от продолжения своей опасной рутины, которую, очевидно, он не выбросит из головы. Надев свою обувь и закрыв как можно более тихо свою дверь, Джисон повернулся, чтобы опереться на нее и медленно соскользнуть вниз на пол. Был компромис в начале, когда это началось шесть месяцев назад, и Джисон более чем хотел придерживаться его. Он не мог отрицать, что всегда думал, что Минхо красивый, но это было когда-то в прошлом году, когда он обнаружил, что тоскует по одному из своих лучших друзей, по кому-то, с кем вырос. У него не было самих по себе сильных чувств, лишь был немного без ума от него, ничего больше. Каждый раз, когда Минхо приходил в Академию, Джисон пытался дать очень тонкие намеки, потому что, если быть честным, он не хотел, чтобы Гюхун или Чанбин знали обо всем, что он пытался передать. Минхо был умён, однако, и понимал все, что Джисон старался сказать. Но, как и сказал Чанбин, Минхо очень ясно дал знать Джисону, что, если они будут вместе, то в этом не будет абсолютно никаких чувств; это будет лишь для веселья. Джисон был более чем доволен согласиться на это, предполагая, что ему просто нужно избавиться от этого в своем организме. Большее количество времени, их встречи включали лишь разговоры, просмотр фильмов и жаркие поцелуи на диване Минхо. Не было никаких обнимашек в кровати или поцелуев в лоб, ничего, что могло казаться более интимным, и правда, это все то, что ожидал Джисон. Но он не ожидал, что его чувства разовьются от краша до целых романтических чувств к старшему. Джисон честно не видел этого исхода, но нахождение с Минхо наедине, владение всем вниманием Мага на себе и только себе, позволило Джисону увидеть все маленькие привычки, милые манеры и иные невидимые, очаровательные причуды, которые он никогда раньше не замечал. Минхо так нежно обращался с ним, будто он был сделан из стекла все это время, и Джисон до смерти желал такой тип внимания от кого-то, даже если не знал этого с самого начала. Он был Сумеречным охотником, свирепым воином, который устранял монстров, чтобы держать людей в безопасности. Джисон был горд тем, кем он был, независимым и сильным, но иногда он хотел лишь кого-то, кто будет смотреть ему в глаза и держать крепко, шепча подтверждения того, что он всегда будет рядом. Однако, Джисон знал, что Минхо был другого склада ума, было только то, на что они договаривались. Джисон не осуждал его за это, и не имел абсолютно никаких прав чувствовать, что ему изменяют, когда Минхо говорил о других людях, с которыми он проводил время, или когда он видел Мага на встрече или вечеринке с изящной маленькой Вампиршей или потрясающим Оборотнем в его руках. Но он все равно чувствовал. Не было причин быть ревнивым, потому что Минхо был не его, и именно это было чем-то, что убивало его изнутри. Пока Минхо не заботился о том, кто был осведомлен об их отношениях, Джисон дал ему обещание, что никто в Академии не узнает, особенно его Парабатай, который, он знал, абсолютно точно вырвет его из участия в такой нефункциональной ситуации. Из-за этого Джисон пришел к тому, что ждал, пока остальные уснут, прежде чем красться по глухой ночи, чтобы провести время с Минхо, и потом красться обратно, как только взойдет солнце. Джисон всегда рассматривал Минхо как одного из своих лучших друзей, но с того момента, как они оба начали вести занятую жизнь, они никогда не проводили столько времени друг с другом, как им хотелось бы. Сейчас, Джисон видел Минхо минимум два или три раза в неделю. Он забывает о всех своих переживаниях, когда находится с Минхо, лишь пробуя внимание Мага, но не привязанность. Однако, каждый раз, когда он оставался один на один со своими мыслями, его сомнения в себе и ненависть возвращались. После нахождения Сынмина, он был так поглощен мыслями, что его ситуация никогда по настоящему не приходила ему в голову, но когда было созвано совещание, и Минхо общался со всеми остальными, что заставило эмоции Джисона снова разлиться. Мысли об идее провождения всего своего времени с Минхо заставили сердце Джисона петь. Представляя то, как Маг будет держать его так, чтобы все друзья видели, дарить его щекам обильные поцелуи, которые будут заставлять его смеяться и обнимать Минхо так крепко, чтобы показать, что он никогда не захочет отпускать его. Джисон представил возвращение в дом, который он бы разделял с Минхо, выполнение банальных, ежедневных вещей по типу готовки ужина и объятий друг с другом в кровати, прежде чем заснуть в чужих руках. Но в итоге, все, чем это являлось — лишь воображение Джисона. Он был просто одним из множества, и судя по образу жизни Минхо вплоть до этого момента он знал, что он никогда не станет для Мага чем-то большим, чем способом провести время в этом отношении. Но он не хотел останавливаться. Не было предпочтительного ему конца. Он мог рассказать Минхо о своих чувствах, но это лишь заставит Мага в итоге чувствовать себя некомфортно, и их договоренность придет к концу. К тому, что Джисон не хотел, чтобы оно случилось. Он может закончить это все сам, не объяснив причину, с чем, он знал, Минхо смирится, но Джисон был эгоистом и не хотел бросать время, которое у него было с Минхо, даже если тот делил его с другими. В конце концов, он четко решил держать рот закрытым и продолжать свой безрассудный цикл, который ощущался, будто кто-то вонзал ему нож в грудь каждый раз, когда он крался из квартиры Минхо в ранние утренние часы, как он только что сделал, оставив Мага, свернувшегося калачиком во сне на диване, где они оба заснули после просмотра какой-то убогой романтической комедии, по просьбе Джисона. Волосы были так прекрасно разбросаны по его лицу и мягкое дыхание разливалось из его пухлых губ, что Джисон хотел остаться там и смотреть на спящего Минхо так долго, как он мог, но он знал, что остальные скоро проснутся, и ему нужно было вернуться. Это всегда чувствовалось неправильно, красться вот так вот, покинув квартиру Минхо, даже не попрощавшись. Это заставляло его чувствоваться себя дешёвым, использованным, будто он не имел значения, и это ранило, но он знал, что это была только его вина. Влюбиться в кого-то, кто никогда не влюбится в тебя; это было откровенно глупо. Чувствуя себя все больше и больше жалким и подавленным, гуляя по сонным улицам Сеула по направлению к Академии, Джисон решил надеть наушники и включить любую песню, которую его смешанный плэйлист решит ему проиграть. Помогала ли эта звучащая в наушниках избитая песня-клише о расставании и о потере того, кого ты любил? Нет, она не помогала. Чаще чем никогда, Джисон мог прокрасться в свою комнату незамеченным, прежде чем принять душ и прийти в столовую. Он был обычно довольно истощенным в остаток дня, но он старался не показывать это. Если Чанбин и Гюхун вообще это замечали, они никогда ничего не говорили. Однако, этим утром, он увидел, что вселенная работала против него, он не смог на цыпочках пробраться в комнату и не быть пойманным. — Сони? Откуда ты пришел? Сейчас, Джисону стоило признать, было довольно приятное чувство, слышать голос Сынмина с естественной веселой интонацией, встречающей его утром. Сейчас он точно знал, что не создал всю эту ситуацию «найди одного из своих лучших друзей вновь» в своей голове в предыдущую ночь. Что не было таким приятным, так это Чанбин, стоящий прямо рядом с ним, с не удивленным сердитым взглядом на лице. — Просто уходил на небольшую прогулку. Нужно было очистить голову. — Это была чистая ложь. Сынмин приходил к тебе утром, чтобы посмотреть, не хочешь ли ты помочь нам забрать его вещи с его квартиры до того, как начать тренировку, но он сказал, что твоя кровать не выглядела так, будто ты на ней спал. Она и для меня так выглядела, — брюзжал Чанбин, раздражая уже довольно побитые нервы Джисона еще сильнее. — Это правда имеет значение, где я был? Сейчас я дома, разве не так? — Джисон… — Оставь это, Бин. — Джисон, скажи мне, где ты был. Сейчас же. — Чанбин! Ты мой Парабатай, а не моя мать! Ты не можешь просто отъебаться и оставить меня одного хотя бы раз в своей чертовой жизни?! — прокричал Джисон с ощутимой яростью, пусть он и знал, что Чанбин не был причиной этому. Он был зол на себя, а не на своего друга, но он не мог сдержать это. Как только окруженные злобой слова покинули его рот, это было будто яд сбежал из его тела. Приятно чувствовалось наконец-то выговориться, но шокированные выражения лиц Чанбина и Сынмина, такие же, как и у других нескольких Сумеречных охотников, которые были жаворонками, стоящих рядом с ними, сказали ему, что сейчас им было больно вместо него. Пробежав рукой через свои взъерошенные волосы, Джисону не хватило сердца, чтобы посмотреть на своего Парабатая, зная, что он никогда не говорил с Чанбином подобным образом раньше. Они ссорились, бросались игривыми оскорблениями друг в друга, но если один из них перегибал палку своими насмешками, другой тут же даст ему знать, что с него достаточно. Вот так они всегда функционировали, потому что делились всем друг с другом; их отношения были основаны на безмерном доверии. Поэтому, когда Чанбин ничего не сказал, пока Джисон продолжал смотреть куда угодно, не считая двух своих друзей, стоящих напротив него, младший воспользовался возможностью пробраться в свою комнату, не ответив ни на какие ранние утренние приветствия, которые были посланы ему по пути. — Эм, я пойду и удостоверюсь, что он в порядке, — Сынмин заволновался, сжав запястье Чанбина и последовав за Джисоном. Комната была жутко тихой, пока Чанбин не посмотрел на всех вокруг него, большинство внезапно продолжило идти куда-то, куда они направлялись, или продолжать заново разговор, который у них был до вспышки Джисона. Это было так непривычно, когда парень устраивал сцены, и, что еще страннее, кричал на Чанбина, чтобы тот занимался своими делами. Единственная причина, почему Чанбин чувствовал, что ему надо спросить, в первую очередь, это из-за чувства агонии, которую он ощущал через его связь Парабатаев с Джисоном. Связь не переносила каждую эмоцию, которую испытывала другая половина; это было бы бесконечно раздражающе и неловко, так как ты не сможешь сказать, то, что ты чувствуешь, было ли это твое чувство, или то, что чувствовал твой Парабатай. Могли ощущаться только экстремальные вспышки эмоций, приливы счастья, злости, грусти, боли, и Чанбин знал, что Джисон был в состоянии последнего. Его вспышка действительно лишь подтвердила это, но если он не хотел говорить об этом с Чанбином, тогда он бы не давил на младшего. Пожалуй, Сынмин был правильным человеком, чтобы проверить его в данный момент и посмотреть, сможет ли он докопаться до сути этого. — Чанбин? Парень повернулся, чтобы увидеть Мину, еще одного Сумеречного охотника, которая перевелась в их Академию из Токио два года назад. Она была хорошим другом для его матери и, в целом, для Чанбина тоже. — Да? — У тебя посетитель. Ждет в гостиной. Спросил конкретно о тебе, — буркнула она, подняв брови в дразнящей манере, прежде чем уйти. Он начал представлять, кто это мог быть, кому нужно было поговорить именно с ним. Большинство посетителей сперва искали Гюхуна, так как тот был главой Академии и имел дело со всеми, кому нужно было поговорить с кем-то на важную тему. Чанбин знал, что это и не его мама. Он звонил ей, прежде чем пойти спать, прошлой ночью, дав ей знать о Сынмине и о том, что они наконец-то нашли его. Сказать, что она была разбита, было бы преуменьшением. Она плакала и выла, и спросила Чанбина семнадцать раз (да, он считал), был ли он уверен, что это был Сынмин, которого они нашли. Когда он ответил, что они были уверены, она дала ему знать, что вернется домой как можно быстрее, когда завершит миссию, на которой она сейчас была со своей командой. Это займёт не больше двух дней, но она точно не будет дома до этого времени. Поэтому, у него реально не было догадок о том, кто его искал. И мальчик, когда узнал, кто это был, он был сбит с толку больше, чем когда-либо. — Ух, Феликс? Фэйри обернулся с того места, на котором стоял, оценивая картины ангелов, развешенные по комнате. Если бы кто-то спросил Чанбина о его мнении, что никто не спрашивал, он бы сказал, что Феликс выглядел еще более потрясающе, чем в предыдущий день. Хоть у него больше не было цветочной короны, его уши были скованы в золотую каффу с листьями. Его одежда выглядела более расслаблено сегодня, развевающаяся рубашка из органзы поверх плиссированных льняных брюк. Это было менее формально, но правда, оно было способно усилить натуральную красоту Фэйри. — Доброе утро, Чанбин. — Я… Я не хочу быть грубым… «Или, возможно, я хочу, после того, как ты отнесся ко мне вчера» подумал Чанбин. — …но какого черта ты тут делаешь? Феликс любопытно посмотрел на него, его бровь сморщилась медленно в непонимании, пока он не начал играться с пальцами, почти нервно. — Разве ты… Разве ты не просил меня вернуться сегодня? Сейчас была очередь Чанбина быть явно ошеломленным, и ему нужно было признать, что он начинал уставать от пребывания в совершенном смущении в присутствии Феликса. — Я? Я просил? Когда? — Вчера, когда я уходил, ты сказал вернуться на чай, чтобы мы могли узнать друг друга чуть получше. Чанбин немедленно вспомнил, что он сказал Феликсу прямо после того, как закончилось совещание, но он также вспомнил, что был вспыльчивым, язвительным засранцем, когда говорил это. — Эм, ага, я просил, но я явно шутил над тобой. Это был сарказм, Феликс. Это был первый раз, когда Чанбин видел смену пустого выражения лица Фэйри, и ему не нравилось, что это переросло в какое-то расстроенное и болезненное. — Ты шутил надо мной, да? Ох, прости. Я не особо хорош в понимании таких вещей. Конечно же ты не хотел, чтобы я возвращался. Я не должен был приходить. Прости, — прошептал Феликс, поднимая маленькую коробку, которую он оставил на диванчике, в свои руки и начиная покидать комнату. — Подожди! Погоди секундочку. Ты серьезно не понял, что я не был искренним прошлым вечером? Ты был так груб со мной, я думал, что ты с легкостью поймешь факт, что я отвечал тебе тем же, что получал от тебя. — Я? Я был груб с тобой прошлым вечером? Что я сказал? Чанбин всеми своими силами постарался не залиться несдержанным смехом, когда Феликс задал вопрос, но когда он посмотрел глубоко в глаза Фэйри, он увидел, что тот действительно не мог вспомнить, что такое было в предыдущий день, когда он обидел Чанбина. — Ты назвал меня дурачком, с очень уставшим выражением лица, когда говорил со мной, ты сказал, что думал, что совещание будет тотальной потерей времени, прямо как твоя королева. Как это не могло быть грубым? Глаза Феликса слегка раскрылись, когда он посмотрел на Чанбина, содрогаясь от резкого тона Сумеречного охотника. — Я… Я правда извиняюсь за это. Я не осознавал, что был груб. Пожалуйста, прости меня, — упрашивал Феликс, кланяясь перед Чанбином, что было само по себе странно, потому что Фэйри никогда не склонят голову перед Сумеречным охотником; это что-то, что никогда не произойдет. Однако, Чанбин мог видеть, что Феликс не пытался играть с ним, так как, он знал, Фэйри не могут врать. — Серьезно? Как ты мог не знать? — Ну, у меня раньше не было особого опыта в общении с людьми. Прошлой ночью был только мой второй раз в вашем измерении. Я пока не знаю, как понимать определенные человеческие эмоции или вещи по типу сарказма. Это удивило Чанбина, так как большинство Фэйри осмеливаются выйти в человеческое измерение время от времени, когда хотят сменить обстановку, но он был уверен, что были и те, которые никогда не выходили, он просто не знал почему. Пусть Феликс и выглядел приблизительно того же возраста, что и он, он знал, что Фэйри стареют медленнее, потому что в их измерении время текло не так, как в их. Он задался вопросом, почему Феликс никогда не осмеливался выйти в их измерение ранее за его длительную жизнь. — Если быть честным, моя королева лишь сказала мне, что я должен говорить и как себя вести, так как раньше я никогда не проводил здесь время, и вы все вели себя так друг с другом, так что я не понимал, что не так. Я очень сильно извиняюсь. Конечно же это было дело рук Королевы Благого Двора. Она всегда любила возвышаться за счет Сумеречных охотников в любое время, когда она хотела, так как думала, что она выше их всех. Феликсу лишь посчастливилось быть невезучей пешкой, которая была выбрана для начала шатких отношений с Чанбином. — Ох, окей. Тогда вот тебе первый урок: то, что ты сказал прошлым вечером, считается грубым для людей. Я знаю, что ты не можешь врать, но вместо этого ты можешь просто сохранить некоторые мысли в себе с этого момента. Феликс шарахнулся назад, смущенно кивнув и прижав маленькую коробку ближе к груди, прежде чем извиниться еще раз. Он был совершенно другим в отличии от другого Фэйри, которого Чанбин встретил прошлым вечером, выглядя немного потерянным и слегка на нервах, потому что Сумеречный охотник его ругал. — Мне нужно сейчас уходить. Прости еще раз за то, что пришел сюда, когда ты не хотел, чтобы я приходил. Я попытаюсь выучить больше о людях перед следующим совещанием, чтобы больше никого не обидеть. И еще я очень извиняюсь за то, что сказал все эти вещи прошлым вечером. Пока, Чанбин. Прости еще раз. — Феликс, погоди, — воскликнул Чанбин, кладя свою руку на дверь, которую Феликс только что открыл для попытки выбраться и сбежать от неловкой атмосферы. — Что в коробке? — Ох, так как ты сказал, что у нас будет чаепитие, я подумал, что будет… грубо, если я приду с пустыми руками. Поэтому я взял немного кексов. Подняв бровь, Чанбин посмотрел на коробку с намеком на подозрение в глазах, зная, что Фэйри обычно не едят ту же еду, что и люди. Он также вспомнил сказки на ночь, в которых его мама раньше говорила ему никогда не принимать еду или напиток от Фэйри, но это были лишь басни, чтобы показать, как Фэйри заманивали людей в свое измерение, чтобы они не смогли выбраться и ссорились с ними, но легенды все еще заставляли Чанбина сомневаться в принятии чего-либо от Феликса. Очевидно заметив его неуверенность, Феликс тихо фыркнул с небольшой ухмылкой, той, которая, по мыслям Чанбина, куда лучше шла его лицу, чем пустое выражение лица, которое он обычно демонстрировал. — Не волнуйся, я купил их в пекарне вниз по улице. Я спросил их, что нравится людям, и они дали мне небольшой выбор. Они сказали мне, что это самые вкусные, — Феликс засиял улыбкой, открыв коробку и показав Чанбину маленькие волшебные кексы с шоколадной и клубничной глазурью, которая была покрыта разноцветной посыпкой. Улыбка Фэйри слегка исчезла, когда он понял, что купил их впустую. — На, можешь оставить себе. Нет никакого смысла мне тащить их обратно домой. Поделись ими со своими друзьями. Надеюсь, они тебе понравятся. Феликс толкнул коробку в руки Чанбина и уважительно поклонился еще раз, прежде чем выйти из комнаты, оставив Чанбина стоять на месте с поднятыми руками и странным чувством вины, заполняющим его грудь. Он не мог представить, какого было все для Фэйри прошлым вечером, быть выброшенным во что-то такое в одну из своих первых ночей в человеческой реальности. В конечном счёте, это звучало так, будто это была не его ошибка, что они не поладили с самого начала, а вместе с этим, что Королева Благих ссорилась с ним и пыталась развязать битву с Сумеречными охотниками. Феликс лишь отпустил старые мысли, что распускались в его голове, через свои губы, и факт, что он был довольно нервным, не помог ему контролировать что-либо, выходящее из его рта. Сжалившись над ним, Чанбин выскочил за дверь, видя, что Фэйри уже был близок к выходу из здания и возвращения к себе домой. — Эй, Феликс. Не хочешь остаться на чай? — предложил Чанбин, не пропустив то, что Феликс прищурил глаза, пытаясь понять, был ли он на этот раз честен или его снова хотели обдурить. — Я сейчас серьёзно. Никакого сарказма, никаких шуток, никаких издевательств над тобой. Если хочешь, мы могли бы посидеть и поболтать немного. Целое поведение Феликса вновь поменялось, и Чанбин почувствовал, как его собственное настроение поднимается, когда он увидел улыбку Фэйри для него и небольшой огонек в его глазах. — Да, я бы очень хотел.