Kein Leben währt ewig Doch dreht sich alles kreisend. Und wenn dein Licht wieder erscheint, Wo glüht dann meins? Wo glüht dann, wo glüht dann meins? Wo glüht dann meins? (Никакая жизнь не длится вечно Но все идет по кругу. И когда твой свет снова появится, то где же тогда будет гореть мой? Где же тогда будет гореть, где же тогда будет гореть мой? Где же тогда будет гореть мой?) «Dein Licht» — Letzte Instanz
Самое тяжелое в том, когда тебе приходится смириться со смертью близкого человека, это то, что ты должен отпустить его. Его больше не будет с тобой ни сейчас, ни в будущем. Всё, что тебе остается — это ваше общее прошлое. Но и оно со временем померкнет, пойдет подтеками, бликами засветки и покроется налетом того, что произойдет с тобой в будущем. Твои воспоминания поддадутся неосознанным изменениям, будут деформированы, искажены и возможно даже уничтожены. Ты будешь думать, что после того, что случилось, солнце больше никогда не взойдет над тобою. Что мир не имеет права существовать после того, что случилось. И что ты больше никогда не сможешь радоваться своей возможности продолжать жить. Но солнце встает каждое утро. И колесо жизни продолжает свой ход, перемалывая и то, что ты любил, и то, что ты ещё когда-либо полюбишь. То, о чем ты можешь только вспоминать, и то, о чем ещё даже не узнал. В конце концов твой оборот жизни тоже когда-то закончится. Люди вынуждены жить с постоянным осознанием того, что они смертны. Но пока… Пока ты не можешь смириться с тем, что у вас было слишком мало времени, слишком мало ты успел сказать или сделать ушедшему человеку хорошего. Но, как назло, ты помнишь каждое плохое слово, что когда-либо имел жестокость или слабость сказать ему. Ты чувствуешь, что не готов. Не готов отпустить. И тут же понимаешь, что этого «готов» никогда бы и не наступило. Нельзя быть готовым к тому, чтобы отпустить близкого человека на Ту сторону. Никогда нельзя быть готовым. И Крэйг чувствовал то же самое, когда понял, что произошло. Он был не готов. В нем осталось ещё слишком много злости, ещё слишком много нежности, слишком много слов, слишком много сил. Он не мог отпустить сбежавшего на Ту сторону Твика. Не мог. И так, как его необычное, темное сердце просто не могло принять тот факт, что единственный человек, к которому оно испытывало слабость, который мог заставить его ощущать себя живым и способным на чувства, больше никогда к нему не вернется, Крэйг был готов сделать всё, что угодно. И тут уж он и не задумывался, что что-либо вообще может быть невозможным. И он воспользовался той лазейкой, которую подсказал ему один слишком близкий друг. Почему-то Крэйг всегда знал, что этот парень не совсем обычный, было в нем что-то такое, чего Такер не видел, но чувствовал. И то, что Твик боялся его, когда был жив, только подтолкнуло к тому, чтобы поверить его совету. Конечно, до того, как всё это случилось, Крэйг не верил во всю эту чушь, как он её называл, пока Твик не слышит, про адских собак, про Врата, через которые эти собаки проникают на Эту сторону, и про многое другое. Но когда он понял, что Твик больше никогда к нему не вернется… Он понял, почему люди в моменты отчаяния верят во что угодно. И он пошел к Нему. В конце концов это именно Он был виноват в том, что случилось с Твиком. И Он сам предложил свою помощь. Крэйг поверил даже тому, что Он сам уже не раз прошел через эти Врата. И вернулся.***
— А помнишь, как мы первый раз поцеловались? — Крэйг гладит белокурую голову, покоящуюся у него на груди, перебирает шелковые прядки, пропускает их между своими пальцами. Твик не отвечает. Он изменился. Пугающий, молчаливый Твик, которого вернул домой Крэйг уже почти месяц назад, совсем не походил на того впечатлительного, возможно даже излишне впечатлительного мальчика с добрым отзывчивым сердцем, что когда-то вот так же лежал с ним в одной постели. Но ведь и Крэйг тоже изменился. Он не мог вернуться из того места, откуда вернул Твика, таким же каким был. Но всё же Крэйг не умирал. Возможно то, что Твик был мертв почти три дня, сделало его таким? Крэйг не знал. Но когда он смотрел вот так на Твика, он понимал нечто ужасное: Крэйг совершил поступок, последствия которого придется наблюдать ещё долго. Возможно, это будут чудовищные последствия. Крэйг целует белокурую макушку, и Твик шевелится — он поднимает бледное, светящееся в темноте лицо и смотрит ему прямо в глаза. Бледные веснушки, при жизни щедро обсыпавшие эти фарфоровые щеки, практически полностью исчезли. Светлые брови расслаблены, а полуопущенные веки слегка подрагивают. Радужка затуманенных, словно пьяных глаз почти восстановила свой зелено-голубой цвет, но когда мимо дома проезжает машина и высвечивает на пару секунд отраженным светом фар лицо Твика, Крэйг замечает несколько кроваво-красных лучиков в каждом глазу. Твик дергается от света, его тело напрягается, как в нервном припадке, а сердце гулко отбивает тревожный ритм, ощутимо отдавая в грудь Крэйгу, на котором он лежит. Болезненные глаза широко раскрываются и лихорадочно дергаются, хаотично осматривая помещение. Твик словно не узнает, где находится. Крэйгу легче справиться со страхом света, но он с сочувствием всматривается в напряженное лицо своего любимого. Стоит только ночному сумраку вновь сгуститься вокруг него, Твик тут же расслабляется. Его тело безвольно опускается на Крэйга, и ему хочется верить, что это признак доверия, а не безжизненности. Они всё ещё в комнате Крэйга в старом доме Такеров, совсем как в детстве. Крэйгу казалось, что это поможет Твику… вернуться окончательно. Но они здесь уже почти месяц… — Детка, — Крэйг приподнимает бледное личико за подбородок. — Ты помнишь, как мы первый раз поцеловались? Твик старается его понять. Очень старается. Он приподнимает светлые брови и приоткрывает рот. Его чуть розовые губы раскрываются, и становятся видны аккуратные треугольнички верхних клыков. Длинных, острых, голубоватых клыков, похожих на фарфоровые иглы. — Крэйг, — вздыхает Твик. Он редко дышит, и сейчас ему больно, потому что легкие заново раскрываются, глаза Твика слезятся от боли, в них скапливается розоватая влага. Им двоим ещё многому нужно научиться. — Тише, сладкий, — Крэйг снова целует Твика, на этот раз в лоб, Твик выглядит заторможенно-завороженным. — Это было под старым деревом с раздвоенным стволом у пруда в парке. Был ноябрь, и снежные хлопья сыпались с вечернего неба как обледеневшие звезды. Нам было по одиннадцать лет. Твои голубые глаза заставляли меня заикаться, когда я смотрел в них вот так. Ты заставлял меня смущаться и чувствовать такие вещи, о существовании которых я даже не догадывался. И в тот вечер, когда мы подарили друг другу первый поцелуй, я был так счастлив. Крэйг прокручивает в голове воспоминания, ускользающие подобно песку моменты, призрачные картинки, что с таким трудом извлекает из памяти. — Ты так волновался, что перестал дышать, и испугал меня, — Крэйг не может сдержать слез, когда произносит это, ему действительно больно. — Я так тебя люблю. Я думал, что не способен испытывать любовь, но ты особенный, Твик. Я всегда буду любить только тебя. — Крэйг, — выдыхает Твик, его тонкие холодные руки напрягаются, когда он обхватывает Такера ещё теснее, и тому слышится в этом «Я тоже тебя люблю». — Ты помнишь нашу морскую свинку? — Крэйг продолжает ласкать белокурую голову существа, что лежит сейчас на нем, их мертвые сердца редко и слабо бьются в унисон. — Страйпи #4… Крэйгу хочется верить, что он перебирает эти воспоминания и рассказывает их Твику каждую ночь, потому что хочет, чтобы Твик их вспомнил. На самом деле Крэйг перебирает те крохи, что ещё помнит, потому что сам боится забыть всё окончательно.***
Крэйг всё ещё стоит у окна полуразрушенной Башни, когда занимается рассвет. Он очень устал. Все силы, что были у него, он направил на то, чтобы прорваться к Твику. Его сердце замедляется, а дыхание практически прекращается. Он больше не может поддерживать в себе видимость жизни. Но в душе, или в том, что у него осталось от души, он счастлив. Он никогда не думал, что ещё когда-либо будет так счастлив. Крэйг устало прикрывает глаза, и перед его мыслимым взором расцветают красные звезды в голубых глазах Твика. «Я переверну весь мир ради тебя, мы связаны навечно». «Ты помнишь, как мы первый раз поцеловались?» — Крэйг едва уловимо перебирает бестелесные ниточки, что связывают их с Твиком, им наконец ничто не может помешать. «Это было у пруда, под старым раздвоенным деревом? Был снежный ноябрьский вечер?» — Твик звучит так слабо, но различимо. Крэйг плачет. Неровные дорожки темных кровавых слез прорезаются на бледном лице. Когда Крэйг пытается вздохнуть, его начинает трясти от усталости. Он делает шаг к каменному окну, чтобы подставить лицо первым солнечным лучам, что прорываются на горизонте. Муки рождения нового дня, кровавые роды очередного оборота солнца. Серое небо стремительно розовеет, и золотые росчерки прорезают его смелыми линиями, словно некий художник резко взмахивает своими божественными кистями. Это прекрасно. «Стэн о тебе позаботится». «Я знаю». А сам Крэйг позаботиться о том, чтобы Рэд и те, кто стоит за ней, пожалели о своей наглости. «Крэйг?» «Да?» «Ты был прав. А ещё… Нха… Я люблю тебя». Рассеянный розоватый свет заполняет холодное, пропахшее сыростью помещение в чудом устоявшей каменной Башне. Крэйг вздрагивает всем телом и широко распахивает жуткие, светящиеся потусторонним желтым светом глаза, жадно впитывающие первые солнечные лучи и постепенно становящиеся орехово-зелеными. Несмотря на внешнюю болезненность внезапной перемены, он практически ничего не чувствует в такие моменты. Он вообще крайне редко способен что-либо чувствовать. На щеках Крэйга расцветает розовый румянец.