***
Они приезжают не в отель Ибис, как она ожидала. Они приезжают в роскошные двухуровневые апартаменты, расположенные в тихой закрытой резиденции в двух шагах от городской площади. Полы у входа мраморные, а шторы — бархатные, и Ева решает, что это помещение явно не смог бы покрыть государственный бюджет. С другой стороны, то, чем они занимались, находилось так далеко от официальной юрисдикции, а Вилланель в нее стреляла, так что кто она такая, чтобы жаловаться? Тем не менее, Вилланель почти не сказала ей ни слова после их последней остановки, а Ева была слишком упрямым человеком. — Кого ты кастрировала, чтобы позволить это жилье? Слова неуклюже повисают в воздухе. У Евы нет времени пожалеть о сказанном, когда ее спихивают с дороги. Вилланель не покидает своего мрачного состояния, выходя из дома на улицу, чтобы забрать их оставшиеся вещи. Она явно в дурном настроении. Открытая планировка дома прекрасна. Паркетные полы блестят, мебель уютная, но простая, чистая, с белыми линиями и естественным освещением. Ева думает о собственной квартире и с силой пинает диван просто потому, что может. Она задерживается на кухне и прижимает ладонь к гладкой гранитной столешнице. Может, она извлечет максимум пользы из этих газовых плит и золотых кранов, позже что-нибудь приготовив, пока Вилланель будет на работе. Она слышит, как хлопает входная дверь. Да кого она обманывает? Она уже будет на пути в паб, чтобы избежать любой ответственности за действия Вилланель, или в постели, наслаждаться моментом уединения, в одиночестве погрузившись в еду навынос и пересмотр всего Нетфликса. Она поднимается на верхний этаж и открывает дверь в первую спальню. Оглядывается в поисках второй, но таковую не находит. Она прислоняется к перилам и кричит: — Вилланель! — Ева. Ева бросает взгляд через плечо на двуспальную кровать, а затем снова смотрит на Вилланель, которая уже растянулась на диване и открыла ноутбук. — Вилланель. Вилланель резко вскидывает голову. Ева чувствует, как кончики ушей начинают гореть. — Это что за херня? Вилланель невинно на нее смотрит, переводя взгляд с нее на экран компьютера. — Это спальня, Ева. Там кровать королевских размеров с матрасом с функцией запоминания формы, и соткана она из десяти тысяч ниток египетского хлопка. А еще там должен быть пол с подогревом и ванная. Ах, и жалюзи с дистанционным управлением — круто, да? Ева опускает руки на перилла и трет ладонями глаза. Общение с Вилланель напоминает игру в пинбол. Она неплохо научилась справляться с сарказмом, снисходительностью, гневом, ее огромным эго, ее отклонениями. Но были еще и моменты тишины, продолжительные и непредсказуемые. Ева ничуть не приблизилась к пониманию того, что они означали и когда их следует ожидать. Вилланель продолжает стучать по клавиатуре. Ева точно ее придушит. Она сбегает вниз по лестнице и в ожидании скрещивает на груди руки. Вилланель моргает. — Тебе что-то нужно? — Вилланель, богом клянусь... — Ой, да не будь ты такой драматичной. Ты такая забавная с этим лицом. Она пародирует выражение ее лица так, что Ева ощетинивается еще сильнее. — Я буду спать здесь, хорошо? — она хлопает по большой бархатной подушке рядом с собой. Диван огромный. — Расслабься. Квартира была забронирована в последнюю минуту. — Какая же ты козлина. — Мне забронировать тебе номер в отеле Премьер Инн? Слышала, у них очень хороший выбор чая на завтрак. — Ой, да пошла ты. Вилланель отмахивается. — От твоего коллеги-лося пришло сообщение. — Ты не могла найти квартиру с двумя односпальными кроватями? — Мне нужно будет уйти до ужина. На складе будет вечеринка... — Я знаю. Я спросила, почему ты не... — ...сегодня вечером. Твой толстый друг прислал фотографии мужчин, которых я должна найти - кстати, они очень уродливые — хочешь посмотреть? На этих словах она поднимает ноутбук, но Ева остается неподвижной. — Это будет очень легко. Один час. Может, два. Думаю, я вернусь до полуночи, но ничего страшного, если ты слишком устала, чтобы меня ждать. Еве хочется топнуть ногой. Блять, как же она ненавидит, когда ее игнорируют. — Ты меня вообще слушаешь? Вилланель отставляет компьютер в сторону и упирается своими обнаженными, ухоженными пальцами ног о стеклянный стол. Она задумчиво смотрит на Еву, скрещивая, а затем снова расставляя ноги. — Сначала тебе не нравится мой фургон, потом тебе не нравится моя квартира. Я начинаю думать, что и сама не очень-то тебе нравлюсь. — Что, блин, с тобой не так? — У тебя месячные или что? — Это ты проехала всю дорогу без единого, черт бы его побрал, слова, а теперь ждешь, что я буду играть в семью? — Обращайся. — Мило. — Да. Я очень милая. Ева обходит диван и хватает свою куртку. — Знаешь что? Делай, что хочешь, мне плевать. Я будто разговариваю со сраной пятилеткой, ты причиняешь мне эмоциональную травму. — Осторожнее со словами, Ева. Она фыркает. — Или что? Пристрелишь меня? Вилланель щелкает языком. — Нет. Я не совершаю одну и ту же ошибку дважды, — она поднимается с дивана. На мгновение ей кажется, что, возможно, она зашла слишком далеко. Она представляет, как Вилланель пересекает комнату и вжимает ее в дверь так, как вжимала в холодильник или раковину, вот только на этот раз она серьезна, на этот раз у нее бы все отлично получилось. В конце концов, она просто мертвый груз. Ее работа — держать ситуацию под контролем, но черт, она не может даже саму себя защитить или отступить, если захочет — да она вообще ни черта не может — и это приводит ее в ярость. Она хочет схватить вазу и вылить ее содержимое на ноутбук, телефон, наушники Вилланель. Вилланель спокойно сует руки в карманы своего комбинезона и склоняет подбородок в сторону кухни. — Хочешь выпить? Ева сжимает свою куртку в кулаке. — Нет, я не хочу выпить. Вилланель хмурится. — Тогда куда ты собралась? — Не твое дело. Она закатывает глаза и понимающе улыбается. — Мы снова партнеры, Ева. Это мое дело, — мягко и медленно говорит она, будто разговаривает с ребенком. — Я должна знать, что ты в безопасности. Ева смахивает ключи с подставки и позволяет острому, словно лезвие, ключу впиться в свою ладонь. — Мы никто друг другу. Ты мне никто, — выплевывает она, выходя из квартиры, но в последний момент оборачивается. — И я сама могу о себе позаботиться, хотя не делай вид, что тебе не плевать. Дверь с грохотом захлопывается. Звук выходит настолько мощным, что Ева чувствует, как он отзывается пульсацией в ее висках. Она накидывает на себя куртку и находит зажигалку. Сигарета уже наполовину скурена к тому времени, как она выбирается из здания и выходит в туманные сумерки в поисках самой крепкой выпивки, которую она только сможет себе позволить.Глава 2: Бристоль
8 мая 2022 г. в 19:10
— Ты серьезно?
Вилланель поднимает на нее глаза, прислонившись спиной и одной ногой к двери и засунув руку по запястье в пачку зефирок.
Ее пальцы выходят липкими. Ева наблюдает, как она засовывает их в рот, а затем вытирает их об перед своего льняного комбинезона.
— Доброе утро, Ева. Я очень хорошо спала, спасибо, что спросила, — ровно говорит она. — Как приятно, что ты так обо мне беспокоишься. Надеюсь, ты плотно позавтракала.
Ева делает глубокий, успокаивающий вдох.
Она могла бы уйти. Тихо и спокойно, как это сделал бы зрелый, уважающий себя человек.
Она могла бы сделать это прямо сейчас, повернуться спиной к Вилланель и ее отвратительному, противоположному незаметному, совершенно непрофессиональному выбору арендованного автомобиля и наряда из Брэди Банча, который одновременно потрясал и приводил в ярость.
Она могла бы сказать «спасибо, но нет» и избежать трех, а может быть, и четырехчасовой поездки в Бристоль по обеденным пробкам в неумолимой жаре; от ночевки, продолжительного молчания и пассивной агрессии, от постоянного зудящего желания затеять драку, развернуть спор, найти решение; от невыносимой мысли о том, что ей придется находиться рядом с человеком, настолько не обращающим внимания на нормальные социальные конструкции, настолько лишенным элементарного самосознания и человеческой порядочности, что Еве хочется рвать на себе волосы.
Она помнит, когда они в последний раз проходили через подобное.
Поездка в лес Дин была, за неимением лучшего слова, напряженной.
В предрассветные часы они сидели бок о бок и тонули в громком, дребезжащем языке урду, пока их шофер мчался по трассе А40.
Всю дорогу она вспоминала давление того лезвия на своей груди, вспоминала руку Вилланель, обхватывающую ее талию, вспоминала ее красный рот и глаза, угрожающие лишить ее всех остатков адреналина в организме.
В той машине она чувствовала себя вне себя от усталости и раздражения, страха и волнения, она балансировала на грани самой себя.
Как и сейчас.
Она смотрит на фургон. Фольксваген нежно-синего цвета, безупречный, большой.
В детстве она мечтала о таком: фантазировала о дорожных поездках с друзьями, кострах и громком смехе, тихой музыке и солнечном свете — приключение в Биг-Суре, которое принесло бы незабываемые впечатления. В то время Нико был в центре ее фантазий, с его мягкой улыбкой и готовностью потакать любой ее прихоти.
Сейчас эта мысль раздражает. Она с тяжестью сворачивается в ее пустом желудке, взбалтывается и расширяется до тех пор, пока она не чувствует ее в своей груди. Она закручивает камень своего обручального кольца в сторону ладони и засовывает руки в подмышки.
Ева с трудом могла представить себе эту ситуацию: присмотр за убийцей в унылых, южных английских пейзажах, постоянное курение в тишине, неизбежность становления соучастником убийства во второй раз.
— Ладненько, — осторожно говорит Вилланель, закрывая пачку с едой и непринужденно потягиваясь. — Хочешь экскурсию?
Ева вздыхает.
— Нет.
— Правда? Фургон очень хороший, — она оценивающе приподнимает бровь, шагая к багажнику, чтобы начать демонстрацию, которая малоинтересна Еве. — Смотри... — задняя дверь фургона распахивается, — вот тут мини-холодильник — для закусок. Мы сделаем остановку, чтобы купить еще.
Ева представляет, как она прыгает на водительское сиденье и на максимальной скорости пускает фургон задним ходом.
— А еще здесь великолепный выбор оружия, — серьезно говорит Вилланель. — Не переживай, они все здесь, — она постукивает по запертой металлической коробке для хранения вещей. — В безопасности, чтобы без фокусов, — она мрачно смотрит на Еву, будто бы это она пролежала в больнице четыре недели, борясь с септическим шоком и заново учась пользоваться рукой.
Вилланель продолжает экскурсию, показывая ей техническое оборудование: портативную точку доступа Wi-Fi, систему слежения и GPS, стереосистему с объемным звучанием, ноутбуки, блокировщик центральной системы безопасности и другие различные вещи, которые почти ни о чем не говорят Еве.
Она закидывает свою сумку на заднее сиденье и сует руки в карманы толстовки.
— Мы буквально проторчим здесь всю ночь.
— Да, — пожимает плечами Вилланель. — Syem raz otmer', odin raz otrezh.
Ева ждет перевода, но его не следует. Лишь хлопанье двери и тихое «пойдем». Вилланель ныряет в переднюю часть автомобиля и включает фары.
Ева откидывает голову и смотрит на небо.
Солнце обжигает.
Она ожидала, что погода будет более метафорической — какое там слово она выучила в старших классах? Что-то пафосное.
Астрономический шторм, соответствующий ее настроению. Раскрытые бушующим громом небеса, а затем дождь, дождь, дождь, пока она перестанет видеть и слышать что-либо, помимо дождя.
Вместо этого она обнаруживает, что зевает; остатки сна цепляются за ее скованные суставы. Она отправляет команде неопределенное сообщение, стряхивает дымку с глаз и направляется к пассажирскому сиденью.
— Давай покончим с этим, чтобы ты поскорее убралась с глаз моих долой.
Вилланель не произносит ни слова, нехарактерно притихнув, перемещает рычаг переключения передач и резко нажимает на педаль газа, внезапно встряхивая Еву. Отпечаток от ремня безопасности наверняка останется на ее груди как минимум на несколько дней.
Час спустя она все еще чувствует глухой гул от ремня на своей коже, когда они, наконец, покидают извилистые улицы Северного Лондона и выезжают на автостраду, прямиком в пик полуденного дорожного движения.
Она наблюдает за огромной пробкой и задается вопросом, насколько драматично было бы проехаться по соседней машине.
Они планировали приехать в точку назначения сразу после обеда. Дать Джейми и команде время на поиски подходящего адреса, а затем потратить не более пары часов на осмотр помещения на предмет каких-либо кусочков полезной информации.
Если повезет, они найдут весь список «Двенадцати».
А если не повезет — ордер на арест Евы.
В любом случае, у нее не было никакого желания оставаться в машине ради того, чего можно было бы ожидать от Вилланель.
И плевать, если в качестве альтернативы она бы провела это время в пабе или на скамейке в парке.
Завтра в это же время она будет уже на пути домой по дороге в первую же закусочную, на которую наткнется. Все это останется позади, и она будет свободна, измождена и, если повезет, пьяна.
Она поджигает сигарету и опускает окно.
— В этом фургоне курить нельзя, — услужливо говорит Вилланель, перебивая звуки утреннего радио. — Видишь? — она указывает на маленький запрещающий стикер, наклеенный на солнцезащитный пассажирский козырек.
Ева выдыхает дым в лобовое стекло, он клубится и бумерангом возвращается к ним, словно волна.
Вилланель корчит гримасу, прибавляет музыку и кричит:
— Иногда ты так раздража-а-а-аешь!
Победа мелкая, но Ева за нее держится, даже когда пробка начинает рассасываться, и Вилланель, как маньячка, на максимальной скорости шашками перемешается между полосами; ее лицо скрывается в тени, а все остальное тело освещено, у нее быстрое, сбившееся дыхание. Еву начинает подташнивать.
Фургон раскачивается и ускоряется, иногда резко и интенсивно в такт синтезируемых ударных, а иногда чуть медленнее во время баллады или интерлюдии.
Ева никогда не считала ее девушкой 80-х, но вот она — сердитый, капризный взрослый ребенок, командующий крупногабаритным фургоном и фальшиво подпевающий Дюран Дюран и Блонди.
Ева начинает закипать в своем перегретом сиденье. Ремень безопасности, отчаянно пытающийся удержать ее на месте, кажется слишком толстым и тяжелым.
— Я знаю, что ты умеешь петь! Я слышала, как ты поешь в Риме, так что перестань выеживаться.
Это происходит почти незаметно, но она улавливает эту смену настроения — Вилланель несколько выпрямляется, горделиво приподнимает подбородок от необдуманного комплимента, а затем со скоростью света переключается обратно к вытягиванию высоких нот, да так громко, что через мозг будто проходит ударная волна.
Ева сутулится, поднимает ноги в кроссовках на приборную панель и, не в силах перекричать музыку, бормочет «козлина».
Вилланель запихивает себе в рот пригоршню за пригоршней конфет. Из-за них песня выходит приглушенной и хриплой на втором припеве, а затем она резко дергает за руль, пронося их фургон между двумя грузовиками.
У Евы все сжимается.
Конфеты падают на пол, и она позволяет им, пяткой вжимая одну из них в пол, из-за чего та размякает и впитывается в коврик.
Она подумывает о том, чтобы сделать это еще раз — столько раз, чтобы счет за химчистку взлетел в небеса, когда Вилланель будет сдавать фургон в конце поездки. Эта машина не останется в целости и сохранности.
Эта мысль вызывает у нее радостный трепет, но она обнаруживает, что подтягивает колени к подбородку, когда Вилланель бросает в ее сторону сердитый взгляд и говорит:
— Даже не думай об этом, я тебя прикончу.
Шутка — шутка ли это? — не удается. Она словно дает пощечину, холодную и резкую, и Ева снова дуется.
Они останавливаются дважды. Первый раз на полпути, чтобы купить кофе, воду и закуски, как и планировала Вилланель.
А затем еще раз два часа спустя, когда они оказываются прямо на окраине города, так близко к своей гостинице, что Еве не терпится оттолкнуть Вилланель и самой сесть за руль.
На этот раз она ждет в Фольксвагене. Снова и снова дергает за ручку бардачка.
Вспоминает Константина и то, как он отругал ее за это, с ухмылкой держась одной рукой за бутылочку водки, а другой цепляясь за руль. Она тяжело сглатывает и упрямо заталкивает воспоминание на задворки сознания.
Не сейчас, не здесь.
Медведь звонит ей, чтобы сообщить более точное местоположение — адрес места, которое кажется складом, и имя человека, Матиас Ван Ден Босше, их цели.
Они почти закончила рассказывать о своем дерьмовом опыте поездки и отвратительном вкусе ее водителя в сладостях, когда в поле зрения появляется Вилланель. Она бросает охапку еды рядом с собой, садясь за руль.
— Я позвоню тебе сегодня вечером. И слушай...
Вилланель спокойно рассматривает ее, вставляя ключ в замок зажигания.
— ...спасибо. За то, что присматриваешь за моей задницей.
Медведь просит ее беречь себя. Ей приходится с горечью отметить, что у нее в жизни бывало и похуже, а потом он сбрасывает трубку, и женщины снова остаются наедине — только они вдвоем и песня Роксэт, начинающая протекать через динамики.
Ева смотрит на свои переполненные едой колени.
— Это должно прекратиться. Ты растратишь весь бюджет.
Вилланель пожимает плечами и кривит рот. Она упирается длинными пальцами в верхнюю часть руля, двигатель уже гудит.
Линия ее профиля подсвечивается янтарным цветом, вырисовывая силуэт. Ее глаза сияют. Ресницы трепещут, смахивая блеск. Ева отворачивается.
— Я подумала, ты проголодалась.
Когда она не пытается покопаться в кучке еды, Вилланель сгибает локоть, высунув его в открытое окно, и морщится на солнце.
— Там есть бутерброды. И хлопья — твой друг-лось сказал, что тебе нравятся хлопья.
Роксэт все играет и играет.
Музыка казалась такой мелодраматичной, такой несоответствующей голодному, подпитанному настроению Евы, но, может быть, она подходит настроению Вилланель, которая задумчиво смотрит на автозаправку, сминая губы зубами.
— Медведь, вообще-то.
— Плевать.
Ева наконец смотрит на свои колени. В них правда лежат хлопья. КокоПопс и Чериос в этих коробках с пакетами внутри, которые она обычно съедала по три за раз.
И там есть бутерброды. И даже несколько. Напитки. Темный шоколад. Прозрачный лоток клубники.
Она открывает бутерброд с беконом и засовывает его в рот; еда заполняет пустоты в ее горле, из которого должно было прозвучать «спасибо».
Песня наконец затихает, теряясь в резком щелчке ремня безопасности на водительском сиденье и грохотом двигателя, когда они трогаются с места. Вилланель сжимает руль так сильно, что у нее белеют костяшки пальцев. Ева замечает, как они дрожат от напряжения.
— А ты не будешь?..
— Я не голодна, — тихо говорит она и выключает музыку.
Ева занимает себя тихим жеванием.
Без радио и непрекращающегося пения Вилланель, заполняющих тишину, в фургоне вдруг становится тесно. Ева чувствует себя не в своей тарелке, она испытывает удушье и неловкость, когда изо всех сил пытается выбрать между подсчетом пунктирных белых линий на дороге и бесцельной возни в телефоне.
Она предпочла бы терпеть раздражающие ссоры, а не эту внезапную меланхоличную, задумчивую альтернативу, чем бы она ни была.
Она в стрессе съедает баночку Принглс, несколько печений, выпивает бутылку кока-колы и оставляет клубнику в промежутке между своим и водительским креслом, но не предлагает, так как не может прочитать эмоции Вилланель.
Краем глаза она наблюдает, как Вилланель сердито смотрит на медленное движение транспорта в приступе скуки и раздражения. Она не стесняется пользоваться клаксоном так, как стесняется пользоваться поворотниками. Она показывает грубые жесты почти всем, кто ее подрезает, но больше всех непристойностей достается водителям-мужчинам, которые получают в свой адрес громкие, злые потоки русского мата, выбрасываемые в них через открытое окно.
В голову снова прокрадывается Константин.
Иногда это происходило как тихий прилив, медленно заполняющий мысли до тех пор, пока она не начинала в нем тонуть, погруженная в воспоминания о них вместе, о нем и Вилланель, а затем о нем и Ирине — и обычно именно в этот момент ее накрывало с головой, и горло сжималось в тиски, зудя от горя.
Все остальное время он просачивался в мысли в яростных порывах: его силуэт на платформе Юстон, его упавшее тело, паника, а затем что-то хрупкое, безнадежное, какой маленькой тогда выглядела Вилланель, согнувшаяся над его телом с неверием и отчаянием.
Хотела бы она верить, что она лишь притворялась для зрелищности.
На деле она в это и поверила, проводя долгие дни в размышлениях о том, в чем именно заключается верность Вилланель. Яркие воспоминания о ее кулаках, сжимающих складки его пальто, казались фасадом, маленьким театральным трюком, развлекающим зрителей.
Она цепляется за эту мысль, потому что видеть ее такой — унылой и сносной — слишком непривычно. Ева понятия не имеет, что ей с этим делать.