***
Она просыпается от скрипа половиц и полосы света, проникающего через дверь. Невротическая, коматозная часть ее мозга требует, чтобы она схватила подушку и ударила незваного гостя, может, даже швырнула прикроватную лампочку через всю комнату, пока не услышит треск костей и металла. Во сне она отлежала себе руки, и теперь они лежат по бокам как два мертвых бревна, пока над ней склоняется, а затем удаляется Вилланель. — Что... — Ты уснула с едой, - тихо говорит Вилланель. Вдруг она в смущении полностью отходит ото сна. Все, что осталось от ее пирожного, размазано по простыне и толстовке, ее тарелка теперь стоит на тумбочке, а Вилланель смахивает пыль со своих рук и движется в сторону ванной. — Мне нужно... извини. Ева наблюдает, как она топает к комнате с ванной и наконец полностью осознает, что видит. Вилланель вся в крови. Она стекает с нее, руки измазаны алым цветом — Ева почти уверена, что проснется с красными отпечатками пальцев на одеяле и прикроватной тумбочке и, возможно, от вспышки синих огней и полицейских сирен, завывающих со двора. Вилланель явно не сыграла изящно. Коричневый кожаный перед ее пиджака блестит от брызг крови. Блондинистые косы свободно ниспадают на плечи, закрывая виски и шею. Вместо страха или желания сбежать, чтобы максимально дистанцироваться от убийцы, только что сошедшего со сцены, Ева чувствует себя неприлично спокойно. Она задается вопросом, сколько времени уходит на то, чтобы отстирать кровь с кожи, а затем и с других материалов — хлопкового платья, шелковой рубашки, расшитого блестками блейзера, со всех странных и чудесных вещей, которые, как она знает, принадлежат Вилланель. Она выглядит... Ева не уверена, но «энергичная» — явно не то слово. На самом деле, совсем наоборот. Она не знает, чего ожидала. Она всегда позволяла разгуляться своему воображению — в голове она видела образы дикой и неуравновешенной Вилланель, сияющей от гордости, самодовольства и пылающей высокомерной радости, пришедшей домой, чтобы съесть мороженое или принять ванну. Не это. Не этот небрежный, отдаленно напоминающий человека силуэт. Она похожа на римскую версию себя. Она выглядит как человек, который забрал чужую жизнь, как молодая, взвинченная женщина с хрупким, отстраненным взглядом и поникшими плечами, когда она снимает все, вплоть до нижнего белья, и исчезает из поля зрения. Ева перекатывается на другой бок. Она закрывает глаза рукой. Слышится звук воды, падающей на плитку. Клубящийся пар танцует со светом, доносящимся из коридора. Он наполняет комнату жасмином и жаром. Она почти не дышит. Простыни сбиваются в кучу и складываются под ее подбородком, и она зарывается лицом в подушку, чтобы заглушить звуки, тепло и подавляющее присутствие другого человека, которое следует после того, как вода, наконец, выключается и в комнате снова появляется Вилланель, медленно и осторожно крадущаяся к прикроватной тумбочке, чтобы забрать с нее тарелку и свою одежду. И только когда дверь закрывается, она вздыхает, переворачивается на спину и смотрит в потолок. Телефон показывает время: 4:17. Уже через несколько минут Вилланель начинает хрипло и громко храпеть, и Ева приветствует этот звук, цепляясь за его возмутительный гул и за то, как он в одиночку пробуждает это замечательное, бушующее затаенное чувство. Она почти и забыла, что так по этому скучала.***
Она огорчена тем, что просыпается последней. В ярком утреннем свете их ночная встреча почти кажется лихорадочным сном. Момент затягивается, сверкая, словно пыль, укрытая в сложенных простынях от резкого удара реальности. Ева держит лицо под прохладной, освежающей струей душа, но боль не уходит, отказываясь смываться. Она приводит себя в порядок, снимает постельное белье и позволяет аромату кофе увести себя на первый этаж, туда, где на кухне сидит Вилланель, разложив на барной стойке завтрак. В квартире по-прежнему царит беспорядок, все пространство завалено вещами Вилланель, а у подножия лестницы лежит ее приоткрытая сумка Норт Фейс, из которой выглядывает одежда и туалетные принадлежности. Она сбрасывает в эту кучу свое нестиранное белье и поправляет свой кардиган. Вилланель притихла. Она не поворачивается, чтобы поприветствовать ее со своего места на стуле, хотя Ева дает знать о своем присутствии, громко прочищая горло, и обходит барную стойку, чтобы взять чашку. Когда они замечают друг друга, Ева мысленно готовится к колкому замечанию и злорадной ухмылке. Все, что она получает, — это тихое «привет». Она ворчит. Дымящийся черный кофе оказывается крепким, горьким и прекрасным. Она делает три больших глотка и смакует обжигающее чувство во рту. Он мгновенно выполняет свою работу, наполняя ее кайфом, без которого она разучилась функционировать. Она позволяет себе один усталый вздох, прежде чем занять стул, который дальше всех расположен от еды. — Тебе стоит поесть, — осторожно говорит Вилланель. — Я приготовила вафли. — Вижу, — ворчит она. Тестом заляпаны не только плита и раковина, но и разбитые яйца и открытое, подтаявшее масло. Она клянется ничего не трогать. Это не ее беспорядок. Вилланель смотрит на нее поверх кружки, дергая за веревочку чайного пакетика. И вот она, снова та самая тишина, такая полная и такая пустая, что от нее сводит живот. Ева хватает сигареты и отворачивается к балконным дверям, пытаясь открыть защелку, чтобы впустить солнечный свет. Заманчиво закурить прямо перед завтраком Вилланель, приправить ее еду пеплом и гневом за то, что она дает ей это радиомолчание, за то, что она разбудила ее, что устроила в доме свинарник, что превращала в руины все, к чему прикасалась. Однако сегодня утром Вилланель не играет, если игра — подходящее слово для того, чем они занимаются, а это далеко не так. Она рассеянно закидывает в рот огромные ложки еды и в мрачном молчании изучает свой телефон. Никакой болтовни, никакого хвастовства, никакого «эй, Ева! Ты только посмотри на этот завтрак, он лучше, чем в мишленовском ресторане!». У Евы не остается выбора, кроме как пойти дуться на балконе, потягивая кислый американо и вдыхая раннюю смерть. Она наблюдает за тем, как оживает ее временный район: женщина куда-то уезжает на машине, а мужчина — на велосипеде, приходит и уходит почтальон, дети отправляются в школу — обычный часовой механизм, из-за которого ей хочется насмехаться над своей старой жизнью и своей новой нормой: стычки со своевольными, сломленными психопатами в безбожные часы. Чем раньше все это закончится, тем раньше она исправится. Вернется к основам. Вернется к часовому механизму. Она позволяет окурку опуститься в пустой горшочек и возвращается внутрь. — Ты нашла список? Вилланель резко поднимает глаза. Она выглядит как ребенок, пойманный с поличным, в своей солнечно-желтой пижаме и розовом хлопковом халате. Ева просто не может сопоставить это с разбитым человеком, которого она встретила этой ночью. У нее чистые руки — ни следа крови на складках суставов или ногтях. Гладкая кожа сияет. В глазах плещется усталость. Ева скептически тушится. Она скрещивает на груди руки. — Что ты натворила? Вилланель корчит гримасу, выпрямляясь. — Не знаю... хочешь сначала услышать хорошую новость или плохую? — Блять. — Вот, — Вилланель пододвигает к ней кофейник. Будь она в другой вселенной, Ева бы рассмеялась, позабавленная этим милым и идеальным, но неверно просчитанным жестом. В этой вселенной она наливает себе еще одну кружку кофе и засовывает в рот очередную сигарету. — Хорошую новость. Сообщи мне хорошую новость. — Хорошая новость... — Вилланель поджимает губы и с тоской смотрит на прикрытый поднос, стоящий рядом с чашей с фруктами. — Еще осталось немного пирожного. Не волнуйся, я отдам тебе последний кусочек, потому что я хорошая — я знаю, что ты сварливая, когда голодная. — Господи, Вилланель, — Ева проводит рукой по волосам и с грохотом опускает голову на кухонный шкаф, глядя в потолок. Она чувствует, как виски начинают пульсировать от нарастающего стресса. Если она не будет осторожна, стресс выскользнет из-под ее контроля на свободу, и она выпустит свой гнев на эту притихшую, неловкую и, казалось бы, повзрослевшую Вилланель. Она задается вопросом, не сделает ли то же самое Вилланель. Неестественная беседа ее нервирует, предвещая те перепалки, которые она так жаждет. Вилланель отодвигает в сторону пустую тарелку и барабанит пальцами по столешнице. — Ты уже готова к плохой новости? — Просвети меня, — рявкает она. — Прошлой ночью могло быть и хуже. Могло быть и лучше. — Ох, — серьезно кивает она. Ну, да. Этого достаточно, чтобы ее просветить. — Так то, что ты явилась домой на рассвете, вся в кишках, не обычное дело? Вилланель слегка озаряется, цокая языком. — Ева. Ты беспокоилась обо мне? — Нет. Но приятно, что ты позвонила. — Беспокоилась. Взгляни на себя. — Не льсти себе. Вилланель отодвигается. Ева видит это напряжение в ее плечах, в тени, которая снова падает ей на глаза. Она бледная. Она выглядит расстроенной, сердитой, обиженной? Еве нравилась ее болтовня. А затем... — Мне не нужно себе льстить. За меня это делают другие люди. Секунда. — Я попала в небольшие неприятности. Еве нужно прогуляться. Ей нужно размять ноги, хоть немного уединиться, проветрить голову порывом западного ветра, чтобы избавиться от своего энного похмелья. Ей нужно закурить сигарету. Ей нужно что-нибудь ударить. — Ты нашла список или нет? Вилланель вытирает рот салфеткой и морщится, пожимая плечами и почти беззвучно произнося «у-упс». — Да ты издеваешься. — Я плохо себя чувствую в клубах, ты это знаешь. Для меня это нездоровая среда. Ева чувствует, как у нее внутри все переворачивается. Тошнота накатывает одной холодной и влажной волной. — Там было много больших, уродливых мужчин, и музыка была очень плохой, для меня это было стрессом, а еще они все время говорили, бла-бла-бла, все о делах, да о делах, — закатывает глаза она, — скукотища... — Мы хотели, чтобы они говорили — блять — разве не за этим ты туда пришла? — ее голос дрожит. Вилланель встает с места, принимая оборонительную позу. — Конечно... — Что ты, черт побери, натворила? Вилланель смягчается. Ева закипает. — Рука соскользнула? Тогда она думает о Билле. Он неоднократно вспыхивает перед ее глазами, пробиваясь ударными волнами в мозг. Она снова ощущает эту какофонию звука, запах смога, извивающееся тело, клаустрофобия, близость и расстояние, отчаянная попытка дотянуться, схватить, почти достигая цели, почти, почти. Она закрывает глаза и вжимает в них пальцы, чтобы размыть вставшее перед ними изображение, но оно застревает на веках. Комната начинает вращаться. Вилланель подходит к ней. — Эй... мы что-нибудь придумаем... Ева отдергивает запястье от теплых пальцев Вилланель, тянущихся к ней. — Да нам нечего... что, черт бы тебя побрал, с тобой не так?! — Ева... — Не надо, — она делает шаг в сторону, — не прикасайся ко мне, не прикасайся, — она уклоняется, бросая сигарету в тарелку, и проталкивается в гостиную, благодарная, что Вилланель остается у холодильника и следует за ней только глазами. — Сначала я пыталась узнать у него всю правду через пытки водой, ладно? Я не животное, но он все время предлагал мне деньги, — кричит она, заглушая бормотание Евы. — И секс. Господи, как у нее раскалывается голова. — Он был тем еще пронырой, Ева, у меня правда особо не было выбора... Все, что она слышит, — это смутный ритм слов Вилланель, когда она объясняет, как затащила его в кабинку, окунала в воду, чтобы получить информацию о Босше, как его друзья выбили дверь и сделали ее ночь значительно менее веселой, как нож был намного тише пистолета, быстро и легко, прямо по шее, а затем тук-тук-тук прямо в грудь для верности... Ее сейчас стошнит. Несварение желудка смешивается с горем и жаром поднимается по пищеводу, пока она не чувствует подступившую к горлу кислоту и бежит прямо к кухонной раковине, отталкивая Вилланель за секунду до того, как выпитый кофе возвращается в реальный мир. — Ты правда слишком остро реагируешь, — мягко говорит Вилланель. Ева ощущает, как ее взъерошенные волосы услужливо убирают с лица, но она быстро шлепает по протянутой руке помощи со слезящимися от рвоты и унижения глазами. — Я же, блять, сказала, чтобы ты ко мне не прикасалась. Пальцы Вилланель удаляются, как и тепло ее тела. От дополнительного пространства она чувствует, будто задыхается от страха в толпе людей, ведь больше не видит Вилланель периферическим зрением. Она открывает кран и делает запыхавшиеся отчаянные глотки, брызгая водой себе в лицо, чтобы перевести дыхание. Мир остается расплывчатым по краям, зрение размыто, но сосредоточено. — Тебе понравилось? Вилланель гримасничает, глядя на раковину. — Что именно? Ева расправляет плечи. У нее болит челюсть. — Убийство, козлина. Тебе понравилось? Она не получает ответа. Она не получает ничего, кроме устремленных на нее зеленых глаз Вилланель, более мутных, чем обычно, тусклых и тоскливым по краям, точно такими же, как и ее рот, уголки которого опущены вниз. Она решает не останавливаться, даже несмотря на то, что горло сводит спазмами, а руки подергиваются. — Ну, не стой, блять, бревном! Тебе понравилось — то чувство, которое ты испытала, когда слетела с катушек? Тебе уже не впервой, да? На вкус слова удивительно терпкие, резкие. — Ева, тебе нужно... — Зарезать человека в ночном клубе? Это твое любимое занятие? Сделать все руками, не использовать пистолет, чтобы все прочувствовать, да? Что-то почувствовать — словить кайф. Очевидно, в первый раз тебе не понравилось! Тогда все прошло не очень, да? Билла тебе мало? Что же — музыка была неподходящей? Слишком много людей — слишком мало? Слишком быстро? Слишком просто? Не та страна? — Когда ты уже это забудешь?! Теперь она тяжело дышит, голова кружится от опьяняющей ярости. — Господи... нет, прости, ты права, как же я сразу это не поняла! — фыркает она. — Знаешь, как говорят, второй раз, может, блять, повезет! Какая же ты все-таки тварь! Вилланель меняется на глазах. На мгновение ее блестящие от влаги зрачки расширяются настолько, что практически скрывают всю радужку. Ева видит в них свое собственное отражение, изнеможенное, вспотевшее и полностью выбитое из колеи. А потом Вилланель моргает, и все пропадает, заменяясь тем суровым ледяным взглядом, от которого у Евы стынет кровь в жилах. — И все же. Ты здесь. Ты могла бы быть где угодно. Но ты здесь. — Каролин попросила меня быть здесь. — Неужели? Она тебя подкупила? Угрожала тебе? Наставила на тебя дуло пистолета? — жалобно говорит она, а потом надувает губы и выпячивает нижнюю губу. — Ой, слишком рано? Ева вытирает рот тыльной стороной руки. Сглатывает. Плечо пульсирует. — Ты большая девочка, Ева, — пожимает плечами Вилланель, прислоняясь спиной к барной стойке. — Достаточно большая, чтобы владеть топором, или ты уже об этом забыла? Ты очень хорошо играешь жертву, но не очень хорошо берешь на себя ответственность, когда тебе это не удобно. Она делает быстрые, поверхностные вдохи, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сделать выпад и стереть этот самодовольное, небрежное выражение лица с Вилланель, и к черту последствия. А она хорошо их знала, она прекрасно познакомилась с ними в автобусе, остро осознавая, насколько мало у нее было власти в любой момент, когда рядом с ней была Вилланель. У нее звонит телефон. Звук эхом отскакивает от гранита. Вилланель бесстрастно поворачивается и протягивает руку, чтобы передать его. Ева резким движением подносит его к уху. — Что? — Ева... — Черт... извини. Я... Адреналин пронизывает все тело, покалывая кожу. Она на грани. — Все нормально, подруга. У тебя все хорошо? — Отлично. — Ладно... слушай. Э-э... в общем, у меня есть хорошая новость и плохая. — Твою же мать. Вилланель явно подслушивает, потому что она упирается локтями о барную стойку и устраивается поудобнее. — Но... если сейчас неподходящее время... — Продолжай. Более подходящего времени и не придумаешь. — А. Ладно, э-э... в общем... Босше не было в клубе, — медленно говорит Медведь. Ева злобно и с отвращением наблюдает, как Вилланель запихивает в рот остатки завтрака. — Без шуток. — Вилланель тебе рассказала? — Она, блять, неуправляема. Изменчива, непредсказуема и утомительна. Вилланель драматично вздыхает. — Ну, хорошая новость в том, что мы спасли ее задницу. Мы нашли его дом. IP-адрес, почтовый индекс, место работы. Ева наблюдает, как Вилланель раздражающе произносит губами «видишь?» и показательно отворачивается, чтобы избежать оставшуюся часть ее нескончаемых комментариев. — Плохая новость... это в Бате. — Не-а. — Ева... — Вы сами по себе. Я передаю вам штурвал. — Ева... она уже... она уже знает. И сколько всего она пропустила? Мысль о том, что Вилланель провела свое утро, в одиночку планируя их следующий шаг, невероятно раздражает. Медведь объясняет, что поездка пройдет быстро, всего лишь небольшой крюк по пути обратно в Лондон, крохотная остановка, чтобы заполучить определенное оборудование, а остальное предоставить команде. Затем он передает трубку Джейми, и она позволяет его глубокому, разумному голосу взять над ней верх. — Ева. Каролин все проверила. Матиас был куратором, может, и не перестал им быть. Вероятно, он действовал ради грязного финансирования. Слушай, я не пытаюсь тебя подкупить, хотя, ну... может, и пытаюсь, — усмехается он. — Когда вернешься, мы устроим тебе спа-день на весь бюджет, бездонные бутылки Просекко, послеобеденный чай и многое другое. Пожалуйста, Ева. Поезжайте в дом. Вилланель найдет то, что нам нужно — она уже согласилась — и вернется. Никаких хлопот. Чистые руки, — осторожно говорит он, — на этот раз. Ева зажимает пальцами переносицу, потирая ее и зажмуриваясь. — Ты же знаешь, что не все женщины этого хотят? Хочешь, чтобы я попалась за взлом и проникновение? Так и скажи. Ты шовинист. — Я прагматик, — смеется он. — Отправь мне адрес. — Он уже есть у Вилланель. — Ну, разумеется, — бросает Ева. Она вешает трубку и замечает, что Вилланель складывает пустые тарелки, готовясь мыть посуду. Она убирает телефон в карман и направляется на второй этаж, чтобы снова почистить зубы и собрать вещи. На это у нее уходит больше часа, частично потому, что ей нужно было успокоиться, а частично потому, что ей хотелось вывести Вилланель из себя самым мелочным способом, который был ей доступен. Тем не менее, Вилланель не торопит и не зовет ее, а лишь лениво разваливается на диване и доедает яблоко, не обращая внимания на сок, стекающий по ее подбородку. Ева фыркает, поднимая ключи от фургона с кофейного столика и перекидывая сумку через плечо с уже свисающей изо рта сигаретой. — Это отвратительно. Вилланель поднимает на нее глаза, смачно высасывая сок из яблока, а затем облизывая пальцы. — Как и это, — она указывает на ее собственный рот. — Тебе не хватает самообладания. — Убийства вызывают у меня чувство голода, — говорит она, вытирая руки о сарафан и избавляясь от фрукта. Она подбегает, чтобы открыть дверь Еве, и так вежливо улыбается, что становится очевидно, что за этим последует колкий комментарий. — К тому же, ты уснула, измазанная шоколадом, Ева. Как там говорят? Горшок над котлом смеется... Ага. — Выкуси, — бормочет она, вскидывая средний палец и направляясь к водительской двери, совершенно не удивляясь, когда Вилланель вскидывает средний палец в ответ, создавая прекрасный прецедент на оставшуюся часть их поездки.