Two wrongs make a right

      Он опаздывает.       Ева смотрит на часы и чувствует, как потеет.       Она сняла свой кардиган — не помогло. Включила на полную мощность кондиционер — тоже безуспешно. Она вытирает лоб и закидывает ноги на приборную панель, где собрались лучи позднего вечернего солнца.       Они припарковались на сонной мощеной улице.       Вдоль огромных, безупречных домов простираются клумбы. Ева сердито смотрит на тихий пригород, разочарованная, что ей приходится ждать в самом его эпицентре.       Она еще с самого начала знала, что ярко-синий фургон будет выделяться, как нарыв на большом пальце. Вилланель предпочла стиль сдержанности, и этот выбор однозначно выйдет им боком в окружении холеных, роскошных автомобилей и сдержанной высококлассной архитектуры.       Мысль о том, что их могут остановить, допросить и, не дай бог, обыскать, раздражает и выворачивает все внутренности наизнанку.       У нее урчит в животе.       Вилланель просовывает голову в водительское окно, чтобы бросить ей банку кока-колы.       — Эй, — хмурится она. — Выглядишь ужасно. Попей. Говорила же, нам это пригодится — я всегда права.       Жужжание мини-холодильника было громким и постоянным. Большую часть времени Ева едва могла слышать свои мысли.       Эта техника их отягощала. Она использовала большой заряд автомобильного аккумулятора. И представляла бесконечный запас закусок, который каким-то образом умудрялась пополнять Вилланель, а вместе с тем и слегка поднимать настроение Евы.       Она открывает банку и осушает половину.       Вилланель проскальзывает внутрь.       — Ты в порядке?       Все, что осталось от напитка, попадает в подстаканник.       Она наблюдает, как Вилланель возвращается к вычищению оставшейся упаковки мармеладок.       — Почему ты так спокойна?       Вилланель пожимает плечами.       — Для меня это не впервой.       — Как ты вообще можешь сейчас есть?       Вилланель зажимает между зубами мармеладку и протягивает ей остальное.       — Нет.       — Они очень вкусные. Может, я растолстею, как Лось? Ты все еще будешь считать меня сексуальной, если я растолстею?       Ева фыркает. Она не утруждается ответить, а лишь упирается локтем в открытое окно в надежде, что легкий ветер ее успокоит.       Вилланель сухо бормочет себе под нос что-то высокомерное и хвастливое о стандартах красоты и о том, как легко она их превзошла. Ева откидывает голову на подголовник с закрытыми глазами и легким раздражением.       Она почти отключается. Почти умудряется забыть, где находится, и мысленно телепортируется в пивной сад Южного Лондона, где она представляет себя в одиночестве по пути к прискорбным солнечным ожогам.       Стук в пассажирское окно разбивает ее мечты наяву и опускает сердце в пятки.       — Ева Поластри?       Ева таращится на Вилланель.       — Привет... да, это я, — говорит Вилланель с идеальным американским акцентом, сладко улыбаясь, когда доставщик пиццы нервно смотрит на них обоих, поглядывая на двенадцатидюймовник.       Ева ощетинивается.       — Прекрасно. Сдачи не надо, — она протягивает ему купюру, очень похожую на стофунтовую банкноту, а затем поднимает окно, прежде чем он успевает вставить хоть слово.       Запах сыра и грибов заполняет пространство. Ева ненавидит себя за это, но у нее текут слюнки.       — Ты заказала пиццу во время слежки? И использовала мое имя.       Вилланель запихивает кусок пиццы себе в рот и с энтузиазмом кивает. Она дожевывает его за секунды, а затем протягивает руку, чтобы взять еще один.       Ева выхватывает у нее коробку.       — Ты хочешь, чтобы нас убили или что?       — Ты голодная. Твой желудок издавал звуки, как какой-то озлобленный медведь. Ты не обедала, помнишь? Я просто забочусь о тебе, Ева. Ешь. Не волнуйся так сильно.       — Не волноваться так сильно? Одной из нас нужно проследить за тем, чтобы мы не погибли! Мы вот-вот вломимся в дом за три миллиона...       — Нет, я вломлюсь. Тебе просто нужно выглядеть... — Вилланель задумчиво рассматривает ее лицо и волосы, — неприметно.       Последнее слово выходит едва разборчивым и приглушенным следующим огромным куском, и Ева наблюдает, как он исчезает, патологически очарованная тем, в каких количествах, как непристойно, быстро и прожорливо ест Вилланель.       Она игнорирует предложенную ей салфетку, занимая руки куском пиццы.       Пицца выглядит неряшливо, она светится от жира под солнцем, темные пятна просачиваются по краям картона.       У нее будет несварение желудка — скорее всего, ее будет рвать от перегрузки жиром, если это не успеют сделать ее нервы. Может, она возьмет это в привычку — блевать по команде. Интересно, сколько времени понадобится Вилланель, чтобы наконец встать и уйти?       Тем не менее, она сосредотачивается на еде, благодарная за заполнение зияющей дыры в желудке, благодарная за укрощение времени.       Если бы не эта задержка, они бы уже были на пути в Лондон. Но нет, скоро зайдет солнце, уступая место сумеркам, и им придется провести еще одну ночь в ибисе или, надеется она, в забронированной в последнюю минуту квартире, хотя даже удача Вилланель имеет свои пределы.       Будь у нее выбор, конечно, она бы предпочла роскошный отдых — побег, небольшой перерыв, отпуск (подумать только!) — но все, чего она хочет, — это дом. Свою дерьмовую квартиру и неудобную кровать. Знакомую, несовершенную и ее.       Она растягивается на своем сиденье и закидывает обнаженные пальцы ног обратно на приборную панель.       — У тебя красивые ступни.       — Не надо.       — Я делаю тебе комплимент.       — Я его не просила.       — Знаешь, Ева, когда тебе делают комплимент, хорошо бы сделать его в ответ. Это вежливо. Иногда ты очень... не вежливая.       — Комплимент ненастоящий, если ты пытаешься его выловить, как рыбку.       Вилланель гримасничает, словно это самая глупая вещь, которую она когда-либо слышала.       — Ненавижу рыбачить.       Ева напоминает себе никогда больше не использовать британские обороты при общении с ней. Она уже собирается озвучить свои мысли, как входная дверь в викторианское здание захлопывается, и они наблюдают, как Матиас направляется к своему кабриолету.       — Черт, — она достает из сумочки телефон, чтобы набрать Медведя, и выбрасывает остатки пиццы в окно, чтобы освободить место для ноутбука.       — Ева! Я ведь еще...       В динамике раздаются гудки, пока она быстро пытается войти в свою электронную почту, чтобы получить план этажа.       — Тс-с... Медведь, привет. Он ушел. Периметр чист?       Медведь проверяет домашнюю систему безопасности и инструктирует Вилланель, как ее отключить.       Все должно пройти быстро.       Ева наблюдает, как Вилланель роется в задней части фургона, ориентируясь в оборудовании так, будто была рождена для этого.       Из-за этого она чувствует себя бесполезной, сидя на стреме. У нее определенно не хватило бы смелости на ограбление средь бела дня, и не было смысла убеждать себя в обратном, но как бы ей хотелось иметь более активный подход.       Она наблюдает, как Вилланель собирает вещи, запихивая в рюкзак различные гаджеты, а затем надевает бейсболку, солнцезащитные очки и перчатки.       Она ожидала чего-то более яркого, хотя бы парика, и удивляется тому, насколько мало усилий прилагает Вилланель. Она захлопывает заднюю дверь и подходит к ее стороне фургона.       — Шпионские штучки. Скажи, круто?       — Не особо, — небрежно говорит она.       Вилланель постукивает по подоконнику.       — Не делай глупостей.       — Мило.       — Ты поняла, о чем я, — закатывает глаза Вилланель. — Никуда не ходи. И не выгляди так... — она надувает щеки, — как будто у тебя запор.       — Козлина.       Ее глаза вспыхивают.       Ева кивает в сторону дома.       — Иди.       — Я прекрасно выполняю свою работу. Я быстро. А это не ешь, — она указывает на сладости на водительском сиденье. — Они мои. Если ты все еще голодна, то не нужно было выбрасывать пиццу.       Ева поднимает голову, чтобы увидеть изогнутую коробку из-под пиццы, лежащую на тротуаре у ног Вилланель.       — Иди. У нас нет целого дня в запасе.       — Вообще-то, есть. Уже восемь. Мы весь день этого ждали.       Ева одаривает ее ровной, мертвой улыбкой и подчеркивает свои слова, закрывая окно как раз в тот момент, когда Вилланель пытается сказать слова на прощание.

***

      Следующий час проходит в быстром тумане, пронизанном адреналином.       Ева разговаривает по телефону с Медведем, чтобы не сойти с ума или, что еще хуже, не уехать, даже не оглянувшись.       В стрессе она съедает чуть ли не все конфеты Вилланель.       Практически переживает инфаркт каждый раз, когда мимо проезжает машина.       Старается не думать о том, насколько сильно ей нужно в туалет.       Старается не думать о Вилланель, слоняющейся по очень дорогому, очень охраняемому дому, рискуя из-за очень глупого решения. Пожалуй, как-нибудь ей стоит поднять тему о том, насколько беспорядочные решения они принимали в последнее время: случайное неслучайное убийство, взлом, что дальше?       Медведь ее успокаивает, рассказывая ей о дорожке из хлебных крошек — им понадобится ноутбук, если им удастся отыскать пароль, открыто скрытый в текстовом документе, если Матиас такой же глупый, как и выглядит. Пароль позволит им получить доступ к онлайн-аккаунтам, с которыми им до сих пор не везло. Счета помогут отследить международные транзакции и, будем надеяться, приведут к корню проблемы, то есть к «Двенадцати». Может быть.       Все это не имело особого смысла.       Ева слушает его слова, но все, что она слышит, — это «мы только вышли на след, возможно, вам понадобится отправиться в жопу мира, чтобы получить то, что нам нужно, и упс, извините, мы думали, это займет одни выходные, но облажались».       Разговор принимает кислый оборот, и поэтому она закуривает сигарету, стараясь выдувать дым пониже и привлекать к себе как можно меньше внимания.       Вилланель не заставляет себя долго ждать, хотя и кажется, будто прошла вечность. Она медленно и небрежно проходит по улице с дерзкой улыбкой на лице, которую Ева игнорирует, заталкивая ее обратно в машину.       — Готово.       — У нас все готово.       — Стильно, — через динамики говорит Медведь.       Вилланель стонет, глядя на пустую упаковку конфет. Она убирает ее с разочарованным взглядом, пока Медведь продолжает объяснять им, как взломать компьютер.       Ева глазеет на фоторамку на коленях Вилланель.       — Что это?       — Улика, — мягко говорит ей Вилланель. На фотографии запечатлены Матиас и Константин на каком-то официальном мероприятии.       Ева не упускает из виду, как рассеянно Вилланель смотрит на фотографию, легонько касаясь пальцами краев кадра. Она бы сказала что-нибудь, неуверенно, мимоходом, чтобы хотя бы отметить его присутствие на снимке, но Медведь продолжает болтать, и Вилланель за долю секунды вынимает фотографию и выбрасывает рамку в окно.       Ева моргает.       — Что? Ты это делай. Я просто следую твоему примеру, ты подаешь очень хороший пример, — сухо говорит она, засовывая фотографию в рюкзак и возвращаясь к работе.       Она хорошо разбирается в технике. Гораздо лучше Евы.       Она показывает демонстрацию экрана «Горькой Пилюле» и роется в документах, находя список паролей с низким, невпечатленным смешком, позволяя Медведю и Джейми разобраться с остальным.       На все у них уходит десять минут. Но эти минуты растягиваются, заполняя тяжелую тишину в фургоне.       Ева чувствует подступающую усталость, тем более что Вилланель сидит устрашающе спокойно, снова и снова щелкая ручкой бардачка.       У Евы в горле встает ком.       — Он, э-э... однажды он меня отчитал за такое, знаешь?       Вилланель с любопытством переводит на нее взгляд.       — Константин?       Она кивает.       — За бардачок, — склоняет голову она.       Пальцы Вилланель застывают, а затем опускаются.       — И меня.       Ева потирает свой рот. Она впивается ногтем в нижнюю губу, чтобы не сказать что-нибудь иррациональное, что-нибудь соблазнительно обидное.       Она смотрит на соседние подъездные дорожки и задается вопросом, когда зайдет солнце. Когда они смогут наконец положить конец своему адскому путешествию и поставить точку в этой главе.       — Деньги пойдут в бутик в Ювелирном Квартале, Бирмингем. Есть зацепка... адрес в Карлайле? Где это, черт побери? — наконец раздается голос Медведя.       Ева слышит, как он яростно постукивает по клавишам на другом конце провода.       — Попахивает отмыванием.       Она наклоняется вперед, упираясь локтями в бедра. Прижимает ладони к векам.       — В Карлайл, — ровно говорит она.       — Точно. Удаленное расположение. Они рассредоточились.       — Отлично. Какая следующая остановка после Карлайла? Потому что в том, что ты мне говоришь, нет никакого, блин, смысла.       — Я... да я понятия не имею.       — Значит, это тупик.       Вилланель смотрит на нее.       Она смотрит на нее так же, как и всегда, когда знает, что Ева вот-вот выйдет из себя. В ее глазах плещется смесь веселья и неуверенности как раз в достаточном количестве, чтобы ее разозлить.       — Мы можем доставить вас в Бирмингем, проследить за счетами бутиков, а уже исходя из этого продумать дальнейший план действий? — без особого энтузиазма пытается он.       Ева с силой откидывается обратно на сиденье.       — Сделайте это из Лондона.       — Это не совсем так ра... мы не можем получить бумажные записи в электронном виде.       Она вздыхает.       — Придумайте что-нибудь.       — Ева... одной пары рук недостаточно, будет лучше, если ты останешься с...       — Вы сами по себе.       Она собирается повесить трубку, но Медведь ее опережает:       — Ева...       — Нет. Послушай меня. Я еду домой. Никакого Бирмингема, никакого Карлайла. Я с этим покончила, это даже не было частью... перестань на меня так смотреть! — огрызается она на Вилланель, которая повернулась на своем сиденье, чтобы уделить ей все свое внимание.       То, как быстро ее взгляд меняется с прикованного на озабоченный, нервирует.       — Высади меня на вокзале.       Вилланель не двигается с места, упершись локтем о подголовник и положив висок на кулак.       — Мы можем притвориться, что это дорожное путешествие... как отпуск!       На заднем плане она слышит Джейми:       — А ты ведь хотела уйти в отпуск!       — Отличное будет упражнение на сплочение — командное сплочение.       — Командное сплочение! — вторит Джейми.       Энтузиазм переходит в горячее, кипящее негодование, и Ева оказывается заключенной на своем сиденье, в фургоне, в ситуации, когда все внимание приковано к ней, и это никак не помогает ее непреодолимому беспокойству, ее отчаянной потребности в свободе, в некотором освобождении от этого, от самой себя, она не может, она просто не может...       — Она в меня стреляла! — рявкает она, недоумевая, как, черт побери, Каролин забыла об этом упомянуть. — Она буквально... ты в меня стреляла! — она поворачивается к Вилланель, пытаясь направить свой гнев хоть на кого-то.       Она резко вытягивает ноги, ударяясь пяткой о приборную панель.       — Ты бросила меня умирать! Ты ушла, зная, что я не очнусь, и тебя это ни капли, блять, не заботило! Ты просто... тебе было совершенно плевать! Ты хоть...       Она сглатывает. Разворачивается.       Открывает пассажирскую дверь, чтобы впустить свежий воздух.       Сгибается.       Ее приветствуют ветер и полная тишина. Единственный звук, который она слышит сквозь дымку собственных эмоций, — это тяжелое дыхание Медведя.       — Ева, — нежно говорит Вилланель. — Ева, дай мне телефон.       — Ты слышал? Ты хоть что-нибудь услышал? Медведь...       — Каролин упоминала...       — ...о боже мой...       — ...туристов.       — Туристы! — кричит она. — Ты это слышала? Или... — она машет рукой. — Туристы, Вилланель. Не скорая помощь — кстати, спасибо, что ее вызвала. Не Константин, не Кенни, не тот, кто забрал Хьюго. Туристы...       — Телефон, Ева. Тебя снова стошнит, пожалуйста, можешь просто...       Вилланель протягивает руку и пытается забрать телефон, но Ева быстрее, она вытягивает руку в открытую дверь, пока Медведь пытается вмешаться.       — Ты закатываешь сцену, — спокойно говорит Вилланель.       Ева чувствует, как она протягивает руку, резко выхватывает телефон, прижав колено к ее бедру и, осторожно балансируя, чтобы не соскользнуть, продолжает разговор.       — Лось, привет...       Ева толкает ее, получая удовлетворение, когда та с глухим ударом падает обратно на свое место.       — Ты невменяема, ты это знаешь? — рычит она, кипя от злости, когда Вилланель продолжает вежливо и мягко отвечать Медведю, кивая головой. — Тебе на все плевать! Ты была права — поди разберись! — она выпускает лишенный эмоций смешок. — Ты ничего не чувствуешь! Ты сломлена!       — Прошу прощения... — продолжает Вилланель, будто срыв Евы — всего лишь неудобство, грубое прерывание их взрослой беседы.       Ева изворачивается и пихает ногой бок Вилланель.       — Боже, — бросает она, — просто признай это, мать твою! Ты как будто совершенно, блять, мертва внутри...       Вилланель резко поворачивает голову с приоткрытым на полуслове ртом.       — Ты в меня стреляла! В упор, ты как будто...       — Да, но я ведь не тронула твоего тупого усатого? — выплевывает в ответ она, и это великолепно, это идеально, и это именно то, что нужно Еве, чтобы вскочить со своего места и наброситься на Вилланель, запрыгнуть на ее колени и вжимать руки в ее плечи до тех пор, пока она не прижмется к спинке кресла.       Раздается громкий, протяжный гудок.       Она не может заставить себя обратить на это хоть малейшее внимание.       — Нет, тронула твоя придурошная начальница, — рявкает она и усиливает хватку, тяжело дыша. Ей не терпится поднять руку повыше и сжать ее вокруг шеи Вилланель.       Вилланель скидывает ее с себя.       Это дается ей с такой легкостью, что Ева едва ли замечает, как ее бросают обратно на сиденье. Вилланель оказывается напротив нее, уперев предплечье ей в грудь, чтобы удержать на месте.       — Ева, у тебя это входит в привычку. У тебя пунктик насчет движущегося транспорта?       — Мы никуда не едем. Отстань от меня.       Вилланель прижимает к ней руку с большим усилием.       Ева чувствует, как ее грудная клетка сжимается под весом. Она делает неглубокий вдох. Больно.       — Нет, пока не успокоишься.       — Убери от меня свои сраные руки, — хрипло визжит она, едва хватая ртом воздух, и бьет Вилланель кулаками по спине, едва ли сдвигая ее с места.       Вилланель не шевелится. Она решительна и неподвижна.       Ева чувствует, как потеет, а затем чувствует пульсацию на своем шраме, когда отводит плечо и покачивает им.       Она стонет от боли.       — Ты так поранишься.       — Ребят?       Вилланель опускает глаза туда, куда упал телефон, зажатый под сиденьем.       Еве удается залезть пальцами ей под ребра. Она щипается, царапается и впивается в ее мышцы.       — Эй! Прекрати! — скулит Вилланель.       Колено сбоку от Евы еще глубже опускается в потертый материал сиденья, и Вилланель полностью ее седлает, прижимая ее своим весом точно так же, как и в автобусе.       Ева тяжело дышит.       В ушах звенит.       Глаза болят, боже, она все еще чувствует фантомный синяк, который много дней красовался у нее на лбу.       Она заставляет себя не думать о поцелуе. Внутреннее столкновение слепой ярости, замешательства и отчаяния охватывает ее и вызывает слезы на глазах. Если она начнет плакать, не видать этому конца.       — У меня был муж! Дом! Курица!       — Курица, — мрачно говорит Вилланель. У нее мягкое лицо, оно сияет от янтарно-розового свечения, но ее руки сильны и безжалостны, они крепко прижимают к сиденью: одна держит оба ее запястья у колен, а другая вжимается в плечо, чтобы она не рыпалась.       — Он пролежал на искусственной вентиляции легких несколько недель... из-за тебя у него была трахеотомия!       — А такие штуки есть в ветеринарных клиниках?       — Ух-х-х.       — Повезло, что у тебя есть страховка.       Ева старается вырваться из тугой хватки. Слова беспорядочно крутятся у нее в голове.       — Джемма...       — Она раздражала! Не благодари.       — Это не повод для того, чтобы... Нико пришлось вскрывать... я месяцами не могла нормально мыть волосы.       Вилланель выпускает смешок. Не радостный, а просто удивленный, сбитый с толку. Ее хватка ослабевает, и Ева хватает воздух ртом, задыхаясь от жары фургона.       Она поднимает глаза и видит, что Вилланель слегка откинулась назад, беспорядочные пряди выбились из ее пучка, некоторые прилипли к ее вспотевшим вискам. Горячий воздух внутри нее немного сдувается, и она чувствует ослабление давления.       — Ты хоть представляешь, сколько времени ушло на восстановление?       Вилланель покусывает губы. Ее взгляд падает на плечо Евы, прикрытое блузкой. Он переполнен болезненным любопытством.       Ева решает, что никогда не доставит ей удовольствия лицезреть свою работу. Она пытается принять сидячее положение под коленями Вилланель, используя локти, чтобы приподняться.       Плечевой сустав не выдерживает напряжения, и она, ворча, плавно опускается обратно на спинку сиденья.       Вилланель прикасается к ней.       Зацепляет большим пальцем ключицу и кость руки и мягко надавливает, пока шрам не начинает пульсировать и не выбивает весь воздух из легких.       Она облизывает губы.       — Очевидно, недостаточно.       На этот раз Ева не сопротивляется.       Она приветствует боль. Приятно, когда ее вызывает кто-то другой, пусть Вилланель и делает это медленно, осторожно, доводя ее до предела, а затем полностью убирая руку, слегка касаясь пальцами выбившихся прядей ее волос.       Она пытается отклонить голову, но Вилланель берет локон, наматывает его на палец, а затем позволяет ему свободно завиться.       — У тебя все еще очень красивые волосы.       Ева закрывает глаза. Она все еще видит Вилланель, все еще чувствует ее вес, запах и силу, а затем Вилланель отстраняется, больше не загораживая остатки света, и Ева чувствует себя одновременно свободной и разочарованной.       — Алло?       Вилланель фыркает, наклоняясь, чтобы поднять телефон, и со сбившимся дыханием откидывается на водительское сиденье.       — Минутку.       Она убирает телефон ото рта и тяжело вздыхает.       — Полегчало?       Ева смотрит в потолок.       — Нет.       — Я не хочу ссориться.       Она снова закрывает глаза. Совершенная тишина. Вилланель ждет ее ответа.       — Ох, но мы так в этом хороши.       — Медведь?       Ева слушает, как эти двое болтают, как Вилланель просит его забронировать ей квартиру, а его голос проникает через динамики.       Она настаивает на том, чтобы ее отвезли домой, но слова выходят такими тихими, такими застрявшими у нее во рту, что даже она им не верит.       Вилланель придвигается ближе.       — Позволь извиниться.       — За что?       — За усатого.       Она должна быть потрясена. А как иначе? Она еще не оправилась от произошедшего, конечно же не оправилась.       Но Вилланель пытается извиниться, хотя это и близко не похоже на извинение. И Ева уверена, что этого никогда не произойдет. Должно быть, Вилланель чувствует изменения в ее настроении, потому что она заводит двигатель и просит Медведя забронировать им квартиру в Оксфорде.       — Погоди... что? Почему Оксфорд?       Вилланель приподнимает бровь, смотря на нее.       — Ты правда хочешь вернуться в Лондон?       — Да.       Нет. Да, из принципа.       — Но меня там не будет.       — В точку. Звучит идеально.       Вилланель хмурится и сужает глаза, а затем передает данные своей кредитной карты Медведю и настраивает спутниковую навигацию.       — Вы, ребят, сумасшедшие.       — А ты жирный. Слушай, Ева... в Оксфорде будет хорошо, обещаю, — она пожимает плечами. — Мы купим новую одежду, кое-что для фургона, еду. Сделаем небольшой крюк.       Она делает паузу, чтобы оценить реакцию Евы.       — Давай же. Расслабься, — нежно говорит она, включая радио. Невозможно не почувствовать ее прекрасное настроение. — О, мы можем взять напрокат велосипеды!       — Вилланель...       — А если тебе не понравится, я куплю тебе билет обратно в Лондон, а сама отправлюсь в Бирмингем. Хорошо? Разве ты не хочешь узнать, кто так поступил с Кенни? Разве ты не хочешь, чтобы все это закончилось?       Ева смотрит на навигатор, слушает резкий голос робота.       Вилланель пытается еще раз:       — Ты ведь хотела стать как Бонни и Клайд.       Ева вполне уверена, что это прямо противоположно тому, что она сказала в Риме. Тем не менее, она подыгрывает.       — Разве они не оба погибли?       Вилланель потягивается. Она снимает ручной тормоз и скользит рукой по рулю.       — Я позабочусь о тебе.       — Ты так уже говорила.       — Я была... сама не своя.       — Думаю, тогда-то ты и была собой.       Она в это не верит. Совсем не верит, больше не верит. Но так проще, чем поверить в неопределенность, в перемены.       — Ты мне нагрубила.       — Ты попыталась меня убить!       — Ты меня обидела.       Ева кашляет.       — Ты мной манипулировала.       Вилланель тянется за брошенным кардиганом Евы за водительским сиденьем, стараясь держать фургон под контролем, а затем бросает его Еве, чтобы она смогла укрыться от прохладного ночного ветра.       — Ты сказала, что у тебя никого не осталось.       И вот он, лейтмотив.       Ева благодарна за то, что они находятся в движении, и у нее есть возможность сосредоточить свое внимание на проезжающих мимо домах, красиво, мягко освещенных дорогах, которые ведут их на автостраду.       — Оксфорд и близко не похож на извинения, ты ведь это понимаешь? — наконец говорит она, когда время уже приближается к полуночи, а Вилланель перестала подпевать радио. Они обе слишком устали, чтобы делать что-либо, кроме как существовать рядом друг с другом.       — Понимаю. Но это хорошее место для начала.       И неохотно, медленно, после долгого дня, мучительной головной боли и всепоглощающего истощения, Ева чувствует, как ее стены подрагивают, наконец позволяя ей поверить в то, что, может быть, только может быть, так оно и есть.