***
Подъем, мать его, неебически крутой. Ева таращится на него, а затем оглядывается через плечо, чтобы посмотреть, сколько они уже прошли. — Убейте меня. Вилланель машет ей издалека. — Ева! Давай быстрее! — Пошла ты, — бормочет Ева, но Вилланель уже пустилась вперед, практически перепрыгивая через камни в сторону склона. Она вся в поту. По вискам стекает солнцезащитный крем. Ноги проскальзывают в походных ботинках Вилланель, которые на два размера больше, так что ее пальцы постоянно врезаются в носок. У нее пульсирует плечо, ремни рюкзака безжалостно впиваются в ее шрам, пока у нее не остается другого выбора, кроме как снять его и бросить к ногам. — В пизду. Господи Иисусе. Через несколько минут в поле зрения снова появляется Вилланель. — Эй! Ты что делаешь? — кричит она. — Сдаюсь! Вилланель легко спускается трусцой с холма в своих конверсах и с массивным рюкзаком и присоединяется к ней. — Ты в порядке? Ева фыркает. — Оу, — нежно, с любовью говорит Вилланель. — Оу, так ты не шутила. — Вилланель. — Вот, — Вилланель поднимает ее рюкзак и закидывает на свое свободное плечо. — Мы уже недалеко, осталось десять-пятнадцать минут. — А потом: — Ты злишься? — Я в ярости, — парирует она. И это чистая правда. Кто, черт возьми, вообще ходит в походы при двадцати восьми градусной жаре? Выглядит она, наверное, ужасно. Вилланель же, напротив, выглядит совершенно нетронутой этим испытанием, не учитывая вспотевшие локоны у ее французской косы, мягкий румянец на лице и солнечный ожог на обнаженных плечах и шраме. Ева указывает на него рукой. — Ты кремом намазалась? — Э-э... нет. А что? Она вспоминает послеоперационный инструктаж, который ей провели в оживленной итальянской палате. Ты защищаться от солнца — никакого меланина, иначе большой ожог, хорошо? Ты мазаться кремом. Всегда. Она оборачивается вполоборота, чтобы достать крем из бокового кармана, и, давая объяснения, брызгает им в открытую ладонь Вилланель. Она бы предложила ей намазать ее кремом. Она была бы нежнее — Вилланель шлепает рукой по шраму и втирает крем так, будто наслаждается болью, впиваясь кончиками пальцев в огрубевшую кожу. Но она не предлагает, а просто отрывает футболку от своей вспотевшей спины и несколько раз вращает плечевым суставом, массируя тыльную сторону лопатки. Она и не замечает, как кратко ворчит от боли, но Вилланель уже внимательно на нее смотрит. — Все еще болит? Ева цокает. — Только когда я три мили тащусь с рюкзаком в гору. Вилланель игнорирует укус. — Ты в порядке? — Лучше не бывает. Как же ее бесит очарованный взгляд Вилланель. — Давай я... — она поднимает руку, как будто хочет взглянуть, но Ева пожимает плечами, тихо говоря «нет». — Все нормально. — Ева... — Все нормально. Я в порядке. Пойдем. Плечо пульсирует до конца оставшегося подъема, но она не упускает из виду, как теперь Вилланель держится рядом с ней: карие глаза светятся на солнце и смотрят на нее в поиске первых признаков дискомфорта, пока она сделала своей миссией добраться до вершины холма. Вскоре перед глазами открывается вид на пейзаж. Это почти того стоит — Еве нравится пышная зелень, плоские английские равнины, пестрые деревья и поля, безоблачное небо. Легкий ветерок. Он приятно касается ее лица, забирается под хлопковую майку. Здесь заросшая трава. Она красива в своем нетронутом состоянии, она почти закрывает проторенную тропу, рядом с которой растут полевые цветы. Она смотрит на Вилланель, ожидая одобрения, и разворачивает одеяло, которое несла. Вилланель кладет на одеяло рюкзаки и корзину для пикника. — Я все. — Вижу, — медленно говорит Вилланель. Она протягивает Еве воду, наблюдая, как она осушает большую ее часть. — Что думаешь? Тебе следует насладиться моментом. Ты это заслужила. Ева переводит дыхание. Вытирает рот. Снова осматривает свое окружение. — Тут... неплохо. — Неплохо. — Да. Зелено. Тихо. Вилланель вздыхает. — Ладно. В следующий раз пойдем на оживленный вокзал. В музей. Очень по-городскому. Ева прыскает от смеха. Перспектива следующего раза кажется знакомой и пугающей. Она решает не обращать на это внимания и раскладывает их обед, а затем сбрасывает походные ботинки, закатывает брюки и закидывает руки на спину, чтобы посмотреть наверх. Когда она закрывает глаза, за веками танцуют ярко-розовые и фиолетовые пятна, похожие на белый шум. Это успокаивает. Гипнотизирует. Вилланель бросает в нее виноградом. — Ева? Она не открывает глаза. — Я наслаждаюсь моментом. — Ладно, — мягко говорит Вилланель. Ева слышит, как она уже набила себе чем-то рот, ее слова приглушаются чавканьем. Еще минуту она прислушивается к птицам. К шороху листьев на деревьях. К полному отсутствию дорожного движения. Она слышит свои мысли. Она не позволяет себе зацикливаться на них. Когда она наконец открывает глаза, Вилланель любуется видом, прижав локоть к согнутому колену и держа в руке бутерброд. — Значит, ты правда не любишь ходить в походы. — Раньше любила. Вроде как. Вилланель поворачивается на нее с сомневающимся взглядом. — Много лет назад. Путешествовала по Европе с Нико. — По городам, Ева. — Ну... я ходила в походы с Биллом и Еленой, — эта мысль сжимает все внутренности, но она отталкивает ее, освобождаясь от ее тугих лоз. — Три раза, между прочим. — Вау, — саркастически говорит Вилланель, широко раскрыв глаза. — Как много. — В первый раз, в последний раз, и больше никогда в жизни. Вилланель улыбается. — Забавно. — Елена заставляла меня пить дерьмовые смузи на древесном угле после горячей йоги, которое, кстати, просто адовая смесь. Буквально на вкус как смерть, одному богу известно, что она туда добавляла. А Билл... — она шмыгает носом, — он только заставлял меня... ну... пить. Ничто лучше пинты не пригонит эндорфины. Вилланель ничего не говорит. Она откладывает свой недоеденный бутерброд и вытирает руки о траву. Тишина затягивается. Ева берет свой бутерброд и делает кусок, проталкивая его в свой будто набитый камнями желудок. — Думаю, мне больше нравится вариант Билла, — наконец говорит Вилланель, когда тишина становится слишком невыносимой и у них заканчивается еда, чтобы отвлечься. — Мне тоже. — Ева. — Не надо. Ева делает глубокий прерывистый вдох. Она подпирает локти коленями, а подбородок — костяшками пальцев. — Может, и хорошо, что мы так и не поехали на Аляску. Там много снега, знаешь. Очень много гор. Ева коротко и внезапно смеется. — Точно. — Нам придется привести тебя в форму, если хочешь поехать. — Не хочу. Она видит, как Вилланель слегка поникает. Ее пронзает чувство вины. — Во всяком случае, не на Аляску. Вилланель кивает. — Куда-нибудь, где жарко. — Не-а. — Куда-нибудь... в среднюю широту? — пытается Вилланель. Ева закидывает последнюю виноградинку в рот. В уме она быстро перечисляет все средние места, о которых может вспомнить, где они еще не были: Брюссель, Нидерланды, Швейцария, Венгрия. Некоторые штаты США, если говорить глобально. Она представляет прогулки по городу с Вилланель. Вместо того, чтобы рассмешить ее, эта идея опускается ей в голову слишком тяжелым, но не слишком неприятным весом, как блинчики на озере. — Куда-нибудь в среднюю широту, — уступает она. Она не смотрит на Вилланель, не хочет видеть там надежду, залитую солнцем. Она расслабляет локти и ложится на землю, сложив руки под головой. По линии ее глаз плывут облака. Она хочет остаться здесь навсегда. Может, они могли бы просто закончить эту поездку, отказаться от всей этой затеи и жить в пригороде, пока у них не закончатся средства на существование. Она бы готовила восхитительные корейские блюда, а Вилланель могла бы приготовить спагетти, как и обещала, или пирожки, чтобы ей было к чему придраться. Это нереально и наивно. Эта мысль гложет. Она шевелит пальцами ног и подталкивает ими Вилланель. — Эй. Что будет в Бирмингеме? Вилланель рассматривает ее. Глаза скользят от ее лица к телу, словно взвешивая что-то важное. А затем она пожимает плечами, кривя рот, ложится и присоединяется к Еве, вытягиваясь рядом с ней. — Не знаю. — Медведь почти ничего не рассказал. — Конечно. Он очень ненадежный. — Ну... он спас твою задницу. Вилланель гримасничает. — Думаешь, найдем что-то о Карлайле? Чтобы не оказаться в жопе мира. — Не знаю, — снова мягко говорит Вилланель. Она приподнимает подбородок, чтобы получить больше солнечного света; ее профиль подсвечивается на фоне гор. Ева смотрит столько, сколько ей позволяют — пока этого не замечает Вилланель. — Думаю, там будет дерьмово. В Карлайле очень... фермы, тракторы, коровы. Как в Гризмете. — У нас и здесь это есть. — Да. Ева закатывает глаза. — Расскажешь мне побольше о России? Вилланель отрицательно качает головой. Ева видит, судя по движениям ее рта, что она впивается зубами во внутреннюю часть нижней губы, и принимается ее пожевывать. — ...ладно. Так... мы просто найдем Ювелирный Квартал, отыщем... кто он там, ювелир-мастер? — Владелец. — Ну конечно. — Обручальные кольца. Может, он будет там. Может, нет. Я пойду и выясню, что у него за дела в Карлайле. Чем он там занимается. Может, после этого нам не придется туда ехать. Он может рассказать нам, кто у них за главного. Я могу развязать ему язык. — Как с тем парнем из Бристоля? — Бристоль был ошибкой, — огрызается она. — Ситуация вышла из-под контроля. Он даже не был важен! Ты все еще думаешь, что я не жалею об этом? Ева снова опирается на локти. — Нет... я... очевидно, жалеешь. Я знаю, что ты жалеешь об этом. Я сразу это поняла, боже, не думаю, что я вообще когда-нибудь видела тебя такой... Вилланель вопросительно поднимает брови. — Э-э... не знаю. Сдутой? — Как воздушный шарик? Ева цокает. — Я понимаю. Мы не будем никого убивать, в этом весь смысл. Как только мы найдем список — да что угодно — чтобы указать на этих ублюдков, мы выходим из игры. Каролин позаботится об остальном. Я знаю, в Бристоле не было... весело. В этой заварушке вообще ничего веселого. — Вообще ничего, — хмурится Вилланель. — Это... я не... такие вещи, они... другие. Они приятные. Веселые. Правда. Некоторое оказалось... лучше, чем я ожидала. То, что не имеет никакого отношения к работе. Вилланель озаряется. — Римляне, например? — Да. — И Оксфорд. — Если не брать во внимание черный рынок, то конечно. — И наш коттедж. — Точно. — Так значит... в этой заварушке много чего веселого. Ева не отвечает, по крайней мере, словами. Однако она улыбается, а Вилланель улыбается ей в ответ, прежде чем закрыть глаза и повернуть лицо в сторону неба. — Хорошо. Ладно. Согласна. — Ну, главное — что ты согласна. — Согласна. — Хорошо. — Да. — Замечательно. — Так оно и есть. Ева вздыхает. Переворачивается на бок. Грудь Вилланель спокойно поднимается и опускается, ее ноги согнуты в коленях. Можно было решить, что она спит, если бы она тихонько не напевала мелодию, которую смутно узнает Ева — Элтон? — покачивает в такт бедрами и постукивает ступнями по одеялу. Она не может оторвать глаз от обнаженных рук Вилланель. Они подтянутые и загорелые, местами веснушчатые, а в сгибах локтей — бледные. Кожа идеальная, прозрачная в некоторых местах, из-за чего проступают светло-голубые, словно горизонт, вены. Шрам покраснел от жары. Ева чувствует, как в груди колотится сердце. Пальцы подергиваются, сжимая и потягивая грубый материал одеяла. Она протягивает руку, зависая ею над кожей Вилланель, ожидая, пока Вилланель это заметит. А затем она позволяет ладони опуститься на изгиб локтя Вилланель, и единственная реакция с ее стороны — это тихий вздох, с силой зажмуренные, а затем распахнувшиеся глаза. — Расскажи мне, что случилось. У Вилланель подрагивают мышцы, в том числе и на ее челюсти. Ева знает, что она отчаянно пытается отстраниться, сменить тему. Она нежно потирает ее кожу и гладит большим пальцем мясистый бугорок. Вилланель хмурится, глядя на небо. — Ты знаешь. — Нет, — нежно говорит она. Она продолжает поглаживать ее кожу, позволяя теплу ее руки заражать ее ладонь, позволяя пространству между ними все сильнее разгораться. — Вообще-то, не знаю. Я понятия не имею, почему ты так изменилась со времен Берлина и Рима. По траве просвистывает ветер. Поют птицы. — Я совершила ошибку. — Какую? Вилланель слегка пожимает плечами. — Я потеряла контроль. — Почему? Она не отступит, не в этот раз. Не когда они одни, и им некуда идти, некуда спрятаться и нечем отвлечь внимание. Вилланель поворачивается, чтобы посмотреть на нее. Она держит руку вытянутой, позволяя их прикосновению продолжиться. — Я не знаю. Я не мыслила здраво. — Почему нет? — Это... казалось неправильным. Я не... не думаю, что хотела. — Делать работу? Вилланель кивает. — А почему сделала? — В моменте — иногда это трудно. Принять решение с затуманенным рассудком. Делать такое, и делать хорошо — нужно много сосредотачиваться, планировать. Психология — это очень важно, знаешь? Я не подготовилась. Он ранил меня прежде, чем я успела среагировать. Я этого не заметила. Я подумала, что это в последний раз, никогда больше. Я хотела выйти из игры. Ева представляет себе нож, воткнутый в руку Вилланель, очень похожий на тот, который она вонзила ей в живот коротким, быстрым и неожиданным ударом. Она видела, какая она, когда ее застают врасплох, она помнит все до мельчайших деталей: Вилланель с опущенной маской, открытая, дерзкая и уязвимая. Такой ее легко ранить. Видит бог, ранила она ее уже достаточно. — Ты пошла в травматологию? — Нет. В ванную. — А, — вздыхает Ева. — Сделала все сама? — У меня было кое-что получше, — ровно говорит Вилланель. Она переводит взгляд с Евы на руку Евы, наблюдая, как ее большой палец вырисовывает круговые движения один, два, три раза. Ева гадает, похож ли по ощущениям этот шрам на тот, что на ее животе. Выглядел ли он как гниющий плод, пока его не зашили, как он выглядел в ее лихорадочных снах, мокрый, малиновый и зияющий. — Анестетик? — Водка. — Что же еще, — она не может не прочувствовать смесь привязанности и сочувствия. Она меняет большой палец на кончики пальцев, проводя ими на дюйм ниже линии шва, где кожа невероятно мягкая и безупречная. — Болит? Вилланель смотрит на нее. — Иногда. Не сейчас. Она останавливается. Она сжимает руку в кулак и прижимает к груди, под подбородок. Вилланель повторяет ее позу. От нее пахнет цитрусом и духами, ветер раскидывает заплутавшие локоны по ее лбу и щекам. — Тебе не обязательно останавливаться. Голос у нее низкий и хриплый. Глаза потемневшие. Рот открыт, но она не улыбается. Ева почти видит линию ее зубов, ее влажный язык. Она сильнее сжимает кулак. — Ты можешь прикоснуться ко мне, Ева. — Я уже. Вилланель кивает. Ева ощущает короткое прикосновение босых пальцев ног к ее ступне. У нее скручивает живот. — Могу ли я прикоснуться к тебе? — осторожно спрашивает Вилланель. Она лежит совершенно неподвижно, единственное движение — трепет ее ресниц и нервное подергивание губ. Ева чувствует, как гудит все ее тело. — Ты уже. — Оу, — выдыхает она. — Иногда... я... как будто хочу убедиться, что ты настоящая, я хочу... — выталкивает она сквозь нерешительную улыбку. — Я знаю, что это пиздец, как ты и говорила... то, что мы снова работаем в команде. Поверь мне... я не ожидала... я даже не представляла, что буду здесь, с тобой. После всего, что произошло. Я совершила большую ошибку. И никогда об этом не забуду. Иногда я совершаю глупые поступки. Эгоистичные, злобные, глупые поступки. Я не думаю. Это причиняет людям боль, я знаю. Я знаю, что причинила боль тебе. Очень сильно. Ты тоже причинила мне боль, но... это не оправдание. Слова все продолжают выходить из ее рта, и Ева изо всех сил старается не дышать слишком громко, слишком быстро, в страхе, что они могут остановиться. — Ева, я только хочу... я столько всего хочу. Иногда мне кажется, что я только и делаю, что хочу. Я хочу... хочу, чтобы ты была в безопасности. Чтобы ты была счастлива. Чтобы ты меня простила — знаю, этого может никогда не случиться. Я хочу жить нормальной жизнью. Я хочу дом. Ева чувствует, как у нее перехватывает дыхание. — Того, с кем можно смотреть фильмы? — хрипит она. Глаза Вилланель загораются от воспоминания. — Ага. Она выглядит такой маленькой. Она выглядит достаточно нежной, чтобы ее можно было обнять, и это накатывает одной огромной, подавляющей волной. Ева думает о Вилланель, одетую в пижаму и уютно устроившейся на диване, запивающейся новой криминальной драмой на Нетфликсе, может, даже психологическим триллером; думает о вещах, которые она видела лишь мельком — о повседневных вещах, таких как Вилланель, готовящая завтрак и делающая фотографии, катающаяся на велосипеде, исследующая окружающую местность. Все этого заслуживали. Ева твердо верила, что ни один человек не лишен права искупления, она верила, что это применимо к ней, так почему же это не применимо и к Вилланель? Мысль о том, что у нее могут преждевременно отнять эти вещи, причиняла больше боли, чем удовольствия. — У тебя должно все это быть. У Вилланель дрожит подбородок. Похоже, губы тоже дрожат, а глаза влажные и яркие на солнце. Ева чувствует, как они с неверием и трепетом бегают по ее лицу, словно физическое прикосновение. — Ты этого заслуживаешь. — Нет, не заслуживаю. — Нет, — с печалью и нежностью улыбается Ева. — Думаю, заслуживаешь. Вилланель снова издает этот звук, это мяуканье, несогласный, раненный звук, и поворачивается, чтобы прижаться щекой к колючей ткани одеяла. Этот жест закрадывается прямо за ребра Евы, расцветая там, словно фейерверк. Она кладет руку между ними. — Я не хочу, чтобы тебе было больно, — шепчет она. Это похоже на исповедь. — Почему? — Я не хочу, чтобы с тобой снова что-нибудь случилось. Вилланель с болью зажмуривается. Плечи заглатывают голову в попытке защититься. — Я не хочу быть причиной, по которой ты делаешь то, что делает тебя несчастной. То, чего ты делать не хочешь. Потому что теперь для меня это очевидно — как ты чувствуешь и как ты мыслишь, и... я хочу, чтобы у тебя было время и пространство сделать то, что тебе нужно, чтобы... не знаю... прийти в себя? Все обдумать? Такое ощущение, что ты перепрыгивала от одного дела к другому без единого вдоха. Это явно на тебе сказалось, нет? Ты, должно быть, обессилена. Я обессилена. Вилланель шмыгает носом. — Кроме того, ты, кажется, теряешь хватку, — легко пытается она, шевеля пальцами, чтобы снова привлечь ее внимание, и сжимая ими материал ее майки. — Не хочу, чтобы в тебе проделали больше дыр. Наконец слышится влажный смешок. Ева чувствует, как ее тело расслабляется. — Я справлюсь, — наконец произносит Вилланель переполненным эмоциями голосом. — Как в Париже? — дразнит Ева, все еще сжимая пальцами хлопковую майку Вилланель. Они скользят под рукав, прикасаясь к обнаженной коже, а затем отступая. — Лучше. Она смеется. — Надеюсь. — Обещаю, — Вилланель перемещается, чтобы войти в такт к пальцам Евы, парящими над ее покрытым бицепсом, и в конечном итоге они снова приземляются ей на руку, как пчела на цветок. — Просто дождись меня с хорошей, большой рюмкой водки, хорошо? — М-хм, нисходящей спиралью к алкоголизму. Это мне нравится, — ухмыляется Ева. Улыбка слегка подрагивает, когда Вилланель накрывает ее руку своей и притягивает к себе, к своему теплу. Ева отбрасывает Бирмингем на второй план. Она сосредотачивается только на этом моменте, на Вилланель и ее запахе, а теперь и на ощущениях, на подтянутых, но нежных и податливых мышцах, когда она успокаивающе сжимает их один, а затем два раза.Глава 9: Котсуолдс
16 мая 2022 г. в 08:24
Она просыпается первой.
Солнце уже проглядывает сквозь занавески.
В комнате тепло.
Ева ощущает летний зной на задней части шеи и под мышками. Она сбрасывает одеяло, позволяя ветерку окутать ее тело.
Другая сторона подушки прохладная.
Она трет лицо и отворачивается от стены — во сне она и не шевельнулась — и обнаруживает, что Вилланель спит как младенец, закрыв глаза рукой и храпя.
Одеяло валяется поверх кимоно на полу, благодаря чему видны ее влажная кожа и босые ноги, развалившиеся в позе морской звезды.
Она даже спит как засранка.
Ева отводит взгляд, когда он добирается до шорт Вилланель, и переводит его на ее лицо, гадая, сможет ли она разбудить ее одной лишь силой мысли.
Вилланель дергается. Она будто в коме.
Ева отключает будильник на телефоне до того, как он зазвонит, и прислоняет подушку к стене, чтобы откинуться на нее и украсть немного времени для себя.
В Ватсапе ее ждет куча непрочитанных сообщений. Одно от мамы. Неоткрытое голосовое сообщение от Каролин. Несколько спам-писем.
Она не отвечает ни на одно из них. Она делает вид, что читает новости, пытается обмануть себя, проверяя Твиттер и Инстаграм, а также приложение для дизайна интерьера, на которое она подписалась в минуту слабости.
Но ее взгляд продолжает возвращаться к Вилланель с ее дерьмовыми привычками во сне, притягиваясь к ее длинным изгибам и тихим звукам, которые она издает. Он скользит по ее открытому рту, спутанным волосам, зарождающемуся загару и шраму, которого она касалась.
В свете раннего утра он выглядит темнее, грубее. Она хочет снова к нему прикоснуться. Она еще раз попросит об этом Вилланель. Может, даже спросит и о другом, о том, который кажется более священным, чуть ли не слишком уязвимым, чтобы открыть его на всеобщее обозрение.
Но только не раньше еды.
Сначала она приготовит завтрак.
Беглый осмотр дома обещал ей свежие яйца, молоко и масло, и она почти уверена, что вчера вечером во время осмотра кухни заметила бекон в холодильнике.
Она надевает толстовку с капюшоном, кладет телефон в карман и на цыпочках выходит из спальни в поисках самого крепкого кофе, который ей сможет предложить Берфорд.
Если Вилланель что-то и слышит, она никак не реагирует. Только кряхтит, елозит по кровати и зарывается лицом в матрас.
Ева изучает свободный от других людей дом.
Приятно иногда побыть одной.
Она не может вспомнить, когда готовила в последний раз — в последнее время в основном она жила на лапше быстрого приготовления и ненависти к самой себе, хотя Кенни частенько вносил разнообразие в ее рацион едой навынос или пиццей.
Но завтрак? Завтрак обычно состоял из сигарет по пути к автобусной остановке, несвежих пончиков или лапши — до того, как она остановилась в «Горькой Пилюле». Она все еще не считала себя жаворонком.
А вот Вилланель жаворонок.
За неделю, которую они провели вместе, Ева уже не раз наблюдала, как она съедает кучу мороженого, стопки вафель, пиццу, стейки, бисквит, множество бутербродов и сладостей, весом с нее саму.
Тем не менее, казалось, будто завтраки ей нравятся больше всего. Когда они никуда не спешили, Ева замечала, как Вилланель уделяла больше времени распитию травяного чая, смаковала последний ломтик тоста, тонула в запахе кофе, но шаталась от его вкуса.
Она включает кофеварку и приступает к жарке яиц, бекона, сосисок и французских тостов. Она наливает сок, когда суматоха в ванной утихает, и на кухне появляется сонная, но довольная Вилланель.
На ней свободная разноцветная майка и короткие шорты, а волосы собраны в спутанную косу.
Ева смотрит, но не комментирует. Не в этот раз.
— Доброе. Хорошо спала?
Вилланель мычит.
— Что делаешь?
Она сдвигает сковородку и выключает вытяжку.
— Еду сжигаю.
Вилланель спешит к ней.
— Серьезно? Отдай мне.
— Я шучу, — парирует она, кивая в сторону стола. — Я умею готовить, знаешь ли.
Вилланель крадет кусочек тоста и широко распахивает глаза, с удовольствием отмечая вкус корицы.
— Да, умеешь. Ты полна сюрпризов. Очень вкусно.
Ева подводит ее к стулу.
— Расставь тарелки, я почти закончила. Ромашковый?
— Хм-м?
— Чай.
Вилланель разворачивается на стуле. У нее мягкая улыбка, которой она озаряет только Еву. Ева нетерпеливо закатывает глаза, поднимая чайник.
— Да. Спасибо.
В какой-то момент, еще в самом начале их поездки, Вилланель недвусмысленно дала понять, что ни при каких обстоятельствах не станет пить кофе. Кофе — и курение — для грязных людей, а я не животное, Ева. Я забочусь о своем теле.
Ева не осмелилась упомянуть о ее склонности к крепким напиткам, дракам, ругательствам, сахару и жирной пище.
Она наблюдает, как Вилланель уплетает половину своего завтрака, прежде чем, наконец, останавливается и вытирает рот салфеткой.
— Чем хочешь заняться сегодня?
— Полегче.
— Конечно, — кивает она, выдавливая кленовый сироп на тост. — Что это значит?
Ева смеется.
— Никакой спешки. Никакой работы. Просто... не знаю. Прогуляться? Мы могли бы походить по Берфорду, может, съездить в соседнюю деревню? Исследовать.
— Хочешь исследовать? Как искательница приключений, — у нее загораются глаза.
— Прекрати.
— Что?
— Это, — неопределенно машет рукой она. — У тебя этот... взгляд, как будто ты что-то планируешь. Это раздражает.
Вилланель слишком цивилизованно потягивает свой чай, а затем сладко говорит:
— Я всегда что-то планирую. Это необходимость, Ева. Ты очень неорганизованная.
— Ты что-то замышляешь. Это другое.
— Умные замышляют. Скучные планируют.
Ева отодвигает свою полупустую тарелку, а затем наблюдает, как Вилланель опустошает свою, прежде чем начать нарезать ломтики хлеба аккуратными маленькими рядами.
— Я приготовлю бутерброды. Возьмем с собой. С колбасой или беконом?
Ева считала себя британкой. По натуре она все еще была американкой — упрямой, громкой, нетерпеливой. Но вкус у нее определенно был британский: ей нравилась еда в пабах, она ничего не имела против пасмурной погоды и время от времени пила хорошо заваренный чай. Так что, естественно...
— С колбасой.
— Хороший выбор.
Вилланель даже не спрашивает, когда размазывает томатный соус по всему своему творению, и одаривает Еву ликующим взглядом.
— А ты не хочешь просто пообедать в пабе?
— Там, куда мы пойдем, нет пабов, — зловеще говорит она.
— Вилланель...
— Ой, да расслабься. Bozhe. Я беру тебя в поход. Справишься? Я знаю, что тебе сорок, но...
— Сорок два.
Блять.
Вилланель фыркает.
— Ладно, городская мышка.
— У меня с собой ничего нет.
— Я дам тебе обувь. У тебя есть рюкзак, и... — она хватает бананы из вазы с фруктами и веточку винограда, — ...теперь мы сможем устроить пикник.
Ева стонет. Из нее такой себе турист.
В детстве? О да. Долгие выходные в Квебеке, походы с кузинами, ночи у костров и дни на озере. Она была тихой, застенчивой, но решительной, хорошо управлялась с байдаркой, а еще лучше — с крутыми склонами.
А сейчас? Она самодельная домоседка. Неряха, чего уж там. В высшей степени обленившаяся. Работа забирала у нее все свободное время, так что же ей оставалось делать, кроме как развалиться на диване, открыть бутылочку или три пива и позволить телевизору прожигать ей мозг?
Она наблюдает, как Вилланель совершает набег на кладовую, упаковывает сухофрукты и бутылки с водой, солнцезащитный крем и пластыри для мозолей.
Она порхает по дому, пока Ева неспеша намывает посуду, надеясь, что так она проведет все утро.
Вилланель выключает кран и уводит ее от раковины.
— Ладно, ладно, хватит уже. Слушай... я сяду за руль. Тебе понравится. Я даже выбрала маршрут, там есть хорошая тропа с великолепными видами, ты скажешь мне, когда устанешь, и мы остановимся, хорошо? Деревья, птички, солнце, м-м? Идиллия. Тишина и покой. И сейчас всего лишь десять утра! У нас в запасе весь день. Как там говорит Каролин? Кто рано встает...
— Твою же мать.
Вилланель хлопает в ладоши.
— Тебе уже не терпится, я вижу, — ухмыляется она, таща их обратно в спальню, и жестом указывает ей поскорее переодеться, чтобы они смогли отправиться в путь.
— Подъем не слишком крутой. Обещаю, — наконец говорит она, придерживая пассажирскую дверь, уже успев закинуть в багажник рюкзаки, одеяло, охлаждающую корзину и сломанного воздушного змея, которым Ева абсолютно точно не собиралась пользоваться.
— Лгунья.
— Нет, — ахает Вилланель, захлопывая дверь, а затем заглядывает в салон через открытое окно. — Я бы тебе не солгала. Больше никогда.