Two wrongs make a right

      — Я на пробежку, хочешь со мной?       Ева поднимает глаза, сидя на кровати после разговора по Скайпу с Каролин.       Она была так вовлечена в беседу, так заинтригована бездонными кругами под глазами Каролин, ее худощавостью, ее нехарактерной, печальной тусклостью, что она почти не видела ничего вокруг себя, не говоря уже о том, чтобы заметить, как Вилланель переодевалась и строила планы.       На ней серые легинсы и спортивный топ, аккуратный и высокий хвостик, чистое лицо, розовые кроссовки.       Синяки все еще на месте, но уже исчезают.       Увидев ее в такой спортивной и подтянутой форме, Ева вспоминает, насколько она сильна, насколько быстро она поправится. Ей правда не нужно было так сильно о ней беспокоиться.       И все же.       — А ты забавная.       Вилланель закатывает глаза и бросается за пачкой сигарет на прикроватной тумбочке.       Она встряхивает упаковку и засовывает ее в карман своих легинсов.       — Чтобы не умереть от пассивного курения.       — Контролируешь.       — Забочусь, — предупреждает Вилланель, искренне улыбаясь. Ева фыркает, потому что ладно, это правда было заботой, но она взрослый человек, она принимает взрослые решения, и если ей хотелось испортить свое здоровье, почему она не могла этого сделать?       — Я не пойду.       Вилланель хватает свой айфон и спортивный браслет.       — Ладно, — ласково говорит она, вставляя свои эйрподсы в уши и направляясь к выходу. — Может, когда завяжешь с курением, передумаешь.       Ева получает игривое помахивание рукой и подмигивание, прежде чем дверь закрывается, и она остается наедине с самой собой.       Она закрывает свой ноутбук.       Еве нравилось быть одной.       А так ей это нравилось еще больше, когда не приходилось переживать из-за того, что Вилланель убьют или покалечат. Ей нравилось, когда абсолютно ничего не нужно было ожидать.       Она потягивается, пока у нее не хрустит спина, хватает телефон и направляется в ванную.       Принять ванну было очевидным выбором — в ванной отеля был набор предметов роскоши: керамическая чаша с ароматизаторами и бомбочками для ванны, муссами для волос и пилингами для кожи — вещи, которыми, как она предполагала, пользовалась Вилланель, балуя себя, чтобы сохранить сияние своей кожи и мягкость волос, не то чтобы ей давали возможность увидеть их в ином виде, кроме как собранными.       Вилланель отпускала кучу комментариев по поводу ее волос, часто умоляла ее распустить их, постоянно на них глазела, но не делала ничего, чтобы проявить такую же учтивость и к Еве.       Но у нее еще было время поработать над этим.       Все, что ей нужно сделать сейчас, — это снять стресс и заказать еду, как только вернется Вилланель. Раз она не может выполнить первый пункт при помощи никотина, значит, она остановится на втором лучшем решении.       Она наполняет ванну, наливает себе чашечку кофе и погружается в воду, как только лавандовая бомбочка перестает шипеть, пропитывая помещение своим усыпляющим ароматом.       Она не может вспомнить, когда занималась этим в последний раз.       После Рима? После Парижа?       После операции она старалась принимать душ так, чтобы не намочить швы, а после Парижа воспоминание о ее руках под водой преследовало ее в течение многих месяцев: под ногтями кровь Вилланель, а тело дрожит в прохладной воде, пока ее телефон разрывается от звонков, заглушая беспокойство Нико.       Сейчас от воды исходит пар и покрывает ее чистые руки.       Он красиво поднимается ленивыми завитками над ее дрожащими пальцами, клубится над ее ногами и животом.       Край ванны охлаждает ее шрам, и она недовольно стонет, пытаясь расположиться поудобнее.       Когда она закрывает глаза, она видит только черное. Мозг впервые за долгое время отключается. Атмосфера в ванной спокойная и беззвучная.       Она делает вдох и опускается ниже, пока ее подбородок не касается поверхности воды. Вокруг плавают крошечные пузырьки пены, испещренные веточками лаванды.       Она замечает верхние части своих колен и остальную часть своего тела в темной глубине воды. Кожа гладкая на ощупь, когда она скользит пальцами по своему животу, изгибу бедра, впадине пупка.       Она могла бы опуститься пониже.       Она могла бы прикоснуться к себе. Совсем немного, просто чтобы напомнить себе, каково это.       Она уже подумывала об этом.       К ней не прикасались уже несколько месяцев, ее не касалась ни ее рука, ни тем более рука Нико, который провел большую часть года, путешествуя по больницам.       Это казалось неправильным, — сидеть с ним в палате, а потом проводить вечера дома, засунув руку себе в штаны.       Но это не ее дом.       Это даже не ее жизнь. Во всяком случае, не ее прежняя жизнь.       Она позволяет рукам опуститься ниже. Ритм сердцебиения учащается, а место между бедер, которое отчаянно требует трения, начинает пульсировать.       За веками появляется Вилланель.       Она этому не удивляется. Ощущение ее лица в руках все еще разгорается на ладони, как и изгиб ее теплых губ, ее шрама и раненной шеи.       Смесь из ее похмельного ворчания, детского нытья и сонных стонов собирается воедино и эхом отзывается в ушах, словно хор.       Она с трудом сглатывает, вздыхая, когда подушечки пальцев надавливают на нужное место, кружа голову.       — Ева?       Вода замерзает. Ванна кажется пустой, осушенной в мгновение ока, даже когда она вскакивает и выпрямляется, посылая в бортики волны.       — Минутку.       Пузырьки блестят вокруг ее груди.       Она отчаянно сгребает их поближе за мгновение до того, как Вилланель просовывает голову за дверь.       — Ты чем тут занимаешься?       — Парашютизмом.       Она не узнает собственный голос.       Вилланель ухмыляется. Она вытирает пот со лба и указывает на запасное полотенце на вешалке.       — Можно мне?..       Она не дожидается ответа, хватая фланель, чтобы вытереть ею лицо и шею, с любопытством глядя на то, как устроилась Ева. Взгляд приземляется на ее лицо, но не опускается ниже.       Ева одновременно и расстроена, и польщена.       В воздухе повисает негласное соглашение остаться с ней.       Ева наблюдает, как она делает быстрые, жадные глотки из-под крана, затем садится на унитаз рядом с ванной, все еще быстро дыша после пробежки с покрасневшей шеей и лицом.       — Я-то думала, ты подалась в ислам. А это больше похоже на... буддистский плач. На музыку для медитации. Нельзя играть за две команды, Ева.       Ева бросает взгляд на свой телефон и нетронутый кофе, оба вне досягаемости, и забывает дать саркастический ответ, когда Вилланель без подсказки протягивает ей кружку и выключает музыку, чтобы они могли поговорить.       — Как пробежка?       — Превосходно.       — Недостаточно долгая.       В глазах Вилланель вспыхивает озорной огонек. Она выпрямляется, как будто показывая свою готовность к игре.       — Ты скучала по мне?       — Нет.       Тяжелое, беспрерывно пульсирующее давление все еще ощущается в подложенной области, словно спавшая лихорадка.       — Из тебя никудышная лгунья.       Ева сразу же отталкивает мысли о Константине. Она выпрямляется, прижав колени к груди, чтобы защитить свою благопристойность.       — У меня наконец появился момент, чтобы услышать свои мысли.       — Да, — мудро кивает Вилланель и забирает кружку из ее рук. Она смотрит на нее, принюхивается и ворчит: — Ты, наверное, громко думаешь. Как пропеллер.       — Ты все делаешь громко.       У Вилланель отвисает челюсть.       — Жуешь, храпишь. Существуешь.       — Я думала, что люди принимают ванну, чтобы расслабиться, — мягко, осторожно говорит она, и Ева знает, что ей стоит ожидать продолжения: — но нет, ты очень... колкая. Ты не расслаблена, — машет рукой она. — И смотри — ты все еще не утонула.       — Осторожнее.       Она наклоняется вперед, расставив ноги и положив локти на колени, и наконец поднимает взгляд на растрепанный пучок волос Евы, на ее губы, глаза.       Ева чувствует себя более обнаженной, чем когда-либо в своей жизни.       Она покрепче себя обнимает.       — Кстати, так ты прекрасно выглядишь.       — С голой задницей?       — Да.       — Тонко.       — Я могу быть утонченной.       — Да ну? Потому что... — смеется Ева, внезапно занервничав, — ...ты пялишься на меня.       Вилланель вежливо поднимает глаза. Она ведет себя нежно, застенчиво и послушно.       Еве нравится, как это выглядит, как ее губы изгибаются в полуулыбке, а голова склоняется набок, как она сцепляет пальцы, а затем передумывает и подпирает локтем раковину, прижимая кулак к виску.       — Krasivaya.       — Это нечестно.       — Milaya.       — Вилланель.       Вилланель тихонько мычит.       Ей, наверное, приятно быть защищенной языком, который не понимает Ева, хотя ей и нравится, как он звучит.       Еве это казалось невероятно интимным, независимо от значения слов, какими бы вдумчивыми английскими словами ее ни могла осыпать Вилланель.       — Ты меня обзываешь?       — Нет.       — Ты научишь меня русскому?       — Нет.       Она почти забывает, возмущенно приподнимаясь на локтях, но затем бросается обратно в воду, неумышленно разбрызгивая ее в сторону Вилланель.       — Почему нет?       — Уже будет не так романтично, если ты будешь знать значения этих слов.       Ева осматривает себя, чтобы убедиться, что она все еще надежно спрятана под поверхностью воды, хотя взгляд Вилланель и остается неподвижным.       — Ты пытаешься быть со мной романтичной?       Вилланель ставит свою босую ногу на сиденье унитаза и упирается подбородком в колено. От этого у нее надуваются губы. Маленькие локоны завиваются от пота и пара.       — Ты водила меня на свидания, я подумала, что стоит вернуть услугу...       — Опять же — не на свидания.       — ...а потом ты вот так раздеваешься передо мной и...       — Ты сама зашла.       — Ты меня пригласила, — скулит Вилланель.       Ева кладет руки на колени и прижимается к ним щекой.       Она чувствует, как ее грудь прижимается к бедрам. Вилланель, наверное, могла бы увидеть слабые очертания ее груди сбоку, если бы посмотрела, но она этого не делает. Ева могла бы поспорить, что даже если бы она откинулась назад и положила руки за голову, Вилланель все равно не стала бы смотреть.       Она не пытается. Она выдыхает, наблюдая, как ее дыхание очищает влагу.       Пузырьки начинают таять, освобождая пространство для повышения тепла. Она тянется к крану через гору своих колен, но Вилланель ее опережает, опуская пальцы в воду, чтобы оценить температуру, прежде чем добавить еще немного воды.       — Спасибо.       — Пожалуйста, — серьезно говорит она, откидываясь назад и наблюдая, как Ева водит руками по воде, собирая тепло.       Из крана капает вода, заполняя тишину и гипнотизируя до такой степени, что Ева становится сонной и вялой; хроническая боль в суставах ослабевает, мышцы расслабляются.       Она знает, что на нее смотрят, но у нее тяжелеют веки, а внимание Вилланель кажется солнечным светом, проникающим сквозь кожу. Она впитывает его в себя.       — О чем ты так много думаешь?       Она уклончиво ворчит, прислушиваясь к шороху, издаваемому Вилланель.       — Ты постоянно думаешь.       Когда она открывает глаза, ее ресницы становятся липкими и прохладными от сырости. Она зарывается лицом в свой согнутый локоть, чтобы потереть их.       — О Нико. О настоящей жизни. О тебе.       — Говоришь так, будто все это — разные вещи. Разве это не настоящая жизнь? — голос Вилланель звучит ближе, совсем рядом с ней.       Она поднимает глаза и обнаруживает, что она стоит на коленях у ванны в нескольких футах от нее.       — Настоящая. И ненастоящая.       — Я настоящая.       Ева кивает.       Если она протянет руку, то сможет прикоснуться к Вилланель. Сможет почувствовать ее подавляющее присутствие, почувствовать ее крепкое, но податливое тело, покрытое блестками пота и разодетое в спортивную одежду.       Вилланель делает это первой. Она приближается, складывая под собой ноги, чтобы наклониться через бортик ванны и быстро и платонически ткнуть в мокрое плечо Евы.       — Видишь? Ты настоящая.       — Иногда это кажется не очень настоящим. Меня здесь вообще не должно быть. Я должна быть мертва.       Вилланель закатывает глаза. Опирается на пятки.       — Не будь такой драматичной. Ты же знаешь, что я отдала бы тебе одну из своих девяти жизней, но, кажется, они у меня закончились.       Ева печально улыбается. Прижавшись щекой к колену, она видит Вилланель повернутую на девяноста градусов. Искоса на нее смотреть легче — это разбавляет робкую нежность Вилланель, чтобы она не поглотила ее целиком.       — Я постоянно... представляю Кенни. Его глупое личико.       — Он был твоим другом, - сочувственно пытается Вилланель.       — Да. Был, — она быстро поднимает и опускает брови. Грудь кажется пустой и тяжелой. Если бы она бросила в нее камешек, он бы точно отскочил. — И Хьюго. Блять, я... — она качает головой, вспоминая испачканную красную ковровую дорожку и то, как она позволила ей впитывать его кровь. — Я, блять, оставила его на полу истекать кровью, чтобы побежать за тобой. Казалось бы, я должна была усвоить урок...       — Что с ним случилось?       — Побочный ущерб.       Слова выходят холодными и безличными. Они так отличаются от того, когда она чувствовала, насколько живым он был накануне; его твердость впивалась ей в бедра, а сам он так стремился доставить ей удовольствие.       Вилланель медленно ее изучает, барабаня пальцами по вспотевшему краю ванны.       — Жив?       — В итоге. Еле-еле.       — Тоже друг?       Ева стонет.       — Друг. Коллега. Вполне уверена, что друзей не положено трахать.       Вилланель сухо смеется, хлопая руками по своим бедрам.       — Вау. У тебя очень плохой послужной список. Может, пора остановиться.       Ева бьет рукой по воде, улыбаясь, когда Вилланель уклоняется от брызг и наклоняется, чтобы нанести ответный удар большей горстью воды.       Она закрывает лицо руками, извиваясь, пока Вилланель не останавливается и не устраивается на своем месте на полу, внезапно протрезвев.       — Значит, ты с ним переспала.