Two wrongs make a right

      Вилланель солгала, когда сказала, что не ревнует. Ева видит ревность в ее глазах, она написана на ее лице — притворное безразличие и резкий блеск в глазах, жаждущий информации.       — Да, в Риме. Один раз.       — Тебе не нужно оправдываться передо мной, Ева.       Она цокает языком, прислоняясь к краю ванны. Вилланель почти у ее лица — красивая и измученная. Она тянется к ней, влажными кончиками пальцев убирая выбившиеся пряди ей за ухо, чтобы успокоить.       — Ты в этом уверена? — дразнит она.       — Это твое тело. Ты можешь делать с ним все, что пожелаешь.       Вот только Вилланель не наплевать. Конечно, не наплевать. Ревность скрывается за ее невыразительным выражением лица и ореховыми радужками.       — Я себя не очень хорошо чувствовала.       — Плохой секс? — огрызается Вилланель, полная презрения.       — Вообще-то... нет, — она ерзает, и пульсация возвращается, грубая, томная.       — Рада за тебя.       — Вилланель...       — Нет, хороший секс — это важно. Тебе стоит... заниматься хорошим сексом, лучшим, — быстро говорит она резким голосом, вставая с пола.       Ева ее останавливает.       — Ладно, не вставай в такую защитную позу. Это ничего не значило, это было просто... отвлечением. Похотливым отвлекающим фактором, который случился именно тогда, когда... я в этом нуждалась.       Вилланель хмурится.       — И часто ты так делаешь — изменяешь своему мужу со своими коллегами, когда испытываешь похоть?       — Нет, — медленно и обиженно говорит она, молясь-надеясь-желая, чтобы Вилланель просто прочитала ее мысли.       — А что тогда?       Она убирает волосы назад и поправляет пучок. Колени и копчик зудят от неудобного положения.       — Ты была в моем ухе, Вилланель, я не... ты была такой... и твой голос...       Вилланель переминается с ноги на ногу. Выражение ее лица меняется с мрачного на светлое от понимания, глаза расширяются.       Ева глазеет на капающий кран.       — Боже, это звучит так, будто я оправдываюсь за интрижку... я не оправдываюсь... но... казалось, будто ты была рядом со мной, говорила мне то, чего не мог слышать больше никто, это было... интимно. Это заставило меня почувствовать...       Жар. Влагу. Голод.       Вилланель ищет ее взгляд, склонив голову.       Их взгляды встречаются.       Ева горит и тает, когда видит приоткрытый рот Вилланель, ее темные расширенные зрачки, покрасневшие щеки.       — Я слышала, как ты кончаешь, ради всего святого, — говорит она почти шепотом. — Я знаю, как ты стонешь, это... — горло распухает от унижения.       Вилланель издает приглушенный звук, отдаленно напоминающий те, которые она издавала той ночью.       Это пробуждает в ней каждый нерв.       — Я не могу вспомнить, когда в последний раз мне было так хорошо. В последний раз, когда я...       — Ева.       Она проводит пальцами по лицу.       — Знаю. Господи... извини. Ты просто... выглядела такой расстроенной и...       — Я хочу его увидеть.       Ее рука падает.       — Что?       Вилланель встает на колени. У нее остекленевшие, блестящие глаза, наполненные одновременно и возбуждением, и раскаянием.       — Я хочу его увидеть, — бездыханно говорит она. — Не думаю, что могу больше ждать. Я хочу, чтобы ты мне его показала, хорошо? Пожалуйста.       Ева понимает, что имеет ввиду Вилланель, когда замечает, как ее взгляд скользит по ее ключицам и плечам и опускается на место, скрытое керамикой.       Сердце колотится.       — Да. Хорошо, — хрипло говорит она, опускаясь ниже и обнажая спину.       Она склоняет лоб к коленям и закрывает глаза, чтобы не видеть, как Вилланель ее анализирует. Она сосредотачивается на своем быстром дыхании, отскакивающим от ее бедер, и на призрачном ощущении Вилланель позади нее.       — Ева.       — Все хорошо.       Какое-то время ничего не происходит. Нерешительность Вилланель настолько ощутима, что Ева почти может попробовать ее на вкус. Стоит ли ей сказать что-то еще? Прикоснуться к ней первой?       Как только она собирается сделать последнее, к ее шраму прижимается плоская ладонь, с благоговением поглощая его, а легкое дыхание Вилланель опускается на заднюю часть ее шеи.       Она старается не дрожать.       Ладонь превращается в кончики пальцев, а кончики пальцев превращаются в бесформенные узоры, скользящие вверх и вниз по швам, стараясь не напугать Еву.       Впервые она почувствовала на своем шраме что-то, помимо боли.       Вилланель осторожна, медленна, ее прикосновения захватывают все большую и большую территорию, пока она уже не поглаживает позвоночник, лопатки, заднюю часть шеи Евы.       Вместо руки она представляет губы Вилланель. Представляет, как раскрытый рот парит по ее влажной коже.       — Если...       Обернувшись через плечо, она находит мокрые, почтительные глаза Вилланель.       — Если я поцелую тебя в этом месте... — у Вилланель подрагивает горло.       Ева сильнее обнимает свои колени.       — ...может, будет не так больно.       Так поцелуй меня и покончи с этим.       Вот только она бы не посмела так торопить события. Вилланель так смотрит на нее, ее глаза так бегают от ее лица к плечу и остальной части ее тела под водой, словно она смотрит на остров, до которого мечтает добраться.       — Может стать еще больнее, — бормочет она.       Вилланель в последний раз обводит пальцами ее шрам, но никак это не комментирует, а только, слегка нахмурившись, тянется за мылом и мочалкой.       Ева сдается.       Никогда в жизни она не представляла, что ее будет кто-то купать, а уж тем более Вилланель, которую до недавнего времени она считала способную ни на что, кроме причинения боли.       Оказывается, Вилланель была способна на очень многое, она способна как брать, так и отдавать — Ева получила больше за последние две недели, чем за последнее десятилетие.       Она чувствует, как руки Вилланель несколько раз сгребают воду и поливают ей спину.       Ева не смотрит, как густая пена соскальзывает с ее пальцев и тает на ее коже.       Вилланель трет ей спину сначала подушечками, а затем кончиками пальцев, постоянно приближаясь к ее швам и пояснице, наполовину скрытую под водой.       Она позволяет себе полностью расслабиться.       Повторяющиеся круги и замысловатые завитки погружают ее в сонливое состояние и смутное возбуждение; ее прежнее желание превратилось в едва заметное кипение под нежными руками Вилланель.       Они стараются быть осторожными, но заботливыми, придерживаясь безопасных зон ее тела, даже если они просто блуждают по ее рукам, восхищаясь выступающими там мышцами, и изгибами ее ребер, от прикосновения к которым она извивается.       — Твои плечи отягощает стресс.       — Знаю. Мне нужен спа-день. Джейми мне его обещал.       — Сегодня у нас спа-день.       Ева слегка потягивается, чтобы выпрямить спину. Она смеется, когда Вилланель поворачивается и смотрит на нее с игривой невинной улыбкой.       — Для меня. А ты что с этого получишь?       — Я получу... — пожимает плечами Вилланель, — ...возможность провести с тобой время. Вернуть услугу.       — Мы все время проводим вместе.       — Ты позаботилась обо мне.       — Я тебя не купала.       Вилланель проводит рукой по воде, растирая между пальцами веточку лаванды.       — Я могла бы запрыгнуть к тебе.       Ева бросает на нее предупреждающий взгляд.       — Шучу, — ухмыляется она, возвращаясь к массированию ее плеч и шеи.       Она чувствует, как ее пальцы сжимают ей волосы, пытаясь высвободить их из тугого пучка.       — Что ты...       — Откинься назад. Я займусь твоими волосами.       — Я голая.       — Конечно, — посмеивается Вилланель. — Я не буду смотреть.       — В прошлый раз ты говорила то же самое.       Когда она стояла у себя на кухне и чувствовала, как опасный взгляд Вилланель поглощает ее без всякого согласия.       Она отпускает свои колени и опускается как можно глубже под воду, оставляя на виду только свою голову и шею.       Она поворачивается и видит улыбающуюся Вилланель, перевернутую вверх тормашками.       Ей становится неловко, когда она задумывается, как в этот момент ее видит Вилланель. Замечает ли она все морщинки и те части тела, которые могли бы быть более гладкими, более молодыми?       Вилланель слегка отстраняется и тянется к ее резинке для волос. Взгляд не отрывается от ее лица, он прикован к ее рту, носу, щекам.       — Можно?       Ева молча кивает. Ее волосы распускаются и падают на край ванны через любопытные пальцы Вилланель.       Они массируют кожу ее головы, задевают углы висков и мочки ушей, чтобы расслабить мышцы.       — Красивая.       Ева морщится.       — У тебя самые идеальные волосы, которые я только видела.       Ева еще сильнее откидывает подбородок, втайне наслаждаясь происходящим, даже если и сильная, иррациональная часть ее мозга беспокоится о том, что Вилланель обнаружит седой волос, секущиеся кончики или спутанный клубок волос.       Но Вилланель только говорит ей, как хорошо она выглядит, когда она так расслаблена, какая у нее идеальная кожа, как ей нравится быть здесь с ней.       Понемногу каждый комментарий разряжает ее распаленные нервы, пока она не чувствует ничего, кроме спокойствия и легкой меланхолии.       — Спустись пониже, — Вилланель берет в ладони ее затылок.       Вода холодная, когда она касается ее шеи, но Еве плевать. Она чувствует спазм в горле, когда Вилланель опускает ее к пузырькам, стараясь не намочить ее лоб и лицо.       То, как она это делает, неописуемо нежно и терпеливо.       Ева представляет молодую Вилланель, со своей семьей, с Константином, а потом без них, совсем одну, а теперь их вдвоем.       И снова ее удивляет, как, наверное, редко Вилланель получала любовь в детстве, сколькими вещами она овладела с возрастом, но никогда так и не почувствовала настоящую заботу или безопасность.       И это напомнило ей одной огромной, подавляющей волной обо всех местах, куда ее водила Вилланель, о еде, которую она для нее готовила, об историях, которые она ей рассказывала, о милых словах и жестах.       Вилланель знала, как быть жестокой, но Ева никогда не насытится такой добротой.       Глаза начинает покалывать. Она быстро шмыгает носом.       Вилланель уже начала наносить шампунь, массируя основание ее черепа, а затем более легко проходясь за ушами.       — Теперь можешь сесть.       Она садится. Она приподнимает свое тело на руках, чувствуя, как ребра начинают дрожать, когда она пытается сдержать то, что так и норовит выплеснуться наружу.       — Ты в порядке?       Она выдавливает приглушенное «да».       Вилланель снимает головку душа, чтобы как следует ополоснуть ее волосы под странным углом, прикрывая ей глаза и играясь с кончиками ее локонов.       Вода все еще течет сквозь пальцы и стекает по щекам Евы. Глаза разбухают и пульсируют, слезы стекают по вискам и по линии волос, тихо, но быстро.       Она подавляет всхлип руками.       — Ева?       — Все хорошо.       Вилланель выползает из-за ее спины.       — Что ты делаешь?       Вилланель выглядит расплывчато, но она явно обеспокоена.       — Переживаю кризис, — плачет она, и как же приятно наконец заплакать без всякой на то причины в самой неподходящий для этого момент. Она пытается вытереть лицо, но Вилланель ее опережает.       — Я сделала тебе больно?       Смешок застревает между очередным всхлипом и икотой. Вилланель слегка сжимает пальцами ее подбородок.       — Нет. Да. Очень больно! — а затем непреклонно: — Нет.       Вилланель наклоняется вперед на корточках, всего в футе от нее.       — Я хотела... сделать для тебя что-то приятное. У меня не очень хорошо получается.       — Это не...       — Готовлю торты, мою волосы... я так лажаю.       — Нет, — она потирает глаза, — не лажаешь, я просто...       — Я хотела извиниться. Подумала, может, сделаю это без слов... в этом я тоже не очень хороша, но ты уже плачешь, так что... — Вилланель опускается на колени, скрещивая руки на керамическом бортике.       У Евы горит лицо.       Она чувствует себя ребенком, с голой задницей и коленями под подбородком.       Глаза горят от шампуня и соли, горло покалывает. Она делает дрожащий вдох, моргая, чтобы лучше видеть Вилланель.       — Ева. Мне нужно, чтобы ты это услышала, — глубоким и серьезным голосом говорит Вилланель. — Мне очень, очень жаль, очень. Я о многом жалею. Мне жаль твоих друзей, всех их. Они казались милыми... странными... милыми, - она качает головой. — Мне жаль Билла...       Ева задерживает дыхание.       — ...я постоянно о нем думаю. Я каждый день об этом жалею, о том, как это отразилось на тебе. О том, что ты испытала, из-за меня. Я не могу повернуть время вспять. Я бы это сделала. Я бы хотела это сделать. Я понимаю... когда ты так сильно кого-то любишь и... они ускользают прямо из твоих рук. Это так... одиноко, — говорит она, и ее глаза блестят, а губы дрожат. — Я никогда себя не прощу. Это была большая ошибка, самая большая. Очень большая.       — Очень большая.       — Очень, — шепчет она. — И мне жаль Нико. Даша, она была... той еще задницей. Ты знаешь, я бы никогда... не так. Честно.       — Знаю.       Вилланель прочищает горло.       — Он правда любил тебя, Ева. Знаю, ты не это сейчас хочешь услышать. Знаю, что это не поможет, но... он любил тебя больше всего на свете. Он сам мне об этом сказал. И он носил эти дурацкие усы и фермерскую одежду... — она морщит нос, но Ева видит, что она готова заплакать, — ...но он любил тебя. Джемма ничего для него не значила. Конечно, он тебя любил. Тебя так легко любить, и мне очень жаль, что я все испортила.       Лицо наконец высыхает. Она прижимает тыльную сторону ладони к носу, а вторую опускает на запястья Вилланель.       — Думаю, я сама все испортила.       Вилланель слабо улыбается ей. Она все еще на грани слез, в уголках ее глаз собирается влага. Ева думала, что их падение будет единственным утешением, но этого уже было достаточно. Она нежно сжимает ее запястья.       Вилланель сжимает ее руку в ответ, а затем тянется к ней в попытке убрать мокрые волосы, прилипшие к ее шее. Она выглядит усталой и довольной, истощенной после такого душевного излияния.       Еве хочется ее обнять.       — Знаешь, — шепчет она, — иногда, когда ты просто... делаешь такие вещи, повседневные вещи... готовишь завтрак, или принимаешь душ, или просто... существуешь...       Вилланель ерзает.       — ...ты не похожа на Вилланель.       — А на кого я похожа? — говорит она, глядя на нее.       Ева вздыхает. Слизывает воду с губ.       — На Оксану.       Взгляд Вилланель мрачнеет.       — Ты не знаешь Оксану.       — Ты права, не знаю, — кивает она.       Она проводит большим пальцем по запястью Вилланель, просовывая руку так, чтобы сцепиться с ней пальцами.       — Но я знаю, что она бы никогда не причинила мне боли. И она — настоящая козлина. Полна дерьма. Умная. Веселая, временами. Я знаю, что ей не все равно. Она любит. Она чувствует. И она не так уж и сильно отличается от тебя.       Пальцы Вилланель подергиваются.       — Да. Я веселая, — хрипит она, кокетливо и самодовольно, но Ева не упускает из виду, как она отворачивается, вытирает лицо рукой и моргает влажным глазами, смотря в потолок, прежде чем в последний раз одарить ее вялой улыбкой.