Two wrongs make a right

      Она смотрит на конденсат на окне.       От солнца он блестит. Фургон освещают крошечные бриллианты в крапинку.       Она пытается дышать глубоко и ровно, как будто все еще спит. Пальцы в ее волосах продолжают безмятежно их гладить.       Ей нравится, как они едва ощутимо касаются ее затылка. Нравится, как Вилланель лежит, свернувшись калачиком, за ее спиной, такая теплая. Нравится, как они почти не касаются друг друга, осторожно и уютно устроившись под покрывалами.       Теперь они кажутся слишком тяжелыми. В пижаме становится тесно.       Вилланель настояла на покрывалах, подушках и простынях, чтобы создать их собственное портативное убежище.       Она трется щекой о подушку и вздыхает.       Пальцы останавливаются.       Она снова пытается замереть, уговорить их вернуться, но этого не происходит. Вилланель поворачивается на бок — самодельная кровать опускается под ее весом.       Ева хмурится, медленно переворачиваясь на спину. Покрывала соскальзывают с тела, позволяя ему сделать глоток воздуха, позволяя ей потянуться и сонно зевнуть.       В фургоне пахнет сосной и чистым бельем. Вот бы остаться здесь навечно.       Она открывает глаза.       Вилланель издает тихий звук рядом с ней. Она выглядит усталой и виноватой, ее послушные руки сжаты в кулаки под подбородком. Она смотрит на нее. Улыбается. Кожа на висках блестит от пота после сна.       Ева поворачивается на бок, и они разделяют общий воздух.       — Доброе утро.       Вилланель мычит.       — Хорошо спала?       — Ага, — хрипит она. И лжет — об этом говорят мешки под ее глазами.       Ева тянется к ней, к нежному изгибу ее щеки, которая ложится в ее ладонь с уже привычной легкостью. Она наблюдает, как глаза Вилланель опускаются.       — Ты постоянно елозила.       — Извини.       — Я не критикую, — шепчет она. Ева протягивает пальцы к линии ее волос и поглаживает там. — Просто... беспокоюсь, — говорит она, проводя пальцами по раковине ее уха, по крошечному гвоздику на мочке. Когда ее рука опускается к челюсти, Вилланель приподнимает голову, чтобы получить больше контакта, и упрямо моргает.       — Я сейчас опять усну.       Ева смеется.       — Ничего страшного.       Вилланель хмурится.       — Нет.       — Нет?       Она моргает еще упрямее, чтобы отогнать остатки сна.       Ева опускает руку, чтобы дать ей шанс побороть сонливость. Она сводит их ноги, с забавой отмечая тот факт, что Вилланель все еще в носках.       — Холодно?       Вилланель стонет, касаясь пальцами ног щиколотки Евы, рассеянно поднимая их по икре, а затем отступая вниз по изгибу пятки.       — Так жарко, что я могу умереть.       Ева гримасничает.       — Ты драматична уже с... — она бросает взгляд на свои наручные часы, — ...шести утра. Это, должно быть, какой-то рекорд, нет?       — Я всегда драматична, Ева. Зачем ты меня разбудила?       Она не указывает на то, кто кого разбудил, и ухмыляется.       — Солнце взошло.       — Так рано просыпаться - незаконно.       — Находиться в раскаленном фургоне — незаконно.       — Мы же стоим на месте. Открой окно.       Ева ворчит, полностью спихивая с себя покрывала. Она могла бы выбрать одежду для сна получше — на ней изодранная футболка с логотипом колледжа и штаны с оленями. Она уже жалеет, что упаковала их в поездку.       Вилланель дарит им легкую ухмылку, а затем предпринимает драматичную попытку сесть и потянуться к задним дверям фургона, чтобы распахнуть их и впустить свежий утренний воздух и залить солнечным светом каждый уголок их фургона.       — Красивый вид.       Она опирается на локоть, чтобы посмотреть.       Кадр просто идеальный — сочные йоркширские пустоши, окрашенные вереском и полевыми цветами, блестящее впереди озеро, отражающее голубое безоблачное небо.       Она почти уверена, что им нельзя здесь находиться, но они все равно припарковались в запрещенном месте без разрешения на кемпинг, в многих милях от проторенной дороги, в многих милях от их предполагаемого маршрута.       И плевать.       Вилланель сияет в утренних лучах солнца, волосы обрамляют ее силуэт как ореол, глаза напоминают цвет окружающего их леса. Она прекрасна.       Ева позволяет себе смотреть и впитывать всю ее красоту, каждую веснушку, которую она уже отпечатала в памяти, каждый порез и синяк, которые уже успели зажить.       — Да. Красивый. Иди сюда.       Вилланель снова падает на кровать, на покрывала, но уже ближе к ней, чтобы насладиться пейзажем под тем же углом, что и Ева.       Их локти соприкасаются. Ева находит ее руку среди покрывал.       Тишину нарушает пение птиц и шуршание деревьев.       Тут восхитительно спокойно.       Вилланель делает поверхностные вдохи и размеренные выдохи, расслабив пальцы и переплетя их с пальцами Евы. Ее обнаженные, длинные ноги покрывают всю длину их самодельной кровати. Ее глаза не отрываются от холмов, а зубы скользят по губе, на которой раньше был порез, но теперь только бледная тонкая линия.       Ева тянет ее за подбородок.       — Не надо.       Она останавливается. Облизывает губы и поворачивается к Еве. Ее брови и челюсть нервно подергиваются.       Ева уже выучила все скрытые сигналы в выражении ее лица.       — Иди сюда.       Вилланель вежливо кивает, пожимая плечами.       — Я здесь.       Она не может не улыбнуться. Кажется, будто губы дрожат от бьющегося сердца, хлопающего в груди и посылающего волны до самого живота, так сильно и быстро, что весь воздух выбивается из легких.       Ева отпускает ее руку и принимает полусидячее положение, прислонив подушку к окну.       — Иди сюда, — снова говорит она с большей настойчивостью, и ее голос срывается, поглощенный желанием и тем, как Вилланель смотрит на нее с удивлением, любопытством, неуверенностью. — Вилланель.       На секунду ей кажется, что она все неправильно поняла.       На секунду ее поглощает страх, нужда истерически рассмеяться, схватить свою одежду и выбежать на ближайшую дорогу.       А затем все опасения уходят на второй план, потому что Вилланель поворачивается, подпирает голову рукой и нависает над ней, не касаясь и не двигаясь.       Ева берет ее лицо в ладони.       — Распусти волосы.       Вилланель икает.       — Распусти их.       — Кажется, это моя фраза.       — Я ее тебе потом верну, — она поглаживает уголок рта Вилланель, касается того места, где она была ранена, а другой рукой тянется к ее косе.       Она снимает резинку с волос и распускает пряди, пока они не падают на плечи Вилланель.       Наконец-то.       Ее волосы длиннее, гуще и прямее, чем представляла Ева. Коса превратила их в ленивые волны. Она жадно берет горсть прядей и притягивает ее ближе к себе.       — Ева... — выдыхает Вилланель. Ее грудь вздымается, как в автобусе, а глаза не могут остановиться на одном месте.       Ева слегка отодвигается назад, притягивая ее повыше, и кладет одну руку ей на затылок, а другой убирает пряди, чтобы они не закрывали ей лицо.       Вилланель неуверенно нависает над ней, не опускаясь ниже.       Ева прижимается к ней, чтобы почувствовать ее вес, нежные изгибы ее тела, груди, талии.       Она кладет большой палец на ее челюсть и целует, ахая, когда их губы встречаются. Этот поцелуй такой знакомый, но такой непохожий на предыдущий, такой счастливый, сладкий и короткий.       Вилланель отстраняется. От выражения ее лица внутри вновь пробуждаются эти чувства: желание, нежность, страх и отчаяние.       — Все хорошо, — она приподнимается, ища, — все хорошо, обещаю, — ее рука сжимает волосы Вилланель, и они снова целуются, целуются и целуются, пока Ева не начинает думать, что, может быть, Вилланель разработала концепцию поцелуя, может быть, до нее этой концепции и не существовало, не совсем, не так, не так идеально. Вилланель касается ее губ в хаотичной манере, оставляя легкие, возбужденные поцелуи, а Ева пытается успокоить и захватить их.       Она приподнимает бедра и чувствует толчок.       Вилланель вздрагивает. Сглатывает.       — Ты... хочешь раздеться?       — Да, — смеется в очередной поцелуй Ева. Все ее тело дрожит. — Очень хочу, — хрипло говорит она, пока ее руки скользят по телу Вилланель, пытаясь снять все, что смогут найти — майку, шорты, нижнее белье — пробираясь под и на теплые просторы спины Вилланель, ее боков, ее талии.       Вилланель едва заметно постанывает, издавая торопливые звуки. Ева чувствует, как они отражаются между ее ног и причиняют сладкую боль.       Она проводит тупым краем ногтей вниз по позвонкам Вилланель, чтобы заставить ее почувствовать то же самое, чтобы увидеть, как она изгибается, словно кошка, впивается в изгиб ее шеи, где она начинает оставлять влажные, бездыханные поцелуи, спускающиеся по ее горлу.       Нико никогда ее так не целовал. Никогда не заставлял ее чувствовать себя вне своего тела, не вызывал такое головокружение и дезориентацию одним своим теплом и запахом.       Она открывает глаза и кладет руки на макушку Вилланель, которая спускается по хлопку ее майки, оставляя поцелуи на грудной клетке и животе.       Майка сворачивается, скручиваясь под умными пальцами Вилланель. Ветерок пробегает по ее вспотевшей коже, посылая мурашки по всему телу. Губы Вилланель обжигают.       Она садится, чтобы посмотреть.       Вилланель поднимает глаза, почтительно выглядывая на нее из-за ее грудей. Соски наливаются свинцом.       Она проводит рукой мимо лопаток Вилланель, хватаясь за ее майку, чтобы неловко стянуть ее через ее голову.       Вилланель падает подбородком на ее грудь.       Отталкивается и стягивает майку.       Раздается смех.       Майка теряется в покрывалах, и Ева снова знакомится с руками Вилланель, нежно проводя по ним пальцами.       — Повыше.       — Я не закончила.       Она берет в ладони челюсть Вилланель, направляя ее обратно наверх.       — Останься здесь, — шепчет она, обнимая ее и прижимая к себе; их груди сталкиваются, волосы щекочут щеку и шею.       Вилланель поспешно целует ее в губы. Сначала целомудренно, а потом глубоко, проводя языком по ее зубам и небу, начиная покачиваться с ним в одном ритме, прижимая ее руки к кровати, но не слишком грубо, не слишком сильно, никогда не слишком сильно.       — Коснись меня.       Вилланель ослабляет хватку.       — Вилланель.       — Ева.       Ева закатывает глаза. Она разглаживает складку между ее бровями и тянется к поясу ее желтых шорт с цветочным принтом.       — Сними их.       Вилланель смягчается в удивленной улыбке.       — Ты так властна в постели.       — Я нетерпелива.       — Да, — усмехается она, садясь, чтобы избавиться от одежды и носков. — Нетерпелива.       Ева смотрит на ее обнаженное тело, каждая часть которого открыта только для ее удовольствия. Она такая уверенная и непреклонная. Это неописуемо сексуально — то, как Вилланель рассматривает свою наготу как не более, чем просто состояние.       Ева знает, что она практически идеальная — она провела с ней достаточно времени, чтобы понять, что ее высокомерие простирается от ее мозга до ее физической красоты, ее лица, ее атлетизма.       Сейчас она не пытается красоваться, она просто расслабленно излучает непринужденное очарование, в котором хочется нежиться часами напролет.       Ева садится и берет ее за запястья.       — Дай взглянуть на тебя.       Вилланель подползает к ней. В ее глазах мелькает огонек, и что-то более послушное, покорное.       Она безупречна во всем. Ева привыкла к волосам, но во всех местах она такая гладкая. Она привыкла к острым изгибам, но у нее они такие нежные.       Что ей больше всего нравится, так это возможность держать ее в безопасности своих коленей. Она убирает волосы с ее плеч и целует ключицу, нижнюю часть подбородка.       Жидкое тепло излучается и набухает там, где они соприкасаются.       Когда она целует ее горло, оно дрожит.       Ева опускает губы ниже, кладя руки на ее спину. Вилланель слегка выгибается.       Она пробегает глазами по ее груди, смеясь, когда та самодовольно ухмыляется.       — Нравятся?       — Они ничего, — пожимает плечами Ева, прыская от смеха, когда Вилланель игриво ее пихает. Она берет одну из них в ладонь, сжимая, чтобы подчеркнуть свои слова, сжимая и другую для сравнения, мягкую и тяжелую в ее руках, затвердевшую в ее ладонях. Она прижимается к ним губами и стонет в тот момент, когда получает реакцию Вилланель, которая вжимается в нее сильнее, наматывая на кулак ее волосы, чтобы получить больше контакта.       Она сжимает задницу Вилланель.       Вилланель трется об нее еще усерднее.       Ева отпускает ее грудь с характерным звуком.       — Ева.       Она была уже так близка. Вилланель едва к ней прикоснулась, а она уже могла кончить от одной только мысли, от одного только образа Вилланель, стонущей на ее коленях, с запрокинутой головой и грудью на ее лице.       Она задерживает дыхание и опускает голову.       Вилланель замедляется. Вздыхает. Проверяет ее своими встревоженными глазами и прижимает руку к ее лицу.       — Все хорошо?       — Да, — тихо говорит она.       Шрам смотрит на нее из пространства между ними. Он аккуратно сидит прямо над пупком Вилланель, настолько непохожий на то, чем был изначально: зияющая, кровоточащая дыра, которая изливалась на дрожащие руки Евы.       Она проводит по нему пальцами.       Проводит еще раз, и Вилланель напрягается.       — Щекотно.       Ева не может оторвать от него глаз. Чувство вины снова нарастает, угрожая вылиться на все ее возбуждение и оставить после себя лишь печаль. Она смотрит на шрам, на спокойное лицо Вилланель, снова на шрам.       Кожа вокруг него бледная. Идеальная. Линия прямая. Не такая, как у нее, — протягивающаяся во всех направлениях.       И все же, она бы хотела, чтобы его вообще не существовало.       — Хватит думать.       — Не могу.       — Хватит переживать, — Вилланель приподнимает ее подбородок, стискивая челюсть, чтобы слегка раскрыть ее губы. — Я же сказала, он мне нравится, — она впивается в ее губы, прерывая поцелуй только для того, чтобы снять с нее майку и уложить спиной обратно на подушку.       У нее нет времени, чтобы испытать неловкость. Вилланель нежно шепчет ей что-то на русском, царапает зубами яремную вену, соски, изгиб бедра.       Язык касается ее пупка.       Тело пульсирует.       Руки скользят вверх по ее телу, чтобы удержать на месте. Она накрывает их своими, прижимая к своей груди.       Вилланель оставляет дорожку из поцелуев по талии ее пижамных штанов.       Промокшая ткань между ног неудобно прижимается к коже. Она поднимает бедра к груди Вилланель, отчаянно желая получить разрядку, благодарная, когда с нее снимают штаны, и по ее гладкой коже пробегает ветерок и дыхание Вилланель.       — Господи.       — Готова? — Вилланель выглядывает между ее бедер, как будто ей здесь самое место, с откинутыми набок волосами и порозовевшими щеками.