***
Ферма оказывается... ну, фермой. Настоящей фермой. Тут и животные, и сарай, и сено, много сена, и тракторы. Все, что и должно быть на ферме. Ева не уверена, почему она надеялась увидеть что-то другое. Она решила, что грязные деньги означали грязные постройки, своего рода фальшивое прикрытие для отмывания нелегальных делишек Боше. Это место застает ее врасплох. Этот безупречный профессионализм и гробовая тишина напрягают. Наклоненная табличка «Детали для тракторов» блестит яркими новыми буквами на вершите сарая промышленного вида. Вилланель хрустит костяшками пальцев и делает глубокий, раздражающе расслабленный вдох. — М-м. Запах матушки России. Ева кряхтит. — Коровье дерьмо? — Коровье дерьмо и квашенная капуста. — Вау. Не могу дождаться своего следующего визита. Вилланель мрачнеет, скрещивает на груди руки и бросает на нее предостерегающий взгляд. — Ты туда больше не поедешь. — Нет? Откровенно говоря, Москва показалась мне чертовски очаровательной. Личная изюминка? Безупречная тюремная система, ничего не скажешь. Меня это удивило. Как и мужчины — намного крупнее и волосатее, чем наши. Думаю, многим такие по душе. Каролин, например. — Не умничай. — А какие там женщины. — Ева. — Не большие и волосатые, нет... — бредет Ева. Она очень, очень нервничала. — Я просто хотела сказать... там красивые женщины... ты, например... очевидно. Не другие женщины, я особо и не встречала русских женщин. Анна, я встречала Анну, но она... не в счет. Вилланель, я... это комплимент... я... Вилланель разворачивается на пятках и хватает ее за руку. — Эй. Ева... — Извини. — ...ты в порядке? Она уверенно кивает. Она чувствует, как страх покалывает заднюю часть шеи под ее новой кожаной курткой от Теда Бэйкера; ладонь становится липкой в контрасте с теплой сухой кожей Вилланель. — Да. Конечно. С чего бы мне быть не в порядке? — Хочешь подождать в фургоне? — Шутишь? И как у тогда нас все получится? — Не знаю, — Вилланель пожимает плечами, глядя на нее с нежностью, тревогой и заботой. — Нам не обязательно делать это вместе. — Я хочу сделать это вместе. — Поскольку ты не проходила надлежащую... подготовку, это нормально, если... что бы ты ни чувствовала, это нормально. — Мне не нужна подготовка. Я уже убивала. Топором. Помнишь? — Преступление на почве страсти, — мягко напоминает ей Вилланель. Страсть казалась неподходящим словом. Она убила Рэймонда в чистой панике, жестоко, без капли изящества и с максимальным размахом, потому что искренне верила, что Вилланель умрет у нее на глазах. Сейчас она в это не верит. Она верит, что а) ей нужно быть здесь, потому что она не была рядом в Бристоле и Бирмингеме, и Вилланель вернулась с невероятным количеством синяков и побоев (не то чтобы ее присутствие могло бы ей как-то помочь) и б) теперь они в этом вместе, по-настоящему вместе, так что меньшее, что она могла сделать, — это броситься под нужную пулю, если до этого дойдет. Казалось, будто она чем-то обязана Вилланель, будто она должна что-то доказать ей, самой себе. И все же. Она не была готова. Когда она вообще была готова к подобному? — Убийство есть убийство. Я должна быть в тюрьме. Вилланель закатывает глаза, когда они начинают пересекать грязное поле в сторону гигантских металлических дверей, закрывающих сарай. — Сначала «я должна быть мертва», — она идеально имитирует ее акцент. — Потом «я должна быть в тюрьме». — Должна ведь. — Знаешь, чем я должна заниматься? — Не надо... — Я должна быть в Барселоне, в своем прекрасном доме с кранами с высоким напором воды и шестью спальнями, пытаясь трахнуть тебя во всех них, пока не придет время для моего балаяжа. — Ты не помогаешь. — Немного помогаю... признай это, — улыбается она. — Ты поможешь, если скажешь, что твой пистолет заряжен. — Конечно. — И Медведь на быстром наборе. Вилланель стонет. — Да. — И ты прочитала брифинг. Вилланель невинно морщится, выводя ее из себя. — Сколько раз... — Ева, — ухмыляется она. — Я прочитала брифинг. Ты же со мной — конечно, я прочитала брифинг. Я не стану подвергать тебя опасности, но я бы запросто справилась и без него. Я очень хорошо импровизирую, — хвастается она, и Ева с горечью думает о Константине, который рядом с ней жевал свои чипсы, разрываясь своим гортанным смехом, когда из динамиков их шпионского фургона раздался незапланированный звук книги, встречающейся с лицом Аарона Пила. — Прекращай страдать херней, — огрызается она, отпуская руку Вилланель, чтобы вытереть свои потные пальцы о джинсы и скрестить на груди руки в попытке защититься от ароматного летнего ветра. Вилланель играет бровями, прежде чем упереться костяшками пальцев в холодный метал. — Шоу начинается. Она стучит в дверь. Металл отвечает ей звоном. Дверь со свистом открывается, и у Евы сводит все тело.Глава 19: Карлайл
25 мая 2022 г. в 11:00
Поездка с Вилланель после секса с ней... другая.
Нет больше никакого напряжения, нет натянутой тишины, нет украденных взглядов или этого глубокого, грызущего желания как-нибудь к ней прикоснуться, прямо через рычаг переключения передач.
Теперь есть только музыка и легкое счастье. Вилланель ухмыляется со своими распущенными волосами и опущенной бдительностью. Ева доедает остатки их обеда в фургоне с опущенными окнами.
Утро было медленным.
У Евы не хватало духу перебраться на пассажирское сиденье после нескольких часов на заднем, которые она провела запутавшись в покрывалах, совершенно обнаженная, под Вилланель, а потом и на Вилланель, пока у нее не начала болеть челюсть.
Ей с трудом удалось заставить себя одеться, проложить маршрут до Карлайла и сообщить Медведю об их местоположении.
Единственным спасением была Вилланель, подкупающая ее игривыми поцелуями, чтобы отвлечь от работы и реальности, ведь через несколько часов одна из них или они обе могли оказаться по уши в дерьме.
Вилланель была таким приятным отвлечением, сидящим у нее на коленях на переднем сиденье без майки, со своими красивыми волосами и «идеальными сиськами». Ева сумела совершенно забыть о Карлайле, полностью сосредоточившись на влажном, умоляющем жаре между ног Вилланель и на том, как бы ей довести ее до оргазма, при этом не испачкав свои брюки.
Она могла бы сделать это еще раз.
И она это сделает.
Она могла бы закрутиться в эту неутомимую петлю: она сверху, затем снизу, а потом просто спутанный клубок конечностей, бесконечно скручивающийся и извивающийся.
Трясущимися руками она засовывает пустую обертку от сэндвича в карман двери и достает зажигалку.
— Ева.
— Последняя, клянусь.
Вилланель знающе поднимает бровь, запихивая в карман помятую пачку сигарет, но не обращая внимания на ту, которая торчит у нее изо рта.
— Последняя.
Ева кивает, зажигая и вдыхая; никотин заполняет все невротические части ее мозга, которые пять дней жаждали сигарету. Он заполняет и упрямую пульсацию между ее ног.
— Боже, как же хорошо.
— Ты целуешь меня этим ртом.
Она облизывает губы и выдыхает в окно.
Она целовала Вилланель. Столько раз, что уже потеряла счет. Боже, она целовала ее так, как не целовала никого в своей жизни, покрывая поцелуями все ее лицо и тело, утоляя свою жажду в самых бледных, слабых, самых красивых частях Вилланель.
Вилланель была на вкус как духи — резкий запах в точках пульса, шее и мочках ушей, на мягкой коже ее запястий.
А в широких и сильных местах она пахла летом.
Пахла свежо и остро там, куда было позволено заходить только Еве. Она теряла себя в этих местах и помечала свои любимые.
Так что, конечно, курение этому мешало (ладно, сильно мешало), но, черт возьми, сколько удовольствия ей приносило курение, как же никотин катапультировал ее в ложное чувство комфорта, которое могли принести только вредные привычки.
— Тебя это беспокоит?
Вилланель морщится.
— Беспокоит ли меня то, что женщина, которую я трахаю, пахнет как пепельница?
— Не будь такой засранкой. И... пошла ты, — смеется она, снова затягиваясь.
— Пошла я, — недоверчиво смеется Вилланель. — Я уже сходила. И ты мне в этом помогла.
Ева шлепает ее по руке, достаточно далеко от шрама.
— Ла-адно. Слушай. Ты сексуальна, когда куришь, Ева, — Вилланель перестраивается, а затем поворачивается к ней, как только находит нужную скорость. — Из-за этого мне хочется, чтобы твой рот оказался в другом месте. И я шучу — я считаю, что ты прекрасно пахнешь, ты мой любимый запах. Но ты была бы сексуальнее, если бы бросила. Курение — для людей без самообладания. И Джеммы, — она морщит нос. — И парижских влиятельных лиц.
Она смотрит на зажженный кончик сигареты, наблюдая, как он мерцает янтарным и черным цветом, как дым скручивается и раскручивается.
— У меня и нет самообладания, — парирует она, — ни с этим, — она машет рукой, — ни с тобой.
— Не со мной, — ухмыляется Вилланель.
— Не-а.
— Нет, — воркует она, горделиво вздергивая подбородок и открывая вид на великолепный угол челюсти, шею и слабый засос. Ева не помнит, как его оставила.
Бедра подергиваются.
— Можешь выкурить одну. Она будет твоей последней — сигарета на прощание. Разве что ты хочешь найти кого-нибудь другого для поцелуев.
— Э-э... вполне уверена, что это шантаж.
— Конечно, — причмокнув губами, пожимает плечами Вилланель. — Работает?
Ева откидывается на спинку сиденья. Она делает последнюю глубокую, смиренную затяжку и выбрасывает остатки сигареты, с тоской глядя, как белый пепел уходит под колеса.
— Кроме того... тебе уже пятьдесят пять...
Ева фыркает.
— ...я не хочу, чтобы тебе стукнуло шестьдесят, а ты так и не смогла поспевать за мной.
— Шутка о возрасте уже немного устарела.
Вилланель ухмыляется.
— И я уже за тобой не поспеваю. Помнишь Котсуолдс?
— Да, об этом я и говорю. Бросишь курить, и мы сможем вместе поехать во всякие места. Доломиты. Альпы. Южная Америка. А еще мы сможем весь день заниматься сексом — хорошо же, а?
Ева закидывает ноги на приборную панель и открывает бутылку с водой, стоящую между ними, делает глоток, чтобы сгладить комок в горле и жар на щеках, а затем отдает остатки воды Вилланель.
— Раньше меня это не останавливало, — смело говорит она, похлопывая по бедру Вилланель.
Вилланель смеется, проглатывая воду.
— Не начинай то, что не сможешь закончить, Ева.
А она заканчивала. Всегда.
Такое у нее было впервые. Вилланель заставила ее кончить четыре раза за одну ночь, а затем еще два раза на следующий день, когда она была убеждена, что уже физически не сможет отдаваться ей, обезвоженная и уставшая, но тихо жаждущая большего.
С Нико все начиналось нормально, правда по большей части не очень, и это почти никогда не приносило ей удовольствия. С ним оргазмы приходили вместе с настоящей жизнью и браком, стрессом и работой, ипотекой, планом на оплату автомобиля, родственниками и прочими вещами, которые медленно скапливались и уменьшали ее интерес.
Не то чтобы эти вещи уменьшили бы ее интерес сейчас.
Несмотря на пулевое и ножевое ранение, несколько тяжелых утрат, догонялки в нескольких странах и повседневную работу на кого-то вроде Каролин, она не заметила изменений в своем изначальном желании Вилланель: сначала найти ее, потом узнать ее, потом потерять, а затем открыть ее в совершенно новом свете и принимать все, что она была готова ей отдать.
Они могли бы взять ипотеку, завести собаку, найти пару офисных работ, а она все равно желала бы Вилланель так, как только человек может кого-то желать.
Может, ее суждение затуманено.
И плевать.
— Эй... я пошутила. Насчет секса.
Она возвращается в реальность.
— Нет, — фыркает она, — дело не в этом... и... я знаю. Я просто...
— Думаешь, — дразнит Вилланель.
— Обо всем приятном — и не очень, — дерзко улыбается она, сжимая руку, лежащую у основания руля.
Она чувствует, как что-то внутри замирает.
Такое ощущение, будто они на пороге... она не знает, чего. Чего-то хорошего? Чего-то приятного? Чего-то душераздирающе настоящего? Она не была готова потерять все это теперь, когда она знала, каким драгоценным это может быть, какой открытой может быть Вилланель.
— Уже чувствуешь, будто мы Бонни и Клайд?
Ева смотрит в лобовое стекло, на раскинувшуюся автомагистраль, на надземный знак, указывающий в сторону Карлайла, а затем в сторону Эдинбурга.
Вместо того, чтобы принять это как локальную шутку, она не смеется — Бонни и Клайд напоминали ей о Риме и том времени, когда они грызлись друг с другом, кипя от ненависти и желания. Ева уже давно пересекла эту тонкую грань между ненавистью и желанием.
А еще... Бонни и Клайд погибли. Услышав упоминание о них за час до ее первой настоящей миссии, ей захотелось расплакаться.
— После вчерашней ночи? Немного. Да. Может быть. Не особо.
— Нет?
— В смысле... секс в фургоне во время шторма, как парочка возбужденных подростков, был...
— Превосходным.
Она цокает.
— А вот умирать — не очень.
Вилланель включает поворотник и ищет руку Евы, не отрывая глаз от дороги. Когда они соединяются, Вилланель сжимает ее руку, а затем подносит к своим губам.
— Никто не умрет.
— Уверена?
Вилланель целует ее костяшки, разворачивая ее руку, чтобы оставить поцелуй и на ладони.
— Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось, Ева.
— Ты не можешь этого обещать.
— Я хороша в своем деле, — говорит она низким и серьезным голосом, обратив на нее свои зеленые глаза. — Я защищу тебя.
— Что, если мне придется защищать тебя?
— Тогда в этот раз тебе стоит резать насмерть, — Вилланель сверкает своей ужасной маленькой ухмылкой, от которой скручивает живот.