Two wrongs make a right

      После произошедшего ей почти не дают отдохнуть.       Кажется, будто проходят считанные минуты — ровно столько, сколько нужно, чтобы отдышаться и сориентироваться в пространстве — прежде чем ее поднимают на ноги и подводят к компьютеру, у которого разбросаны бумажные файлы, открытые благодаря ей.       Она нависает над краем стола, наблюдая, как на экране снова появляется рабочий стол, как Вилланель без труда входит в систему, как ее длинные ловкие пальцы танцуют по клавиатуре, когда она продолжает с того места, на котором остановилась, как будто последних полчаса и вовсе не было.       Она бы не отказалась от сигареты.       Она говорит об этом Вилланель.       Вилланель смеется.       — Хорошая попытка.       — В бардачке еще немного осталось.       — Ты такая непослушная.       — Я на грани.       Вилланель останавливается и поднимает на нее серьезный, внимательный взгляд. Она мягко, осторожно улыбается и похлопывает по углу стола.       Ева садится на указанное место.       — Хочешь позвонить Лосю?       Она откидывает волосы назад, хлопая ладонями по пустым карманам брюк и куртки.       Вилланель все понимает и набирает ее номер, после чего под столом начинает гудеть ее телефон.       — Очень предусмотрительно, Ева, — дразнит она, нагибаясь, а затем игриво размахивает телефоном в воздухе.       Ева перехватывает его. Руки до сих пор трясутся; на ногтях запеклась кровь. Она неотрывно смотрит на них. Уши закладывает. Она снова слышит звенящие выстрелы и ощущает теплую, липкую влажность крови под ботинками.       К горлу снова подступает желчь.       — Ева.       Она моргает.       — Да?       — Лось.       — Лось... Медведь, — качает головой она и принимается рыться в своих контактах. Она чувствует руку Вилланель на своей, а затем и саму Вилланель, которая подъезжает к ней на стуле и останавливается между ее раздвинутыми бедрами.       — Посмотри на меня.       Она вздрагивает. Она больше никогда не будет использовать эту фразу. Она больше никогда в жизни не хочет ее слышать.       — Ева, посмотри на меня.       — Не надо.       — Posmotri na menya, — шепчет она, и Ева вспоминает все те разы, когда Каролин утверждала, как сильно Вилланель ненавидит говорить по-русски, как сильно она ненавидит Россию и все, что с ней связано.       И как часто Ева слышала, как она ссылается на Россию, разговаривает с ней на русском, наедине, втайне, только с ней.       Она сглатывает. Поднимает взгляд с колен.       Вилланель стоит.       На этот раз они одного роста. У Евы даже преимущество в целый дюйм, что немного ее оживляет.       Она придвигается к краю стола, прямо в руки Вилланель.       — Что я говорила? Ya ne pozvolyu nichemu s toboj sluchit'sya, vidish? Я не позволю ничему с тобой случиться.       — Опять. Не позволишь ничему со мной случиться... опять.       Вилланель смеется.       — Неплохо для твоего первого раза, — она наклоняется, чтобы оставить легкий поцелуй на разбитой стороне ее лица. Ева надеется, что рана заживет, прежде чем она возьмется за зеркало.       — Звучит знакомо.       — Ты так естественна во многих вещах, Ева, — играет бровями она. — В некоторых лучше, чем в остальных. Например, сексом ты занимаешься лучше, чем дерешься, но, как ты мне и говорила, знание приходит с практикой, да? — она облизывает губы, потираясь об ее нос своим, а затем откидывается на спинку стула. — Я горжусь тобой. Иди сюда.       Ева фыркает.       Вилланель закатывает глаза. Она указывает на свои колени, самодовольно посмеиваясь, когда Ева, наконец, сдается и опускается на ее ноги, сначала напрягаясь, а затем смягчаясь, не в силах устоять перед ее теплом и силой.       Вилланель подкатывает их к столу, чтобы дотянуться до мышки.       — Смотри.       Она поднимает глаза на экран.       На нем открыто не менее дюжины вкладок: различные транзакции, налоговые отчеты или их отсутствие, конфиденциальные электронные письма, фальсификации, сканы документов, черновики.       — Недавние расходы... видишь?       Ева пытается разложить все по полочкам.       — Балморал?       — Эдинбург, — говорит Вилланель.       — Расходы. Отлично. Но... постоянные перечисления... поступления из Бирмингема, исходящие... здесь, — она указывает на электронное письмо, адресованное Элеоноре Руссо, — и здесь, смотри, одно и то же имя, — она возвращается к онлайн-аккаунту, — Руссо, — прокручивает она, — и снова Руссо. Руссо, Руссо, Руссо. Руссо — получатель.       Вилланель откидывается на спинку стула.       Она вырисовывает задумчивые и успокаивающие узоры на талии Евы.       Благодаря этим движениям кажется, будто кто-то откупорил бутылку и выпустил всю панику наружу.       Ева вздыхает.       — Такого я не ожидала.       — Женщина, — причмокивает Вилланель. — Женщина-хранитель, — снова говорит она, как будто пробуя эти слова на вкус, взвешивая их в голове, чтобы понять, как хорошо они звучат. Она смеется. — Это... очень плохо. Очень сексуально...       — Оксана.       — ...очень плохо, — морщится она и смеется еще громче, когда Ева предупреждающе постукивает пяткой по костлявому, чувствительному гребню ее голени.       Вилланель берет ее телефон, быстро включая громкую связь и набирая Медведя.       — Значит, наконец захотелось со мной поболтать?       — Привет, у меня все хорошо, спасибо, что спросил, да, тебе стоит проверить уровень своего холестерина, что...       — Вилланель, — неуверенно говорит он. Ева закатывает глаза, глядя на удовлетворенную ухмылку Вилланель.       — Что тебе известно об Элеоноре Руссо?       Они слушают, как он жует.       Вилланель драматично стонет.       — Поменьше ешь. Побольше говори.       — Итальянка. Звучит по-итальянски.       — Постарайся получше.       На несколько долгих минут наступает радиомолчание, во время которых Ева проверяет и перепроверяет экран своего телефона, чтобы убедиться, что Медведь не повесил трубку.       Единственный звук — яростный стук по клавиатуре и случайные глотки, что бы он там ни пил.       Ева отчаянно хочет кофе. Нервы на пределе.       — Ничего.       — Что-нибудь похожее? — пытается она. — Элеонора... Риццо? Риччи? Романо? Я, блять, не знаю...       — Росси, — кашляет Медведь. — Элеонора Росси. Зарегистрировалась для голосования. Текущее место жительства — Абердин.       Вилланель цокает языком.       — Ей нравится голосовать, но что... налоги ей платить не нравится?       Блять.       Ева вспоминает офис Кенни. Его пробковую доску и газетные вырезки со статьей о скандалах с частными нефтяными вышками и суммами денег, достаточно большим, чтобы их можно было напечатать на первых страницах «Таймс». Кажется, там упоминался Абердин. Шотландия, что ли?       Она не могла вспомнить. Иголка в стоге сена.       — Вряд ли это та же женщина. Попробуй Балморал.       — Попробовать... прости, что? Ты хочешь...       — Позвони в Балморал. Узнай, кто там остановился.       — Что... как... Ева, ты из ума выжила? Они просто так не возьмут и не дадут мне полный список...       — Ну так взломай их к херам собачьим, — огрызается Ева. Она смотрит на экран, а экран осуждающе смотрит на нее в ответ.       — Кажется, у тебя...       — Не лучший день, да.       — Ладненько, — медленно говорит Медведь. — Я... вам перезвоню.       — Отлично.       Вилланель пихает ее.       Она кривится.       — Не груби.       — Ты серьезно...       Вилланель нежно ее целует.       — Ворчунья.       Она откидывает волосы назад и упирается локтем в стол.       — Спасибо. Извини за... спасибо. Серьезно. Я бы ни за что не смогла... если бы тебя с нами не было. И... я сука, я знаю.       — От вас двоих никакой, блин, пользы.       — Осторожнее...       — Шучу, — смеется он. — Дайте мне двадцать минут. Я найду то, что вам нужно.       Она снова хочет извиниться, только чтобы избавиться от этого грызущего, пустого чувства, которое она научилась ассоциировать с чувством вины и скотским поведением.       Она открывает рот, чтобы сделать это, но линия обрывается. Вилланель вцепляется в нее, сжимая.       — Ты засранка, Оксана.       — Эй, — стреляет глазами она. — Ты можешь так меня называть. Но только когда хорошо себя ведешь.       — Я всегда хорошо себя веду.       Вилланель щипает ее чуть выше талии брюк и сгибает другую руку, чтобы изменить их положение и перебросить ее ноги через свои колени.       — Ты дерьмово обращаешься с оружием, — нежно говорит она, — но у тебя такой великолепный, властный и талантливый рот. Почти так же хорош, как мой, — ее ленивые пальцы барабанят по теплому изгибу ее бедра.       Ева отбрасывает их.       — Не объективируй меня.       Вилланель прячет улыбку между зубами.       — Не строй из себя недотрогу. Я спасла тебе жизнь.       — А я спасла твою, — указывает Ева. — Мы квиты. Я ничего тебе не должна.       Вилланель дуется.       — Правда? Ничего?       Ева ерзает. Она чувствует усталость, игривость и напряженность, чувствует, как ей восхищаются. Она наклоняется и перемещается, приподнимаясь так, чтобы Вилланель растянулась под ней, между ее ног, и откинула голову на край спинки. Челюсть у нее стиснута, но взгляд остается нежным.       — Думаешь, женщина-хранитель — это сексуально?       — Конечно, — так прямо говорит Вилланель, что Ева отшатывается. — Очень сексуально.       — Тебе такое нравится.       — Плохие женщины?       — Властные женщины.       Вилланель задумывается, склонив голову набок. Она так долго обдумывает это предложение, что Ева начинает нервничать.       — Конечно.       — И все?       — Ага.       Ева резко вскидывает и опускает брови. Она не была властной. Господи, да она даже стрелять не умела. Большую часть времени ей казалось, что у нее обе ноги — левые.       И тем не менее, Вилланель сидит под ней, размякшая в ее руках.       — Ладно.       Вилланель расплывается в самодовольной улыбке.       — Ладно?       — Да, — пожимает плечами она и встает как раз в тот момент, когда телефон жужжит от входящего сообщения. Она небрежно и безразлично отворачивается от Вилланель, которая пытается вытянуть из нее что-нибудь еще, побольше ревности, побольше игривости, побольше того, что решила утаить Ева. Медведь: В Балморале только Елена Росси       Она поднимает экран, чтобы его смогла увидеть Вилланель.       — Хочешь поехать в Эдинбург?       Вилланель смотрит на нее в притворном шоке, саркастически разинув рот.       — Ева.       — Ух, знаю. Какое совпадение, да?       — Я думала, ты хотела вернуться в Лондон.       Она убирает телефон в карман своей куртки и встает со стула, изо всех сил стараясь не смотреть на беспорядок вокруг них, на остатки тел, размазанные по стенам и полу, не обращать внимания на тяжелый запах пота и плоти.       — Это было до того, как ты сводила меня на озеро и приготовила мне завтрак на ужин.       Вилланель кивает, застенчиво поджимая губы.       — Так вот, как мы теперь это называем? Завтрак на ужин?       — Называй это как хочешь. Я в этом до конца.       Вилланель стаскивает свою куртку со спинки стула и берет ее за руку.       — Обуза.       — Отъебись.       Их пальцы соединяются. Есть что-то абсурдно романтическое в том, как они держатся за пропитанные кровью руки, что-то такое первобытное и катастрофическое, разрушительно-поэтическое в духе «два минуса дают плюс».       Ева не отпускает ее руку.       Только покрепче ее сжимает и переступает через конечности и лужи, выводя их обратно на солнце, обратно в нормальность, к безопасности их фургона и отрезку дороги, который приведет их к тому, что, как она надеется, станет последним этапом их поездки.