Two wrongs make a right

      Гостиничный номер декадентский.       Несколько дней их будут окружать плюшевые ковры, зеркала и красивые рельефные обои за голубыми бархатными шторами, достаточно плотными, чтобы сохранить тепло и закрыться от остального мира.       Ева чувствует себя совершенно избалованной своим пребыванием здесь, но она знает, что это в стиле Вилланель. Ева наблюдает, как она полуголая расхаживает со своими длинными ногами по номеру, запоздало купаясь в роскоши, и засовывает руку в мини-холодильник.       Такого она еще не наблюдала — Вилланель в лавандовом нижнем белье и золотом поясе для чулок. Вряд ли она так нарядилась для себя, скорее — для Евы. Кружева ее лифчика прозрачные и замысловатые, настолько прозрачные, что можно увидеть, что они скрывают, и достаточно плотные, чтобы приподнять грудь. Ева быстро перемещает взгляд туда-сюда между ней и только что увлажненном лицом Вилланель.       Она ерзает на кушетке, глядя на нее.       После Карлайла ей так и не удалось найти баланс между нежностью и суровостью, в котором обычно она так преуспевала: в одну минуту донимать Вилланель, а в следующую уже целовать.       Воспоминание о том, как она лежала на полу без сознания, сначала лишило ее аппетита (она не прикоснулась к ужину в отеле после их позднего прибытия), а затем и сна (желудок урчал, переваривая остатки страха и вины, пока Вилланель легонько похрапывала рядом с ней).       Она умирала от желания что-то сказать, глядя на слона в комнате, — был ли он вообще? — как-то коснуться Вилланель, стереть суровые слова Игоря, его твердое, неподвижное тело, пригвоздившее ее к земле.       Вилланель просто продолжила жить, как ни в чем ни бывало, высоко подняв подбородок, будто все это — лишь болезненный плод воображения Евы. Вилланель сводила их на бездонный бранч и ветренную прогулку по улице Принсесс; запах ячменя и гудение волынки преследовали их на обратном пути в Балморал.       К ней вернулась страсть к приключениям. Та самая, которую она хлебнула в Бате и Йорке, будучи неохотным пассажиром в охоте Вилланель за историей, едой и покупками, за всеми вещами, которыми они начали делиться, вещами, которых Ева начала с нетерпением ждать и даже упиваться ими.       И какое место лучше подойдет для возвращения к нормальности, если не Эдинбург?       Но помимо разделения кровати королевских размеров, круассана и зонтинка (правда, недолго), они не разделяли прикосновений. Никакой близости. Никакого беззастенчивого смеха, которым любила заливаться Вилланель, вприпрыжку таская ее за собой с места на место, на три шага впереди и совершенно не обращающая внимания на смущение Евы.       Казалось, будто они навсегда и по-настоящему попрощались с блаженным кусочком рая в Лэйкс, с покоем и близостью, которые они там открыли, — полная противоположность тому, чем являлось это странное, посттравматическое подвешенное состояние.       Ева затягивает пояс своего халата и откидывает волосы.       — Эй.       Вилланель поворачивается к ней. Напиток в ее руке звенит рядом с телевизором.       — Ты... в порядке?       Вилланель медленно кивает.       У Евы сжимается грудь. Она встает.       — Ты уверена?       Вилланель снова кивает, позволяя ей подойти к себе и наблюдая за ней своими темными танцующими глазами.       — Точно?       — А не должна быть?       Вилланель стоит выше нее, такая властная, крепкая, элегантная и такая обнаженная, такая очень обнаженная, что Ева подавляет все эмоции внутри себя, чтобы не сорваться и не воспользоваться моментом.       Она поднимает руку, касаясь тыльной стороной пальцев подбородка Вилланель.       — Я все думаю об... Игоре и... вчерашнем, это...       — В прошлом.       — Точно... но...       — Бывало и похуже.       Вилланель поджимает губы. За зеленой радужкой прячется веселье. Она опускает глаза, смотря на свой шрам.       Ева переводит взгляд на занавески, чтобы не видеть его. Рядом с ухом раздражающе проносится теплое дыхание.       — Я ненавижу себя за это.       — А я нет, — шепчет Вилланель, прижимаясь носом к виску Евы, и вовлекает ее в целомудренный поцелуй, который, несмотря ни на что, все еще кажется глотком воздуха.       Вилланель дергает за ее хлопковый халат.       — То, что произошло...       — Было у нас под контролем, — горячим, низким голосом говорит Вилланель, балансируя между чем-то грустным и чем-то приятным. Она просовывает пальцы под пояс ее халата, но Ева их останавливает.       — Оксана...       — Да.       Она вздыхает.       — Ты бы мне сказала.       Вилланель переминается с ноги на ногу.       Ева благодарна за то, что ее безупречная кожа сияет, чего она не может сказать о своей — полбутылки тонального крема, и теперь ее лицо кажется сиреневым, а не голубым.       — Сказала тебе... что? Я постоянно тебе что-то говорю. Что-то смешное, умное, сексуальное, да?       Ева уклоняется от поцелуя в шею.       — Если бы ты была не в порядке. Ты бы мне об этом сказала.       Вилланель слегка поникает. В раздражении поднимает глаза в потолок, а затем снова обращает их на нее.       — Конечно, — кивает она. — Я в порядке. Все прекрасно. Я голая, — распевает она, — и ты ничего с этим не делаешь, так что, может, могло быть и получше, но в целом, я в порядке.       — Ты уклоняешься от ответа.       — Ты проводишь психоанализ.       — Помогаю.       — Докапываешься.       — Переживаю, — признает Ева. — Я переживаю за тебя. Я переживала за тебя с тех пор, как мы начали...       — Заниматься сексом? Ева, прошло всего четыре дня...       — ...эту дорожную поездку.       — Дорожную поездку, — чрезмерно серьезно повторяет Вилланель. — Очень рыцарственно, — слово очаровательно ломается в ее устах из-за русского акцента, — но есть и другие, более важные вещи, о которых стоит беспокоиться, хм-м? — лукаво говорит она. Ева знает, что секс, если он и произойдет, станет козлом отпущения.       Она проводит языком по зубам. У нее не было шансов.       Наверное, оно и к лучшему. Глупо было портить настроение Вилланель — им нужно было работать. Кроме того, для этого у нее было еще достаточно времени — рано или поздно ей придется разбить ей сердце новостями о Константине, засыпать накопившимися вопросами об Анне, о Гризмете.       Она тянется за косметикой на серванте и подталкивает Вилланель, усаживая ее на кушетку, как ребенка.       — Давай помогу.       — Серьезно? — гримасничает Вилланель. Ева садится на нее, удерживая на месте, чтобы приступить к работе.       — Я умею пользоваться помадой, засранка.       — М-м. Вернулась к своему обычному состоянию. Мое любимое.       — Задница.       Вилланель дразняще распахивает глаза.       — Видишь?       Ева не огрызается в ответ. Она злится, но она рада тому, что сидит и наносит помаду на ее губы и румяна на скулы, а не пакеты со льдом, арнику и пластырные швы.       Ева вытирает излишки помады с ее нижней губы и задается вопросом, что бы произошло, если бы Вилланель сейчас ее поцеловала, оставив крошечный след в форме сердца, который она не поспешит смывать.       Она сильнее вжимается в ее колени и берет прядь волос, убирая ее в сторону, чтобы оценить проделанную работу.       Как бы она ни любила шею Вилланель, ее острые ключицы, наклон ее обнаженных плеч, ничто не могло переплюнуть ее волосы, рассыпанные по подушке, рассыпанные между ее ног только для нее.       — Собери волосы.       Вилланель дьявольски сужает глаза.       — Зачем?       Ева упрямо на нее смотрит.       Вилланель знала, зачем. Она послушно собирает волосы, сохраняя зрительный контакт, пока накручивает их на пальцы, а затем на золотую брошку, закусив губу.       Ева чувствует, как у нее пульсирует челюсть, а затем и бедра.       — Подай мою рубашку, пожалуйста.       Ева тянется к белой рубашке, лежащей на изножье кровати позади них. Она помогает ей надеть ее, аккуратно вставляя пуговицы в петельки одну за другой, дюйм за дюймом закрывая Вилланель — сначала красивый лифчик, а затем неровности ребер и углубление пупка.       Есть что-то странно эротичное в одевании. Ева не была идиоткой — раздеваться ей нравилось больше, но это было... нежно, эта необычная воспитанность, которая заставала врасплох.       Ева поднимает ее на ноги, словно в танце, и позволяет ей надеть пиджак и облегающие брюки, заправляя за нее рубашку и застегивая молнию и пуговицу; номер постепенно заполняет грубый звон металла и учащающееся дыхание Вилланель.       Это почти походит на подготовку к войне. Она старается не торопиться, представляя, что может произойти после. После того, как ревность возьмет над ней верх, и Вилланель вернется и застанет ее вне себя от похоти и ярости.       Вилланель делает шаг вперед, чтобы снять платье с вешалки.       Ева надевала его лишь однажды — в примерочной магазина в Оксфорде, второпях и потрясении, совершенно соблазненная его простым фасоном, тем, какое чувство комфорта, но и сексуальности оно ей дарило. Как же была разочарована Вилланель, когда так и не увидела, как оно на ней сидит.       Она сбрасывает с себя халат и пытается не ликовать, глядя, как Вилланель раскрывает рот, а потом дуется.       — Тебе обязательно его надевать?       Она смеется.       — Хочешь, чтобы я пошла в бар нагишом?       Вилланель обиженно стонет. Она раздраженно выдыхает через рот, расправляя материал, чтобы Ева смогла просунуть руки.       Шелковистое платье садится на нее просто великолепно.       Вилланель проводит руками по ее плечу, фиксируя платье, и задерживается на ее волосах, лаская кудри и место за ушами, касаясь изгиба ее щеки, где ей становится щекотно.       Внутри все трепещет.       Она закрывает глаза и слышит запах и довольный вздох Вилланель.       — Ева.       Она мычит.       — Ева.       Она открывает глаза. Вилланель смотрит на нее и выглядит такой уязвимой, такой красивой и пораженной.       — Я думаю... я правда... на этот раз...       — Не надо.       Сердце колотится.       Вилланель слегка поникает. С силой сглатывает.       — Ладно.       Ева чувствует, как напрягается от эмоций и паники, как все тело пульсирует от понимания, от путаницы слов в голове. Она делает глубокий вдох, но Вилланель уже обходит ее со спины, обхватывает руками ее талию и ловит ее взгляд в зеркале.       — Красивая, — нежно хвалит она.       — А как иначе — ты же эту одежду купила.       Вилланель довольно мычит. Она кладет подбородок на плечо Евы, медленно скользя взглядом по ее обнаженным рукам, ключицам и талии.       Кончики пальцев поднимаются по ее запястьям, проходят вдоль предплечий и внутренней стороны локтей, щекоча и дразня, пока Ева не чувствует, как по ней пробегает страстная дрожь. Потом руки ложатся на бедра, прижимая к себе оливково-зеленый шелк, вниз по бедрам и наконец опускаются на задницу, чтобы хорошенько сжать.       Из нее вырывается тихий, неохотный смешок.       — Извращенка.       — Еще какая, — практически рычит Вилланель, игриво прикусывая мочку ее уха и успокаиваясь только тогда, когда Ева разворачивается в ее руках и прижимает свою руку к ее груди, удерживая ее на расстоянии.       — Не сейчас.       — Нет? А когда?       — Не сейчас, — серьезно говорит Ева. Внутри оседает что-то тяжелое и беспокойное.       Она не хотела этого делать.       Не хотела растрачивать близость, которой так не хватало в последние несколько дней, на торопливую нежность.       Не хотела, чтобы Вилланель в своем костюме ужинала с кем-то другим, общалась с кем-то другим, флиртовала с кем-то другим, пока она будет смотреть, сгорая, даже если это и было ради работы, даже если камеры безопасности уже были взломаны для дополнительного наблюдения Медведем.       Не хотела, чтобы кто-то еще купился на ее обаяние, влюбился в нее, возжелал ее.       Ни сейчас, ни когда-либо.       Вилланель была неотразима — она знала это лучше всех, — и, наконец, она стала ее.       Ева не умела делиться.       Она проводит ладонью по лацкану приталенного пиджака Вилланель, теребя расстегнутый воротник ее рубашки.       Мысль о том, как другая женщина будет смотреть на нее в таком виде, выбивала воздух из легких.       Вилланель вздыхает.       — Я передумала. Тебе определенно стоит его снять. Совсем ненадолго.       — Оксана.       Вилланель облизывает губы и играет бровями в попытке прекратить панику Евы. Она пытается отвлечь ее, жадно положив одну руку на ее грудь, а другой крадясь ниже, чтобы проскользнуть между ее ног.       — Оксана.       Вилланель резко поднимает глаза. Она трезвеет и опускает руки, засовывая их в карманы своих брюк, привлекая взгляд на их завышенную талию.       Она дерзко ссутулится, в ожидании вставая перед Евой.       Ева не уверена, хочет ли она оттолкнуть ее или трахнуть за то, до какого состояния она ее довела.       — Я думала, ты не используешь свою сексуальность ради работы.       Вилланель пожимает плечами.       — Большая часть моей работы связана с мужчинами.       Ева фыркает.       Бурлящее чувство вспыхивает с новой силой, превращаясь в физическую боль, которую она чувствует в глазных яблоках и между ребрами. Она была готова заплакать.       — Это женщина, Ева.       Как будто это имело значение. Вообще, так было еще хуже.       Она отступает. Кивает. Продолжает кивать и моргать, пока ком в горле не растворяется, а ревность не охлаждает и не напрягает тело.       Вилланель вытягивает руки, а затем резко опускает, позволяя им болтаться по сторонам.       — Ты ревнуешь.       — Не ревную.       — Ревнуешь, — смеется Вилланель. Она тянется к руке Евы, которая инстинктивно ее одергивает, пытаясь доказать свою точку зрения. — Это мило.       — Это не... мило. Это... ужасно. И я не... ревную... я просто...       — Злишься на меня, — нежно, как говорит только с ней, произносит Вилланель. Ева научилась ассоциировать эту нежность с собой. Вилланель и смотрела на нее с той же нежностью, все чаще и чаще, как будто в мире не существовало никого, кроме Евы.       — Боже, нет... не на тебя. Не после всего, что было.       Очередной укол вины, а затем отчаянное желание обнять Вилланель, поцеловать ее, утешить и напомнить, что она в безопасности, что ее видят и принимают.       — На эту ситуацию.       — Да.       — Хочешь сделать это? Можешь сама это сделать, если хочешь, а я буду наблюдать... со стороны, — она вытаскивает наушник и протягивает его ей. Ева пронзительно и нервно посмеивается, хлопая по ее руке.       — Я не смогу.       — Сможешь. Ты выглядишь... — Вилланель поднимает руку, медленно и нежно погружая ее в ее взлохмаченные волосы, снова лаская ее пряди между своими пальцами, касаясь ее свисающей серьги, разглаживая ужасный комочек чувств, скручивающегося внутри нее. Она не заканчивает фразу, но то, как она касается Евы, и без того достаточный ответ.       — Ты же не будешь... — она слегка отворачивается от ладони Вилланель, скользящей по ее щеке.       — Трахать ее?       Ева фыркает.       — Нет. А ты этого хочешь?       — Нет, — огрызается она.       Вилланель сужает глаза, растягивая губы в кривой ухмылке.       — Я пошутила.       Ева пытается полностью отстраниться, но Вилланель снова делает шаг вперед, подходя так близко, что их тела соприкасаются, так близко, что становится видно, как ее зрачки расширяются от возбуждения, щеки розовеют от желания, а рот раскрывается от голода.       — Отсоси.       — Только если вежливо попросишь.       — Прекрати.       Вилланель гримасничает в попытке изобразить ее, но Еве это надоедает, и она поднимается на цыпочки, чтобы притянуть ее к себе, сжимает в кулаке ее воротник и крепко целует, цепляясь зубами за ее губу, впиваясь в нее до тех пор, пока ей не становится больно и она не шипит. Ева вспоминает, как пульсировала ее собственная губа, как кровь стекала по подбородку в нескольких дюймах от лезвия губной помады.       Сейчас крови нет.       Только слабый металлический привкус и неглубокий, хриплый стон Вилланель прямо перед тем, как ее длинные пальцы поднимаются, чтобы проверить рот.       Ева крепче сжимает воротник ее рубашки.       — Если она хоть прикоснется к тебе...       Вилланель довольно смотрит на нее полуприкрытыми глазами, которые тут же вспыхивают. Она отталкивает Еву до тех пор, пока холодная поверхность зеркала не упирается в ее обнаженную шею. Холод посылает молнию из ее груди прямо в живот.       Она снова чувствует запах Вилланель, запах ее духов и мыла, крахмала рубашки, ее пота.       — С чего бы ей прикасаться ко мне? — Вилланель умоляюще склоняет голову набок. Это мило, но раздражает. — Думаешь, я ей это позволю?       У Евы был целый список «почему нет?» Вилланель была красивой. Итальянские женщины были красивыми. Вилланель говорила по-итальянски. Елена, без сомнения, посчитает это очаровательным. Вилланель была молода, умна и выглядела просто фантастически в этом костюме.       — Думаешь, я хочу, чтобы меня трогал кто-то, кроме тебя? Почему?       Ева закатывает глаза, но смущенно успокаивается от нежного поцелуя, после которого Вилланель застегивает верхнюю пуговицу своего воротника и поправляет пиджак перед зеркалом.       — Это не займет много времени.       — Ты будешь выпивать с женщиной постарше. Может и занять.       — Не займет, — Вилланель поправляет крошечный наушник и проверяет, хорошо ли спрятан миниатюрный микрофон в складках ее пиджака.       Ева прячет ключ-карту в сумочку, брызгается духами и поправляет прическу.       Раз уж ей придется наблюдать за ней под прикрытием, то она будет выглядеть сексуально и совершенно ясно даст понять, что именно упускает Вилланель.       Вилланель мимолетно бросает на нее голодный взгляд, прежде чем открыть ей дверь.       Ева переступает через порог.       — Встретимся здесь.       — Поскорее бы, — воркует Вилланель, но, несмотря на ее возбужденные глаза и искреннюю улыбку, Ева не может избавиться от беспокойного чувства, которое появляется словно запоздалая мысль и с тяжестью оседает в голове, расцветая в сомнение.