Two wrongs make a right

      Ева целует красные следы от лифчика Вилланель, оставляет поцелуй на ее плече и между ребер, двигаясь и проводя губами по телу, но не разрывая контакта. Бедра Вилланель сжимаются вокруг ее запястья.       — С тобой так хорошо. Как же с тобой хорошо.       Вилланель издает прерывистый тихий звук, выгибаясь дугой.       — Ты такая мокрая.       Она сделала это, почти не прикасаясь к ней, а Вилланель уже разваливалась на части, цеплялась за нее, чтобы получить больше контакта, чтобы получить большее ее рта и больше ее слов.       — Хочешь посмотреть?       Она понятия не имела, откуда все это взялось, но ей облегчало задачу то, как на это реагировала Вилланель. Из-за этого мозг генерировал вдвое больше мыслей, побуждая ее произносить то, о чем она даже не фантазировала.       Вилланель кивает.       Ева чувствует, как пальцы впиваются в ткань ее платья. Она поднимает руку.       — Открывай.       Вилланель толкается в нее и открывает рот; ее веки тяжелеют от предвкушения.       Она нежно их посасывает.       Ева чувствует, как от этого пульсирует клитор; щекотливое ощущение превращается в удовольствие. Вилланель аккуратно проводит по ее костяшкам своим нежным языком и стонет.       — Хорошо?       Она кивает, выпуская ее пальцы с характерным звуком.       Ева чувствует руку в своих волосах, притягивающую ее в поцелуй.       Вилланель невероятна на вкус.       Ева уже это знала, но было приятно об этом вспомнить — острый от алкоголя рот, такой горячий, сладкий, резкий и вязкий. Она входит в нее сразу тремя пальцами и заставляет вскрикнуть.       Тем не менее, она хотела быть уверена в своих действиях.       Она медленно покачивается, внимательно наблюдая за ее реакцией, не забывая следить за каждым изгибом и спазмом ее тела. Вилланель начинает умолять, — тихие «пожалуйста, Ева» и «сильнее» — и ей хочется сделать прямо противоположное, так что она осыпает ее шею бездыханными поцелуями, опускается к плечу, еще ниже между грудей и дальше — к бедрам.       — Ева...       — Тс-с.       — Я не могу...       Она прижимает колени Вилланель к ее груди, широко ее раскрывая. Зажимы для чулков слегка покосились, успев расстегнуться. Она подумывает снять чулки, но затем смотрит на Вилланель, едва одетую и похожую на женщину из ее самых грязных фантазий, и понимает, что так ей нравится гораздо больше.       Она облизывает губы.       Еву это так заводило, что она едва ли могла контролировать себя.       — Можешь. И сделаешь, — кивает она, наклоняясь, чтобы прикусить ее бедро, и впивается в него зубами чуть сильнее, пока Вилланель не заскулит. — Ты — моя.       — Блять... Ева, я...       — Ты меня слышала, — нежно говорит она, зализывая укус языком и проводя им до самого верха. — Ты — моя. Скажи это.       Вилланель выгибает шею.       — Ева...       — Скажи это.       — Я... ох... bozhe...       Ева знала, что это было тяжело. Вилланель никому не принадлежала. Она владела столькими вещами, но так мало отдавала. Вот только она уже отдала себя — когда в первую очередь защищала Еву, когда рассказывала о Константине, когда смотрела на нее в постели большими бездонными глазами и шептала бесконечные фразы на русском, пока она притворялась, что спит.       — Хорошая девочка. Уже так близко. Скажи мне. Скажи это, Оксана, и все закончится.       — Т-твоя... я — твоя... блять... Ева, я — твоя... пожалуйста, просто...       Она позволяет ей направить себя в самый низ, наблюдая, как та дрожит от облегчения.       Это занимает минуту.       Минута быстрого сосредоточенного внимания, которому ее так хорошо научила Вилланель. Минута пальцев внутри и руки на животе, минута бедер Вилланель, отрывающихся от кровати, чтобы прочувствовать ее рот как можно сильнее.       Минута нарастает и нарастает, превращаясь в звуки: звуки Вилланель, звуки скрипящей кровати, звуки влажного трения. Вилланель сдавливает бедрами ее голову, сжимая пальцами простыни, и дрожит. Жар переходит в афтершоки, которые оставляют ее размякшей и полусонной, но она пытается поддерживать контакт, взгромоздив пятки на плечи Евы.       — Blyat...       Матрас подпрыгивает под ее весом.       Ева смеется. Вытирает рот тыльной стороной ладони.       Платье прилипает к телу.       Атмосфера прочищается. Она больше не пропитана напряжением, негодованием или тем зеленым, противным чувством, которое так сильно ее тяготило.       Она наблюдает, как дергается подбородок Вилланель. Она накидывает предплечье на свои глаза.       — Эй.       Вилланель сглатывает, пытаясь перевести дыхание.       Оправившись, Ева замечает, что оставила засосы на ее груди и бедрах. Они хорошо смотрятся. Она не испытывает ни намека на чувство вины, а только забирается на кровать и смотрит, как Вилланель пытается взять себя в руки.       — Ranshe ya ne chuvstvovala nichego podobnogo... dazhe s Anna.       Она понимает только конец предложения. Это имя кажется таким далеким и неуместным после всего произошедшего. Отчасти она ожидает, что Вилланель рассердится на нее или расстроится...       — Что?       ...но Вилланель убирает руку со своего лица и поворачивается, и ее глаза полны чего-то прекрасного, но безымянного, от них невозможно отвести взгляд. Она не говорит ни слова — ей и не нужно. Она лишь вздыхает и позволяет Еве с удивлением и гордостью смотреть на то, что она с ней сделала.       — Что это было?       Ева пожимает плечами.       — Ты о чем?       Вилланель цокает языком.       — Не зазнавайся.       Она зазнавалась. А как иначе? Она все еще была одета, и, тем не менее, только что подарила Вилланель лучший оргазм в ее жизни.       Вилланель указывает на первое.       — У тебя был шанс.       — Да ну?       — Да. Не моя вина, что ты слишком... — она машет рукой.       — Озабоченная.       Она смеется.       — Ненасытная.       — Я не занималась этим так со времен... — задумчиво хмурится Вилланель. — Да вообще никогда.       Что-то внутри меняется, и Ева наконец чувствует спокойствие. Счастье. Она стягивает резинку со своего запястья и собирает волосы в свободный пучок, прежде чем лечь обратно.       — А ты...       — Кончила? — шутит Вилланель и получает за это по руке. — ...понравилось ли мне?       Она кивает. Она уже знала ответ, однако забота после секса — это важно. По крайней мере, где-то она об этом читала. Нико никогда не давал ей шанса это попробовать.       — Понравилось ли мне, — мычит Вилланель. Притворяется, что думает, пока Ева не тыкает в нее пальцем, побуждая упасть на спину. — Конечно, — пожимает плечами она. — Наверное.       — Наверное, — она тыкает в нее еще сильнее, перелезая через ее талию и усаживаясь на бедра.       Юбка ее платья закрывает Вилланель лишь ниже талии. Она берет ее грудь в ладони, потому что может.       — И в чем конкретно ты не уверена?       Вилланель посмеивается. Бедра выгибаются в жажде большего.       — Да нет. Я во всем вполне уверена.       — Не уверена в том, что тебе нравится, когда тебя неистово и извращенно хвалят?       — Ты...       — Или в том, что тебе нравится, когда тобой командуют?       — Осторожнее, — резко говорит Вилланель, хватая ее за талию. — Может, я и позволяю тебе так говорить со мной в постели...       — Э-э... ты постоянно позволяешь мне так с тобой говорить.       — Конечно, но только потому, что я...       Ева задерживает дыхание.       Вилланель останавливается. Ее челюсть сжимается, пережевывая слова, а горло подрагивает, проглатывая их.       Ева перемещает руки от ее груди к бедрам.       — Потому что тебе нравится внушать мне ложное чувство безопасности?       — Большое эго — еще большее эго, — тихо добавляет Вилланель, но нерешительно, без укола и с любовью. — Иди сюда.       — Зачем?       — Иди сюда.       Она переплетает их пальцы, поднимает руки Вилланель и прижимает их к подушке, улыбаясь, когда глаза Вилланель сверкают.       — Разве сейчас не твоя очередь?       — Мне вроде как нравится быть сверху.       — Серьезно?       — Абсолютно. У меня талант, — она облизывает губы, вжимаясь в нее. Давление напоминает ей о том, насколько испорчено ее нижнее белье, насколько ее раздражает платье, насколько сильно она хочет, чтобы Вилланель проигнорировала и то, и другое и трахнула ее прямо через одежду.       Она опускает глаза. Вилланель выглядит нереально. Она нежится в удовольствии с рассыпанными волосами на подушке, и на ней нет ничего, кроме пояса с подвязками и влюбленной улыбки на лице.       Они так близко друг к другу, что Ева вдыхает то, что выдыхает Вилланель.       Вилланель приподнимается, чтобы с робкой благодарностью украсть поцелуй — невообразимо нежно, тогда как Ева надеялась на жесткость.       И тут на нее накатывает волна эмоций — такая теплая волна, похожая на надутый воздушный шарик, на быстрый, головокружительный танец, разом пронзающий все тело. Волна разбивается о скалы поцелуя и стон Вилланель.       Ева ослабляет хватку и позволяет ей опереться на локти.       — Я говорила серьезно.       — Хм-м?       — В Риме.       — Ты много чего говоришь.       Вилланель откидывает свои волосы за плечо и садится, обвивая руками талию Евы, чтобы прижать поближе к себе.       — Когда ты ответила... ты не знаешь, что это такое, — говорит она с идеальным восточным акцентом.       Ева опускает взгляд, смотря между ними, на свои колени, затем выше, в ищущие глаза Вилланель, и снова вниз.       — Я знаю. Я знаю, что это такое.       — Вилланель...       — Я знаю, что это такое, — у Вилланель дрожит голос. Этот звук пожирает заживо, вгрызаясь в грудь, как рана.       — Знаю, что знаешь.       — Я чувствую это. К тебе. Постоянно. Это больно.       — Это и должно причинять боль.       — Но не так.       Она хочет сказать что-то прямолинейное, что-то вроде «ты размякла» или «и это лучший постельный разговор, на который ты способна?», но все, что она говорит, — это «покажи мне», и хватается за затылок Вилланель, чтобы поцеловать ее с силой, но и с заботой, уверенностью и сдержанным желанием.       Она задирает свое платье. Вилланель тянется к молнии, скользя ладонью под ткань, прямо между лопаток, а затем вниз к пояснице, блуждая по ее спине.       — Помоги снять.       Вилланель целует ее оголенное плечо и обнажает другое, так что платье теперь обвивает талию Евы. Она не комментирует тот факт, что на ней нет лифчика, и тот факт, что Ева уже разогналась, покачивая бедрами и склонив голову, чтобы оставить место для поцелуев. Вилланель впивается губами в ее сосок.       Она чувствует, как становится невероятно влажной.       — Черт...       Вилланель поднимает глаза. Слегка поглаживает ее бедро. Облизывает другой сосок и засасывает его так сильно, что у нее звенит в ушах.       Отражение их тел в зеркале на потолке затуманивается. Она едва ли может заставить себя смотреть — она еще никогда не выглядела хуже или лучше, в зависимости от того, как она это видела.       Она никогда не выглядела так из-за Нико. Так, будто была на пороге прозрения, сидя на коленях у человека, на десять лет ее моложе, безрассудная и безумно счастливая. Она хватается за резное изголовье кровати и сильнее толкается в рот Вилланель, прижимая ее голову к себе, чтобы получить больше.       — М-м... близко.       — Хорошо, — бормочет Вилланель.       — Еще... немного и... ух, — шипит она, когда зубы Вилланель касаются чувствительного места, а затем вонзаются в ее нижнюю губу.       — Да, немного, — шепчет Вилланель и отталкивает ее, сбрасывая спиной на матрас, отчего у нее перехватывает дыхание, а комната начинает кружиться.       Ей нравилось быть сверху. Но и это ей тоже нравилось — полностью чувствовать вес Вилланель, ее теплую мягкость, безопасность от того, что она была так близко, и в то же время полную потерю контроля над ситуацией.       — Трахни меня.       Вилланель качает головой, стягивая с нее платье, а затем ползет вверх по ее ногам, оставляя щекотливые поцелуи на лодыжке и икре, сбоку колена, бедер, и, наконец, снимает ее нижнее белье, прежде чем она начнет слишком сильно извиваться.       Еву убивает то, что на ней не осталось никакого барьера, о которой можно было бы потереться, что она не ощущает никакого давления, а лишь воздух и ожидание на протяжении долгих, тянущихся минут, когда голодный рот Вилланель окунется в нее и попробует ее на вкус.       Наконец-то.       Медленно.       Недостаточно.       Почти.       А потом все заканчивается, — почему, почему, почему? — и Вилланель тянет ее наверх, переворачивая со спины на грудь, побуждая ее встать на четвереньки, так что теперь они обе смотрят в зеркало прямо за кроватью, и она чувствует, как грудь прижимается к ее позвоночнику, как пальцы пробегают по ее телу и сжимают сосок, поглаживают между ее ног и разминают задницу.       Она наблюдает, как это разыгрывается прямо перед ней.       Зеркало недостаточно длинное, чтобы отразить ее тело ниже талии, но то, что она видит, делает свое дело: она вся в следах от губной помады, ее рот испачкан в красном, волосы взлохмачены, а голова откинута на плечо Вилланель.       Вилланель напрягает мышцы, чтобы доставить ей удовольствие, которое приносит и ощущение ее сильных и уверенных пальцев внутри нее, неумолимая сосредоточенность, устремленный взгляд на ее отражение, зубы, вонзающиеся в ее шею.       — Ты это чувствуешь?       — Да... Ви...       Она ощущает растяжение, а затем покалывание, а после — головокружительное жжение, когда ее полностью заполняют, когда пальцы снова и снова касаются самого чувствительного места, да с такой силой, что на глазах наворачиваются слезы.       — И каково тебе?       — Хорошо... больно... чертовски хорошо.       — Вот такие чувства ты во мне вызываешь, — шепчет ей на ухо Вилланель, горячо и быстро выдыхая, гладя губами ее подбородок и висок. — Смотри.       Ева сглатывает. Она смотрит. Задыхается. Бредет. Ей кажется, что она вот-вот упадет лицом вперед, но Вилланель удерживает ее на месте, при этом успевая трахать.       Толчки сильные — достаточно резкие, чтобы заскрипела кровать, а ее хватка ослабла.       Она ощущает легкий поцелуй на своей лопатке и всхлипывает от неожиданности.       Вилланель снова ее целует. Ласкает ее израненную кожу своим пылающим ртом, так осторожно и так необычно, с такой болезненной нежностью, а затем с еще большей нежностью, когда зарывается лицом в ее волосы и утыкается носом в ее шею.       — Я больше никогда не причиню тебе боли.       Ева стонет. Ей хватает сил, чтобы потянуться назад и поднять голову Вилланель, посмотреть на нее в зеркало и понять, насколько искренни эти слова.       Она ненавидела, когда ей причиняли боль — больше всего в эмоциональном плане. Эмоциональная боль ранила так глубоко, так укоренялась внутри. Она вызывала злость, но по больше части — пустоту, звенящую, как церковный колокол.       А вот физическая боль — такая, как сейчас, быстрая, грубая и приземляющая — дарила свободу испытывать жадность и жажду интенсивности, которые мог подарить только острый как бритва секс.       Она никогда не испытывала ничего подобного.       — Немного, — выдыхает она. Лицо горит.       Она берет свободную руку Вилланель и ведет ее от изголовья кровати к своей шее.       — Может, немного.       — Немного, — шепчет Вилланель. Кончики ее пальцев скользят по ее горлу, по линии пульса, заставляя ее выгнуться дугой.       Она сжимает другую руку Вилланель. Она была на грани. Она могла кончить от одной только фантазии об этом.       А затем Вилланель усиливает хватку под ее челюстью, но совсем немного, спокойно дыша ей в ухо, чтобы она знала, что все в порядке, что она в безопасности.       — Еще немного, — выдавливает она. Она промокла насквозь. Она чувствует, как ее бедра становятся скользкими от пота, как сбивается дыхание, а в глазах темнеет от адреналина. Вилланель делает более сильный толчок.       — Ты уверена...       — Ви.       Вилланель усиливает хватку. Ева видит в отражении, как она борется с собой, как она рассматривает ее лицо настороженными глазами, словно ястреб, в поисках малейшего намека на панику или перемен в настроении.       Она позволяет этому поглотить себя. Балансируя между удовольствием и болью, пританцовывая на грани сознательности, притупляющий мысли, она чувствует только прикосновения Вилланель, ее успокаивающие слова, приступ страха перед возможностью потерять сознание.       Такое ощущение, будто она покидает свое тело, будто она смотрит на себя сверху вниз, парит в подвешенном состоянии, пока Вилланель причиняет ей боль и дарит любовь, как всегда это и делала.       Блаженство.       — Ты это хотела попробовать? — уточняет Вилланель.       Раньше, когда она передумала. Ей стало тошно от мысли душить Вилланель. Не после того, через что они прошли. Не после Рэймонда.       А вот когда душили ее...       — Да.       Вилланель вжимается в нее.       Она хватает воздух ртом, левитируя на пороге оргазма.       А затем Вилланель отпускает ее шею, и кровь приливает обратно в голову, смывая все черные пятна перед глазами.       Она чувствует, как ее обвивают руки, прежде чем она успевает упасть, ощущает легкие поцелуи за ухом, на выемке позвоночника.       — Больше не проси меня так делать, — шепчет Вилланель и наклоняется, чтобы как следует ее поцеловать.       Она дрожит.       Вилланель держит ее в своих объятиях.       Ее лихорадит и захлестывает волна противоположностей — нежности и грубости, уверенности и робости — граница, на которой встречаются Вилланель и Оксана.       — Хорошо?       Она держится за предплечья Вилланель, чтобы не упасть.       — Кажется, я сейчас потеряю сознание.       — Но сначала ты кончишь, — предупреждает Вилланель, полушутя и обещая. Она вжимается в кровать, чтобы оттолкнуться, и падает спиной на матрас. — Иди сюда.       Ева поворачивается и впивается в нее взглядом — она выглядит так, будто ей невероятно комфортно, пока самоуверенно и горделиво в ожидании кладет руки за голову.       Она встает на четвереньки и ползет, чтобы размяться, — может, передышка? — и тут ее дергают за запястья, и Вилланель бросает на нее этот уничтожающий взгляд.       — Наверх.       Ева замирает.       — На меня. Наверх.       Она не должна. Не могла. Никогда этого не делала. Никогда. Она бы ни за что...       Вилланель смеется.       — Садись на свой трон, Ева.       — Отъебись.       Боль не ушла, она даже не приглушилась до гулкого эха. Разум велел ей отказаться от этой затеи, а вот тело бушевало от гормонов, желания и дикой потребности покончить со всем этим — это сводило с ума.       — Бери, что хочешь, — Вилланель понижает голос, темный и густой, как сироп. Это отбрасывает все нервы в сторону, побуждая ее подползти поближе.       Она неуверенно парит над лицом Вилланель.       — Я так не могу.       — Не можешь... или не хочешь?       — Не могу, — икает она. Вилланель хватает ее за задницу и тянет вниз, прежде чем она успевает возразить. Она вздрагивает.       — Оксана...       Вилланель приглушенно стонет где-то между ее клитором и нижней частью.       Она не может заставить себя посмотреть, отвлеченная прикосновениями губ и языка Вилланель, ее подбородка, ее быстрого, сбившегося дыхания и твердой руки, которая направляет ее то вперед, то назад.       А потом она может, и внезапно она попадает в плен карих глаз Вилланель, читающих каждое ее движение, рассматривающих все ее тело, улыбающихся и серьезных, но полных самодовольной радости, когда она падает вперед на раскрытые ладони, поглубже проталкивая в себя пальцы Вилланель.       Вилланель их даже не сгибала, не оказывала такого же давления, как раньше, не вошла в уверенный ритм, но Ева чувствует, как ее это заводит — тот факт, что она делает это, что кто-то позволяет ей это делать (нет, умоляет ее об этом), что Вилланель отлично проводит время, лежа в полной покорности, но все еще умудряясь разжигать весь мир Евы.       Бедра подрагивают.       На мгновение ей кажется, что Вилланель не может дышать. Она пытается отодвинуться, но Вилланель сжимает ее, крепко удерживая на месте.       — Это... — она сдерживается, сдерживается, она сможет продержаться еще немного, она сможет подождать... — безумие.       Она начинает дрожать еще сильнее.       Вилланель кивает в нее.       Это движение сбрасывает ее с обрыва, словно керамическую чашу.       Она падает.       Она взлетает, а затем резко падает.       Летит в свободном падении.       А затем разбивается.       Оргазм пронизывает все тело насквозь в горячем, неистовом порыве всевозможных чувств, свернувшихся в одну фатальную кончину, в аккуратный, темный шар, скручивающийся, как сверхновая, пока она вообще ничего не чувствует, ни свои пальцы, ни кровать, ни пот, струящийся по спине, только Вилланель, схватившуюся за нее, чтобы высосать из нее остатки разума.       — Хватит... я не могу...       Слишком. Больно. Идеально.       Она думает, что Вилланель так и будет держать ее в плену, принуждая оставаться на месте, но она отпускает ее, помогает слезть, а затем вытирает рот и одаривает ее волчьей ухмылкой.       Petite-mort. Фраза снова вспыхивает в голове, мигая, как неоновая вывеска. Она была здесь, но ее здесь не было. Она была под водой, плавала, ей не хватало кислорода, но она была полностью истощена. Вилланель уже столько раз ее убивала. Ну и что, если она сделала это еще раз?       Она с трудом подползает к изголовью кровати, собирая все оставшиеся силы, чтобы дотянуться до прикроватного ящика. Она больше не испытывает злости, ни капли.       Она только чувствует себя... живой. И слегка ранимой.       — Что ты делаешь?       Она умудряется нащупать зажигалку. Роняет сигарету на пол. Вынимает еще одну и наконец засовывает в рот.       — Даже не...       — Ева!       — Не-а, — бормочет она, закуривая. Никотин успокаивает нервы. Она наблюдает, как Вилланель пытается помешать ей, но уже слишком поздно, дым уже поднялся, путаясь в парфюме и сексе, путаясь в ее легких, где залегли набухшие чувства. Она держит руку вытянутой, вне зоны досягаемости.       Вилланель скулит рядом с ней.       — Последняя. Самая последняя. Я не могу ее не выкурить. Ты меня уничтожила.       Это кажется достаточно хорошим оправданием для Вилланель, которая избавляется от оставшейся одежды и сворачивается калачиком у ее спины, вытягивая руку, чтобы обнять ее сзади, и прижимает губы к ее плечу.       — Кажется, я отключилась на целую минуту.       — Да. Для меня это большая проблема.       — То, что из-за тебя женщины в обмороки падают?       — Ага. Слишком хорошо. Это и благословение, и проклятие, Ева.       Она прыскает от смеха.       — Я бы не назвала это проклятием.       Вилланель поднимает руку, кладя ладонь на ее грудь. Она в идеально игривом состоянии, но не пытается снова ее соблазнить. Ева не смогла бы кончить еще раз, даже если бы ей за это заплатили.       На них опускается тишина, уютная и теплая, как одеяло.       Она курит, а Вилланель дремлет. Они тают, пока не превращаются в груду усталых конечностей, и она начинает задаваться вопросом, а не спит ли Вилланель.       Она гасит сигарету о пачку и откидывается на подушку.       Вилланель зарывается в нее.       Рука сжимается. Дважды.       — Бип-бип.       Она шлепает ее по руке, отгоняя. Ухмыляется. Вилланель этого не видит.       — Ты все еще злишься?       Она тянется к пальцам Вилланель, притягивая их обратно к своей груди.       — Я и не злилась.       Вилланель ерзает позади нее.       — Ты меня злобно трахнула.       Ева заливается громким и сердечным смехом.       — Я это использую.       — Ты все еще ревнуешь?       Она сглатывает.       Часы на стене тикают.       Наконец, она утвердительно мычит.       — Да.       Она чувствует, как Вилланель кивает и прижимает ее чуть ближе к себе.       — Не думаю, что вообще перестану ревновать. Все... в порядке. Проехали. Это нормально.       — Конечно. А еще сексуально.       Ева поворачивается, стараясь не разорвать кольцо рук Вилланель. Она ожидает увидеть дразнящую ухмылку, игру бровями, но Вилланель лишь ее целует, легко и медленно, просто поцелуй ради поцелуя.       Она вдыхает. Это романтично. Душевно. Отвратительно банально и именно то, что ей нужно.       — Ты будешь еще злобно меня трахать?       — Давай не будем притворяться, что все не было наоборот.       Вилланель меняется в лице, будто эти слова ее задевают, будто Ева совершенно не так ее поняла.       — Я просто... хотела, чтобы ты это прочувствовала. Полностью прочувствовала.       Ева трется щекой о подушку.       — Я чувствую. Конечно же, чувствую. Боже, я чувствую тебя буквально все время, даже когда ты не рядом.       Она не хотела, чтобы слова вышли такими сентиментальными, но их уже не вернуть. Вилланель могла принять их так, как посчитала бы нужным.       Вилланель снова кивает. Она выглядит такой серьезной, пока обдумывает ее слова. Она облизывает губы и снова ее целует, поглаживая ее подбородок и изгиб рта.       Когда поцелуй заканчивается, Ева чувствует себя чуть менее глупо. Она чувствует себя лучше, а затем и еще лучше, когда Вилланель запускает руку ей в волосы и притягивает на себя, чтобы обнять.       — Ева.       — Да?       — Думаешь, Эла хотела меня злобно трахнуть?       Ева так резко поднимает голову, что комната начинает кружиться.       — Думаешь, на полу тебе будет удобно?       Вилланель ухмыляется.       — Не драматизируй. У нас есть кушетка — я буду спать на ней, если ты меня не хочешь.       Она пытается вывернуться из объятий, но Вилланель сжимает ее, успокаивает, обхватив ногой ее икру, словно говоря: «Я шучу. Ты такая забавная, когда злишься».       — Думаю... — вздыхает она. — Знаешь, что я думаю?       — Ты слишком много думаешь.       — Честно? Думаю, у нее бы не было ни единого шанса.       Вилланель оживляется.       — В драке?       — М-хм.       Вилланель прикасается к ушибленной стороне ее лица, к консилеру, давно смывшемуся от пота.       — С тобой? — дразнит она.       Ева вздергивает подбородок.       — Да. Я маленькая, да удаленькая.       Вилланель смеется, из-за чего их тела трясутся.       — Уж точно не после того, как я с тобой закончу.       Ева ворчит.       — Что, будешь меня тренировать для секса?       — Нет, — Вилланель потягивается, распластываясь под ней, лениво и беспечно. — Я просто буду тебя тренировать. Очень серьезно. Очень опасно.       Она фыркает.       — Хорошо, мистер Мияги.       Лицо Вилланель загорается. Это напоминает Еве, что когда-нибудь им нужно вместе посмотреть фильм, какой-нибудь дурацкий, детский фильм, просто чтобы она смогла увидеть Вилланель в ее стихии, увидеть ее такой, какой ее так и не удалось увидеть Константину.       Она откатывается в сторону, чтобы дать Вилланель пространство, но они все еще касаются друг друга; тепло и аромат окутывают их тела.       — Сначала я посплю. А завтра ты снова сможешь злобно меня трахнуть...       — Я...       — ...а потом я найду тебе хорошее, тихое местечко для тренировок, хорошо?       Ева знала, что отчасти она шутит. Но отчасти — нет.       И, когда она, сытая и уставшая, натягивает на них одеяло, прижавшись к Вилланель, она понимает, что единственный человек, который может по-настоящему причинить ей боль, ни за что этого не сделает.       Только не снова.       Только если она этого не захочет. И только если она об этом не попросит.