Two wrongs make a right

      Она думает о Рэймонде.       На короткую секунду она задумывается о нем и о том, что она чувствовала — тяжесть топора, хаотичные, подстрекавшие ее глаза Вилланель, влага, звук, пот, паралич. Тогда она будто покинула свое тело, которое взяло под контроль нечто большее, дергающее его за ниточки, как марионетку.       Эти ощущения так далеки от того, что она испытывает сейчас.       Она позволяет себе оставаться в своем теле.       Пальцы дергаются, когда она ими повелевает, по-прежнему сцепляясь с пальцами Вилланель. Она моргает. Проводит языком по зубам. Напрягает мышцы ног, пальцы в ботинках.       Она чувствует себя уверенно. Она поступила правильно. Она хотела так поступить.       Она смотрит на тело, согнутое на стуле, на его маленькую фигурку, на спутанные волосы, на отсутствие жизни. Она пихает его ногой и чуть не смеется при мысли: из маленьких людей выходило самое большое месиво.       Вилланель подходит к ней, вторя ее предыдущим словам:       — Все хорошо?       Она делает глубокий вдох. Он получается плавным, ровным. Она бросает пистолет через барную стойку и сосредотачивается на Вилланель как раз в тот момент, когда у нее начинает звонить телефон.       — Лучше не бывает.       Она отвечает на звонок, не сводя прикованного взгляда с Вилланель. Она смотрит на ее покрытое синяками лицо, к которому прикасается, упивается ее чудесным теплом и близостью в огромном стерильном помещении.       — Мы закончили.       — Ох. Блять... ладно. Вау, это было...       — Плохо спланировано.       — Ага. Вы...       — Обе в порядке.       — А Вилланель...       — Спасла положение.       Вилланель, должно быть, слышит Медведя, потому что ее лицо меняется, погружаясь в явное разочарование в себе, с которым была слишком хорошо знакома Ева. Не то чтобы это имело значение. Вилланель взяла на себя всю тяжелую работу, а Ева вмешалась в последнюю минуту — она едва ли могла приписать себе все заслуги.       Она обменивается любезностями, делает мысленную заметку о сейфе и вешает трубку, пока Медведь не стал слишком серьезным.       Впереди ее и так ждало самое худшее.       Она убирает телефон в карман и кивает в сторону лестницы.       — Давай заберем документы и свалим отсюда к чертовой матери.       Вилланель кивает, но ее глаза прикованы к кухонной стойке, которая привлекает и внимание Евы.       Коллекция впечатляет. В основном джины и виски родом с различных островов, настойки и книжные рецепты коктейлей. Ева не замечает и намека на вино, хотя догадывается, что в подобном поместье должен быть винный погреб — она подумывает проверить эту теорию, может, даже прибрать себе пару бутылочек, как ей в руку суют полный бокал, а Вилланель смотрит на нее налитыми кровью глазами.       Мысли возвращают ее в Бирмингем: какой легкомысленной и пьяной она себя чувствовала под огнями эпохи сухого закона, нагло флиртуя с Вилланель, замерзая и краснея в своем дурацком красивом платье.       Вилланель все та же Вилланель, с бокалом в руке и притягательным взглядом, но ее пальцы дрожат, а губы дрожат еще сильнее, когда она подносит к ним бокал и делает быстрые, жадные глотки.       Ева ставит свой нетронутый напиток на стойку.       — Эй... — она выдвигает барный стул. — Сядь.       — Ева, не глупи.       Ева многозначительно смотрит на нее, наказывая ее более мягким «сядь». Вилланель повинуется, ссутулившись, как обиженный ребенок, и наблюдает, как Ева готовит ей еще один коктейль.       — Пей.       Вилланель не сводит с нее глаз.       Ева ощущает игривость Вилланель, которой так и не терпится вырваться на свободу, как лисе хотелось бы неожиданно выпрыгнуть из холодных глубин сугроба.       — Ты готовишь дерьмовый «Олд Фэшн».       Ева смеется.       — И тем не менее... — пожимает плечами она, указывая взглядом на пустой бокал Вилланель.       — Тебе идет роль барменши.       И такое она слышит уже не в первый раз. Вот только на этот раз ей не хочется дать ей пощечину, как хотелось в Риме.       Она отвечает на комплимент опрокинутым шотом, наслаждаясь тем, как щиплет глаза, а Вилланель так знакомо становится расплывчатой, нагревая ее изнутри.       Она опрокидывает еще один шот, снимая остроту, и наливает ей полный, последний бокал.       Она не уверена, чего пытается добиться, но это кажется хорошей идеей: напоить Вилланель, чтобы расслабить, чтобы ослабить те чувства, которые она испытывала, а затем отвести ее обратно в фургон и распутать весь этот комок эмоций.       Вилланель делает, как ей велят, шипя при последнем глотке, и потирает рот. Ее кожа уже порозовела, а взгляд стал ленивым.       — В Шотландии нельзя садиться за руль в нетрезвом виде.       — Вполне уверена, что это просто... правило против мудаков? В любом случае, русские — исключение из этого правила.       — Конечно, но ты не русская, ты кореянка, и ты прекрасна, — Вилланель пошатывается, вставая со стула, и у Евы возникает внезапное желание накидаться, выбросить на ветер десятки тысяч фунтов, как она поступила с тем дорогим шампанским Вилланель, вот только на этот раз в другом шикарном доме. Что бы ни произошло дальше, ей бы от этого полегчало — хоть слезливое, мрачное признание, хоть отчаянная близость.       Вместо этого она скользит по толстой шерсти джемпера Вилланель и сжимает его.       Вилланель не заканчивает свою мысль.       — Оставайся здесь. Я схожу на второй этаж.       — Зачем?       — Чтобы все закончить. Останься, — медленно говорит она, как будто разговаривает с щенком. — Веди себя прилично.       Она поворачивается к лестнице, дважды оглядываясь через плечо, чтобы проверить Вилланель — она не дуется, не кокетничает, а просто смиренно стоит на месте, такая тихая и сломленная. Ева отдала бы что угодно, лишь бы заменить это настроение на... ну, на любое другое.       Она не задерживается на кухне, стремясь поскорее уйти.       Она взбегает по лестнице и по памяти повторяет свои шаги до главной спальни.       Медведь указал ей на ванную комнату.       Ева направляется туда, обходя отдельную ванную, минуя внешнюю стеклянную стену и душевую кабину, и сталкивается с аквариумом от пола до потолка.       Она глазеет на него.       Вода шипит, подсвечиваясь инопланетными оттенками, которые пробираются сквозь желтых, красных, черных и синих рыбок.       Она подносит ладонь к стеклу и наклоняется, захваченная хаосом неподвижной воды; дыхание приходит в норму. Она постукивает пальцами по аквариуму, пытаясь привлечь внимание рыб, и к ее небу прилипает «Оксана». Она хочет позвать ее, хочет разделить с ней этот момент.       Она представляет, как Вилланель стоит с другой стороны и смотрит на нее так же зачарованно, с таким же желанием. Она представляет их стилизованными под цвета База Лурмана и фыркает, снова постукивая по стеклу, прежде чем опуститься на пол.       Она проводит пальцами под рамой резервуара, нажимая на нее до тех пор, пока не раздается щелчок и мрамор не поднимается, обнажая цифровой замок.       Код: 1-2-3-4.       Металлическая дверь с рывком открывается. Внутри она находит конверты и документы, аккуратно сложенные стопками, различные банкноты, фотографии, паспорта.       Она проводит несколько минут, собирая все самое необходимое и оставляя остальное валяться на полу.       Она забирает флешку, конверты. Паспорт, принадлежащий Елене (его фотографии будет достаточно). Она хватает пачку фотографий формата А3 и спускается на первый этаж.       Вилланель не подает никаких признаков того, что не уснула.       Документы мягко плюхаются на стол, и Вилланель вяло поворачивается, чтобы посмотреть на них.       Ева садится напротив нее.       — Готова?       — Что это такое?       — Доказательства...       Вилланель гримасничает.       — ...нет, я не знаю... они казались... важными? К тому же... — она машет перед ней флешкой.       Вилланель хмурится. Постукивает по бумагам и со стоном трет лицо руками.       — Я плохо себя чувствую.       — Ты так и выглядишь.       Ева мысленно умоляет об игривом ответе, например, «я всегда хорошо выгляжу, Ева» или «ты не вправе судить», но Вилланель лишь пожимает плечами, неуклюже отодвигая стул, чтобы встать, пытаясь не упасть или не заплакать.       — Сядешь за руль? — спрашивает она, а затем еле слышно: — Пожалуйста.       — Серьезно? А я думала, ты поведешь, — с осторожным сарказмом огрызается она. — Держи, — она подталкивает кучу документов в руки Вилланель, просто чтобы дать ей какое-то занятие, и наблюдает, как та складывает их в своей переполненный рюкзак и сгребает в охапку.       — Ладно. Я готова.       — Хорошо, — недоверчиво смеется Ева, но это не смешно, совсем не смешно. Она смотрит на Вилланель и чувствует, как ее пронзают последствия ее действий, словно булавки сквозь камень, раскрывая трещину внутри чуть шире.       Она отводит Вилланель обратно к фургону, никак не комментируя безупречный интерьер поместья, и крепко держит язык за зубами, когда Вилланель на выходе стаскивает яйцо Фаберже, оставаясь равнодушной к его потрясающему, окончательному хрусту, который он издает при столкновении с землей.       Поездка потрескивает от слов, которые хочет сказать Ева, но которые не хочет слушать Вилланель.       Поэтому она включает унылый гул вечерних новостей, отчаянно пытаясь заполнить тишину, даже когда Вилланель тихонько напевает, пьяная, или пытается и не может разобраться в вещах в своем рюкзаке, или смотрит на нее расфокусированными, умоляющими глазами, или шумно и поверхностно дышит, как будто изо всех сил пытается сдержать себя в руках.       Ева объезжает выбоины.       Она медленно огибает повороты.       Она не ругается и не показывает средний палец так щедро, как ей бы этого хотелось; водительская ярость вспыхивает и скручивается узлом в животе.       Она ведет машину так, будто пытается одновременно успокоить Вилланель и сделать эту поездку самой быстрой в своей жизни.       Должно быть, она прекрасно справляется, потому что Вилланель быстро засыпает с мокрым лицом и открытым ртом к тому времени, как она читает краткое описание их съемного домика и разворачивает фургон.       Ева отстегивает ее ремень безопасности и будит.       — Просыпайся.       На секунду она распахивает глаза, становится такой свежей и податливой в руках Евы. Затем ее лицо сморщивается под тяжестью дня, но Ева продолжает обнимать ее, чувствуя, как она дрожит и крепко прижимается к ней.       — Пойдем внутрь.       Вздох. Ева чувствует слезы и слюну на своей шее, где прячется Вилланель. Она прижимает ее покрепче к себе.       Вилланель пахнет кровью. От нее пахнет сандаловым деревом, потом и шампунем, но в основном — кровью.       Еве нравится этот запах, нравится баланс его печали и ярких цитрусовых нот. Тем не менее, она сопротивляется хватающимся за нее рукам Вилланель, избегая ее взгляда, и оставляет ее на пассажирском сиденье, начиная перетаскивать их сумки, запирать камеры фургона и включать все светильники в домике.       Вилланель блекло смотрит на нее через закрытое окно, даже когда она возвращается и выдыхает на стекло, чтобы нарисовать контур самой незрелой вещи, которая приходит ей в голову. Она подумывает нарисовать сердце, но так даже лучше.       Вот только, видимо, не лучше, потому что Вилланель лишь безрадостно поникает.       Ева вытаскивает ее наружу, дважды проверяя периметр, как будто она была каким-то телохранителем, усердно пытающимся защитить их фантазию о коттедже.       — Проходи сюда.       Вилланель подчиняется.       — Сюда, — мягко говорит она, расчищая путь в ванную. Пар уже клубится в воздухе и облизывает керамические края ванной, блестящие от холода.       — Я не...       Ева берет ее за обе руки и проводит большими пальцами по синякам, по рассеченной коже.       — Знаю.       — Ева...       — Знаю, — воркует она, но Вилланель вяло дает свое согласие, не ртом, а телом: руками, которые поднимаются, чтобы снять джемпер, пальцами, сталкивающимися с пальцами Евы, чтобы расстегнуть молнию и пуговицы, опущенной головой, но поднятыми глазами, ногами, которые по очереди поднимаются, чтобы снять обувь, а затем и носки. Ева прижимает ее к себе.       Она чувствует, как Вилланель уступает.       Опускает их на пол.       Их ждет наполовину наполненная ванна.       Они садятся на коврик для ванной, прижимаясь друг к другу.       Ева убирает пряди волос с лица Вилланель. Медленно и гипнотически потирает ее затылок.       — Doragaya.       Никакого движения. Никаких звуков.       — Если хочешь поплакать — поплачь. Со мной можно.       Ева ненавидела, когда она плакала. Она чувствовала ее слезы глубоко внутри себя, они наполняли ее истощающим чувством вины.       Вилланель отталкивается от нее, и она подчиняется, создавая между ними пространство. Ева смотрит, как она прислоняется к ванне, опуская заднюю часть шеи на бортик.       Вилланель смотрит в потолок, в никуда. Она делает медленные, затрудненные вдохи через напряженный рот, как будто пытается контролировать боль, написанную на всем ее теле, на ее остекленевших, наполненных отчаянием глазах, на румянце ее кожи и лихорадочном блеске лица.       Ева наклоняется к ней. Сначала обводит ее глазами, а затем и руками, прикасаясь к запястью, локтю, плечу, различным царапинам и синякам.       — Пожалуйста, Ева.       Ева сцепляет их руки и сжимает.       — Ты можешь расслабиться.       — Не могу.       — Иди сюда.       Пар душит легкие Евы. Она жадно вдыхает — в качестве наказания — и пытается снова, на этот раз нежнее:       — Иди сюда.       Вилланель придвигается к ней с легкостью, когда как она ожидала сопротивления, доверяя Еве, когда она передвигает ее конечности то так, то эдак, снимая последние слои, прежде чем снова прижать к себе.       — Ева, я убила стольких людей.       Ева обнимает руками ее шею, положив подбородок на ее плечо, а ладони — на изгибы ребер.       — Знаю.       Вилланель содрогается всем телом.       — Я убила собственную мать.       Каролин упоминала Россию, хотя Еве тогда и в голову не пришло придраться к этой информации, проанализировать ее со всех сторон при ярком свете дня.       Она сглатывает.       — Все нормально.       Не нормально. Она повторяет свои слова — может, ее мать заслужила то, что с ней случилось. Она тут же сожалеет о сказанном.       Вилланель прижимается к ней, скуля.       — Думаю... думаю, сейчас все кажется хуже, чем есть на самом деле. Ты просто... наконец расплачиваешься за тот «Талискер».       Она не верит ни в единое слово.       — И день выдался... — качает головой она, нежно прижимая кончики пальцев к выемкам на позвоночнике Вилланель, — ...дерьмовым, нет? — шепчет она, отстраняясь, чтобы взять в ладони лицо Вилланель. — Думаю, тебе стоит помыться. Что скажешь?       Вилланель закрывает глаза. Ева вытирает их, но слезы не останавливаются, так что она продолжает свои попытки.       — А я помоюсь после тебя, — нежно продолжает она. — А потом, — она передвигается, и стыд пронизывает ее, скручивая узел в животе, в тот момент, когда ее губы касаются того места, где раньше был ее большой палец, — а потом, думаю, нам стоит поговорить.       Вилланель вытирает лицо, но Ева уже приняла решение. Она тянется к крану, а затем к куче одежды.       — Не торопись. Я приготовлю чай.       Ева помогает ей подняться и осторожно залезть в ванну, благодарная за то, что Вилланель игнорирует дрожь в ее руках и сосредотачивается на жаре воды, за то, что хрипотца в ее голосе тонет во всплеске воды, за то, что ее колени не подкашиваются, а несут ее к двери, подгибаясь только тогда, когда она закрывается за ней, только когда она наклоняется над раковиной, и узел в ее животе начинает разрываться от тяжести предстоящего признания.