***
Квартира Вилланель находится в самом центре города. Ева понятия не имеет, с чего решила, что квартира будет находиться в Шордиче или Клэпхэме, но чем больше она об этом думает, тем больше понимает, как бы ей не подошел ни тот, ни другой район. Шордич казался слишком ювенильным. А Клэпхэм кишел белыми, консерваторами, детьми с трастовыми фондами и отцами, которые, вероятно, еще три года назад составляли большую часть дохода Вилланель. Ева следует за Вилланель в стеклянный лифт и присвистывает. — Чтоб меня. — Это не навсегда. — Почему? Хочешь переехать? Вилланель пожимает плечами. Она выглядит полной надежды. — А ты нет? — Хочу. Может быть. Конечно, хочет. И не хочет. Она хочет дом в пригороде и квартиру в городе (и рыбку съесть, и косточкой не подавиться). Лондон напоминал ей о прежней себе, которую она презирала, и о новой себе, которая родилась в тот момент, когда она встретила Вилланель, и поэтому эту версию себя она презирала меньше. Лифт пикает прежде, чем она успевает вразумить себя. Вилланель не подталкивает ее, что, наверное, хорошо — она сама не знала, какого черта хотела. Ева переступает порог квартиры, слишком занятая возней с обоими рюкзаками, чтобы понять, что они в пентхаусе, а лифт остановился прямо посередине гостиной с высокими стеклянными стенами, открывающими вид на Уоки-Токи и Шард — на хренову тучу небоскребов, которыми так славился Лондон. Она роняет багаж и глазеет. Это полная противоположность Парижу. Она с удивлением обнаруживает, что ей здесь не нравится. Полы выполнены из красивого дерева, залитые светом окна блестят от чистоты, а мебель женственная, но сдержанная. И все же. Она скучала по Парижу. Что-то внутри нее надеялось, что после нескольких недель в дороге Вилланель пригласит ее вернуться туда, и она, наконец, снова будет посвящена в ее жизнь, в интимные подробности того, какие подушки она покупала, что хранила в своем холодильнике, какие картины выбирала, какие безделушки лежали в ее ванной. Именно эти вещи она нашла во Франции, и она чуть было не смеется от того, насколько восхитительно это было: окружить себя винтажными и дохрена шикарными вещами смертельной незнакомки. Интересно, что бы ей сейчас сказала Вилланель, если бы она начала громить содержимое ее бара? Она наблюдает, как Вилланель ставит пакеты с продуктами на столик для завтрака, запрыгивает на кухонный островок и обращает на нее свое внимание. — Что? Ева гримасничает. — Ничего. Она могла и лучше. Она смеется. — Ничего! Это просто... так похоже на тебя. И не похоже. Типа, даже не близко. — Ты о чем? Ева сбрасывает свои ботинки и присоединяется к ней на кухне, останавливаясь рядом с ее коленями и тыкая в них пальцем. — Где все твои вещи? — У меня нет вещей. — Ну, знаешь... твое... - Ева машет рукой, - дерьмо. Твоя одежда. Обувь. Всякие вещи. Растения... — Ева, я едва ли могу позаботиться о себе, с чего ты взяла, что я смогу позаботиться о растении? — Да неважно... эта квартира будто сошла с обложки архитектурного журнала. — Я здесь особо не жила. Не в последний месяц, и явно не за долгое время до этого. Ева кивает. Интересно, была ли Вилланель такой же несчастной все те месяцы до их воссоединения, лежала ли она ночами без сна, жалея о Риме и вкладывая всю свою энергию в саморазрушение вместо того, чтобы украшать свою квартиру, так же, как и Ева вкладывала всю свою энергию в угрюмость и непрекращающееся курение? Она знала, что Вилланель была здесь просто проездом. Она никогда не планировала задерживаться в этих краях. Ева ласково и решительно похлопывает ее по бедрам. — Так давай жить здесь. Мы можем остаться здесь на ночь, на неделю, да какая разница? Давай жить здесь. Давай, — она стаскивает Вилланель с островка и указывает на продукты. — Так ты мне что-нибудь приготовишь или как? Вилланель пихает ее бедром. Это движение стирает грань между домашним уютом и флиртом, и Еве так сильно хочется ее поцеловать, но она этого не делает, послушно усаживаясь на барный стул, чтобы не путаться под ногами и понаблюдать за работой Вилланель. Вилланель быстрый, блестящий повар. Она готовит жареный лосось, коричневый рис, гарнир к любимым овощам Евы и комбучу, которую Ева с удовольствием заменила бы на вино, хотя и признает важность хорошей детоксикации а-ля Елена. Вилланель почти ничего не говорит, а Ева и не против — ей вполне хватает наблюдать, как она порхает по кухне, словно в танце, молниеносно нарезая ингредиенты с перекинутым через плечо полотенцем, прямо как су-шеф. Впервые за долгое время она не выглядит грустной. Только сосредоточенной и нетерпеливой. Отчасти она чувствует себя виноватой за то, что ее обслуживают, балуют первой здоровой пищей за последние несколько недель, а у нее даже не случилось полномасштабного срыва (если уж начистоту, она убила нескольких людей, хотя, если быть полностью откровенной с собой, это повлияло на нее далеко не так же сильно, как в первый раз). А отчасти она неожиданно довольна сидеть без ощущения надвигающейся опасности или смерти, и чувствовать, как о ней заботятся самым заурядным и внимательным образом, на который только способен человек. Она ненавидела, когда это делал Нико. Из-за этого она чувствовала себя ребенком. Из-за того, как покровительственно он пытался научить ее нарезать овощи, играть в бридж, отделять цвета от белых, поддерживать жизнь растений, превращая повседневные домашние дела в упражнения по сплочению, которых она старалась избегать, задерживаясь на работе до самого утра. Он вечно учил, вечно душил. Вилланель просто делает. Конечно, она научила ее стрелять, научила, как постоять за себя — это вещи были жизненно необходимы. Но другие вещи она просто делала: готовила завтраки, без придирок терпела ее грязные походные ботинки, заказывала еду для них обеих, не парясь о том, что она может показаться слишком мужественной или слишком покорной, терпела ее плохие навыки глажки, брала на себя контроль в постели, с чем, кстати, Ева была полностью согласна. Она включает один из самых странных плейлистов Вилланель в Спотифае — «Позднее банное диско», и обнаруживает, что экстраполирует этот момент на целое будущее. Она могла бы так жить. Она могла бы жить скучной жизнью. Она хотела жить скучной жизнью. Она хотела этого с Вилланель, потому что с ней жизнь не будет скучной, даже немного. Или, может, и будет, но ее это ничуть не пугало. Она была не против пятничных обедов едой навынос и споров по поводу переработки отходов, семейных ужинов и отдыхов за границей. Как бы сильно это ее ни пугало раньше, ей было слишком любопытно узнать, как они впишутся в этот мир. В реальный мир. — Готово. Закончила звезды считать? Ева ухмыляется и помогает ей расставить тарелки. — Пахнет ужасно. Ты же не думаешь, что я стану это есть? — она таращится на еду, потому что та пахнет и как лучшее блюдо на свете, и как именно то, что она хочет съесть прямо сейчас. — Когда это я разочаровывала? — Никогда, — парирует она и вдыхает; рот наполняется слюной. Ева набивает рот еще до того, как Вилланель успевает сесть за стол — и кто может ее винить? Она умирала с голоду с тех пор, как Вилланель дала ей на завтрак остатки еды: простую овсянку, сухофрукты и полуоткрытые закуски, но без шампанского — все бутылки они оставили знакомому Вилланель в качестве прощального подарка. Кроме того, Ева была уверена, что там, откуда они взялись, их было еще много. Вилланель плавно опускается на место рядом с ней. Они едят в тишине. Ева наслаждается звоном ножей, глотками сока и тихими, довольными звуками, которые издает Вилланель, с любовью наблюдая за ней. Это уже достаточный комплимент, когда она оставляет свою тарелку совершенно чистой, вздыхая с широкой улыбкой, довольная тем, что в кои-то веки доела первой. Вилланель безучастно ковыряется в своей еде. Ева догадывалась, что аппетит у нее вряд ли разгуляется. Ненадолго она задается вопросом, какой еда будет завтра — английские похороны ей не очень нравились: крошечные бутерброды за высокопарной беседой. Может, завтрашние похороны будут проходить в русском стиле — отчасти она надеялась увидеть там разливную водку и громкие, дружелюбные лица. Константин хотел бы, чтобы его уход как следует отпраздновали. Последние похороны, на которых она была, были похоронами Билла. Тогда она не нашла в себе силы, чтобы отпраздновать или хотя бы произнести тост, не откопала даже глупого воспоминания о нем ради Елены. Вместо этого она поклялась, что убьет Вилланель голыми руками, и, что ж... посмотрите, к чему ее это привело. Она не заставляет ее есть. Она все понимает. Она протягивает свою руку и сжимает ею руку Вилланель. — Десерт? Она понятия не имеет, почему вообще об этом спрашивает, ведь сама она так объелась, что была готова отключиться. С другой стороны, мороженое обычно поднимало настроение Вилланель. Она принимается загружать посудомоечную машину, а Вилланель — раскладывать диван и искать какой-нибудь фильм. Ева готова поставить деньги на то, что она выберет какое-нибудь странное иностранное кино или документальный фильм, который будет слишком напоминать ей о родном доме. Но когда она заканчивает, Вилланель сидит в углу дивана и роется в тошнотворном алгоритме Нетфликса, добавляя в список просмотра реалити-шоу «Круг». — Значит, сегодня будем избавляться от лишних клеток мозга? Вилланель невинно поднимает на нее глаза. Она уже расстелила одеяла, пододвинула к дивану кофейный столик в качестве идеальной опоры для своих ног, и разложила закуски, и все это напоминает Еве, как она, скорее всего, делала это уже сотни раз, но в одиночку. Вот только она не была одна за последние несколько недель. И никогда больше не будет. Ева смеется, когда Вилланель поднимает свои ноги, но только для того, чтобы положить их ей на колени, как только она устраивается поудобнее. — Ну уж нет. — Пожалуйста, Ева. Я ранима. Она произносит эти слова раздражающе игриво, но ее бледное лицо выдает, насколько она действительно измотана. Ева протягивает ей миску с десертом и отказывается от своего ради пары ступней, которые она согревает между своими ладонями под одеялом, щекоча их до тех пор, пока ее мороженое не превращается в лужицу, а мороженое Вилланель не исчезает — очевидно, никакое горе не было способно затмить жадную пятилетнюю девочку с секретным вторым желудком. Ева разминает и растирает ее ступни, а Вилланель то засыпает, то просыпается под дешевое реалити-шоу. Ева определенно не думает о: Том, что наденет завтра. Том, кого там увидит. Том, о чем будет говорить — казалось неуместным и абсурдным рассказывать половине своих коллег о том, что они с Вилланель наконец стали чем-то настоящим. Том, что скажет Каролин, Ирина, команда «Горькой Пилюли» (если они вообще придут) и семья Константина. И самое главное, она не думает о Вилланель. Ни о том, насколько она будет опустошена, ни о том, как она будет справляться, и уж точно ни о том, что будет после, когда они вернутся домой и снова будут одни против всего мира. Должно быть, в какой-то момент она тоже отключается, потому что как только приходит в себя, она видит лежащую рядом с собой Вилланель, зажатую между ней и спинкой дивана. Она выглядит такой податливой в послесонном блаженстве. Ева моргает, ожидая, пока снова почувствует свои руки. — Что ты делаешь? Вилланель прижимается к ней. Она наклоняется, приближаясь губами к ее яремной вене, и одаривает ее теплым, сладким, соблазнительным дыханием. — Ничего. Ева чувствует, как ее кожа покрывается мурашками. Вилланель целует ее там, под ухом, оставляет поцелуи на подбородке, спускается по шее. — Эй. Она наблюдает, как макушка Вилланель движется в такт движениям ее губ, исследующим свободный воротник ее футболки, и перемещается так, чтобы накрыть ее всем телом. Она практически слышит, как Вилланель жужжит с невысказанной срочностью. — Что ты делаешь? — снова спрашивает она, почти как могла бы спросить пьяного домогателя (не то чтобы у нее было что-то подобное со времен колледжа), балансируя на грани согласия. Вилланель наконец поднимает глаза. Руки останавливаются на животе Евы, а остальная часть тела устраивается между ее ног. Она выглядит так, как будто жалеет о том, что Ева вообще задает ей вопросы, прерывает. — Ты не хочешь? Ева фыркает. — Не хочу... чего? Вилланель пожимает плечами. Она покрылась торопливым румянцем, который всегда появлялся на ее щеках тогда, когда она почти получала то, что хотела. — Что-нибудь почувствовать. — Я не... — озадаченно начинает качать головой она, но Вилланель толкается в нее, и жар нарастает с такой скоростью, что Ева забывает обо всем остальном. — Что-нибудь хорошее. Наконец почувствовать что-нибудь хорошее... — сглатывает Вилланель, а ее глаза стекленеют, когда тело Евы реагирует само по себе. — Все, что я чувствовала, это грусть. — Знаю... — Мне просто нужно снова почувствовать что-нибудь хорошее, — шепчет она, да так нежно, так страстно, что Ева все понимает, конечно, понимает, и наклоняется навстречу поцелую, который опускается на ее губы, такой уверенный и умоляющий. Ева обхватывает ее руками и ногами, приветствуя ее знакомый вес, приветствуя легкость их движений, приветствуя доброту, с которой они прикасаются друг к другу, пусть все еще запинаясь и цепляясь — то рука из майки не вылезет, то упрямая молния не поддастся (но как далеко они продвинулись!), нежно и уверенно уводя Вилланель в подчинение, в безопасность, которую могла ей дать только Ева. Завтрашний день мог подождать еще одну ночь. Еще несколько украденных часов, наедине, в Лондоне, в процессе повторного изучения и забытия горя, похоти, гнева. Завтрашний день мог подождать. А когда он наконец наступит, Ева проснется с первыми лучами солнца и каким-то чудом будет точно знать, что ей делать с этим днем.Глава 35: Лондон
19 июня 2022 г. в 14:19
Возвращение в Лондон оказалось... захватывающим.
Он был домом. Он был наркотиком, который Ева и любила, и ненавидела; он лишил ее всего, но добавил еще больше.
В ту же минуту, как они высаживаются из фургона (бесцеремонно сбросив вещи у «старого друга», которого Вилланель каким-то чудом вспомнила на полпути между Лидсом и Шеффилдом), она погружается в часовой механизм городской жизни, его пульсирующий пульс, в его гудящие, вызывающие клаустрофобию кишащие толпы людей, которые наводняют улицы, метро, мосты и Темзу; кто-то слишком медленный, а кто-то — слишком быстрый.
Она скучала по этому.
Она вдыхает и позволяет горячему, липкому воздуху поглотить себя. Она привыкла питаться этим — душными поездками на работу, поздними ночными встречами, поездками через весь город на йогу с Еленой, напитками с Биллом, ссорами с Нико.
Она потеряла себя в Лондоне. Она устала от этого слишком большого города, от чувства одиночества в окружении двенадцати миллионов человек.
И снова обрела себя.
Вилланель протягивает ей кофе.
— Давай вызовем такси.
Она смотрит на Саутбэнк.
Солнце сидит высоко и тускло. Вода сегодня зеленая, хотя ее серые тона были более привычны. Ева наблюдает, как она проносится под ними, такая холодная и неудержимая.
— Давай прогуляемся.
Вилланель не спорит, а только идет с ней в ногу, когда она берет ее за руку и ведет их по мосту, достаточно медленно, чтобы полюбоваться городским пейзажем и всем тем, от чего они так долго были вдали.
Шотландия ей нравилась больше. Озера там были голубее, а воздух свежее и спокойнее, и ей нравилось уединенность. Но и это ей тоже нравилось. По крайней мере, пока что нравилось — ей нужно было отвлечься, как и Вилланель, хотя сегодня она выглядела свежее, пусть все еще подавленной, но прекрасной. К тому же, в Лондоне они бы никогда не смогли завести собаку.
Она перегибается через перилла и тянет за собой Вилланель.
— Ты возненавидишь меня за то, что я сейчас скажу.
Вилланель усмехается. Ева улавливает ее краем глаза — она озадаченно ищет в воде то, что, казалось, нашла сама Ева.
— Раньше я приходила сюда после работы, — говорит она, отворачиваясь от реки и поворачиваясь лицом к Вилланель, — и подумывала о том, чтобы либо спрыгнуть... либо найти тебя и столкнуть туда своими руками.
Вилланель озаряется радостью, но и сочувствием, как бы говоря «бедный ребеночек», и боже, Ева скучала по ее сухому, саркастическому, насмешливому поведению.
— Но тогда мы бы погибли.
— К сожалению, да.
— Разве ты не рада, что мы выжили?
Ева подходит поближе к ней. Если присмотреться повнимательнее, Вилланель совсем не оживленна. Она измучена, уязвима только для нее. Ева придвигается еще ближе и кивает.
— Рада, — нежно говорит она, но слова исчезают в потрескавшихся и теплых губах Вилланель. На секунду Лондон перестает существовать, и весь мир Евы вращается на кончике языка Вилланель, надежно спрятанный в долгожданном, голодном поцелуе.
Вилланель пахнет духами и выхлопными газами. Она такая высокая, сильная и знакомая. Ева приподнимается на цыпочках, наслаждаясь нормальностью поцелуя с человеком, который дорог ей больше всего, прямо на Тауэрском мосту, прямо в час пик, при ярком свете дня, но никем не замеченные.
Как только поцелуй заканчивается, она инициирует еще один, а затем еще; вода ревниво и шумно несется под ними — неизведанная и заглушающая звуки города.
Примечания:
не забывайте делиться своими впечатлениями в отзывах с: