На пути к лучшему миру

Он ненавидел свою жизнь. Маленький черноволосый мальчик, в чуть кривых круглых очках, лежал и думал о том, что отдал бы все на свете, лишь бы не вставать с теплой, хоть и не очень мягкой кровати. Но резкий голос тетки, раздавшийся из коридора, заставил вернуться в реальность, и из-под одеяла послышался только печальный вздох. Ему снова снился тот сон, где, кажется, он летел по небу вместе с кем-то большим и лохматым, и лоб так болел… Гарри потер шрам, спрятавшийся под отросшей куцей челкой и сел, окидывая взглядом свою неприметную каморку. - Когда-нибудь я вырасту и сбегу отсюда… Когда-нибудь… «И когда-нибудь я распрощаюсь с тобой, противная ведьма!» - раздраженно подумал он, слушая в очередной раз крики Петуньи. - Приготовь нам завтрак, и смотри, чтобы яйца не подгорели! Ох, мой дорогой, - за считанные доли секунды голос женщины изменился до неузнаваемости, когда она увидела своего родного, любимого сына, - мой малыш Дадли, с днем рождения, сынок! «С днем лождения, толстая жилная свинья!» - мысленно передразнил Гарри свою ненавистную тетку и скорчил гримасу. Примерно так и проходили его «веселые» будни. Мальчик давным-давно узнал, что в этой семье он лишь «жалкий приемыш» и что каждую минуту своей жизни должен был преисполняться «благодарности за любовь», которой якобы его милосердно одаривали. Но Гарри прекрасно видел, что такое настоящая любовь, и в эти моменты остро чувствовал свое одиночество в этом мире. Он знал, что его родители погибли давным-давно и некому было вступиться за него. Когда-то мальчик попытался сказать своему «любимому» дяде Вернону о том, что его методы воспитания не очень-то похожи на «милосердную помощь», после чего ему, «неблагодарному» пригрозили детским домом. В детский дом Гарри вовсе не хотел. Он прекрасно знал по собственному опыту, что сирот не любят, а детдомовских сирот – еще больше. Однажды он видел, что старшеклассники в школе делали с мальчишкой, которого усыновили какие-то добрые люди и определили в нормальную школу. Это было не самое приятное зрелище. Поэтому, хоть семья Дурслей и не была для Гарри семьей в истинном значении этого слова, он не спешил предпринимать вторую попытку побега. Тощий мальчик подбородком подтянул рукав слишком большой ему футболки, застиранной и в нескольких местах порванной, конечно же, доставшейся по наследству от Дадли. Смотреть за спину не очень-то хотелось, но ему пришлось, когда он снимал сковородку с яичницей с плиты. Подарки… Целая куча крутых подарков, о которых Гарри мог только мечтать… И недовольные, как всегда, вопли Дадли о том, что их меньше, чем в прошлом году. «Эх, мне бы хоть один… Вот же они лежат, почему бы мне не мог достаться хотя бы один? Хотя бы самый мелкий и ненужный… Он ведь даже играть толком не будет, разломает все за неделю… А я бы берег его, я бы ничего больше никогда не просил, только бы хоть что-нибудь…» Но его мысли никто не слышал и никто в этом доме не давал себе никогда труда всматриваться в огромные, немного печальные зеленые глаза. Впрочем, конкретно этот день был не так уж плох. Во-первых, были каникулы и не было школы, в которую он просто ненавидел ходить, и вовсе не потому, что ничего не понимал. Учился он вполне сносно, только вот другие дети относились к тощему «очкарику» в обносках и без карманных денег с недружеским энтузиазмом. Гарри то и дело приходилось убегать и прятаться от хулиганов, которые, часто подстрекаемые Дадли и его компанией, гонялись за ним по всей территории. И тогда, забиваясь в какой-нибудь укромный угол, он каждый раз клялся себе в том, что однажды обязательно станет сильнее и круче, чем есть сейчас, что он обязательно вырастет и покажет каждому, кто хоть когда-нибудь посмел над ним издеваться. Но пока все шло отлично. Конечно, дядя Вернон снова тряс его и угрожал на неделю оставить без еды и запереть в чулане, если он снова выкинет что-нибудь «этакое, сам знаешь», но ведь его все же взяли в зоопарк, а не оставили у противной миссис Фигг. Гарри с восхищением и завистью смотрел на детей, гуляющих под руку с родителями. Любимые, обожаемые, они ели сахарную вату, показывали пальцами на зверей в клетках и выпрашивали игрушки. Дадли не отставал от них. Он ел уже второе мороженое за двадцать минут и Гарри мысленно считал, сколько еще тот должен сожрать, чтобы лопнуть. Безусловно, он и сам бы не отказался от двух, а то и трех, и четырех прекрасных сливочных, шоколадных и клубничных мороженых… Да только кто бы ему их купил? «Вот были бы у меня деньги… Был бы я взрослый, с кучей денег, тогда бы я смог купить себе все мороженое, какое только захочу…» - думал он, мечтательно заглядываясь на красивые тележки. Впрочем, день был слишком хорош. Дурсли вскоре почти позабыли о нем и он приотстал, делая вид, что идет сам по себе. Ему было жаль животных, скучающих в клетках и за стеклом, на которых глазели дети и взрослые. Он и сам чувствовал себя примерно так же в неподходящей по размеру ношеной одежде. Ему казалось, что все только и делают, что смотрят на него и брезгливо морщатся, совсем как тетя Петуния. Однако люди морщились вовсе не от вида мальчика, а от слепящего летнего солнца, режущего глаза. И сам Гарри тоже щурился, вглядываясь в тени, поэтому он был рад зайти в темный, сумрачный серпентарий. Дадли в это время как раз доставал какую-то бедную змею, которая, вероятно, так утомилась от постоянного стука по стеклу, что уже перестала на него реагировать. Вскоре Дурслям наскучило добиваться внимания рептилии и они пошли дальше, тревожить других несчастных созданий. Гарри медленно подошел к стеклу и присмотрелся. Питон лежал, не шевелясь, склонив голову к воде. Мальчик дотронулся пальцами до стекла и прошептал: - Как я тебя понимаю… Ты тоже все видишь, но не можешь уйти… Свобода, она же совсем рядом, правда? И ты смотришь на всех людей, которые ходят и ходят, а сам не можешь выйти… Это очень печально. - Ш-штош-ш-ш… Я привык-с-с-с-с-ш-ш… - Что? Гарри удивленно огляделся, но никого рядом не увидел. И вдруг он понял, что змея зашевелилась и поднялась, глядя ему прямо в глаза. -Т-ты что, понимаешь меня? -Да… Раньш-ш-ш-ше люди никогда не говорили с-с-с-о мной… Ты первый … ш-ш-ш-ш-ш-ш... - Эй, смотрите, этот придурок говорит со змеей! – вдруг заорал Дадли и подбежал к стеклу. Гарри неприятно посмотрел на него, разозленный тем, что кузен прервал самый интересный в его жизни диалог. И тут же ему пришлось отпрыгнуть, потому что стекло вдруг исчезло, как по волшебству, и Дадли с поросячьим визгом провалился в мини-бассейн. - С-с-с-спас-с-сибо, мальчик-с-с-с-ш-ш… Ты тош-ш-ше однаш-ш-шды с-с-станеш-ш-ш-шь с-с-с-свободным… - змей чуть кивнул головой, резво выползая из места своего заключения. Тут же вокруг закричали и завизжали, Дурсли попытались было достать своего ненаглядного ребенка, но… Стекло вновь вернулось на прежнее место и теперь Гарри со злорадным довольством наблюдал за тем, как смешно кричит мокрый и от того еще больше похожий на поросенка кузен. «Так тебе и надо!» - думал он, но ровно до тех пор, пока красное и раздувшееся от ярости лицо дяди не обернулось к нему. Дома Гарри получил сполна. Весь вечер Вернон был в гневе, Петуния в ярости, а Дадли… Дадли продолжал смешно верещать о том, как он испугался. Мальчика заперли в чулане и оставили без ужина, но он все равно был невообразимо счастлив. Он говорил со змеей… Значит ли это, что он научился понимать язык животных? Или это только эта змея была волшебной? Он говорил со змеей… И та отвечала ему. В голове Гарри до сих пор звучал такой странный, шипучий голос, который сказал, что однажды он тоже станет свободным. «Эх, надо было попросить его укусить Дадли напоследок. Может, ему бы отрезали ногу и теперь над ним бы все смеялись, как над хромым… И ведь я говорил со змеей! Говорил! Я всегда знал, что я лучше… Они просто не понимают… Никто больше не умеет так, я уверен… Никто! Ну ничего… Однажды я вырасту и найду еще какую-нибудь змею, а лучше много змей и попрошу их перекусать вас всех!» Так он думал, медленно засыпая. Ему чудилось далекое будущее, где он уже совсем взрослый и сильный, надававший Дадли тумаков, и со своей армией змей, которые его слушаются, и все его наконец-то боятся и уважают. Где змеи сопровождают его везде, и он, как змеиный король, носит корону и повелевает ими, а все остальные люди лишь восхищенно внимают любому его слову.