На пути к лучшему миру

Если бы ей когда-нибудь сказали, что однажды она станет сотрудничать со злейшими врагами, и, более того, начнет понимать их, то Гермиона Джин Грейнджер просто фыркнула бы в ответ на это заявление и отчетливо рассмеялась. «Ха-ха-ха, ни за что! Я не настолько глупая, чтобы всерьез доверять Малфою и Поттеру. Если хочешь сделать что-то хорошо, то не подпускай к этому слизеринцев!» Однако теперь, оглядываясь на себя прошлую, Гермиона лишь брезгливо морщилась и тихо бормотала про себя: - Наивная дура… Потому что ни в одной книге, ни в одной научной статье не было сказано об этом ни слова: что делать, если вся твоя жизнь лежит в руинах. После победы над одним из Темных Лордов обещанное «долго и счастливо» мало того, что не наступило, так еще и старые проблемы, страхи, в довесок к разочарованию и опустошению навалились неподъемным грузом. Впервые неунывающая Гермиона Грейнджер, та самая Гермиона Грейнджер, что не боялась в одиночку выступить против всего Министерства в лице Амбридж, та самая, что слыла лучшей волшебницей Хогвартца, после Гарри Поттера, та самая, кто отваживалась противостоять всем трем Темным Лордам сразу, та «непобедимая» Гермиона Грейнджер оказалась уставшей и разбитой девушкой, у которой не было сил даже на то, чтобы вытереть собственные слезы. Она просыпалась в чужом доме – Молли была очень мила с ней, но все же она чувствовала, что это не ее дом, и не ее семья – и это каждый раз заставляло нож в сердце проворачиваться, причиняя нестерпимую боль. Она плакала. Стоило ей только увидеть, как Молли говорит с Перси и близнецами за столом на кухне, как она тотчас же вспоминала их просторную кухню в большом доме, который достался им от бабушки. Она скучала по ним так, как ни скучала никогда, и тем больнее было осознавать, что они ЖИВЫ, что они все еще живут в том же месте, в котором она выросла, которое она любила всей душой и где та заключалась – ее маленький магловский мир, дорогу к которому она отрезала собственной рукой. Некоторые заклятия невозможно снять, и «обливиэйт» было одним из таких. И только теперь, спустя практически год, она осознала весь УЖАС произошедшего. Ее родители никогда не вспомнят о ней, никогда не узнают, даже если она приедет и начнет рассказывать им о себе, они не поверят ей и испугаются так, как если бы к ним вломился совершенно незнакомый человек. Она знала это, но… Но не смогла удержаться от того, чтобы не попробовать. Майское субботнее утро было наполнено светом и тишиной, впрочем, как и любое утро в этом квартале. Здесь жили исключительно маглы, и единственным, чем эта улица отличалась от Тисовой, была стоимость аренды и размеры домов. Миссис Грейнджер, так же, как и в любое другое утро, сидела на кухне с чашкой кофе и ежемесячным выпуском журнала «Наука и медицина». Ее карие глаза скользили по глянцевой странице, перебегая от строчки к строчке. - Новейшие разработки в области нейрохирургии… Ученые из Германии открыли препарат, позволяющий… Она чуть слышно бормотала первые строки абзацев – привычка, оставшаяся у нее еще с колледжа. Кофе медленно остывал, и она пила его неторопливо, зная, что сегодня у нее законный выходной. Цепочку ее размышлений по поводу открытий медицины прервал протяжный звонок в дверь. Встрепенувшись, миссис Грейнджер аккуратно положила журнал на стол и поспешила в прихожую. На всякий случай заглянув в глазок, она быстро щелкнула замком и потянула ручку, надевая на лицо дежурную улыбку. - Привет, ма… - начала было девушка с копной вьющихся темно-каштановых волос, - ой, простите, миссис… Грэйнджер? - Да, доброе утро. Что это? – она кивнула на папку в руках незнакомки. – Извините, но мы уже сдаем деньги на благотворительность, и покупать ничего тоже не планируем… - Нет, вы меня не так поняли! Я Гермиона Гр… Уизли, и я пишу статью… статью… статью о выдающихся дантистах для школьного журнала! - О, вот как? – миссис Грейнджер удивленно улыбнулась. – Это очень мило с вашей стороны, мисс… Уизли, но не думаю, что мы те, кто вам нужны. Наша клиника не самая крупная в Лондоне. - Нет-нет, мне нужны именно вы! – в глазах Гермионы читалась такая мольба, что женщина, сама не понимая почему, вдруг решила ей уступить. - Ну… хорошо, думаю, я смогу уделить вам немного времени. Проходите, - с этими словами она отошла, пропуская девушку вперед, - вы планируете поступать в медицинский колледж? - Что? – та резко, с каким-то странным выражением в лице обернулась и миссис Грейнджер на мгновение показалось, что Уизли чем-то похожа на нее саму. – Д-да, я собираюсь. Хочу тоже быть дантистом, как вы, миссис Грейнджер. - Можете называть меня просто Джин, - она кивнула, приглашая гостью в кухню, - могу я предложить вам кофе, чай? - Чай, пожалуйста. Удивительным образом та вела себя так, будто бы этот дом был знаком ей так же хорошо, как и хозяйке. Задумчивый, немного печальный взгляд Гермионы скользил по фотографиям, украшавшим светлые стены, словно бы ее внутренний взор силился что-то разглядеть там, что-то, чего там не было и не могло быть. От этой странной картины по стройной спине Джин пробежали мурашки, но женщина тактично не стала обращать на это внимание. - Сейчас я поставлю чайник, пока можете присесть, - она приглашающе подвинула стул, - какой чай предпочитаете? - Зеленый, - быстро ответила та, - можно, пожалуйста, вот в эту синюю чашку? - Да, конечно, - стараясь скрыть неловкое удивление, кивнула миссис Грейнджер, - вы быстро осваиваетесь, да? Это… это хорошее качество. - Ах, извините, - девушка смутилась, - наверное, я веду себя бестактно. - Ничего страшного, - та улыбнулась, - знаете, иногда бывает, что мои клиенты из-за стресса начинают шутить и вести себя нарочито… вызывающе, да, так. Это вполне объяснимо. - Да, когда… - Гермиона хотела было вспомнить тот случай, который она много раз слышала от матери, но вовремя осеклась, - когда я волнуюсь, то… веду себя так, будто я давно здесь живу, или что-то в этом роде… - Понимаю, - Джин кивнула, - защитная реакция. Вы изучаете психологию? - Немного. - та кивнула. - В какой школе вы учитесь? Или, быть может, вы уже в колледже? Так молодо выглядите… - Спасибо, - Гермиона улыбнулась, глядя как та разливает чай, - я… я учусь… в частной школе, да, это очень малоизвестная школа, но очень старая. - Вот как? А где она находится? - В Шотландии. - О, это… это далеко. По лицу матери Гермиона поняла, что та сейчас очень хочет задать вопрос о том, что ученица частной школы в Шотландии делает в пригороде Лондона в конце учебного года, но не хочет показаться навязчивой. Поэтому девушка, сделав глубокий вдох, постаралась объяснить как можно более убедительно: - Зимой этого года в нашей школе произошел… несчастный случай, и в связи с этим учеников отправили по домам. Но в сентябре мы снова туда вернемся. - Хорошо, - та облегченно выдохнула, получив удобоваримое объяснение, - а то я чуть было не подумала, что вы меня обманываете. - Нет, ни в коем случае… - Что ж, тогда, наверное, стоит перейти к вопросам? - А, да, конечно… - Гермиона встрепенулась и принялась копаться в папке, которую принесла с собой. – Эм… да… Вас зовут Джин Грейнджер, вы замужем за Алексом Грейнджером… - Откуда вы это узнали? Я вам не говорила. – глаза женщины округлились. - Я… мне сказали ваши соседи, - быстро нашлась она, - я спрашивала, где вы живете, и мне ответили. - Ах, извините, - Джин неловко рассмеялась, - у меня смутное ощущение, что мы с вами уже где-то встречались, и вы так… так много знаете обо мне. - Это так кажется, просто я хорошо подготовилась к статье. Так, первый вопрос… Когда вы решили, что хотите стать дантистом? - Знаете, я никогда особенно не задавалась этим вопросом. Мне всегда хотелось стать врачом и помогать людям, но я не подходила к этому так же осознанно, как вы. Я просто… сдала экзамен и поступила в медицинский колледж, и уже потом поняла, что хочу заниматься именно этим. Внезапно их немного неловкий разговор был прерван громким скрипом лестницы и звуком шагов, донесшихся со второго этажа. - Джин, ты не видела мой зеленый галстук? Мне позвонил Роберт и срочно вызвал в офис, черт знает, что там у него опять случилось! Я передал ему все квитанции еще позавчера, но он, по всей видимости, только теперь их разобрал! Черт… О! Прошу прощения! Остановившись в проеме напротив кухни, Алекс Грейнджер, худой мужчина сорока лет, мгновенно подтянулся и натянул на лицо улыбку. - Дорогая, ты не предупредила меня о том, что к нам придут гости. Не познакомишь нас? - Конечно, это мисс Уизли, она готовит статью для школьного журнала. - О, я всегда знал, что слава однажды нас настигнет! – тот рассмеялся, протягивая дочери руку. Это было самым сюрреалистичным опытом в ее жизни – пожимать руку своему отцу, притворяясь, что совершенно его не знает. Он на мгновение задержал взгляд на ее лице, словно увидел что-то смутно знакомое, но через несколько секунд перевел его на жену. - Очень рад познакомиться, но мне пора. Я взял машину! - Хорошо, - Джин кивнула, - твой галстук в шкафу, там же, где и всегда! Он немного рассеян, когда его отвлекают, - пояснила она. - Ничего страшного, - пробормотала Гермиона, напряженно выглядывая отца в коридоре, - я… Ей мучительно хотелось сказать хоть что-нибудь, закричать: «МАМА, ПАПА, СМОТРИТЕ, ЭТО ЖЕ Я, Я, ВАША ДОЧЬ, ГЕРМИОНА! МАМА, МАМОЧКА, РАЗВЕ ТЫ НЕ ПОМНИШЬ, ЧТО ЭТО МОЯ ЧАШКА, ЧТО МЫ ВСЕГДА ПИЛИ ЧАЙ ПО УТРАМ В ВЫХОДНЫЕ?! ПАПА, РАЗВЕ ТЫ НЕ УЗНАЕШЬ МЕНЯ?! РАЗВЕ ТЫ НЕ ВИДИШЬ, ЧТО ЭТО Я?!» Она бы вскочила и обняла их, она так хотела, чтобы случилось чудо, чтобы она, как могущественный Гарри Поттер сотворила невозможное, и чтобы мать наконец-то посмотрела на нее, как на родную дочь… Но чуда не происходило. Женщина лишь недоуменно глядела на нее, не решаясь, по всей видимости, намекнуть об окончании разговора. - Мисс… мисс Уизли… вы плачете? - Н-нет, просто аллергия, - Гермиона, шмыгнув носом, выдавила из себя дрожащую улыбку, - к-кажется, мне уже п-пора… Простите, что потревожила. - Но вы же только… - Извините! Прежде, чем Джин что-либо успела сделать, девушка вскочила и со всех ног бросилась к двери. Слезы душили ее изнутри, и она уже не могла их сдерживать. Столкнувшись у выхода с отцом, Гермиона даже не посмотрела на него, понимая, что это уже не поможет. Ей хотелось оказаться как можно дальше от этого места. От дома, который она так любила и в который хотела вернуться больше всего на свете. Но его больше не было. Того дома, который принадлежал ей, в котором ее ждали, в котором она всегда была «маленькой обезьянкой», «малышкой Герми» и «лучшей девочкой в Лондоне». Он исчез вместе с воспоминаниями родителей, которые теперь были абсолютно ЧУЖИМИ людьми. И осознание этого, настоящее, истинное осознание, лишенное надежды на ЧУДО, наконец раздавило ее. Теплый солнечный майский день был омерзителен. Она не понимала, почему все вокруг так жестоко не замечает ЕЕ СТРАДАНИЙ, не слышит и не видит ее боли. Почему маглы в центре Лондона, бегущие по тропах своих глупых жизней, не могут увидеть, не могут осознать того, что ее мир исчез, что вот она, волшебница, бившаяся за величайшую школу магии в мире, идет по асфальту и размазывает слезы по красному от рева лицу. Гермиона трансгрессировала сюда в надежде, что здесь, в шумной толпе она потеряется вместе со своей болью и перестанет быть – хотя бы на мгновение. Но этого не произошло, как и не произошло чудесного воссоединения. Мир был сам по себе, равнодушный, счастливый, составленный из мельчайших осколков голосов и взглядов, скользивших по кончикам ее волос. И она все так же не знала, что теперь делать, и все так же задавала себе единственный вопрос: «Почему?». - Эй, красотка, чего грустим? Она резко вскинула голову, обнаруживая подозрительного типа, выглядывавшего из-за угла старого дома. Его смуглое лицо было наполовину скрыто тенью, которую отбрасывало кирпичное здание, но Гермионе совершенно не хотелось его разглядывать. - Отвали! – бросила она, проходя мимо. - Эй, ты че, малолетка?! - ОТВАЛИ, Я СКАЗАЛА! – рявкнула девушка и вдруг заехала ему в нос с такой силой, что тот упал на землю и заорал, хватаясь за лицо. - АЙ, ТУПАЯ ТЫ СУКА! ТЫ ЧЕ, БОЛЬНАЯ?! Шум и крики тотчас же обратили на нее внимание прохожих и Гермиона, услышав полицейский свисток, кинулась в сторону. Она бежала, распихивая локтями магловскую толпу, не в силах сконцентрироваться даже на собственном имени. Это было так заманчиво – раствориться в шуме Лондона и исчезнуть, словно тень, нырнуть в людской водоворот и утонуть в нем, освободившись от необходимости быть. В «Нору» она вернулась к ночи. Пьяная, с расцарапанной щекой и коротко стриженными волосами. Споткнувшись о табуретку в прихожей, она хныкнула и, тяжело опираясь о стену, принялась стаскивать кеды. - Гермиона! – Молли, вытирая руки о вязаный передник, выглянула из кухни. – Бог мой, что случилось? - В-все н-нормально… мис-сис… Уизли… я пришла. С трудом справившись с обувью, Гермиона просочилась в гостиную и рухнула на диван, рядом с самовяжущими спицами. Взмахнув палочкой и сотворив стайку птичек, она поморщилась и закрыла лицо подушкой. - Дорогая, ты что… пила? – с материнским недовольством в голове спросила Молли, нависая над ней. - Ммм… Нет… Мы п-просто с Фред-дом и Джорджем… - Боже правый! – ведьма всплеснула руками. – Ну я покажу этим несносным оболтусам! Я так и знала! Стоило переехать в Лондон, как сразу же пошли по кривой дорожке! А я им говорила, вредные мальчишки! Наверняка напоили тебя какой-нибудь дрянью собственного изобретения! Ну ничего-ничего, сейчас я что-нибудь поищу! Но пусть только попробуют показаться мне на глаза завтра, я им устрою! Я им покажу, как подливать порядочным девушкам всякую гадость! - Н-не надо… Я сама… - Гермиона попыталась было встать, но, поймав приступ тошноты, тотчас же улеглась обратно. - Ничего-ничего, - затараторила миссис Уизли, - в следующий раз ни в коем случае не пей и не ешь то, что предлагают мальчики! Чем они только думали! С этими словами она удалилась в кухню, где принялась греметь дверцами шкафчиков и выдвижными ящиками, в поисках, по всей видимости, антипохмельного зелья. - В какой момент все стало так паршиво… - проскулила девушка, снова начиная плакать, - я хочу домооой…. Мааааама… Мамочкаааа… Это занимало все ее внимание, так, что она даже не заметила скрип колес, раздавшийся неподалеку. Рон, бледный и мрачный, подъехал к ней на коляске. - Ты где была? – резко спросил он, исподлобья косясь на ее криво остриженные волосы. - Отстань, Рон! – Гермиона кинула в него подушкой и отвернулась, давясь слезами. – Не до тебя… - Да какого черта ты тв-воришь, дура! Я за тебя волновался! - Ты дурак, Рон… Зачем… Все… в п-порядке… - Я думал, ты сбежала к этому уроду белобрысому! Или одноглазому! Они же круче меня, да?! Да?! Я же говорил, что ты меня бросишь! – лицо его, до того болезненно-зеленоватое, пошло красными пятнами. - Ты достал меня! – завыла девушка, поднимаясь и кидая на него обиженно-пьяный взгляд. – Почему ты думаешь, что все вокруг только об этом и думают?! О том, что ты не можешь больше ходить?! Я устала, Рон, я устала! Я так больше не могу! Хватит, Рон! ХВААТИТ! - Ты… К-конечно… - на его глаза тоже навернулись слезы, легко тебе говорить! Ты у нас героиня! У… у тебя все целое! Ты теперь не похожа на жалкую магловскую игрушку, черт побери! У тебя не умер отец, и сестра с братом! Конечно, ты же устала слушать нытье глупого Рона, который теперь полный урод! Малфой же лучше! Богатенький красавчик! ХОДЯЧИЙ, МОРДРЕД ЕГО РАЗДЕРИ! Только и вижу вас в обнимку в «Пророке»! - Малфой – гей, тупица! Как же ты меня достал! Даже в таком состоянии она оставалась отличной волшебницей. Наложив на Рона заклятие немоты, она вскочила и, пошатываясь, заковыляла к лестнице. К тому времени, когда из кухни выскочила взбешенная Молли, на втором этаже красноречиво хлопнула дверь спальни. - Рональд! – мать сурово посмотрела на сына, взмахивая палочкой. – Как ты мог?! Разве так я тебя воспитывала?! Она так старается помочь тебе, а ты ведешь себя как сущий грубиян! Неужели теперь ненавидеть всех вокруг, из-за того, что в Мунго так и не смогли тебе помочь? Ронни… - чуть успокоившись, она тяжело вздохнула. – С этим ничего не поделать, милый, и не стоит так убиваться. Думаешь, Джинни и Билл были бы рады видеть тебя таким? - Каким – таким, мама? – огрызнулся тот. – Уродом? - Рон! – та отчаянно всплеснула руками, предвидя еще одну истерику. – Я ведь совсем не это хотела сказать! - Да знаю я, что вы хотели сказать! Думаете, я не вижу?! – он плакал, дрожащей рукой сжимая палочку. – Не замечаю, как ты смотришь на меня?! Думаешь, наверное, что лучше бы я умер, да?! Чем жил вот так вот, как магл какой-то! Что я не вижу, как… как Гермиона закатывает глаза, когда я открываю рот! Да, конечно Рон, радуйся, Рон, ведь все радуются! О, Поттера выпустили из психушки и оправдали, о, Малфой теперь хороший, его все любят! И всем плевать, что он – ГРЕБАНЫЙ ПОЖИРАТЕЛЬ СМЕРТИ, А ПОТТЕР – УБИЙЦА И САДИСТ! Конечно! Они же ГЕРОИ! А я так, глупый друг Гермионы, на чьём фоне она просто красавица! Рону хорошо бы заткнуться и гордиться уродами, которые считают, что я должен в жопу целовать всех их, за то что они убили этого Лорда! - Рон! Прекрати! – срывающимся голосом закричала Молли. – Никто так про тебя не думает! И ведь все совсем не так! Понимаешь ты, или нет! Но Рон не понимал. Он смотрел на мать, и в глубине ее глаз за отчаянием и возмущением ему виделось раздражение, которое он у нее вызывал. Он видел это презрение во всех – в Гермионе, лицо которое не исчезало с первых полос «Ежедневного Пророка», видел это в глазах целителей из Мунго, знавших, что у его семьи не было даже денег на лечение. Из-за того, что Малфой долго отсутствовал, они потеряли время. Много времени. Ему тысячу раз объясняли причину того ада, в котором он теперь был вынужден жить, но он не мог и не хотел этого понимать. Он задавал себе этот вопрос каждый день. Каждый чертов день своей жизни. Пока лежал в Мунго и терпел невыносимую боль. Пока ждал, что магия целителей все-таки сможет сделать с этим хоть что-то, а не оставит его жалким калекой на всю оставшуюся жизнь. Это было хуже, чем смерть. Это было унижение. Особенно, когда он практически остался один. Джинни больше не было. Как и Билла. И отца. И вместо того, чтобы стать опорой семьи, наконец-то доказать всему гребаному миру, что он, Рон Уизли, хоть чего-то стоит, он превратился в одну огромную неприятную проблему. Для матери, которая не могла теперь смотреть на него без жалости и горя. Для великолепной, лучшей, черт ее побери, Гермионы Грейнджер, наследницы Гриффиндора и самой талантливой волшебницы, которой требовался парень вроде Малфоя, или, на худой конец, Седрика Диггори, но уж никак не нищий калека в магловской коляске! Ей нужен был тот, кого она могла бы не стесняться, с кем могла бы сиять под вспышками фотокамер и рассказывать о своих замечательных подвигах. Он мешал им… и прекрасно знал об этом. Но они упорно не признавались, и Рон ненавидел их за это. Он хотел, чтобы они были честны с ним и прямо в лицо говорили ему о том, что на самом деле думают. Он был бы счастлив, если бы Гермиона наконец бросила его и сказала, что уходит к кому-то получше – тогда он мог бы с еще большим азартом возненавидеть ее и продолжать упиваться жалостью к себе. В конце концов, разве он не заслужил того, чтобы говорить то, что на самом деле думает? Пусть никто и не считал его героем, как остальных, он знал, что сделал даже больше, чем Поттер или кто бы то ни было еще. Ведь именно он защищал Хогвартц долгие месяцы. Именно он, несмотря на страх и пытки, противостоял Пожирателям и Снейпу каждый день в течение долгих месяцев. Он принимал на себя все удары и терпел круциатус, который накладывали близнецы Кэрроу. Он, Рон Уизли, и его маленькая сестра были теми самыми героями, которые сражались без всякого пророчества и древней магии, как самые обычные волшебники, с одним лишь пониманием НЕОБХОДИМОСТИ действовать. Но теперь Рон видел, что никому это не нужно. Никто, никто из тех, кого он знал, даже не вспоминал о том, что он делал. Ему казалось, что, встань он тогда на сторону Пожирателей, никто бы и об этом не вспомнил просто потому, что на него всем плевать. Он – никто. Шестой сын матери, которая всю жизнь мечтала о дочери, мальчик, с которым Гермиона начала общаться только потому, что он был глупее ее и не вызывал чувства соперничества, как Поттер – его с Невиллом удобно было жалеть. Все школьные годы Гермиона считалась негласной главой Гриффиндора, в то время как он был просто… просто Рон, один из вереницы Уизли, который выделился тем, что был самым обычным и непримечательным из всех. Он всегда был позади, и даже когда впервые принял участие в чем-то по-настоящему значимом, его имя исчезло со страниц истории так же быстро, как и появились. Ведь героев было пятеро – Поттер, Малфой, Грейнджер, Долгопупс и Лавгуд. А он снова шестой… и никому, в сущности, не нужный. Поэтому он ненавидел Гермиону за вранье. Она знала то же, что знал он, но тем не менее продолжала играть в милосердную героиню и спасать его, хотя он-то в спасении не нуждался. Но его тошнило от этих жалостливых слов и ее тона. Лишь тогда, когда ему удавалось вывести ее из себя, показывалась она настоящая. Заносчивая, самовлюбленная зубрилка, которой нужен кто-то отвратительно убогий, чтобы чувствовать свое превосходство. «Смотри, Рон, ты теперь хуже слизняка, а я все равно таскаюсь с тобой! Видишь, я могла бы выбрать кого-то получше, но я ведь такая правильная, такая благородная, все будут жалеть меня и говорить, какая я смелая! Но я не позволю тебе выходить из дома, я буду убегать одна и веселиться с такими же, как я, с героями, которых обожают все! И в конце концов я сбегу к Малфою, потому что он ведь такой красивый, такой богатый, знаешь, все эти дурачки из Министерства делают то. что он скажет, а я так хочу тоже быть там, ведь мне лучше знать, как всем жить!» Он слышал это за ее недовольными высказываниями в адрес Драко, которые, Рон был искренне уверен, были лишь актерской игрой. Потому что на деле выходила совершенно иная картина. И то, как его собственная мать соглашалась со словами МАЛФОЯ, напечатанными в газете, повергало юношу в ужас. Все вокруг него словно бы по-настоящему забыли о том ужасе, который творила вся семья этого бледного урода, о том, что его отец погиб за то, чтобы не дать Пожирателям проникнуть в Отдел Тайн. И только Рон помнил о том, что было, только его это по-настоящему волновало. До сих пор ночами ему снилась битва за Хогвартц и пытки в подвалах замка. Он просыпался в ледяном поту и слушал, как завывает ветер в щелях крыши. Мир вокруг него словно сошел с ума и сколько бы он ни пытался до него докричаться – все было тщетно. Поэтому он не стал больше ничего говорить матери. Отвернувшись, Рон неуклюже развернулся и поехал к лестнице. Минута ему потребовалось, чтобы трансгрессировать в свою комнату, и еще три, чтобы перелезть с этого проклятого магловского устройства на кровать. Включив свет, он недовольно вгляделся в лицо загонщика «Пушек Педдл» и прошипел: - Чтоб ты сдох, урод горбатый! Молли тяжело опустилась на стул, наблюдая, как настойка сама наливается в бокал. Трясущейся рукой она схватила его и, залпом осушив, заплакала. Жизнь продолжала рушиться вместе с ее семьей. День за днем становилось все хуже и у нее попросту опускались руки. Она пыталась, правда пыталась оставаться старой доброй Молли для тех, кто еще не покинул ее. Но слишком глубокий шрам остался на сердце, и слишком сильно она любила их, чтобы смириться с уходом. Портреты на часах замерли на делении «Дом» и больше не двигались. Вот уже много месяцев она порывалась убрать их, но каждый раз что-то ее останавливало. Теперь, глядя на них влажными глазами, она пыталась представить, что все это – чертов кошмар, и что на самом деле сейчас одна тысяча девятьсот девяносто первый год… Рону одиннадцать лет, он вот-вот должен пойти в школу. Перси, их с Артуром гордость, отличник и староста школы. Малышка Джинни помогает ей по дому, Билл шлет приветы из Египта, а Чарли – из Румынии. Она перечитывает их письма перед сном и разглядывает фотографии драконов, мумий и загадочных людей, с которыми дружат ее сыновья. Темный Лорд побежден и в «Норе» теперь очень шумно и весело… Звенящая тишина, прерываемая лишь скрипом половиц наверху, вырвала ее из воспоминаний. Дрожащей рукой вытирая глаза, Молли беззвучно бормотала: - Родные мои… Где же вы? Где же? Как ты там, Джинни, крошка, знала бы ты, как мама по вам скучает! Артур… Любимый мой, я не могу без тебя! – ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях. Это был мир, тот самый счастливый мир, с которым они остались один на один после победы. Счастье пахло поражением и горем, а еще бесконечной, бездонно пустотой в сердце, которую невозможно было запомнить. Спустя несколько месяцев каждый, кто оказался втянут в водоворот жизни Мальчика, который выжил, встретился с ужасом неизбежности случившегося, и здесь некому было их спасти. Против неумолимого распада не было лекарства, и не было никого, кто мог бы подсказать и дать совет… Только натянутая тишина выпотрошенной жизни тех, кому все-таки повезло остаться в живых. - Похолодало, - Полумна поежилась, подтягивая колени к груди, - ты чувствуешь? - Чувствую, - устало выдохнул Невилл, выныривая из кипы пергаментов, которыми был завален его стол, - ночь уже. Сейчас ведь еще не лето. - Знаешь, нарглов много развелось… И что-то мой амулет от мозгошмыгов совсем не помогает… Я их спиной чую. - А… - он машинально нащупал на груди заговорённый камешек на веревочке, - это все ветер, знаешь. - Да… - пространно отвечала девушка, натягивая на голову одеяло, - время теперь идет в обратную сторону. - В каком смысле? – не понял он, выглядывая птичий силуэт в окне. - Ну, как надо. По прямой. - А раньше не по прямой шло? - Нет, ты что! – раздраженно фыркнула Полумна. – Ты что, забыл? «Я и не знал» - подумал Невилл, но тактично промолчал. У него кончились силы. Восстановление «Велесовой книги» по описаниям Лавгуд было самым ужасным и тяжелым заданием за всю его жизнь. У него ужасно затекала спина, и сейчас, прохладной майской ночью, ему больше всего хотелось вновь почувствовать себя свободным от этой мерзкой рутины. - До встречи, - произнесла девушка еще до того, как он поднялся из-за стола, - прилетай обратно. - Откуда ты знаешь, что я собрался лететь? - То, что я не вижу твоего лица, еще не означает, что я не слышу, как прыгают мысли в твоих глазах. Особенно в том, который звенит как серебряный колокольчик. Невилл на это лишь рассмеялся. Потеряв глаза, Полумна стала еще более странной, хотя, казалось, сильнее сойти с ума было попросту невозможно. Подойдя к окну, он чуть подпрыгнул в воздух и в следующее мгновение его широкие черные крылья уже захлопали над крышами дома Лавгудов. Он пил ночь, словно прозрачное холодное вино, ловя ветер на кончиках перьев. Месяц вел его куда-то на юго-восток, заставляя лететь то почти у самой кромки ржи, то взмывать к легким и влажным облакам, обжигающим спину космической изморозью. Время, принадлежавшее только ему, мальчику по имени Невилл Долгопупс, мир, принадлежавший только ему, ветер, который был сам по себе и маленький серп молодой луны. В них было многое от голоса Полумны, который теперь становился все глубже, искаженный старой, как сам это мир, магией лунного света. Все это теперь составляло его жизнь и было неразрывно связано – ночи, крылья, материнская колыбельная, перетекавшая в звон колокольчиков на щиколотках волшебницы, которой вовсе не нужны были ни глаза, ни тело, ни руки, чей дух сам был ветром и летел рядом с ним, тихо посмеиваясь над чем-то человеческим, что все еще жило где-то глубоко внутри. Ворон приземлился на карниз окна, у которого сидела, стуча зубами, растрепанная девушка с ужасной головной болью. Гермиона была пьяна и беззащитна в своем горе, которым несло за дюжину миль. Он видел эти рухнувшие стены и душу, вырванную из тела и засунутую в банку собственных ожиданий. Она искренне пыталась быть сильной, но чем больше она старалась, тем хрупче в итоге становилась. Ей казалось, что она сможет все, что она преодолеет все, ведь это правильно, ведь она должна всех спасать… Но себя спасти было намного труднее. Поэтому она даже не плакала, а лишь барабанила пальцами по оконной раме в неясной надежде на то, что хоть кто-то поможет ей самой, что найдется кто-то такой же благородный, какой она была все эти годы, кто протянет руку и вытащит ее из этой ядовитой ямы отчаяния. - Невилл… - прошептала Гермиона, пряча лицо в ладонях, - почему… почему все так… - Потому что… потому что время идет, - осторожно пробормотал он, влезая в окно человеком. Она подняла на него красные от слез глаза и шмыгнула носом. - При чем тут это? - Сложно сказать, - Невилл подобрал с пола прядь ее волос, - это компетенция Лордов. Но, в конце концов, мир устоял. Хоть и… и не в том виде. - Но почему… почему все не могло… не могло стать, как… как раньше? - Потому что нам, тем нам, кем мы стали, нет больше места в том мире и в том времени, которое мы покинули, Гермиона, - медленно произнес он, - ты не сможешь вернуться… Даже если бы Лорд Времени подарил тебе этот шанс, скажи, смогла бы ты выжить в том мире? Ты настоящая? Гермиона ничего не сказала, потому что уже знала ответ. Та Гермиона Грейнджер, которая властвовала над тем счастливым временем, не поняла бы ее и не простила. Та Гермиона Грейнджер, вероятнее всего, была бы безжалостна к ней и ее неспособности взять себя в руки и справиться хоть с чем-нибудь в собственной жизни. Та девочка, которая искренне верила в истину, в добро и в свободу, в победу света над тьмой, не узнала бы ее и не позволила бы ей проникнуть в тот мир… Да и сама она понимала, что даже вернись все вокруг на свои места, она бы уже не смогла стать прежней. Она знала, что никогда не избавится от кошмаров и нервной дрожи при упоминании имени Того, кого нельзя называть, что не сможет больше ненавидеть Малфоя и Паркинсон, что… что не сможет поступать правильно. - И это не страшно, - выдохнул Невилл, кладя руку ей на плечо, - так… так и должно было быть. - Тебе легко говорить… Ты… на тебе это дурацкое проклятие мудрости! - Нет, - он мотнул головой, - просто я прошел это чуть раньше, чем ты. Она подняла на него глаза и только теперь поняла, что в нем так сильно изменилось. Это было не лицо, повзрослевшее и возмужавшее за эти несколько месяцев, не глаз, светившийся магическим звездным светом, а то, как он стоял и как подрагивали уголки его губ… совершенно по-дамблдоровски. Невилл Долгопупс, которого она всё еще видела как робкого, не очень умного мальчика, любившего растения и странную девочку, теперь был тем, кем она его никогда не смогла бы представить. У него была сила, недоступная ей, у него была мудрость, которую она не всегда понимала, но самое главное – он уже не был собой, и, по всей видимости, ничуть не боялся этого. - Я сошла с ума… - она медленно опустилась на пол. – Я сошла с ума… - Иногда это бывает полезно, - он рассмеялся, вскакивая на оконную раму, - особенно, когда не знаешь, что делать дальше. - А ты знаешь?! - Нет, - он пожал плечами, - и не хочу, потому что тогда жизнь станет невероятно печальной и скучной. Гермиона хотела еще что-то сказать, но не успела. Только черное перо, переливающееся в свете желтой лампы смарагдом, опустилось к ней в руки.