Навь

И пошли так годы. Так они и жили, то по деревням, то по городам, а то и в чистом поле. Многие города обошли Рогволод и Елена, многие деревни, даже в хижины одинокие заглядывали – не нужна ли помощь? И всюду они вместе были, колдун высокий в одеждах ночи чернее и она, в красном всегда, с платком на плечах да распущенными вороньими кудрями. Не всегда, правда, принимали их радушно, иные и косились, и плевались, а то и гнали с порога. Да только нипочём им это было, пожимали плечами да махали рукой, снова в дорогу отправляясь. Вместе им и ночи холодные не страшны были, и полуденницы – уж больно ловко Елена их отгонять научилась. Да и Рогволод к теням, в ее тени беснующимся, привык уж давно, не косился. Иногда крутился рядом Баюн, и сторожить приходил, и на жизнь тяжёлую поплакаться, а однажды и вовсе подполз среди ночи, весь в крови чёрной, и голову Елене положил на колени – помирать собрался. Да только и его они вылечили, приласкали и с миром отправили. Но не назовёшь такую жизнь беззаботной. Бывали и такие дни, когда сжимала Елена плечи в руках и голову в коленях прятала, сердилась на себя, что помочь ничем не может, когда отдавал Рогволод слишком уж много силы, и старые раны болеть начинали, или останавливался вдруг да опускался на колени, глядя в никуда – тогда видение новое приходило. А ещё печалился он иногда: однажды, от Киева неподалёку, и вовсе строго-настрого наказал воспитаннице никуда из круга защитного не уходить и удалился, мрачнее тучи, в сторону большой дороги, чуть только луна взошла. А под утро явился, не спавши, Елену по плечу погладил и молча дальше повел, да вот только в обход. И как бы не спрашивала она, как бы не оглядывалась, так и не узнала, что ж там было, а в ответ получила лишь «опасно там» короткое. Только вот казалось ей, что соврал Рогволод, слишком уж взгляд у него был грустный, но простила – многое от неё учитель утаивал и не сдавался, приходилось терпеть. В ту осень особенно одолела его тоска. Неспокойно было у колдуна на сердце, как будто близится что-то неладное, нехорошее. И будто мало ему этого, стал за собой Рогволод замечать, что не дитя-то уже его ученица: пусть худая слишком, да красивая, уста алые, кудри чёрные…взгляд только больно уж шальной всегда, будто того и гляди – набросится, но разве ж ему такого пугаться? И бывало так, что стоило Елене на плече у него уснуть или запеть по дороге, как тут же заходилось в бешеной пляске сердце. И сердился на себя Рогволод, голову по ночам в руках прятал, чтобы лицом ее спящим не любоваться, однажды и вовсе дерево ударил: обещал же себе, обещал, и вот оно, снова. Приближались они медленно, но верно к деревне. Уж виднелся издалека темный лес, что за ней поднимался, да только пока они в поле остановиться решили, ритуал провести да заночевать, чтобы выйти с рассветом. Уже холодные были ночи, и Елена, заснуть чтоб, в платки да отданную Рогволодом мантию обернулась. Готовили они тогда ветки к костру особенному, когда вдруг выпрямилась она, что-то вдалеке заметив, и усмехнулась, подбоченившись. — А вот и друг наш, — взглянул колдун туда, куда ученица указала, и увидал фигуру знакомую, что махала хвостом из стороны в сторону. — Чего не подходишь? Баюн! Котик! А ну давай сюда! Но и крик ее кота с места не сдвинул, и тогда понял все Рогволод. Поднялся, кряхтя, и ладонью остановил ученицу. — Не подходит - поговорить хочет. Видать, случилось что…ты работай, работай, вернусь скоро. — Секреты у них! — летело в спину удаляющемуся Рогволоду, и невольно он улыбался, глаз слепой прикрыв. — Ну ступай, ступай, поговори! Украдут тут меня, вот знать будешь! Знал ведь, что не со зла это она, и точно: донёсся уже вдалеке звонкий смех и стих вскоре. А Рогволод, ещё ближе к коту подойдя, нехороший прищур у него увидал и тут же напрягся. — Пару дней я за вами иду, — и начал Баюн обходить его, хвостом лохматым по ноге скользя да мордой под руку залезая, — Ежели ты думаешь, что слепой я, то плохо ты меня знаешь. Дольше тебя на свете живу. Так когда? — Что когда? — но с головой выдавали Рогволода и взгляд, и плечи опущенные, и недовольно фыркнул Баюн, когтем камешек маленький в сторону отбрасывая. — Глупого играешь...скажешь ты ей когда? Девкам молодым любви всегда хочется, а ты ходишь вокруг да около, как заяц трусливый, — обойдя друга, сел кот перед ним и голову набок склонил, все ещё щурясь. Только не разделял, видно, Рогволод его игривости, даже взгляд отвел в сторону, и снова Баюн ткнулся носом ему в ладонь, уши прижав. — Никогда я ей не скажу. Я ж ей, как отец, пушистая твоя голова, — и от этого вздоха тяжёлого даже у кота заныло на сердце. — И никогда не любить себе обещал. Неужели не помнишь? — Что было, — не смотрел на него Рогволод, но и по голосу слышал, что не играет с ним Баюн, не лжёт и не хитрит, а правда печаль друга разделить хочет, — То было. В тот раз не свезло тебе, это правда: это ж надо было выбрать невесту со степей…ну а тут-то что, сам погляди. Никого, кроме нас с тобой, нет у неё на белом свете, и никого нет ей роднее тебя, спасителя. — Нет, так будет. А дружбу нашу я не нарушу, — не терпел этот голос возражений, хорошо это знал Баюн. И лишь головой качнул – ему-то что? Его дело – с другом поговорить, а коль он отказывается, то и лезть не стоит. Только одно кота отныне интересовало, и тут же приподнял он ухо, с лапы на лапу переминаясь: — А ответь-ка мне, друже, — и колдун, взгляд опустив, и сейчас все понял. И куда кот смотрит, и что спросит сейчас, и прав оказался: — Это мне кажется, или не сделал ты ей тот самый оберег, что от ворона любого спрятать может? — Не кажется. Коль придёт время – сделаю, но пока, — и покачал Рогволод головой, белую шерсть пальцами погладил да и обратно направился – махала уж Елена рукой издалека, стало быть, готово все. — Свидимся, кот Баюн. И вскоре, когда уж давно растаяла среди деревьев тень кота, заплясал в темном небе высокий костёр. Непростой он был, и дым от него шёл то чёрный, как смоль, то белый да такой густой, что и на дым вовсе не похож был. А потом взяло да и окрасилось пламя в зелёный, ещё пуще разрослось, выше голов колдунов поднимаясь, и бросило ввысь искры-послание. Не сразу те растаяли: закружились, ещё выше взлетая, да так и пропали из виду, а пламя, чуть ли не громче песни Елены затрещав, вновь красным сделалось. Смотрел Рогволод на неё, на блики, что огонь бросал на лицо, и нет-нет да и уходил его взгляд в сторону, за границы света прямо в темноту. Не могла она подойти, не могла ведь никак, да только казалось ему, что все-таки подходила, прямиком за спиной у Елены становясь, пока кружилась та и пела, глаза закрыв. И тогда приключилось с ним видение: будто видит он землю, не пойми, какую, ясно только, что дорогу, а по ней трещина ползёт, прямо посередине. Извивается, грохочет, но идёт вперёд неумолимо, и чувствует колдун, что удержать ее даже он не в состоянии. Но вот тает картина, и снова бросает Рогволод прямиком в пламя пучок трав с пояса, и разгорается оно пуще прежнего, едва ли траву вокруг не задевая. Как вдруг ложатся на плечи Рогволода руки, и вздрагивает он, голову повернув, а Елена щурится хитро. — А коль не скажешь, что видел, — вкрадчиво звучит ее голос, под самую кожу забирается, пока пальцы по плечам перебирают, — Осерчаю на тебя да кину в огонь. — Сколько уж раз ты меня пожечь обещала? И смеются они оба громко, за руки взявшись, и ведёт его Елена вокруг костра, крепко ладонь в своей сжав. И все быстрее, быстрее идут они, пока на бег не переходят, а ученица колдуна снова петь не начинает – и вот уже переходит ритуал к танцу, к пляскам бешеным, в которых все забывается, кроме костра огромного и чёрного неба. И лишь когда соединяются вместе два голоса и последние слова песни произносят, загорается в самом сердце пламени знак особый, вертится, все четыре луча в один диск смешивая, и тухнет, наконец, и тут же пламя меньше становится. Падают колдуны спиной на траву, и поднимет Елена руку в воздух, на небо указывая. — Гляди, — открывает Рогволод видящий глаз, и точно: кружатся где-то в высоте два крыла горящих, разгоняет темноту огненный хвост, но вот останавливается светлая точка, и доносится до них тёплый ветер, затем и силуэт с собой унося. — Семаргл, — поворачивает колдун голову. В глазах у Елены – чистое восхищение, будто очарованная смотрит она на место, где вот только стоял божий посланник. — Никак, услышали нас? — Тебя услышали. Я-то для их глаз, Елена, давно потерян, — будто в доказательство, стучит Рогволод пальцем по камню на шее и вновь глаза закрывает. — Уж коль он тут был, пламя дальше не пойдёт, он поля исправно охраняет, должным образом. Да и мы не замёрзнем, а ты спи, спи давай, с рассветом уж выходить. Не знали колдуны, что на дым от огня их, что вверх столбом поднимался, из деревни люди смотрели. Двое их было, старец горбатый и помоложе человек, что стоял, нахмурившись и руки на груди сложив. — Никак, колдуны, — заговорил он и тут же к старцу обернулся, кудри светлые по ветру разметая. Старец ему лишь головой качнул да руку подал, чтобы с дерева поваленного подняться помог. — Ну так и чейта ты хмуришься, коль колдуны? — облокотился старец на подставленную руку да усмехнулся кривовато, бороду редкую почёсывая. — Нехорошие у нас места-то. Он бед скока: и кот этот вшивай, ребятенки видали, и волки в лесу бегают, да того и гляди, завтра Кощей на кляче своей страшенной пролетит на пару с Горынычем, ты от че делать тогда бушь? Пока шли они к домам, молча терпел златовласый ворчания старца да уверенно под руку его вёл. Говаривали, что как мор прошлой зимой прошёл, бабку его забрал, так и выжил дед из ума, и не понимал никто, чего это молодой с ним возится. Да только думал он, что это люди не понимают ничего – вон он, ещё ого-го, вещи-то говорит правильные. — А от зима, — у самой избы заговорил старик и тут же закачался, головой замотал, да так, что пришлось ему и вторую руку подставить. — От коль опять мор пойдёт? — Помогут колдуны? А то рассказывал мне папка, какие они бывают, — и остановились люди у самой избы старика. Поглядел он на молодого вдруг глазами ясными-ясными, будто даже морщины вокруг них разгладились на миг, и губами причмокнул. А потом взял да и обнял по-отечески: по спине хлопнул, носом шмыгнул, а отстранившись, дальше сам зашагал. — От и поглядим на этих, Святослав, от мы и поглядим. Поздно ужо, ты ступай…