Навь

Утром уж было не видать дыма от колдовского костра – потух, даже пары чёрных дымовых завитков не оставив. Только шумели на ветру ветви деревьев, кудахтали куры да пробежали неподалёку дети, смеясь. Старец, что вновь на своём поваленном дереве сидел, все смотрел вперёд, на дорогу – не видать ли колдунов, что ночью в поле были, не идут ли. Уж очень он надеялся, что придут они именно сюда, а то ведь не дадут людям духи никакого житья. А на смех детей старец лишь вздохнул горестно – не заставлял он радоваться, да и как тут, когда знаешь, что скоро один из них жертвой для нечисти станет да в лес с концами уйдёт, проклятый час-то близится. — Все колдунов ждёшь, — старец, испугавшись будто, было дернулся, но рука на плече его остановила. Святослав рядом, на дерево поваленное, опустился да вздохнул тяжело. — Жду, а как же. Они ж, глядишь, и те помогут, — старец, головой качая, взглянул на кузнеца: взгляд мрачен, волосы от пота потемнели, повиснув волнами, а дышит как, шумно, тяжело. — Ты шо, опять всю нощь шаталси туда-сюда? Иль работал. — Не уснуть, — старше своих лет выглядел Святослав, но не в бороде, такой же золотой, как и волосы, дело было. Хоть и много бывал он на солнце, бледна была его кожа, а под глазами тень всегда лежала. Колдун прежний, что не так давно сгинул, избу свою пустовать оставив, говаривал, будто недуг у него в груди, от батюшки достался, а как излечить – не знал. Да только хотел его старец попрекнуть, как же ты себя-то не бережёшь, хоть и знал, что ответит ему Святослав «а для кого ж» – раздался сзади голос детский, что кричал его, и молча кузнец старца подкинул, лишь взглядом одним тяжёлым одарив. Ждёт колдунов своих с ведьмами – ну и пусть ждёт. — Святослав! Батюшки, Святослав! — чуть ли не на рубахе повисла девочка соседская, глядела большими глазами светлыми, и увидел в них Святослав слёзы. Любили его дети, так же, как охотника Николу любили, да только тот все чаще в лесу пропадал, вот и бегали за подмогой к Святославу, то на плечах его могучих покататься, то помощи какой просить, коль он не занят, а он и рад был. — Чего кричишь, чего случилось? — Ой, беда, Святослав, ужасы-то какие! Мальчишки лисичку изловили да мучают, помоги, Святослав! Непростая лисичка, хоть и маленькая, у неё шкурка…такая! Как уголь чёрная! Замучают… Ни слова не говоря, подал Святослав руку девочке и побежали они за избу, туда, где шум стоял. Глядит кузнец – и правда, лиса молодая, да что там, лисёнок ещё почти, и зубами стучит, и пищит громко-громко, да только держат ее за хвост, ногой наступив на него, да улюлюкают: у, мол, зверюга, вредительница… — Что ж вы делаете! Шумите, мучаете животину! Митяй, Завид, а ну как батькам все расскажу! — загремел его голос, и тотчас отпустили дети лисий хвост да в кустах скрылись, смех позабыв. И лисёнок-то, вроде, тоже бежать должен, да только нет, отскочил да на месте встал, хвостом из стороны в сторону поводя. — Гляди, — шепнула ему девочка, да только и сам Святослав увидел, что глаза-то у зверя необычные: сначала сверкнули будто, а потом и видно стало, что зелёные они, а так у лис бывает разве? Не по себе сделалось кузнецу, ещё и смотрела так лиса на него, с лапы на лапу переступая да неотрывно. «Спасибо тебе, Святослав» От неожиданности даже выпустил он руку девочки. Не послышалось ему, да только кто ж сказал это? Не мог так подумать он сам, а ребёнок так незаметно да с эхом разве скажет? Да и голос-то явно женский…невольно отступил Святослав на шаг назад от чёрного лисёнка, а тот, будто и ждал этого, хвостом взмахнул да скрылся, в кусты спрыгнув. — Ой! А если она кур сворует? — испуганно девочка рот прикрыла рукой, да кузнеца за рукав задергала, — Красивая…ну а вот сворует? Может, сам прогонишь ее, Святослав? Палками… — Какими…палками? — очнувшись будто, грозно он нахмурился, повернувшись, да на корточки опустился, пальцем пригрозив поучительно, — Сворует – прогоню, а пока не сделал нам этот зверёк ничего плохого. Никак, и вообще мимо пробегал. Негоже по одним лишь слухам да виду судить, да и братьев наших меньших мучить негоже, по хвосту-то больно ей было небось. Пусть бежит себе, а коль набедокурит – вот тогда и посмотрим. И тогда зашуршали у них за спинами те самые кусты, куда прыгнула чёрная лисичка. Только и успел кузнец кончик хвоста ее увидеть да подумать: неужели же спряталась да сидеть осталась, подслушивать? — Колдунов ждёшь, что ночью в поле костры палили? — Жду… — да только тут же старец подпрыгнул, поняв, что нет ни перед ним, ни рядом с ним никого на поваленном дереве, а голос и вовсе ему не знаком. — Здесь я. Обернувшись, увидал он за спиной у себя фигуру высокую. Смотрели на старца два глаза, один слепой, другой цвета необыкновенного, словно редкий камень драгоценный, и больно ярким он был на лице, шрамами изрезанном. То, что куда старше колдун, чем он кажется, сразу старец, жизнью умудрённый, почувствовал. Да и то, что колдун, сразу понял – кем ж ещё быть страннику костлявому, в чёрном с ног до головы, в амулетах да со скрюченным посохом и волосами разлохмаченными? Тут и рядом трава зашуршала, и, голову повернув, увидал старик рядом с собой девушку молодую. Хитро щурились глаза изумрудные, непослушные вились кудри угольные, а платок алый бледность кожи ее подчёркивал. Краса, одним словом. — Батюшки, — ахнул вдруг старик, в ладоши сухие хлопая, — Ты ж эта…Рогволод Ладожскай! И глаз, глаз слепой…и камень на шее вона какой. — Рогволод, Рогволод, — беззлобно колдун усмехнулся, руку ученице протягивая. Та с дерева подскочила, за локоть учителя обхватив, да поближе встала к нему, склонив набок голову. Диковатая, подумалось старцу, девчонка-то, улыбка будто шальная, как хохотом тотчас разразится. — А это, старик, Елена. Ученица моя и воспитанница. — Тю, а я ужо думал, шо жена, — но тут же махнул старец рукой, быть может, заприметил, как недовольно бровь дернулась у Рогволода, шрамом рассеченная. — Это вы, это вы хорошо сделали, шо пришли, ой, батюшка, как хорошо! Нехорошие у нас места-то, да-а, нехорошие…а все почему, а потому шо лес этот треклятай рядом… Не все, что старец говорил, услышал Рогволод. Отпустила Елена руку его, ближе к старику подходя да слушая внимательно, а он обернулся вдруг, шепотом неразборчивым ведомый, на дорогу деревенскую. Заплыло все дымом, неясным стало, лишь силуэты одни, и видно было, как днём, одну только самую эту дорогу. И шли по ней две фигуры, уж их-то сложно было колдуну не признать: одна – высокая, чёрная да с посохом, – это он сам и был, а вторая, что чуть поодаль держалась, смеясь едва слышно и кружась так, что платок алый плясал в руках у неё, была Еленой. И вдруг, дело странное, заглушил все грохот – поползла по дороге трещина, ровно посередине, все шире и шире становясь, да разделила ее на две части, и на одной из частей Рогволод шёл, а на другой – ученица его и возлюбленная. А перед тем, как исчезло видение, успел он ещё кой-что услышать, уже ему знакомое раньше: удары, будто железо куют, и его же горячий запах. Старик, кажись, и не заметил, что лишь один из колдунов слушает его, все продолжал, даже когда обернулся Рогволод с печальной тенью в зрячем глазу: — …так и утащили. И волки бегають, в общем, и больных много. Да даже кузнец наш, Святослав, родненькай мой друг, сын почти, недуг у него, говорили… — Как говорили, так мы и забыли, — мигом прикусил старец язык свой длинный, голову в плечи втянув – больно уж грозно заговорил Святослав, что со спины подошел к колдунам, по той самой дороге, что разверзлась в видении Рогволода. И то ли почудилось колдуну, то ли и правда шёл он там, где трещина ему виделась – ровно посерёдке. — Здравы будьте, колдуны да ведьмы. Да только недолго взгляд этот суровый держал он. Выступила у учителя из-за спины Елена, кудрями чёрными тряхнув, сощурила хитро глаза свои зелёные да подбоченилась, прямо в лицо ему глядя. — И ты здрав будь, Святослав. И показалось кузнецу, что видал он где-то уже взгляд этот и слышал этот же голос. «Спасибо тебе, Святослав»…и оттого только прибавилось у него удивления. Виделся ему колдовской род не только коварства и обмана воплощением, но и страшным, как смерть. И если старший колдун, неотрывно глядящий на него, в шрамах весь да чёрных одеждах, об этом напоминал ему, то девица молодая…нет, не дать очаровать себя! Кто ж ее знает, поди омолодилась, а сама ещё страшнее того, как Ягу описывали, да старше, внутри себе Святослав напомнил, но все же смягчился взгляд его. — Святослав, Святославушка! Ты это…деревню, деревню им покажи! И ночлег, Святослав, с ночлегом подскажи-то! — шепотом надрывным старец подсказывал, рукою в воздухе потрясая у Рогволода за спиной. — Чего ж не показать, — суров был у кузнеца тон, сведены светлые брови, и на ту же суровость напоролся он, на Рогволода глаза подняв. Одна только Елена все в лицо ему заглядывала, улыбалась, будто и не видя грубости его, а как повел он колдунов прямо, по дороге деревенской, так и вовсе рядом с ним зашагала, лишь иногда оглядываясь на учителя, что чуть поодаль держался. С уважением опасливым вслед смотрели им люди, останавливались да оборачивались, выглядывали из кустов да с крылец дети, перешёптываясь все, а хорошие ль это колдуны или плохие, но близко не подходили пока. Не доказали ещё в этой деревне Рогволод и Елена даров своих. — Изба пустая, как раз вашим братом оставленная, — вытянул Святослав руку, на подкосившуюся дверь указав, — Там и живите. — Грубо ты говоришь, Святослав, — недовольно Рогволод губы поджал – перебила его Елена, первой заговорив, да и не радовало его душу то, как все норовила она в лицо кузнецу заглянуть, руку на плечо положить…не видал он такого раньше. — Чужаков не жалуешь аль весь наш колдовской род? — И чужаков не жалую, и ваших. Людей лечить пришли да помогать своими травами-оберегами – милости просим, друг мой славный ждал вас, да только я уж подальше подержусь, — и, словно в подтверждение слов своих, хотел было сделать Святослав шаг в сторону, да только удержала его Елена за плечи, в глаза открыто заглянув. — Негоже по одним лишь слухам да виду судить… Но как схватила – так и отпустила, засмеявшись весело, тут же схватила она Рогволода под руку да повела в сторону пустой избы, а на Святослава лишь из-за плеча взглянула, рукою махнув: — А ты приходи, приходи вечером! Не пропускай костра, я петь буду! А ты что же так мрачен? Да впервые ли нас принимают не радостно… — Не впервые, — мрачно отвечал Рогволод, сгибаясь, чтоб в избу ступить, — Ответь-ка мне лучше, что это было сейчас, Елена? — А что? — захлопала девица глазами, из пальцев искры высекла на полено да кинула его в печь, — Ну а что! Это ведь он лисичку чёрную от мальчишек, что ее мучили, спас, прогнал их… — Ой, и сама бы прогнать могла, — качнул колдун головой да улыбнулся. Не мог он долго сердиться на неё, никак не мог, как видел прищур хитрый да слышал звонкий смех, мигом сердце его радостью наполнялось, будто расцветали в нем такие яркие цветы, что только по весне бывают. — А я людей здешних испытывала, — невдомек было Елене, почему так разгневался – видела же, что разгневался, – Рогволод на шутки ее, а спросить не то, что боязно, спросить она и не подумала. Может, старый, может, снова раны старые заболели. Да и не заметила Елена, что видение у него было – болтала тогда со стариком, который на жизнь здешнюю сетовал… — Знаешь, правду ведь говорят, что места здесь нехорошие, — тише она заговорила, из сумки поясной на стол травы связанные вытряхивая, и мигом поднял Рогволод голову, щуря здоровый глаз, — Чувствуется это. — Дело не наше, какие тут места. — и строго уже говорить не мог он с ней, взгляд лишь опустил на бледные руки, что хлопотали над пучками, да вздохнул, — Кто болен – поможем, кого Лихое злое коснулось – очистим. Да только… Не стал Рогволод договаривать, махнул рукой да подпер пальцами подбородок, в огонь отвернувшись. А Елена, плечами пожав, спрашивать и не стала, да к тому же постучал кто-то в дверь робко-робко, на что учитель ее лишь усмехнулся тихонько: и прийти не успели, а вот они, бегут…правда, видать, места нехорошие. Близилось дело к ночи. Уж повеселее стали разговоры в деревне, оправдали себя колдуны – и руку, что так и не выросла, сироте местному обычной сделали, и зрение с красотой вернулись к девице, что на ворону злую напоролась в лесу, да так, что разодрала птица ей лицо в кровь. Но едва темнеть начало, с грохотом распахнул Рогволод двери, бросив тотчас старухе, что все войти не решалась: — С первым петухом брось в самый тёмный угол платок, поймаешь – тогда и узнаешь. Руками всплеснув, убежала тотчас старая, причитая: — Никак, провидец, ой-ей, и впрямь провидец, Рогволод Ладожскай… — Домовой не отвечает ей, — проворчал колдун, посохом об пол ударяя. — Будто больно много у домовых времени-то на болтовню. Лена, да что ж такое, а ну слезай. — Говоришь, не старый, а как старый клокочешь, — со смехом спрыгнула Елена с печи, кудри вороные разметав по воздуху, да уголёк откинула, которым цветок на стене выводила, — Или гложет тебя что-то, не разберу. — Как разберёшь – тогда и говорить будешь, а попусту неча болтать. Ну что ж ты смотришь, проказница? — потрепал он ее по щеке ласково, да быстро руку одёрнул, посох в пальцах с силой сжав, — Собрались уж люди за деревней, кто того же Святослава хваленого звал, «не пропускай костра», а? Его ж запалить поначалу надо, костёр-то. — Так и что ж ты стоишь, учитель, — довольно колдун глаз сощурил: любил он, когда Елена вот так под руку его брала да тащила за собой, как сейчас к краю деревни, где просили они положить костровище, — Сам встал, сам и ворчит, ну дела! Бросал костёр в тёмное небо языки огненные, и чуть не заглушал могучий треск его пение да выкрики людей, что вокруг собрались. Сначала лишь колдун с ученицей вокруг вились, после девки молодые руки ей подали, и тогда отступил Рогволод, да посохом вдову старую придержал, что сюда ж подоспела: дай, мол, дорогу молодым. И молодцы, песню колдовскую послушав на старом наречии, затянули звучно, и дети, кого родители-то отпустили, в ладоши хлопали…чуть ли не вся деревня собралась, кто поодаль стоял, кто чуть ли не обжигался пламенем, да только нельзя было им обжечься – ещё по началу кинул Рогволод в хворост, когда только-только начал огонь брать его, колокольчик сушеный, сорванный у избы, где дитё родилось, в первое самое утро, когда все вокруг заботой да любовью насыщено. Такое пламя вовек человеку не навредит. Много было людей, да только смотрел старый колдун лишь на одну фигуру, у дерева крайнего встав. Молода была Елена, прекрасна, и душой, и лицом, и телом, и голос ее звенел, будто те самые колокольчики или хрусталь…но нахмурил Рогволод брови, обоими глазами приглядываясь: тени, тени чёрные, будто тот же огонь, но совсем иной, по пятам за ней в хороводе гоняются, приблизиться-то не могут – костёр не даёт, вот и пляшут вокруг по-своему. Тут же тряхнул он головой да отвернулся, невмоготу видеть было, что в первый самый раз, когда ребёнком Елена была, что сейчас, когда полюбил ее колдун так, как любил прежде лишь единожды за всю свою жизнь долгую. И кто знает, может, вовсе он бы не выдержал да ушёл, если б не упал взгляд его на фигуру знакомую: стоял, в стороне держась, как и обещал, кузнец Святослав, руки на могучей груди сложив, и то ли почудилось колдуну, то ли и впрямь тоже он за Еленой следил, и решил Рогволод пойти да узнать, даже плечи расправил да спину выпрямил, да и направился к нему шагом уверенным – чтоб сразу видел… — А поют-то красиво, — и разлетелась вмиг на осколки вся напускная гроза Рогволода, стоило услышать ему тихий голос. Не было ни во взгляде, ни в голосе Святослава неприязни, с которой так нерадушно встречал он их с ученицей. Видно, насторожен был, но не так, чтоб ершиться, как прежде. Непонятен он был колдуну. — Поют красиво, — встал к нему Рогволод плечом к плечу, согласившись тихо, да все поглядывал косо глазом обычным. — Слышал я, что вы и впрямь людей лечите. И, может, хорошо это, ты скажи мне только, колдун, — повернулся на него Святослав, но по-прежнему не видел Рогволод угрозы в лице его. Одни только грусть давнюю да надежду, вопрос робкий, прочитал он во взгляде чужом. Такому если сейчас соврёшь, поверит ведь, — Правда, что вы годами жизни плату берёте? — Много мы краев повидали, — вздохнул старый колдун, голову склоняя, — И вот есть среди них такие, где каждый и каждая верят в это. Так вот в таких, Святослав, гиблых местах, хорошо, если просто гонят камнями, а бывает, жгут наш род на кострах, что побольше этого будет, и слушать ничего не хотят. Ни того, что неправда это, ни того, что в оплату нам всего-то крыши, еды и помощи простой достает. А то, за что годы жизни берутся, мне противно, а ей, — кивнул он в сторону костра, где Елена в хороводе кружилась, — Недоступно. — И впрямь она молодая такая? — удивился Святослав в который раз, взгляд отводя да высматривая фигуру с чёрными волосами средь поющих. Лишь усмехнулся Рогволод, так весело, как мог: — А ты думал, столетняя бабка, да просто омолодилась? И впрямь молода Елена, ещё моложе твоего. — молчал он недолго, продолжая после: — И улыбалась тебе, и за спасение благодарила, а ты на неё грудь выпятил, едва мы в деревню успели войти…ну что, Святослав, понял, какую «лисичку» выручил? Прошёл ее испытание. «Испытание», кузнецу подумалось. А вот коль бы не прошёл? Незачем было лисёнка травить, дело ясное, ну а вот не пойди он за девочкой – все, обратили бы в лягушку какую болотную, или как рассказывали? Помрачнел Святослав, и в тот же миг голос Рогволода раздался: — Объяснился бы уже, ишь скрытный какой. Кто у тебя от колдунов пострадал, говори: ты или видал что-то? — Есть у меня в семье история, — тихо, шепотом почти заговорил он, глаза светлые в землю опустив да вспоминая, — Про деда моего. Это он сам и рассказывал, а потом и отец. Ещё по молодости, когда батька маленький был, ночью как-то, увидала бабка в окно, что ходит кто-то по деревне, парень молодой, и у него знак был колдовской. Откуда он взялся да что за знак – не знаю, но, говорят, тот, который нехороший, тьме который служит. Тут он ее, бабку-то, и заметил, да к избе пошёл. Испугалась она, мужа крикнула, мол, выйди да посмотри. Дед и вышел, чего, мол, надо говорит, да иди-ка ты отсюда. А колдун взял и обиделся, плохо, говорит, встретил, как взмахнул рукой – и с тех пор дед слепой стал. Местный-то знахарь не помог, едва дед на пороге появился, замахал на него руками да выгнал с криками, а хозяйство бабка тянула да мой батька, как подрос. Так и повелось у меня с детства, что не всегда помочь вы можете и тьме служите. Молча выслушал его Рогволод, и хоть куда понятней ему было, чем Святославу, что за колдун, что за знак, откуда взялся он и почему выгнал больного деревенский колдун, не стал он ничего объяснять кузнецу: и того хватит, что из-за давней ссоры оскалила его семья зубы на всех колдунов, что здесь проходят. Разве что решил он ещё раз взглянуть, уж обоими глазами, и как взглянул, поднял темные брови: — Все мне рассказал? — Не все, — тут же Святослав сознался, вздохнув тяжело, — Слыхал я, что потом этот самый-то знахарь местный шептал у меня и у батьки за спиной, что от деда тень на нас легла, недуг какой-то, что сидит в нас. Да только ни он к нам, ни мы к нему не ходили, так и унёс с собой в сыру землю свои слова. — Правду сказал. Что удивляешься? — и хотел было Рогволод продолжить, да только тут же его Святослав перебил, ладонь подняв: — Правду, не правду, а я помощи вашей не прошу. Вижу, что пока вы зла никому не делали – вот и не делайте. А мне помощь ваша не нужна. Развернулся кузнец да и пошёл прочь. Баран вылитый, чуть не бросил Рогволод ему вслед – и упрямый, и блеет много, да только сдержал он язык за зубами, выждал, пока ещё пару шагов не сделает Святослав, да сощурил хитро здоровый свой глаз. — И камень, что Елена передать просила, не возьмёшь? Пусть сам выдумал это, чтоб проверить, не хотел колдун, чтоб он останавливался, шёл бы и шёл, и ничего бы не показывал, верил бы дальше в то, что Елена – такая же старуха, как учитель ее, омолодилась да жрет людей. Но нет, остановился кузнец, обернулся неспешно, взгляд светлый прямо в лицо колдуну устремив. А значит, готов был распахнуть Святослав душу, а не гнать с глаз Елену, такой же ведьмой темной окрестив. — Что за камень? — Оберег один, — раскрыл Рогволод ладонь, взору кузнеца открыв камень с одного озера, на котором выжгла когда-то Елена одним касанием знак защитный, — Не излечит тебя, коль не хочешь, а ты все равно возьми. Ловко поймал Святослав оберег, брошенный ему, в воздухе, в свою ладонь захватив. А когда поднял глаза, не увидел перед собой Рогволода, исчез будто, только трава, где он стоял, колыхалась. Тянулся в небо тёмное дым от колдовского костра, останавливала хоровод Елена, песню свою заканчивая, а в избе, где остановились они с учителем, половица скрипнула, будто кто-то невидимый вошёл туда.