Навь

Уж много раз солнце встало с тех пор, как пришли в деревню, что у края темного леса стоит, колдуны Рогволод Ладожский да ученица его Елена. С ними и чёрная лисичка пришла, бывало, ночью или днём мелькнёт в траве густой или возле чьего-то дома, да только дети ее больше не трогали, а женщины не боялись. Кур не ворует – и черт с ней. А чаще всего лисичку эту Святослав замечал, нет-нет да и привидятся за работой или ночью на дороге чёрный хвост да глаза горящие…не шугались люди более и самих их, ведь кому сны дурные Рогволод прогнал, кому Елена недуг какой излечила. Перестала изба брошенная одиноко гнить, травами подле неё пахло да ещё чем-то дурманящим, окошки светились. — Тихо перезимуем, — говорил Рогволод ученице, у печи хлопотавшей, — А мор пойдёт – так что ж, отобьём. Да только говорил «тихо», а у самого на душе длинными ночами кошки скребли. По-прежнему любила его Елена, и на шею могла кинуться, и волосы отросшие заплетала ему, даже на посох завязала ленту, «чтоб не ворчал, авось и поможет», рассмеявшись весело. И сначала делалось на душе у колдуна тепло, а потом, как темнота наступит, снова будто иглами кололи. Пусть как прежде близки они, видела в нем Елена наставника мудрого и верного друга, в то время как он о ней, выросшей да похорошевшей, другое помышлял. Но раз дал себе клятву – верен ей оставайся, да и видел Рогволод, даже одним глазом видел, за кем Елена порой смотрит, когда «травы собирать уходит» или еще какую отговорку придумывает. И той ночью неспокойно было ему, все слышались скрипы да царапанья, которых Елена не слышала. Видать, будет что-то. И когда солнце встало, не ушло дурное чувство, и когда взялся он оберег из трав плести вдове одной в подарок не уходило оно. А когда же за полнеба солнце ушло, понял Рогволод, к чему это было, едва только увидел Елену, к нему бегущую, с тревогой в глазах. — Миленький, выручить надо. Взглянешь? Идём же, — и оберег недоделанный сама у него из рук забрала да отложила, и потащила куда-то, крепко руку в пальцах сжав. Беда приключилась, подумалось колдуну, иначе не была б Елена растревожена да напугана так. К избе одной она его привела, и ещё на пороге понял Рогволод – и правда беда. Тень ему привиделась, и пусть растаяла быстро, увидел он крылья огромные да когтистые лапы. Стало быть, смерть сюда собирается. Мрачно внутри было, в самом воздухе летал запах, многим знакомый: тут и кровь, и жар от больного тела, и отвар какой-то…на травах, и поморщил Рогволод невольно нос, ну раз не умеют, так чего лезут-то. Но не стал он на это указывать, как же на это укажешь-то хозяйке, что в слезах вся на коленях у лавки стоит, за руку держа того, кто лежит на ней. Но прежде этого заметил колдун, что стоит у стены, грозовой тучи мрачнее, Святослав. Но не тревога или злость в его глазах были, были там лишь горе да надежда, слабая, а все же была, когда смотрел он на них с Еленой. — Я как увидала, что его мужики тащат, сразу поняла – за тобой бежать надо, — зашептала Елена учителю на ухо, за рукав его цепляясь, будто за соломинку утопающий, — Это ж Никола, тот, что пропал давеча, вот из лесу мужики принесли, видать, зверь подрал…Рогволод, миленький, взгляни? Чую, без тебя не совладаем… — Оставьте, — тяжело колдун вздохнул, посохом к двери махнув да кивнув в сторону, чтоб ушли все. — Поглядеть мне надобно. Еле отогнали хозяйку дома от мужа ее, еле как увели, слезами завивающуюся. Лишь когда Святослав подошел к ней да за плечи взял, прочь уводя, пошла она за ним. И когда проходили они к двери, взглянул вдруг кузнец на Рогволода, и пусть не покидала лица его тень мрачная, увидал колдун в глазах его печаль искреннюю, мольбу да надежду, слабую-слабую, что лишь крошкой малой света пряталась где-то в глубине. Стоило уйти всем, как отставил Рогволод посох, а к раненому подходя, лишь мельком на Елену взглянул. Губы кусает, пальцами кудри вороные ворошит – волнуется… — Святославов друг? — склонился он над мужиком больным, разглядывая его. Статен, высок, волосы да борода, точно огонь или закат яркий, горят, а сам бледен, дышит едва ли. Молчание Еленино стало Рогволоду ответом, но лишь поджал он губы, к ранам почерневшим уже касаясь пальцами тощими. Стало быть, вот отчего волнуется она, вот почему его помочь звала – больно видеть, как Святослав с тоски за друга мрачнеет. Но едва взглянул колдун на раны, что на теле Николы чернели полосами рваными, как вмиг встало перед глазами его то, что в лесу было. И отпрянул Рогволод прочь, во весь рост свой выпрямившись да взгляд свой суровый на ученицу подняв. — Зверя разгневал, — мрачнее тучи, заговорил он, брови черные хмуря, — Сильного зверя, из великих, что говорят да среди людей ходят. В ярость тот пришел, набросился, всю силу свою, гнев да заклятья страшные в лапы свои вложив. Не совладаем, Елена. Не по зубам. — Со всем до того совладали, а с этим так уж нет? — дерзко она в ответ смотрела, даже вспыхнул будто в глубине глаз изумрудных огонек шальной, злой. — Отступишься? — Отступлюсь. — Неужто силы тратить боишься? — пуще прежнего огонек тот разгорелся, и увидал вдруг Рогволод незрячим глазом, как забесновались, зашевелились тени, что неотступно за Еленой следовали, то и дело головы поднимая. Прокатился по избе шепот тихий, уловимый едва, будто всего лишь ниточкой провели по телу – да зато какой ледяной…не к добру это, тут же подумал колдун. Всегда, когда шепчут они, нехорошее что-то случается. — И боюсь, и знаю, что рана такая не одними силами возьмет. — чтобы не видеть гнева ее, отвел колдун глаза в сторону, а после и на раненого. Тяжело дышал Никола, хрипы громкие по избе разносились, а кровь, что рубаху изодранную пропитала, уж и темнеть начала. — Хозяйке сказать надо, чтоб готовилась провожать по утру следующему… Но стоило только сказать это колдуну, как понял он, что нет Елены в избе. Проскользнула, видать, мимо него незаметно, как сам же и научил когда-то. И вдруг встало перед глазами его видение, все то, что видел он пред собою, затмив. Увидал Рогволод, как горят во тьме черной, непроглядной совсем, глаза алые, и смотрят они в сторону куда-то. А стоило самому ему глянуть туда, как увидал колдун Елену, что шла прямиком в тьму, пятном разверзнувшуюся. А глаза-то щурятся, пристально следят, и все сильнее вспыхивают…в один миг пропало видение, снова взору явив несчастного, что в бреду мучился. В один миг сгорбился Рогволод Ладожский, побледнело лицо его да осунулось. Ведь и в том проклятье дара его было, что хорошо помнил он слова матери, хоть и прошли с той поры уж многие, многие годы. Что увидел – того не изменишь, а коль поперек пойдешь… И со вздохом тяжелым, даже прядей лохматых не убрав с лица, к печи он направился, чтоб отвар приготовить да хоть боли убавить несчастному. Не стал говорить колдун хозяйке того, что задумывал, лишь зашептал, что смотреть да ждать надо, ну и коли ночью кто в дверь постучится или просто услышат что, глаза закрыть да покрепче и дальше спать, возле Николы не сидеть, не то хуже будет. До заката так и не увидал Рогволод нигде Елену, лишь спешно, оберег некогда отложенный забрав, сам в дом ушел да там и рухнул, голову свою руками обхватив. Металось, рвалось у колдуна сердце в груди, будто птица сбитая раненая, едва сдерживал себя он, чтоб не бежать искать Елену хоть в тот же миг. — Верьте, не ведает, что творит, — едва слышно шептал он, покуда с тем, как темнело, все яснее и громче вокруг становилось то, что лишь ему одному слышимо было. — Не заберите боле нужного, не гневайтесь…верьте да помните, то есть дочь ваша, и не ведает она, что творит! Но прервали шепот его в исступлении вдруг запах дерева горелого да сладкого меда. Коснулся кто-то щеки его впалой, холодом обжигая, и вмиг открыл Рогволод глаза потемневшие, поднимая их. Но едва успел он лик светлый увидать, ведь в тот же миг легла рука холодная уже на голову ему, а лба губы, еще боле холодные, коснулись. Спи, сынок. И отяжелели веки, затуманилась голова его вмиг да опустилась. Сберегли колдуна со стороны другой, мольбы его услышав, как бывало порой в моменты его отчаяния. И не слышал он боле ни песни, от которой у тех, кто все ж слышал волосы дыбом вставали да шел по коже мороз, ни шепота многоголосого, что вокруг дома Николы разносился всюду. И все это потому было, что и правда, не в силах боле горе Святослава видеть, позабыла Елена запрет учителя. К кострищу, что частоколом обнесено было на холме, она на закате отправилась, день проходив то в лесу, то у реки, то по неприметным тропинкам своим в шкуре лисички черной. Там, на колени встав да в огонь глядя, прочитала она, себя не помня, те слова, что шепот из темноты ей подсказывал, хоть и не учил ее этому Рогволод. А после, камень поострее нащупав, и кровь пролила Елена прямиком в огонь, заплясать да заискриться тот заставив. И продолжили голоса ей нашептывать, что да как дальше сделать, и кивала она головой, неотрывно в пламя глядя, пока не услышала: — И я помогу тебе, — легла на плечо голова тяжелая, мохнатая, а в глазах золотых отразился костер, ей зажженный. — Чем, Баюн, чем ты поможешь? — вмиг обернулась Елена, за шею сильную обнимая зверя, да глаза зажмурив, ведь что-то мутно в голове стало. — Я ведь песни знаю и целебные, — тихо отчего-то, осторожно будто Баюн говорил, все глядя в огонь да на капли, рядом чернеющие. — Говори, что взамен хочешь, — крепче прежнего сжала Елена его в объятиях, на любое желание да условие кота согласная, да только в ответ одно лишь услышала: — Ничего не хочу. Сполна уж отдала. Но и об этих словах позабыла она, не спросив и не поняв, что же сделала такого. Разгорелся будто в груди огонь выше да жарче того, что здесь горел, голова кругом шла от того, как много слышала она да вдруг узнала, а ноги уж будто и сами подняли да понесли к избе нужной. Тихо постучала Елена в дверь, покуда Баюн на крышу поднимался, следы от когтей железных оставляя везде, да только не отворили ей, и так пришлось войти, как умела, двери не открывая. Расползлись тени, те, что не видела она, по дому Николы, да стали кому из семьи веки держать, чтоб не глядели, над кем завились, еще крепче усыпляя, а младшему сынишке самому люльку раскачивать стали, чтоб не проснулся да не закричал. Приблизилась Елена к Николе раненому, что хоть и спал после отвара-то, что Рогволод дал ему, но сном беспокойным, то и дело головой мотая да бормоча что-то. И как только песня зверя волшебного доноситься стала, вновь подчинилась Елена шепоту, что подсказывал ей, да все, как велено, сделала: и зверя другого помянула, того, что подрал друга Святослава, и руками голыми к ранам почерневшим касалась, и воду, по вечеру собранную, влила ему в губы. И выравниваться стало вдруг дыхание у раненого, и посветлели будто раны, а цвет красный с лица спал – отступали бред и боль, смывалось то, чего пожелал зверь ему, да уходило. Никто, покуда не закончила она обряд свой словами волшебными, не проснулся в том доме ночью той, все спали, во сне разное видя. И лишь когда отступила хворь, отпуская пока молодца, ушла оттуда Елена так же, как и пришла, ни дверей, ни окон не отворив, да и вернулась в избу, где и Рогволод давно уж в сон погружен был заботой материнской. — «Благодарю тебя, котик», — ворчал лишь Баюн на рассвете, когтями загнутыми по дереву избы скрипя, покуда спускался, — «Выручил, Баюн, подсобил»…эх! А поутру уж была у дверей дома колдунов Николина жена со старшей дочерью. Стоило отворить Рогволоду дверь, в слезах да на радостях благодарить принялась, и спасителями называла, и светом в оконце, да что там – сосватать дочку, что тут же стояла, пыталась за него, покуда отнекивался колдун да от объятий жарких вертелся. Спокойно Елена смотрела на это – у самой-то ни радоваться сил не было, ни спорить, указав, что она это всё, ни смеяться над тем, как ошеломлен и с толку сбит учитель ее. Пусто было на душе, в груди тяжело, а в голове, после ночного-то пламени, и вовсе холодно будто. В избе она в тот день остаться решила, обереги плести, есть готовить да кто знает что еще. Когда же спровадил Рогволод бабу благодарную, запер он дверь да к ученице подошел. Та не глядела на него, и пришлось самому, пальцами обхватив тонкими, бледный лик ее поднять на себя да в глаза взглянуть. — Что смотришь? — покорно не отводила Елена глаз, что помутнели заметно, как пылью покрылся чистый изумруд, — Ой, да ты знал ведь, что ослушаюсь. — Знал. Как и то знаю, что не ради Николы да не из желания помочь ему ты сделала это, — не было в голосе Рогволода злости, спокоен он был, так, лишь смотрел больно уж красноречиво. — Врешь. Николе помочь хотела. — дернула головой Елена, из крепкой хватки вырываясь, да вновь глаза свои отвела, — Да, не потому, что жаль стало, жаль не его мне было…больно это, должно быть, друзей-то терять. Коли так хочешь, прямо скажу: хотела, чтоб Святослав не ходил боле, темнее ночи. — Не слишком ли высокую ты цену платишь за то, чтоб лишь взглянул он на тебя? А ну коли захочешь, чтоб постоянно смотрел, что делать будешь? — опустился Рогволод рядом на лавку, посох сжимая в ладонях сухих, — Остальную себя по кускам раздашь? — Поглядывает он и так, а вскоре и постоянно смотреть будет. Твое какое дело? — не обняла его за руку, не уложила головушку буйную на плечо, да не придвинулась ближе Елена, и все это лишь сильней сердце Рогволода израненное корчиться заставляло. А еще огнём пахло от нее, но не местным, не из этого мира, из другого… — Такое, чтоб себя ты не потеряла да не извела, — и протянул он было руку к плечу ее дотронуться, да отнял быстро, взгляд отводя тяжелый. Может, и это не нужно ей? — Уж я погляжу. Не безумица, в омут, коли что, не брошусь. И хотел было ответить ей колдун, да снова в дверь застучали, и пошел он отворять. Святослав оказался там, и сам к нему Рогволод вышел, в дом не пустив, хоть тот и шею вытягивал, и высматривал за спиной что-то у колдуна, и смятение на лице было. Колебался кузнец отчего-то. — Благодарить я вас пришел, — и склонил он вдруг светлую голову, а когда поднял ее, увидел в глазах его Рогволод помимо сомнений и благодарность чистую, искреннюю, от сердца самого. Видать, и правда дорог был ему Никола. — Был я там, своими глазами видел, как и бред ушел от него, и раны боле не черные… — Еще б иначе было. Так что ж мнешься, что спросить хочешь? — Вот оно как, ничего не скроешь от вас, колдунов, да? — и как-то неловко Святослав усмехнулся, все то волосы, то ворот пальцами теребя да в лицо Рогволоду глядя. — Вот что спросить хочу…разве не говорили вы, что не совладаете? Так как же вы… — Ах ты, собака, подслушивал! — договорить ему не дав, Рогволод воскликнул, посохом в траву ударив так, что задрожала она да согнулась. Но столь же быстро, как разгневался он, присмирел, в глаза кузнецу заглядывая, как казалось тому, по самую душу…приблизился к Святославу Рогволод, шею худую вытянув, да чуть ли не на ухо шепнул ему: — Елену благодари, что меня ослушалась. Дорого ей Никола твой дался. — Это как – дорого? — едва слышно в ответ кузнец залепетал, а у самого глаза потемнели, брови вверх поползли – видать, больно удивил его колдун тем, что услышал он. Дума непростая на Святослава навалилась. — Так, что порой, чтоб другого накормить, иные люди с себя самих мясо срезают, — и отступил Рогволод, шептать прекратив. Горечь в глазах его читалась, да только не заметил того Святослав, в своё погруженный, да что там – будто окаченный водой ледяной. — И что ж, всегда вы так…с себя-то срезаете? — Случается, Святослав, — качнул колдун головой, — Однако то выбор каждого. О том, чем чревато это, все из нас знают, а потому многие на то не идут. А Елена вон пошла. А почему, знаешь? Не знал, видать, кузнец, потому и было ответом Рогволоду молчание одно да взгляд, мыслей непростых полный. И тяжело дались тогда колдуну слова следующие: — Потому, что Никола – друг твой. А теперь молчи, прочь иди да подумай о том. Здесь не ходи, пусть отдыхает спасительница ваша. Я коли нужен кому буду – скажешь, что у леса найдут, туда пойду скоро. Лишь кивнув головой светлой, постоял Святослав с мгновение еще на месте, шею могучую почесал ладонью да развернулся, прочь уходя. Смотрел Рогволод вслед ему, да сам будто не верил, что сказал. А ведь мог и скрыть, и соврать, ведь не просила его ни о чем Елена да не запрещала, и коли что другое сказал бы, не узнал бы Святослав, что случилось ночью той. Ни о жертве её, ни о том, почему принесла ее Елена, ни о том, что она это была, не узнал бы, да и пошел себе восвояси, одно лишь «а вот так» получив. Но рассказал ему Рогволод, пусть и не все рассказал, не такой уж кузнец дурак, сам додумается. А вот не было б рассказа этого, и думать не бы не стал, пошел работать спокойно да забыл бы и о метаниях своих, и о Елениных бы не думал…камень тяжелый Рогволоду Ладожскому на душу лег. Всегда счастья Елене хотел он, жизни счастливой да беззаботной, чтоб без скитаний вечных да бед, да только ж подумал разве он, что ради того, может, и разлучиться придется им? Пусть не летали перед глазами его образы дымные, и так видел Рогволод: судьбой так решено, что быть Елене со Святославом. И хоть руки в кровь расколоти да грудь наизнанку выверни, сколь угодно противься этому да мешай, тут и против судьбы не пойдешь, и против счастья той, кого любишь боле жизни и всех богов своих. Так уж вышло, твердил колдун себе, что цена за него – счастье его собственное. Но пусть, пусть заберёт. Пусть больно, да не жаль. Но прервало мысли его видение новое, заманило шумом ветра да голосами гудящими. Там, куда только что глядел колдун Святославу в спину на дороге, вдруг другой кто-то возник, и был это мальчонка, едва подросший. Волосы темные криво обрезаны, треплет ветер холодный рубаху тонкую, а глаз не увидал Рогволод – спиной к нему, шло дитя по дороге прямиком там, где только что кузнец ступал, в сторону избы его. Или ж нет? Продолжал глядеть колдун, и вот уж у самого леса он виднелся, на границе встал да обернулся…так и пропал, столь же резко, как появился. Не разглядел Рогволод лица его да не услышал имени от тех, кого не видел он, но кто стоять тут будет да шептаться однажды. Лишь плач детский услыхал он, и в тот же миг стихло все, так и оставив стоять его, пораженного, у дома. И лишь голос Елены прервал думы мрачные, что дверь отворила. — Ну и что ты встал там, как окаменелый? В лес собирался, кажись? Вот и ягод заодно принесёшь. — и отчего-то вновь бодро да звонко, почти как прежде, голос ее звучал.