Навь

дрогнула тогда рука царя, пока волну, что унесет их, вызывала. царевен потому забрали разные моря, пока их память быстро покидала.

Бушевало тогда море, выло да волновалось, буре, что из самых его глубин шла, поддавшись. Отворены были врата, что самые ужасные творения его в мрачной бездне скрывали, и окрасилась пучина морская кровью, которую друг у друга родные проливали. И тогда, дочерей спасая, будущую владычицу морскую да ближайшую помощницу её, сотворил царь морской заклятие, которое унесло бы их прочь да обратило в людей, что на берегу живут, и силы их волшебные, и память обо всем, кроме друг друга, забрав до тех пор, покуда не проживут они жизнь человеческую, обычную да достойную. И лишь когда подрастут они в спокойствии, сил набравшись, вернуться должны были царевны морские, вновь у моря родившись и могущество прежнее обретя, чтобы предателю отмстить и вернуть спокойствие народу своему. Но слаб был тогда царь, о том лишь думал, чтоб не дать мятежному сыну до сестер добраться. Застлали слезы глаза его, а руки, прежде твердые, как скала, дрожали – вот и унесли двух его дочерей волны разные, друг с другом разлучив, а силы чудесные, как и память, не до конца покинули их. Не было у купца и жены его детей, как бы не просили они и богов, и лекарей, и чуть ли не каждое дерево, что видели на пути своем. Совсем уж в годах своих преклонных отчаялись они, поверив в то, что наказывают их, видать, высшие силы…да только в день один, когда вышли они на берег, чтоб друга старого за море проводить, повернулась к ним вдруг судьба светлой своей стороной: нашли купец с женой девочку, малышку еще, на песке спящей, с косой длинной да в одежке чудной. И когда же узнали, что не помнит малютка ничего, кроме имени своего да того, что сестрицу где-то в водах морских потеряла, так и решили, что дар это свыше, и будут они отныне Марью дочкой своей считать. Даже прозвали ласково Моревной, в честь вод, так их наградивших, да диковинного камня, что на шее висел у нее, на свету переливаясь. — Чую я, — молвил купец жене своей, когда к ночи глядели они, как обретенное их сокровище в дреме глаза сомкнуло, — Немало еще подивит нас это дитя. И прав оказался, смогла Марья и их, и всех, кто знал семью эту, удивить: открылась в ней недюжинная сила, какой у людей простых не бывает. И коня могла повалить, и порой вдруг почуять, что вот-вот выскочит кто на дорогу или камень какой прилетит, а особенно хорошо дождь она чуяла да то, что море волнуется, даже не видя его. Не могли купец с женой нарадоваться на дочку свою, ведь помощница вышла из Марьи просто золото, а нравом она хоть и бойким отличалась, даже боролась порой со смелыми мальчишками или разбить чего могла, к родителям своим относилась всегда с благодарностью огромной да любовью, не обижала да слушалась. А когда подросла, и всему городу своему службу сослужила, зарубив чудище, что всех у берега моря распугивало да калечило. Размером было оно всего-то с двух коней и не особливо проворным, и быстро с ним Марья управилась, удостоившись всеобщих почестей, уважения да того, что признали в ней люди богатыршу. Даже кузнец местный добротный ей выковал меч, какого ни у кого не было. И тогда поняла вдруг, пусть и будучи юной еще, что чувствует она что-то в том, чтоб защищать людей да бороться с тем, что покой их нарушает и отбирает жизни, и даже почудилось ей, что будто бы когда-то именно того от нее кто-то просил – защиты. Часто такое бывало с Марьей Моревной. Порой лежала она, глядела в тьму ночную да думала, отчего порой тоскливо так на душе, если всего в достатке – и родителей любящих, пусть и не родных, и дом добротный, и любят ее, а кто не любит, на тех побоку…всё волновало ее до сих пор, почему оказалась она одна-одинешенька на берегу синего моря, одно лишь имя свое зная. Помнила Марья и то, что должна была с ней быть сестрица, старшая, кажется, да только ни лица ее, ни имени не знала. Иногда же совсем худо было, когда просыпалась Марья среди ночи, камень на шее рукой сжав, от снов непонятных, что приходили к ней. Будто бы живет она где-то в совсем ином месте, где небо синее, как вода морская, и плывут по нему создания, каких она не видала раньше, а рядом с ней – кто-то, кого любит она, казалось, даже более родителей своих. Слышала там Марья и далекие-далекие отголоски пения чьего-то, то мужского, то женского, и виделись ей волосы темные, как у нее, и улыбка добрая, самого только лица не видать было. В тех же снах и руки сильные появлялись, что держали ее, успокаивая, и шептал чей-то голос, надрываясь, неразборчивое что-то, порой на мольбу о прощении похожее. Но хуже всего те сны были, когда громом разносился страшный рев по диковинному этому царству, а за ним появлялась фигура светлая, будто бы с белыми волосами длинными, что развевались за спиной…необычайно тяжело становилось Марье, когда просыпалась она, порой даже плакала тихонько, лицо руками закрыв, и сама не понимала, отчего так. Неужто потеряла она кого, а сама и не помнит, как и Родину свою? Но каждый раз все старалась убеждать себя дева, что сны это, сказки, песни, что она так слушать любила, вот и чудится всякое, а слезы эти – что ж, сильным и плакать нельзя? Так и жила семья их, большой славой пользуясь. Вскоре после чудища того отбила Марья и волка огромного, что скотину таскал у людей, и разбойников, что на дороге поселились, разгромила, а чтоб навыков своих чудесных не растерять, стала в поле выезжать, когда потренироваться, а когда и того поискать, кто в честном бою с ней потягается, ведь, бывало, ехал через те места витязь какой или иноземец с оружием диковинным. Но даже им не удавалось одолеть ее, а ежели же падали мужи на колени, не пощады прося, а руки ее, то еще одного тумака получали да отправлялись восвояси. Ни один из них не тронул сердце Марьино, а когда же вопрошали родители, почему так, не могла она им ответа дать, ведь то ли тоска та мешала вечная, то ли ждала она кого, как самой казалось…и обронила как-то матушка слова о том, что сходить бы дочери любимой к кому такому, кто тревоги её неясные хотя бы ясными сделал да снять помог. Мол, сама ходила она когда-то, когда была Марья маленькой еще, к бабке одной, что жила с дочерьми на лесной опушке, чтоб та поглядела, что за чудо было это – дитя на берегу морском, ничего не помнящее. А та и отвечала, что лезть им туда не надо, а как подрастет Марья Моревна, сама к кому надо путь найдет. Так стала Марья пороги домов колдунов да ведуний оббивать, а то и в том же поле на ходу останавливать. Однако ж не было все помощи, и одна только ведьма, пусть и молодая совсем была, с бездонными такая глазами, цвета камня диковинного, сказала ей: — Там искать надо, где то же, что в снах твоих человек белый делает. И запали отчего-то Марье в душу слова эти, повторяла она их себе из раза в раз, хоть и искать не прекращала… Но настал однажды день, и закончились в одночасье те привычные Марье дни да спокойные. Появился одним вечером на пороге дома родительского гонец, да не простой, а княжеский – сам подтвердил, показав образ Семаргла, вестника божьего, на шее висящий. Кланялся он долго, заискивал все, говорил, мол, как наслышан и князь, и он сам о Марье Моревне, о силе её, да и о красоте, конечно, о которой тоже сказывали или пели те, кому встретиться с ней посчастливилось… — И за этим, что ли, князь послал тебя – рассказать мне все это? — изогнулись недобро темные брови девицы, а глаза, синие, как море, солнцем залитое, сощурились. Не понравились ей речи такие, явно слишком было, что хотят от нее чего-то, но вот – ходят вокруг да около. — Не за тем, Марья Моревна, не за тем, — видать, испугался гонец грозного вида девицы, что выше его была на целую голову да шире в плечах, и замотал головой, в плечи втянув её, — За тобой ведь. — Это как так за мной? — Так. Приказ у меня, Марья Моревна, явиться за тобой да доложить, что ждёт тебя князь Олег в славном своем Новгороде. Созывает он туда и героев прославленных, и тех, кто силами чудесными обладает. — Зачем? Неужто князь снова поход какой задумал? — Не поход, но большего не велено мне говорить, славная дева. А ехать тебе б поскорее, вот с утра бы, с зарей… — А коль откажусь? — Недоволен князь будет. Да и жить потом век свой с мыслью будешь, что не помогла ему, коли что. — вон как помрачнел, подумалось Марье, видать, строго велел князь Олег всех собрать, кого можно. — Спокойно, гонец. Не откажу я князю. Поезжай дальше, куда хотел, а я с рассветом к Новгороду поеду. — помедлила Марья, брови темные хмуря. — Слово даю. — А если там чудовище какое! — заламывала матушка руки, то за грудь, то за голову хваталась да качалась туда-сюда, глядя на дочь свою большими от страха глазами. — Уже боролась я с чудовищами, не боюсь. — Так мало ли, какое оно там, коли князь Олег все силы земли нашей собрать решил! Ты ж одна у нас с отцом! А может, там и вовсе… Хлопнула громко дверь, и только тогда заметила матушка, что Марья к себе уж удалилась, видно, слышать не желая её возражения да причитания эти все, и себе сердце травить. И без того знала она, что не будут рады мать с отцом столь скорому её отъезду по причинам, и ей самой неизвестным, да только первое – как же князю отказать, а второе – все равно ведь когда-то должна была Марья уйти. Прочь уехать, свет повидать, помочь кому, а может, и голову сложить в битве или в дом чужой, там уж как оно сложится. Да и, как думала она, хоть и не хотела порой, не найти было в селении их того, кто загадку, ведьмой заданную, разгадает да ответит ей, почему дитя малое одно на берегу лежало, силу столь чудесную в себе тая. *** Громкий да раскатистый, как шумные реки горные, разнесся по главному дворцу Нави хохот. То смеялся Хозяин Вод, голову запрокинув да хлопая ладонью своей широкой по крепкому столу. Мрачно глядел на него Кощей, бровь темную приподняв, чуть ли не прожигал взглядом насквозь, да только Езермиру не до него было. Лишь отсмеявшись, наспех смахнул он слезы, в уголках глаз зеленых проступившие, да выдохнул, взор обращая на брата. — А ну…повтори еще с разочек, — но стали ему ответом плотно сжавшиеся губы владыки да фырканье недовольное. — Да брось, Кощей, умора ведь! Раскинул Езермир руки, плечи могучие расправил да завертелся из стороны в сторону, кивая с видом столь горделивым, что любой индюк напыщенный позавидовал бы, как если б приветствовал он толпу, почести ему воздающую. — Езермир Велесович, Хозяин Вод, он самый, да еще и наместник самого Кощея Бессмертного, всея Нави владыки, темную его берлогу столь прекрасной сделавший… — Дворец мой тронешь – срежу травки твои с рыбками да развешу на стене в опочивальне. — тише, чем у Водяного, голос Кощея звучал, но стоило лишь услышать Езермиру слова эти, как мигом он замолчал да на двери запертые покосился. Вот же собака, подумалось ему, знает, на что давить, да ему ли не знать, как дорожит да гордится Хозяин Вод рисунками на прекрасном своем теле, в знак сил своих да по подобию отцовских нанесенными. — Ну, — протянул он, головой качнув да подняв руки расписные, мол, сдается, — Полно тебе. Видишь, Кощей, хотя б поэтому плохой я тебе помощник. Страшно, тихо да блекло у тебя до ужаса, ну не смогу я так все отсутствие твое высидеть, ты ли не знаешь меня? — Знаю, — невесел был Кощей, но не было злобы горячей в голосе его. Пусть не во всем, но в чем-то уважал он Езермира, брата своего, да порой верил ему. — Видел я твою…обитель. — А вот мне мой Водоворот нравится! А еще не буду я-таки твоим наместником – и все тут. Да и надо ли оно тебе, а? — через стол перегнувшись, пихнул Хозяин вод брата в плечо, пусть слабо, да только тот все равно покачнулся, губу поморщив. — У меня самого вон, на болотах друже сидит. Так знаешь, сколько с ними мороки? Чуть что не так – сразу к тебе, а ты и отказать в ответе не можешь, твои ж места, и вот хоть щас бери да надвое делись. Так то ладно уж, болота, а ты мне Навь целую суешь. Случится что – где ж я тебя в Яви-то вырою? — А коли скажу, что больно уж часто люди сюда захаживают? — сощурил Кощей глаза золотые, но без особой охоты – слабо ему верилось, что еще можно хоть чем-то, но завлечь Водяного. Но лишь усмехнулся тот, назад откидываясь да волосы, волнами на плечи ниспадающие, с лица убрав. — Так и ко мне люди захаживают. Когда сами, когда помогут по просьбе моей иль в подарок. — и стала улыбка его лукавой, загорелись в глазах шальные огоньки, — И знаешь, Кощей, реже они недовольны иль мертвы оказываются, ежели у тебя. — Шел бы ты, Езермир… — но не договорил Кощей, отмахнулся, поднимаясь да отходя к окну, к брату обернувшись спиной. И сам додумает, куда шел бы он, и только усмехается тихо Водяной, следом поднимаясь да один глаз щуря. — Совета моего хочешь – Ягу поставь присмотреть за делами, да и всё. Захочет и она помощи, вот тогда за мной и пришлете, так уж и быть, выручу, ежели что. Что ж поделать… Но и он договаривать не стал, исчез, как и явился, дверей не отпирая. И без его прямых слов поймёт Кощей, на что намекнул Хозяин Вод, головой покачав, и без его сожалений сыгранных, мол как же один тут владыка справляется, обойдется.