То, чего не выразить словами

Он не хотел этого. Продолговатых ступеней с пандусами по обеим сторонам, упирающихся в тяжелые металлические двери. Начищенных до блеска полов, по которым с неприятным скрипучим звуком скользила обувь. Искажающих пространство белых стен, растягивающих длинные коридоры в нескончаемые петли, ориентирами которым служили подсвечиваемые ядовито-зеленым таблички и кричаще-яркие постеры. "Каждое утро ты просыпаешься с шансом изменить свою жизнь" – один из них. Хаджиме надавил большим и указательным пальцем на веки, глубоко вздохнув. Каждое утро он просыпался с единственным желанием избавиться от плаката, в нем горела уверенность – тем, кто оставался в этом помещении, подобные слова помочь были не в силах. В равной степени не могли и усугубить их состояние. Бесполезная декорация. Пустой звук в никогда не замолкающих стенах. Искажению подавалось не только пространство. Время тянулось издевательски медленно. Второй месяц он, окончив университет в родной Мияги и оказавшись в густонаселенном Токио, наровился разбить голову о стену, когда посреди сна, с которым здоровые отношения казались вещью за гранью понимания, по вискам настойчиво ударял звук будильника. Иваизуми стаскивал тело с кровати, переносил его, словно кукловод, в непростительно узкую ванную комнату, избегая взгляда в испачканное разводами настенное зеркало. Белый халат – лицо врача – висел на крючке над кроватью. Хаджиме, не изменяя привычке, шумно вздыхал, стягивая его и ровной стопкой укладывая в сумку. Человеком он был неважным, но специалистом, как он верил, достаточно хорошим. Даже с неимоверно малым стажем. Шесть остановок метро – до станции Синдзюку – порядка пятнадцати минут, еще десяти шагом, и перед ним – крупное, в четыре этажа и несколько корпусов, здание психиатрической больницы, в которую, как он ненавидел признавать, без связей отца его заявление о работе не рассмотрели бы. Сегодня, восемнадцатого июля, в вестибюле было тихо. Иваизуми коротко кивнул сидящей за столом регистратуры девушке, та махнула рукой, не отвлекаясь от экрана ноутбука. Проходя мимо, Хаджиме бросил взгляд на устройство. "Гороскоп на день", увлечение вполне достойное интереса в шестой час утра. Иваизуми вновь пересек расплывчато-длинный, он не был уверен в точности измерения на глаз, коридор, свернув направо, где стены упирались в одиноко стоящую дверь ординаторской. Еще подходя к ней и поднося ладонь к ручке, с легким нажимом надавливая на нее, он мог слышать возмущенный шепот. Он качнул головой, проникая внутрь. Звук, который он ошибочно принял за шепот, был, скорее, шипением, ибо из уст кривящего рот Сугуру иного вылететь не могло. – Повторю, у меня нет времени таскаться с ним, – Сугуру узкими глазами проводил Иваизуми до дивана. – К тому же ты знаешь мою политику. Безнадежные случаи в нее не входят. Хаджиме понимающе кивнул Савамуре. Тот провел крупной ладонью по лбу, вытирая скопившийся пот и расправляя проявляющиеся морщины. – С такой политикой тебе в школьные медбраты стоило идти. – Я не буду брать его на себя, – Дайшо сложил руки на груди. – На мне уже двое. Отдай его Сугаваре, тому нравится нянчиться с детьми. – Первое, ни единого негативного слова о коллегах при мне, – Дайчи сдержанно посмотрел на подчиненного. – Второе, выходи на смену, пока я тебе кого еще не подыскал. И, если увидишь Атсуму, передай ему, что я жду его у себя. Его мизофоб вызывает опасения. Сугуру театрально поклонился, едва согнув корпус. – Так точно. С нарочито громким хлопком двери и скрывшимся за ней Сугуру, в ординаторской стало проще дышать. Иваизуми, расслабив узел галстука, стянул его с себя, позволив паре верхних пуговиц остаться незастегнутыми. Надел халат, расправил воротник, бегло пробежавшись по собственному силуэту в отражении зеркала. Савамура гортанисто прохрипел, откинувшись на стул. Ножки скрипнули. – Иваизуми, да? Ты ведь стажер? Хаджиме кивнул, повернувшись к главврачу. – Вы хотите дать мне пациента? – Не совсем. С опытом работы в два месяца я не могу позволить тебе быть лечащим врачом, но в его случае таковой надобности нет. Мне нужен медбрат. Насколько я знаю, ты около месяца практиковался слежением за приемом лекарств с пациентом Акааши Кейджи? – Да. Дайчи поднял на него тяжелые глаза. – Но на данный момент за тобой никто не закреплен, – он развернулся корпусом, не меняя положения ног, к столу, поддев пальцами лежащие неаккуратной стопкой бумаги. – С нейролептиками ты, как мы выяснили, знаком. – Вполне. Вновь посттравматическое? – Нет, – Савамура вытянул руку, Иваизуми перехватил карту пациента. – Ознакомься и подумай, справишься ли. Это тяжелый случай, не так часто встречающийся во врачебной практике, но практически не требующий лечения. Иваизуми медленно кивнул, оперевшись о стену и опустив голову на данные ему бумаги. Выразительные карие глаза заискивающе, несколько испуганно, следили за его взглядом, словно находя в отражении зрачков диагноз. Натянутая, кривая улыбка придавала образу детскую наивность, будто пациент не осознавал, как оказался на этих белых бумагах с грязно-синей печатью психиатрической клиники. Иваизуми, ощущая на себе напряженный взгляд притихшего главврача, опустил глаза на строчку с диагнозом. – Шизофазия? – В теории знания имеются? Хаджиме утвердительно кивнул. – Да, я помню это с курсов, посвященных шизофрении. – Тогда, думаю, ты вполне понимаешь, чего я от тебя хочу. Иваизуми вновь обратился к бумагам. О заболевании информации было мало, теоретическую часть на карте пациента не пишут, лишь необходимую информацию. Указанные нарколептики, трех-четырех видов, сам диагноз, имя и возраст больного. – Думаю, я могу взять его. Мне всего лишь нужно следить за приемом лекарств, так? Я уже проходил это с Акааши. – Я понимаю, – Дайчи кивнул, слабо улыбнувшись. – С уходом двух коллег наш состав пострадал, поэтому прощу прощения за непредвиденные обстоятельства. И благодарю, что ты согласен. Имеются вопросы? Хаджиме положил бумаги на край стола, еще раз проведя пальцами по ним. Ойкава все так же неловко улыбался. – Да, – Иваизуми прочистил горло, формулируя вопрос. – Я достаточно хорошо осведомлен в сфере, посвященной диагностике шизофрении и практике с больными ею, но, кажется, что-то упускаю. – Что именно? – Почему вы сказали, что пациенту не требуется лечение? Лишь присмотр. По этой причине вы допускаете к нему меня, в качестве медбрата, но не ищите лечащего врача. – Ох, – Савамура испустил вздох. – Его заболевание не поддается полной ремиссии. В груди стало тесно. Слова Дайчи, произнесенные так тихо, болезненно осели на языке, словно рыхлый песок, горечью отдающийся в глотке. Иваизуми сглотнул. – Не поддается? – Нет. Мы можем лишь не допустить появления у него симптомов шизофрении, но, боюсь, вернуть пациента в прежнее состояние невозможно. Иваизуми опустил глаза. – Поэтому Сугуру назвал его случай безнадежным? – И поэтому я спрошу у тебя еще раз, Иваизуми, – Дайчи сделал упор на его имени. – Ты уверен, что сможешь потянуть этого пациента? Хаджиме с вызовом перевел взгляд на Савамуру. Обрекать себя в начале карьеры на безнадежный случай не было хорошей идеей, но для роста, как специалиста, пациент ему был необходим. Он мог добиться неполной ремиссии, обеспечить ему стабильное состояние, приобрести опыт лечения больных шизотипическим расстройством личности. Хаджиме повел плечами. Он не собирался привязываться к Ойкаве Тоору. – Да, уверен. – Спасибо, я ценю это, – Дайчи прогнулся в спине, размяв плечи, встал со стула. – Загляни к Акааши, узнай о его состоянии, если заметишь отклонения в поведении, доложи Коуши. Во второй половине дня я познакомлю тебя с Ойкавой. Нужно закончить с некоторыми бумагами и подбором нейролептиков. Оставив позади ординаторскую, Иваизуми, еще раз поправив воротник халата, вышел через вестибюль к западному крылу. Корпус располагал в себе три действующих этажа и один, верхний, технический, до которого не доходил лифт. Хаджиме свернул направо, выйдя к вычищенной с ночной смены лестнице. Палата двадцать первая, где оставался Акааши, находилась этажом выше. Хаджиме не мог угомонить паразитирующую в голове тревогу, вызванную скорой встречей с первым пациентом. Шизофазии были уделены ничтожные часы лекционных занятиях в университете, и, несмотря на уверенность, переданную в словах к Савамуре, он не ощущал, что был готов лицезреть ее в живую. Ойкава Тоору был молод, Иваизуми – неопытен. Диагноз первого не мог быть стерт с его истории болезни, полная ремиссия – невозможна, фатальные последствия в случае неправильно подобранного или несоблюдения лечения тихими шагами преследовали Хаджиме. Он учащенно дышал, не в силах нормализовать пульс. Диагноз Ойкавы – чреватая испорченной жизнью несправедливость, безнадежный случай, но Иваизуми хотел сохранить то, что еще могло быть спасено. Стабилизировать пациента. Не дать ему пропасть окончательно. Едва не упустив нужную дверь, Иваизуми остановился у двадцать первой палаты. Небольшое окошко, позволяющее заглядывать к пациентам, затемненное снаружи так, что сам больной не мог видеть наблюдающего за ним человеком. Иваизуми знал, что в одной из палат подобное покрытие пришлось снять: страдающий манией преследования не мог избавиться от образа человека, стоящего вплотную к двери и следящего за ним. Акааши сидел смирно на кровати, подобрав под себя ноги. Он водил карандашом по бумаге, едва касаясь ее и смотря пустым взглядом куда-то вниз. Иваизуми открыл дверь. Кейджи не обернулся. – Доброе утро, Акааши, – Иваизуми сделал пару шагов, приближаясь к койке. – Ты рано встал. Кейджи пожал плечами. – Еще не ложился? – Не мог уснуть, – Акааши опустил карандаш. Иваизуми сглотнул, сдержанно улыбнувшись. – Ты можешь отдохнуть сейчас, до завтрака еще пару часов. Пациент кивнул, отросшие, собранные в растрепанный хвост волосы, упали на лицо. – Как ты себя чувствуешь? – Мне собираются увеличить дозу? – Кейджи медлительно поднял голову, его зрачки заторможенно двинулись в сторону Иваизуми. – Я слышал, как об этом говорил врачи. Антидепрессанты или нейролептики? Хаджиме поправил халат, отойдя к стене, расположенной напротив задней части койки. Акааши не повернулся. – Мы здесь, чтобы помочь тебе вернуться к прежней жизни, Кейджи. – Но что, если я не хочу? – Не хочешь вылечиться? Акааши опустил голову, согнувшись в плечах. – Я думал. Он прикусил губу, замолкнув. Его брови напряженно гнулись к переносице, он нервозно водил пальцами левой руки по костяшкам. – О чем ты думал, Акааши? – Зачем мне возвращаться туда? – он поднял голову, темные глаза, поддетые тенями бессонных ночей, выразительно заглянули в лицо Хаджиме. Иваизуми не любил ложь, даже ту, что могла утешить пациента. Руки Акааши дрожали, он вновь закусил губу, содрав с нее корочку, потерянно опустил взгляд. Хаджиме подошел ближе. – Потому что твоя жизнь не должна закончиться в этих стенах. Ты ведь хотел написать книгу? Акааши дернул головой. Его движения становились беспокойными. – Там опасно. Тут спокойно. – Возможно, – Иваизуми оперся ладонями о корпус койки. Он слегка улыбнулся, перейдя на шепот. – Но разве тебе здесь свободно? Кейджи дрогнул всем телом, его взгляд завис на стене, он приоткрыл рот, вновь сомкнув губы. Осторожно покачал головой. – Можно мне посмотреть рисунки? Кивок головы. Анатомическую погрешность скрывали расплывающиеся образы людей, нечеткие рваные линии. В центре желтоватых листков – всегда художник, с согнутой спиной, пугающе длинными руками и невзрачными чертами лица, вокруг – пустующее пространство. Иваизуми перевернул страницу. Лицо перечеркнуто, испещрено мрачными линиями, виден нажим карандаша – бумага порвана в области головы. Черное месиво вместо мозгов. Пустое пространство практически отсутствует. Плотными, обрывистыми линиями выведены слова "молчать", "нет", "задохнись". Следущий эпизод – Акааши не один. Едва видимая серая крупная фигура, тщательно прорисованное лицо, широкая улыбка, густые брови, вскинутые вверх волосы. Нарисованный Акааши нежно улыбался взбудораженному образу. Аккуратным почерком выведены строки из песен или стихов, незнакомых Хаджиме, возможно, собственного авторства Акааши. Иваизуми шумно выдохнул, вернув листки на прикроватный столик. – Ты обещал, что будешь выражать мысли словами на бумаге, помнишь? – Я выразил, – отрезал Кейджи, не отрывая взгляда от стены. Иваизуми кивнул. – Хорошо, – перевел взгляд обратно на наброски. – Этот человек. Кто он? Его губы дрогнули. Слабая, едва заметная, улыбка. На щеках – ямочки. В глазах – намек на слезы. – Бокуто-сан. Хаджиме ощутил дрожь в ногах. Дыхание замедлилось. – Что ты о нем думаешь? – Не могу представить себя без него. Он, – Акааши сделал паузу. – По-настоящему добрый, искренний, у него громкий, но совсем не раздражающий смех, большие руки и постоянно растрепанные волосы. Он говорит странные вещи, в его голове сотни сумасшедших идей, он смелый, иногда до глупости отчаянный. И преданный. От него даже пахнет... Уютом. Домом. – Он дорог тебе, да, Акааши? Кейджи повернул голову, шире улыбнувшись. По щеке скатилась слеза, оставив за собой мокрую дорожку. – Больше жизни. Иваизуми проглотил желчь, скопившуюся на языке. Кейджи отвернулся, не убирая с лица уставшей улыбки. – Поспи, хорошо? Через час придет Сугавара и принесет лекарства, – Иваизуми обошел койку, поворачиваясь к выходу, когда ощутил цепкий захват на предплечье. Он испуганно обернулся. – Не надо, – Акааши дрожал. Одна за другой, из его глаз лились слезы, он сглатывал их, облизывая узкие губы. – Не надо увеличивать дозу. Я не хочу, чтобы, – он зашелся в приступе, учащенно дыша, не в силах унять дрожь, прекратить рыдания, вырывающиеся из его глотки. – Я не хочу, чтобы он ушел на... навсегда. Его рука упала обратно на кровать, он медленно лег на спину. Тело трясло, белая ткань подушки становилась мокрой, раскиданные по ней черные волосы делали настоящего Акааши похожим на него нарисованного. Потерянный, запутавшийся, погрязший в отчаянии. – Все будет в порядке. Он оставался в палате немым призраком до тех пор, пока Акааши не перестал дрожать, погрузившись в сон. Слабое сопение нарушало тишину. Иваизуми осторожно вышел из палаты, нервно поглаживая пальцами карту пациента двадцать первой палаты. "Акааши Кейджи. 23 года" Он спустился в вестибюль, заглянул в ординаторскую, выискивая Сугавару. Комната пустовала. "Посттравматическое стрессовое расстройство" Стоя у автомата с приторным ароматом кофе, тот размешивал напиток пластиковой палочкой. Сугавара поднес стакан к губам, тут же отпрянул, нахмурив брови. "Прогрессирующая депрессия" Иваизуми поспешно приблизился к врачу, кивнул. Сугавара искренне улыбнулся. – Ты заходил к Кейджи, – начал тот. – Как он? – Плохо, – иного Коуши не ждал, понимающе глядя на Иваизуми. Хаджиме поправил халат. – Он говорил тебе о Бокуто? Иваизуми кивнул. – Да. Думаю, он испытывает к нему сильные чувства. Это та форма привязанности, что мешает его лечению, о которой вы говорили? – Можно на "ты", Иваизуми, – Сугавара вновь улыбнулся, делая глоток кофе. – Не совсем. Ты знаешь о возможном побочном эффекте посттравматического? – Их крайне много. Это как-то связано с этим человеком? Он – причина его болезни? Сугавара опустил голову, задумавшись. – Одна из. – Я не совсем понимаю. Это указано в его истории? Возможно, я не все прочел, – неосведомленность в стенах больницы была слабостью, показывать которую он не хотел. – Отличие психиатрической клиники от обыкновенной больницы в том, что люди здесь борются со своими мыслями. Они порождают многое, многое и убивают. В том числе и своих носителей, – неспешно проговорил Сугавара. – Галлюцинации – один из редких, но возможных побочных эффектов посттравматического стрессового расстройства личности. Как слуховые, так и зрительные. Хаджиме избегал взгляда Сугавары, направленного на него. Он не хотел понимать. – И Бокуто... Бокуто-сан, как зовет его Акааши. Он его...? – Иваизуми замялся, наконец поднимая голову на Коуши. – Да, – ясная, поддетая искренним сожалением, улыбка. – Бокуто – его галлюцинация. *** Он провел пару часов в ординаторской, разбирая документы, складывая бумаги, расставляя их по временным рамкам на полки. Старался не думать, сосредотачивая внимание на сменяющих друг друга именах и диагнозах. В ряд стояли пищевые расстройства, навязчивые мысли, маниакальные идеи, суицидальные наклонности, обсессивно-компульсивные расстройства. Выжидал прихода Дайчи, борясь с растущим страхом встречи с новым пациентом, теша себя надеждой на легкую терапию. Руки, не приспособленные к рисованию, выводили кривые линии, отдаленно напоминающие цельный образ человека. Неаккуратные, продолговатые конечности, пустой взгляд, на бумаге – ни единой выраженной мысли. В работах Акааши их было непомерно много. В его голове – еще больше. Савамура появился в дверях ближе к часу дня. Махнул рукой, поманив Иваизуми за собой. – Идем. Они вышли в вестибюль, пересекли коридор, направившись к третьему корпусу, в полном молчании, пока не достигли лестницы. Савамура обернулся к Иваизуми. – В твои обязанности входит, в первую очередь, тщательный надзор за приемом лекарств. Нейролептики, ты с ними уже знаком, но, в отличии от прежнего пациента, этому не требуются антидепрессанты, так что расчет дозировки упрощается. Я хочу, чтобы ты осознавал, насколько важны медицинские препараты в его случае. При неправильном приеме или полном их отсутствии, шизофазия переходит в шизофрению, – Дайчи говорил прямо, несколько грубовато, методичным голосом. – Так же ты должен будешь проводить с ним время, наблюдая за поведением и реакцией на внешние раздражители. Обо всем, особенно в первые дни, пишешь отчет. Мне важно знать, прогрессирует ли его заболевание, чтобы, в случае такового, подобрать иные нейролептики. Вопросы? Остановившись у двадцать шестой палаты, Савамура вновь обернулся к Хаджиме, загородив окошко в палату пациента. Иваизуми поспешно кивнул. – Никаких вопросов. – Хорошо, тогда можешь познакомиться с пациентом, – Дайчи сделал шаг в сторону, пропуская Иваизуми к двери. Короткий вздох, нажим на ручку. Большие карие глаза удивленно уставились на вошедшего Хаджиме. Губы тут же потянулись вверх, брови слегка дрогнули, прядь каштановых волос упала на лоб. Он сидел на окне, упираясь спиной о стену, ласково щуря глаза на солнечном свету. – Здравствуй, Ойкава Тоору, – тихо проговорил Иваизуми, делая шаг вперед. – Белый шарф, полагаю, в светодиодах вселенной. Хаджиме осознал единственную вещь. Легкой терапии не будет.