То, чего не выразить словами

– Тогда стало ясно, – Ойкава уставился перед собой, взмахнув рукой. – Что руки, каким бы зеленым не был хлеб, все еще умели летать. Он подумал: не было судного дня, ведь сейчас только без десяти весна, и при этом, подтверждаю, яблоки созрели. Какая редкость! Без крыльев, а поплыл. Что говорить о доске, ведь если поставить воду, которая обязательно будет бить, не получится, собственно, взлететь ко сну. Тоору перенес вес на руки, слегка сменив позу, сел на ноги, облокотившись спиной на оконную раму. Он улыбнулся Иваизуми, медленно кивнул, словно подтверждая ранее сказанную мысль, и вновь открыл рот. – А если бы не было Византии? Какой тогда смысл в мучении, когда небо не утонуло, а стол не погас? Таблетки, как замечено, бесполезны без внушительных размеров ячеек, но почта ведь оставлена в Аргентине. Повисло молчание. Иваизуми оторвал взгляд от прожигаемых им часов на пациента, который, довольно ухмыляясь, выжидающе смотрел на Хаджиме. Он сглотнул, протянув руку к воротнику халата, слегка его отдернув, вновь спрятал ладонь в карман. Спина затекла, ступни пробирало неприятной дрожью, серым шумом охватывая икры. Иваизуми качнул ногой. – Ты был в Аргентине? – Хаджиме поднял глаза на Ойкаву. Тот, затаив дыхание, испустил шумный вздох, закрыв глаза и положив голову на правое плечо. – А квалификация штатов исчезла зимой прошлого лета, – уголки губ больного кривой линией потянулись кверху. – Или часы не прибыли в порт? Иваизуми нащупал в кармане сложенные бумаги: по настоятельной просьбе главврача ему было необходимо вносить заметки о состоянии пациента, включая его психологическое и физическое состояние. – Ладно, Ойкава Тоору, – Хаджиме приподнялся со стула, отставив тот ближе к койке. В пару шагов преодолел расстояние до окна к слегка согнувшемуся в плечах больному, теперь смотря на него сверху вниз. – У меня есть несколько вопросов. Насколько я знаю, отвечать ты не можешь, но понимать меня – вполне. Мне хватит кивка в качестве положительного ответа или покачивания – в качестве отрицательного. Ойкава отвернулся к противоположной стене, избегая взгляда опешившего Иваизуми. – Когда воспроизводили душу, никто не хотел, как мне кажется, звезд в кровати. Произнесено тише, словно нехотя, без продолжения. Иваизуми не знал, что подразумевал под сказанным Ойкава, но, следуя интонации, нечто беспокоящее его. Печаль была неявной, но отпечатывалась на его лице: не было ухмылки и вздернутых бровей, но отведенный взгляд и слегка приоткрытые губы, тут же сжатые в узкую линию. – Тебе грустно, Ойкава? – Иваизуми легким касанием плеча заставил пациента обернуться к нему. Тоору скривился, опуская голову и закрывая глаза. Его брови гнулись к переносице, губы дрожали. Словно не сдержавшись, он прикрикнул. – Но пароходы ведь не были в лаве, какой тогда умалишенный продал Японию за яблоко? И небо не спугнуло лезвие, когда его взяли за кражу, а если, предположим, было тепло, почему не сгорел? – Он тут же зажал рот ладонью, прерывая поток слов, вновь отворачиваясь от Хаджиме, на этот раз цепляясь взглядом за нечто, происходящее снаружи. – Все в порядке, – старательно мягко проговорил Хаджиме. – Я знаю, что тебе трудно контроллировать речь, но все, что я прошу от тебя, это пара движений головы. Хорошо? Тоору не двигался, все еще обращенный к окну, игнорирующий нахождение рядом с ним врача. Его лицо, та часть, что была обозрима Иваизуми, покраснела, он дрожал в плечах, его грудь беспокойно вздымалась, резко опадая. Хаджиме не сразу понял, что тот задыхался. Он резко подался вперед, отрывая мокрую ладонь Ойкавы от лица, которой он зажал рот и нос, перекрывая дыхательные пути. Пациент зашелся в кашле. Все еще удерживая Ойкаву за кисть, Иваизуми заметил явный след от зубов на внутренней стороне ладони. – Никто не летел на луну, когда море закрыло пасть, а ворон истек кровью, но не заметил снега, – он прочистил горло, вытирая свободной рукой скопившиеся от кашля слезы. Провел ею по мокрым губам. – Но зачем она продала себя? – Ойкава, – Хаджиме повысил голос. – Ты сможешь рассказать мне все, что хочешь после того, как ответишь на пару вопросов. Пожалуйста, отнесись к этому серьезно. Легкий смешок, тут же прерванный очередным покашливанием, и карие глаза обратились к нему. Тоору старательно сжимал губы, покусывая их, но верхняя часть его лица оставалась лишенной эмоций. – Спасибо, – Иваизуми вытянул из левого кармана небольшой блокнот. – Итак, Ойкава, – Хаджиме замялся. Пациент с готовностью смотрел на него, выжидающе бегая глазами по его лицу, но Иваизуми не знал, с чего стоило начать. Учитывая, что больной не мог ответить на вопросы, лишенные подразумевающих "да-нет", их количество значительно сокращалась. – Ты помнишь, как здесь оказался? Ойкава качнул головой. Иваизуми вывел мелкие иероглифы на бумаге. "Уточнить, что стало триггером возникновения заболевания". – Хорошо. Ты сталкивался раньше с трудностями в общении? До попадания в больницу. Вновь покачивание головой. – Что насчет окружающих тебя людей? Замечали ли они за тобой нечто, что вызывало у них опасение? Говорили ли тебе об этом? Ойкава скривил брови, резко мотнув головой. На нижней губы образовалось темно-красное пятно, он покусывал ее зубами. – Сыграем в другую игру, – Иваизуми сложил руки на груди. – На пальцах покажи от одного до пяти, как ты оцениваешь свое физическое состояние, где пять – максимальная оценка. В карих глазах – безошибочная игривость, Ойкава повел бровями, тут же придавая лицу безэмоциональность. Предательски вздернулись уголки губ. Он поднял руку с растопыренными пятью пальцами. – Хорошо. Теперь по той же логике оцени свое психологическое состояние. Все та же протянутая к нему ладонь. – Последнее – что ты думаешь об этом месте и обо мне? Это важно, учитывая, что мне прид... Что я буду проводить с тобой большую часть времени, – Иваизуми поправил себя. – Твое состояние будет напрямую зависить от проводимого лечения, так что ты должен быть откровенен, подходит ли оно тебе. Ойкава подтянул руку к себе, выставляя ее тыльной стороной к Иваизуми и показывая пять пальцев. Поднеся ладонь к лицу Иваизуми, он, не сдерживая себя, криво ухмыльнулся, убирая четыре пальца и выставляя средний. Хаджиме хмуро смотрел на длинный палец, которым подростки посылают друг друга к черту. Взрослые, как ему казалось, достаточно умны, чтобы использовалась слова. Экземпляр, находящийся перед ним, едва сдерживал смех. Или очередной поток бессвязных слов. – Весьма забавно, Ойкава, я обязательно передам это в руководство, с просьбой предоставить тебе все необходимые удобства, – Иваизуми сделал низкий поклон, наблюдая за смешанной реакцией Ойкавы. Тот опустил руку, слегка свел брови и убрал с лица ухмылку. – У нас много общего. Мы оба плохо шутим. Возмущенный взгляд карих глаз. Стоило изучать их, а не его речь. Ойкава сложил руки на груди, поглядывая на Иваизуми из-за сдвинутых к переносице бровей. Он повел губами. – Он говорил, что хлеб не продавал сетку, когда слетелись птицы на севере, но Катрина разрушила спад, а я испугался. А взрывы, ясно, были маниакальными. Как понять! – Ойкава довольно ухмыльнулся, победоносно выдвинув вперед грудь. – А когда упал лед, тостер не снизошел до запуска. И бум! Сгорел! Громкий приступ смеха. Ойкава не прикрывал рот, едва сдерживая себя, даже не смотря на Иваизуми. Хаджиме не двигался. Грудь неприятно сжимало под звонким смехом пациента. Молчание стало таким же неожиданным, как и смех. До опустошающего звона в ушах. Ойкава поднял глаза на Иваизуми, слегка наклонил голову, приоткрыв рот. – Было больно находить? Словно испуганно, по-детски тихо и наивно, явная вопросительная интонация, и все же речь – неподходящий по смыслу набор слов. – Прости, я тебя не понимаю, – осторожно произнес он, наблюдая за пациентом. Ойкава медленно кивнул, словно извиняясь, вновь прикусывая нижнюю губу. Он закрыл глаза, смахнув со лба упавшую прядь волос, резко распахнул их, уставившись на врача. – Когда я был украден, лето упало в сон, а запуск произошел не рано, но засветло, – он замотал головой. Снова открыл рот. – Будет ли направление? Пойдет птица на спички? Упала крыша с отравы? Ойкава во все глаза откровенно пялился на Иваизуми, выискивая в его взгляде нечто. Хаджиме безнадежно покачал головой. – Давай попробуем иначе. Сможешь показать на руках? Тоору подскочил на месте, оторвавшись от оконной рамы, едва не свалившись с не предназначенного для сидения на нем подоконника, оказавшись ближе к Иваизуми. Указательным пальцем правой руки ткнул на себя. – Ты, – кивнул Иваизуми. В карих глазах – нескрываемые лучики радости. Занес руку за спину, обернувшись корпусом, указывая пальцем на окно, практически вплотную прижимая его к стеклу. Через плечо посмотрел на Иваизуми. – Двор? Прогулка? Ойкава мотнул головой, вновь постучал пальцем по стеклу. – Улица? – Взрыв сконцентрировался в ракушке! – Ойкава восторженно прикрикнул. – Но было ли ясно, когда краска сгнила? Он вновь указал на себя, ткнув пальцем в грудь, сразу же переведя руку за спину, при этом не отнимая взгляда от Иваизуми. На секунду прошелся глазами по стене, цепляясь за висящие под потолком часы, резко вскидывая руку к ним. – Часы? Время, да? Время, ты, улица. Когда тебе разрешат погулять? – Хаджиме недоверчиво взглянул на Ойкаву. Запрета на выход за стены лечебницы тот получить не мог: не было оснований. Почему тогда он тратил силы на подобный вопрос? Тоору качнул головой, одарив Иваизуми скептическим взглядом. Он вновь провел пальцем по той же траектории, на этот раз зацепив край больничной одежды, надетой на него, и потянул его вниз, как бы стягивая майку с себя. – Ох, – Иваизуми надеялся, что ошибся. Ойкава кивнул, подначивая его произнести задуманное вслух. Хаджиме вздохнул. Вопросительная интонация, касаемая пациента, времени, улицы и больничной одежды. Сильно волнуемая больного. Что могло тревожить пациента сильнее, чем выход из лечебницы и возвращение к нормальной жизни? – Когда тебя отсюда выпишут? – осторожно подал голос Хаджиме. Ойкава старательно закивал головой. – Но ты ведь еще болен, я ничего не могу сказать. Пальцем вновь указал на часы. – Когда? Когда что? – Иваизуми непонимающе обернулся на Ойкаву. – Когда ты... выздоровеешь? – А говорил, понятие не прибыло в норму. Но крышкой ограничившись, не пересек гору, когда птица вздернулась на средствах помощи, – Тоору улыбался, дружелюбно поглядывая на Иваизуми. Ожидая ответа. Хаджиме сделал шаг назад. – Ты разве не знаешь? Вопрос был произнесен прежде, чем он задумался над его смыслом. Непростительная ошибка. Ойкава помрачнел, непонимающе дернув бровями. Он скривил рот в немом вопросе. – Нет, нет, ничего, я... – Иваизуми отступил к двери. Он прочистил горло, показательно выпрямляя спину. – Так, мысли вслух. Я скоро вернусь с необходимыми лекарствами, хорошо? Можешь пока понаблюдать за тем, что происходит во дворе, потом расскажешь мне, или снова будем угадывать слова по пальцам, – он нервно улыбался, лихорадочно-быстро произнося случайно приходяший на ум бред, отвлекая пациента от собственного вопроса. Дверь хлопнула громко, практически оглушительно в тихом, не пропускающем звуки коридоре. Хаджиме ступил назад, приближаясь к лестнице, не отводя взгляда от небольшого окошка. Ойкава оставался сидеть на подоконнике с потерянным выражением лица, прижав к себе ноги и обняв их. Широко раскрытые глаза, тревожно дрожащие губы, казалось, он разговаривал сам собой. Пациенту с диагностированной шизофазией не был необходим собеседник; их речь по большей частью составляла монолог. Об этом Тоору знал, если не был в курсе – догадывался. Но, кажется, он не знал кое-чего о своем диагнозе. Иначе бы не спросил, когда он выздоровеет. *** Иваизуми, сдерживая себе от перехода на бег, пересек нескончаемые коридоры, не всматриваясь в лица людей, наполнивших вестибюль – настали часы посещений – добрался до ординаторской. Он находил банальностью быть в гневе на начальника, но не мог перестать винить Савамуру за некомпетентность. Оставаясь без лечащего врача, Ойкава, как пациент, имел право получить всю необходимую информацию о своем заболевании от главного врача. Почему Дайчи лишил его такой возможности? Почему не сказал прямо, что тот был неизлечимо, но не смертельно болен? Он вытирал потные ладони о подол халата, сминал его края, меряя шагами небольшой коридор перед ординаторской, не решаясь войти. Ему стоило успокоить себя, практиканту нельзя было представать в взбешенном состоянии перед главврачом. Иваизуми сжал ладони перед лицом, делая глубокий вдох. – Хаджиме, здравствуй, – мягкий, несколько ласкающий голос. Иваизуми обернулся. – Сугавара-сан, вы не знаете, Дайчи внутри? Мужчина смерил его недоумевающим взглядом, не меняя улыбки на лице. – Думаю, я видел его в другом крыле. Но это было порядка получаса назад. И, – он повел ладонью по голове. – Поправь волосы, ты неважно выглядишь. Что-то случилось с новым пациентом? – Да, – он качнул головой. – Нет. Мне просто нужно поговорить с Дайчи. Сугавара понимающе кивнул, обходя Иваизуми и нажимая на ручку двери. Хаджиме вошел вслед за ним, вновь одергивая халат. Дайчи восседал за столом, важно перебирая бумаги, другой рукой поднося к губам кофе. Он не посмотрел на вошедших, но слегка обернул голову в сторону находившегося рядом Атсуму. Тот, скинув халат, несколько сконфуженно, словно обиженно, пытался уместиться на неудобном подоконнике. Бросив попытки, он встал, громко ударив каблуками по кафелю. – Успокойся. Выйди покури или попей воды, – Савамура устало вздохнул, снимая маску врача. Он согнулся в плечах, поворачиваясь к Атсуму. – Я знаю, он трудный пациент, но ты обещал мне, что не будешь передавать его. – Он ударил меня, когда я пытался запихнуть в него еду, а потом возмущался, что мое лицо недостаточно чистое! Я час сидел под его кабинкой, слушая, как он стирает в кровь руки, пытаясь избавиться от грязи, которой там даже нет! – Атсуму взбешенно поднял руки, тут же прижав их к себе. – Он ни хрена не ест, потому что уверен, что вся, вся гребаная еда в этой гребаной психушке отравлена! – Язык, – спокойно выговорил Дайчи. – Следи за языком. Мия, продолжай терапию, не прекращай попытки достучаться до него. Показывай на своем примере, не знаю, найди подход к своему пациенту. Мне некому его передать. Тишина покалывающим грозовым облаком повисла в душном кабинете. Атсуму замолчал, стрельнув взглядом на вошедших, слабо кивнул Сугаваре, проигнорировал Иваизуми. – Ладно, – мрачно проговорил мужчина, поправив высветленные волосы. Он прошел к двери, бросив Дайчи через плечо сырую благодарность, и скрылся за ней. Халат остался лежать на диване. Воспользовавшись им в качестве извинения, Сугавара удалился вслед за ушедшим Атсуму, намереваясь отнести врачу забытую вещь. Иваизуми остался наедине с Дайчи. Гнев ушел, но неприятно покалывающее ощущение несправедливости давила на грудь, сжимая дыхательные пути. Иваизуми прокашлялся. – Почему вы не сказали ему, что его болезнь не поддается лечению? Дайчи поднял тяжелую голову. – Он – твой пациент. – То есть я должен ему сказать это? – Иваизуми стиснул пальцами край халата. – Да, это твоя обязанность. Когда – тоже выбор за тобой, но чем скорее – тем лучше. Думаю, ты это осознаешь. А сейчас, – он шумно выдохнул. – Пока ты не устроил второе прибытие Атсуму, опиши пациента. Глубокий вдох. Гнев закипал в нем, сливался с ним воедино, вместе с кислородом переносился эритроцитами по телу. – Я пока не многое могу сказать о нем, но, – он сделал паузу. – Ойкава крайне разговорчив. Учитывая самолюбие, не стираемое с его лица, явно красноречив. Но из-за наивного, даже удивленного взгляда кажется ребенком. – Он ведь только недавно принял то, что с ним произошло. Дай ему время осознать. – К слову, об этом. Что именно произошло? Это ведь не врожденное заболевание. – Оно наследственно, но для возникновения нарушения необходим своеобразный триггер. В его случае – черепно-мозговая травма. Он попал в аварию с месяца два назад, пару недель пролежал в коме. При выходе из нее, уже был в таком состоянии. Иваизуми следил за плавными движениями рук Дайчи, перекладывающим бумаги. – Должно быть, ему было трудно. – Не могу представить. О проблеме ему сообщила медсестра, после подтвердил психотерапевт. – Подождите. Сообщили? Разве он сам не понял, очнувшись после комы, что его речь – полный бред? – Иваизуми недоверчиво свел брови. Дайчи поднял на него глаза. – Нет. Больной шизофазией не осознает, что выражается неверно. В его понимании он говорит именно то, о чем думает. Поэтому ему было трудно принять, что люди его не понимают. С его точки зрения он нормален. С заглушенным гулом работал механизм лифта. Находясь недалеко от ординаторской, он был более чем слышен. Дайчи вновь обратился к бумагам, исчерпав информацию, необходимую для донесения практиканту. Иваизуми сдержанно кивнул, обернувшись к нему спиной. – Еще кое-что, – Иваизуми глянул через плечо. Дайчи не смотрел на него, говоря тихо и сдержанно. – Сугавара говорил, что Акааши отказывался показывать ему свои рисунки, но не был против, чтобы на них взглянул ты. Так что зайди к нему, как будет время. – Это все? – Хаджиме, я не пытаюсь казаться злым, – с хрипотцой проговорил Дайчи. – Просто иначе порядок здесь не соблюсти. – Я понимаю и не виню вас. – Тогда можешь быть свободен. *** Ойкава согнулся на том же подоконнике, старательно выворачивая руку над помятым листом бумаги. Он прикусил язык, слегка высунув его, волосы беспорядочно падали на лоб, он смахивал их, заводя локоны за уши. Открытая дверь заставила его буквально сорваться с места, накидываясь на Иваизуми с раскинутыми в сторону руками. В широко распахнутых карих глазах горела уверенность, граничащая с гениальностью, на лице – яркая улыбка. Минутное смятение, и в его собственных руках был зажат испещренный иероглифами лист бумаги. Иваизуми опустил голову, читая вслух. – Неделя упала к солнцу, когда космос, с сомнением, как думается, утянул на грядку дождь, а следом продал нож. Озорство и гордость снизошли до непонимания и отрицания. Ойкава шумно выдохнул, выдирая бумагу из рук Хаджиме и сминая лист. Замахнувшись, с силой швырнул его в сторону окна, откуда, отрикошетив, тот упал куда-то в области койки, завалившись за ее спинку. – Все нормально, Ойкава, мы по-прежнему можем общаться на руках, – Иваизуми мягко улыбнулся повернувшемуся к нему Ойкаве. Тот вытер мокрые глаза тыльной стороной ладони, выдавливая слабую улыбку. С его опущенной головой, тусклыми глазами и слегка дрожащими губами, он был красив немой печалью. Иваизуми пробежался взглядом по палате, находя его личные вещи. Спортивная сумка, наполовину разобранная, лежала у ног койки, разбросанные по стульям вещи все еще не нашли свое место в прикроватной тумбе. Он приметил брелки, прикрепленные к застежке. Волейбольный мяч и зеленый гуманоид. – Давай, если я угадаю две вещи, которые тебе нравятся, – Хаджиме привлек его внимание. – Ты перестанешь корчить грустную мину. Ойкава недоверчиво повел бровями, шмыгнув носом. – Когда бы ни умирало море, север не помнил временного пространства. А летать не научился по причине отхода. Даже со сложенными полюсами, кровать терялась на периферии обертки. – Волейбол и инопланетяне, – проговорил Иваизуми. Удивление, перекрывшее былые уныние и разочарованность, отпечаталось в его карих глазах беглым солнечным светом, он тут же вскинул голову, уставившись на Хаджиме. Тот победоносно поднял подбородок. Ойкава опустил взгляд на спортивную сумку, увидев брелки, закатил глаза и, обиженно сведя губы, скептически посмотрел на Иваизуми. – Что? Условий не было, но я угадал. Теперь делай то, что должен, – Иваизуми обогнул Ойкаву, подойдя к широкому окну. – К тому же ты – мой пациент, а значит, – он слегка согнулся в спине. – Должен подчиняться. Тоору, вновь сжав губы, прикусив нижнюю, глупо уставился на Хаджиме, но, не сдержавшись, испустил короткий смешок, больше походивший на писк. Снова подняв глаза на Иваизуми, он разошелся в приступе неудержимого смеха. – Что я такого сказал?! – Иваизуми гневно свел брови, наблюдая за тем, как его пациент, обнимая себя за живот, все сильнее заходится. – При свете, – смех. – Когда сошелся, а потом продал, – снова смех. – И наконец не упал. И он, а, а до этого дойдя... – Я понял-понял, только, бога ради, замолчи, – Хаджиме наклонился к нему, когда Ойкава поднял на него серьезный, задумчивый, слегка испуганный взгляд. Стоило убрать это слово из лексикона. – Нет, не в том смысле, что я понял тебя, – виновато потупил глаза Иваизуми. – Но смог бы, если бы ты дал мне шанс и перестал смеяться с меня. Ойкава растянул губы в улыбке, медленно кивнув головой. О том, что Ойкаве никогда не предстоит заговорить нормально вновь, он расскажет потом. Иваизуми поправил халат, наблюдая за тем, как Ойкава занимает облюбленное место на подоконнике. Ему не хотелось стирать с его спокойного лица эту умиротворенную улыбку. Не сегодня.