То, чего не выразить словами

Иваизуми ненавидел Куроо за его добровольное пренебрежение жизнью. Ненавидел Оуян за ветреность и холодность, с которой она оставила Хаджиме наедине с Ойкавой. Ненавидел равнодушный взгляд карих глаз, избегающих его. Но в большей степени ненавидел самого себя. Тишину палаты нарушал шум работающего кондиционера и продолжающий отрывисто бить по стеклу дождь. На подоконнике, в ногах Ойкавы, все еще лежал нетронутый плед, и Хаджиме сжал в руке забытую игрушку гуманоида. Тоору взглянул на него раз – благородно одарил апатичным холодом – и вновь отвернулся к окну, обращаясь не к одиноко стоящим фигурам курящих врачей или пышным зеленой листвой деревьям, но к пустоте. Он покусывал нижнюю губу, пальцами одергивал длинные рукава рубашки и часто моргал. Светлые ресницы подрагивали, он кривил брови, но не плакал. В белой одежде, с бледным лицом и замершей фигурой он напоминал декор. Безжизненный цветок, оставленный неумелым флористом увядать на окне. – Ойкава, – Хаджиме говорил тихо, впиваясь взглядом в напрягшегося парня. – Я... Кажется, я снова все испортил. Молчание не обижало, Иваизуми его заслужил. Но он знал, Ойкава его слушал. – Я скрыл от тебя невозможность полной ремиссии, – Иваизуми выпрямился в спине, закрывая глаза. – Я был с твоей девушкой вчера. И не добился никакого прогресса в твоей терапии за все это время. И мне правда, правда жаль. Я виноват перед тобой. Я... такой идиот, Ойкава. В детстве отец водил его в храм, где маленький Иваизуми, закрыв глаза и прижав ладони ко лбу, с усердием шептал о всем плохом, что он совершил: о ссоре с другом, о неприемлемом поведении на уроке литературы и забытом на улице кошельке. И тогда ему казалось, что боги, внимательно слушающие его короткую исповедь, мягко гладили его по голове крупными ладонями и тихим многоголосьем прощали его. Проходя годами позже мимо заросшего мхом храма, он осознавал, что крупные руки принадлежали его отцу, а голоса – богатому воображению ребенка. Поэтому сейчас, когда чья-то ладонь коснулась его головы, он испугался. Иваизуми распахнул глаза, неверяще бегая взглядом по напряженному лицу Ойкавы, что стоял перед ним с вытянутой вперед рукой и играл пальцами с его волосами. Тоору смотрел серьезно и упрямо, но в этих карих глазах и осторожных движениях ладони Хаджиме находил успокоение. Он замер, боясь пошевелиться, ощущая странный трепет в груди и жжение в глазах. Отец уже долгие годы не успокаивал его мягкими прикосновениями, и Иваизуми хотелось плакать. Как ребенку, который был виноват перед родителями, но которого простили. Ойкава отпрянул, вытянув руки вдоль корпуса, и, слегка наклонив голову, вновь посмотрел на Хаджиме. Иваизуми отвернулся, смаргивая слезы, и шмыгнул носом. Послышался тихий, совсем слабый смех. Хаджиме дернул головой, натыкаясь на Ойкаву, который, прижав ладонь ко рту, подрагивал плечами, смеясь. – Это ничуть не, – Иваизуми провел ладонью по глазам, вытирая мокрые следы, не заканчивая фразы, потому что Ойкава вновь замолчал. Он поднял руку, пальцем указывая на Хаджиме. Иваизуми знал правила этой игры. – Я, – произнес он. Ойкава вытянул три пальца, тут же повернув ладонь и спрятав все пальцы, кроме указательного. – Три... – Хаджиме прищурился, вглядываясь в горизонтально протянутый палец. – Минус? Три минуса? Тоору кивнул, теперь поднимая вторую руку и устанавливая еще один палец поверх предыдущего. – Равно? Вновь убранная рука, три протянутых пальца и сразу следом – сложенные крестом указательные пальцы. – Три плюса. Сдержанный наклон головы. Ойкава убрал руки, спрятав их за спиной и, отвернувшись от Иваизуми, вернулся к подоконнику, закинув на него ноги и сев. – Я трижды провинился перед тобой. И мне нужно трижды это исправить? – Иваизуми удостоверился. – Тогда ты снова заговоришь со мной и позволишь продолжить терапию? Ойкава обернулся к нему корпусом, подмигнув одним глазом и сложив левую руку в форме пистолета, дулом в котором сложил указательный палец, "выстрелил" в Иваизуми. – Хорошо. И что мне нужно сделать? Тоору пожал плечами, отворачиваясь к окну. – Хорошо, – Иваизуми шагнул назад. – Я придумаю сам. Он шагнул к двери, с нажимом надавливая на ручку и приоткрывая ее. Застывая в проеме, он обернулся к Ойкаве. Тот не двигался, оставался в одной позе, сидя на подоконнике, лишь совсем слабо шевеля губами, словно шепча что-то. Хаджиме не мог различить слов. – Спасибо, – проговорил Иваизуми, закрывая за собой дверь. Ойкава дал ему шанс. И Хаджиме не позволит этой возможности пропасть. *** Он догнал ее у выхода из больницы. Оуян, прислонившись к стене, курила, подняв голову и выдыхая табачный дым над собой. – Не знал, что ты куришь, – Иваизуми спрятал руки в карманы, сжимая губы. – Не то, чтобы я должен был знать, просто... Тебе словно не идет. Прости. Оуян хрипло рассмеялась, убирая сигарету в другую руку и поворачиваясь к Иваизуми. – Мы расстались. Если ты пришел за этим. Вернее, я его бросила. Насколько ты мог заметить, – она искривила губы. – Он теперь не в состоянии сказать хоть что-то внятное. – Тебя это злит? – Не включай психолога, – Оуян покачала головой. – Конечно, злит. Потому что мне настолько жаль его, что рядом находиться не могу, – она поднесла руку к горлу, проведя по нему пальцами. – Словно душит. Хаджиме прислонился к стене, наблюдая за тем, как Оуян стряхивает пепел. – Возможно, ты не так бесполезна, как думаешь. – И как я могу помочь? – Оуян поднесла сигарету к губам, на сероватой бумаге остался след из-под темно-красной помады. – Расскажи все, что знаешь о нем. Девушка обреченно посмеялась, отрывисто выдыхая дым. – Не возлагай на меня больших надежд. Наши отношения таковыми даже назвать нельзя было. Секс и пустые разговоры. – И все же. Мне нужно хоть что-нибудь. – Ну, – она провела догоревшей сигаретой по стене, бросая ее под ноги и притаптывая. – До аварии он часто играл в волейбол. Помню, рассказывал, что в старшей школе мечтал о национальных, но из-за больного колена не смог попасть в профессиональную лигу. Остался на любительском уровне. Что еще... – она полезла в карман, выуживая пачку сигарет, доставая одну и щелкая колесиком зажигалки. – Любит молочный хлеб. Постоянно просил меня купить его, если забывал сам. И... кое-что еще. Хаджиме не прерывал ее, наблюдая за тем, как тонкие пальцы зажимают сигарету и подносят ее к губам со стертой помадой. – Когда мы засыпали вместе, он исчезал где-то посреди ночи, оставлял телефон и уходил, возвращаясь под рассвет. Я наблюдала за ним через окно. Сидел на скамейке, всматриваясь в небо, словно выискивая в нем что-то. Не думаю, что он страдал от бессонницы, вероятно... Он просто очень хотел увидеть звезды. Оуян мягко улыбнулась, убирая прядь волос за ухо. – Это все. – Спасибо, – Иваизуми неторопливо кивнул. – Правда спасибо. Девушка оторвалась от стены, повернувшись на каблуках. – Тогда я пойду. Больше мне здесь делать нечего. С ним бывает непросто, так что, – она подмигнула. – Удачи. Хаджиме вновь кивнул, провожая взглядом удаляющуюся девушку. Остановившись шагах в пятнадцати от него, она обернулась через плечо. – И... Позаботься о нем, ладно? Оуян не дождалась ответа Хаджиме, проскользнув в ворота, ведущие на улицу и исчезнув за пышной листвой живой изгороди. Тучи, мрачной тяжестью нависающие над Токио, не пропускали солнечный свет, но даже так Иваизуми ощущал непривычную легкость. Он глубоко вздохнул, поднимая голову и подставляя лицо под редкие дождевые капли. Он хотел раствориться в этом мгновении, оставшись на нескончаемое время в приятной свежести, но где-то там, тремя этажами выше, его ждал Ойкава. Хаджиме слабо улыбнулся. В нем крепчало осознание того, что он мог помочь. Он зажмурил глаза. Оставалось придумать, как. *** Напечатав сообщение Куроо с кратким "я приду к восьми", Иваизуми спрятал телефон в карман. Он бросил взгляд на часы, висящие в ординаторской, и тяжело вздохнул. Несмотря на изменившуюся ситуацию, тело все еще болезненно ныло, а перед глазами, веки которых он неустанно массировал, расплывались черные пятна. Оставалось пару часов до окончания смены и еще час до встречи с Куроо. Ойкава спал, не слазая с подоконника, – Иваизуми наблюдал за ним через окошко в двери палаты. Теперь, сидя в ординаторской, он старательно избегал взглядом непривычно молчаливого близнеца Мия, который, путая пальцы в платиновых волосах, угрюмо смотрел в стену. Дверь неслышно открылась. – Вы пойдете на совместную терапию? – Сугавара заглянул внутрь, держа в руках стаканчик горячего кофе, ординаторская наполнилась пряным ароматом. – Там твой мизофоб упрямится. Сугавара широко улыбнулся Атсуму. – Еще раз ты или Дайчи назовете его моим мизофобом, – ворчливо проговорил Атсуму, поднимаясь с места и направляясь к двери. – И я клянусь, вы меня здесь больше не увидите, – он обогнул Сугавару, выйдя в коридор. – Где он, кстати? Иваизуми испустил тихий смешок, прикрыв рот кулаком. – Твой мизофоб? – А ты вообще не в положении шутить со мной, – сухо проронил Атсуму, не смотря в его сторону. – Продержись здесь хотя бы пол года, стажер. – Атсуму! – Сугавара прикрикнул. – Иди уже. Мия скрылся в коридоре. Хаджиме шумно выдохнул, грубо опустившись обратно на место и ударившись затылком о спинку кресла, болезненно скривил губы. – Держи, – Сугавара протянул ему стаканчик с нетронутым кофе. – И не обращай внимания на его слова. Он со всеми так груб, пока не сблизится. – Что-то вроде защитной реакции? – Иваизуми вытянул руку, принимая горячий напиток. – Спасибо. – Вроде того, – Коуши убрал руки за спину, проходя к двери. – Можешь тоже зайти на терапию, послушать. Хаджиме кивнул. – Акааши там будет? Виновато пряча глаза и словно обиженно закусывая нижнюю губу, Сугавара покачал головой. – Остался в палате. Сказал, что хочет спать. Слухи распространялись, подобно чуме, и Иваизуми слышал о том, что Акааши хотят сменить лечащего врача. Сугавара был чрезмерно мягок с ним. Но в лицо сказать ему этого он не мог. – Хорошо, – Хаджиме кивнул, отпив горький напиток. Сугавара попрощался с ним, поспешно скрывшись за дверью. Хаджиме еще некоторое время вслушивался в удаляющиеся шаги, прежде чем самому покинуть ординаторскую. Часы посещений – наименее любимое время многих врачей. Не только из-за слез родственников и друзей пациентов – обычно это были слезы радости, так как здесь больные не умирали, а получали лечение – но из-за большого скопления человек. И сейчас, огибая стоящих, Иваизуми, споткнувшись, едва не повалился на стоящую у стены инвалидную коляску. Человек пискнул, и Хаджиме, выставив вперед руку, оперся ею о стену. – Простите. Карие глаза несколько испуганно впились в него, но страх сменился на искреннюю радость, и губы пациента расплылись в улыбке. – Вы ведь врач. Хаджиме кивнул, поправляя воротник халата. – Да, в некоторой степени. – Тогда вы можете помочь мне! – парень смахнул со лба рыжие волосы. – Конечно, – Хаджиме сел на корточки, находясь на одном уровне с пациентом. – Как тебя зовут? – Шое. Иваизуми смутно помнил это имя и эти рыжие волосы, но сомневался. Он улыбнулся Шое. – И с чем я могу помочь тебе? Одеяло, покрывающее его ноги, поползло вверх, парень подцепил его рукой, поднимая. – У меня нога болит. Можете посмотреть, когда она заживет? Хаджиме слепо уставился перед собой. Не нога. Обрубок, обмотанный бинтами, чуть выше колена, безжизненно лежащий на коляске. Он поднял глаза на Шое. Парень воодушевленно улыбался. – У тебя ведь есть медбрат, который присматривает за тобой? – Хаджиме забрал плед из его рук, укладывая его обратно на ноги пациента. – Где он? – Кагеяма, – Шое пожал плечами. – Мрачный тип, постоянно хмурится. Сказал, что сейчас придет, и потерялся. Иваизуми поднялся, выискивая в толпе прибывшего примерно с ним в одно время медбрата. Кагеяма стоял в стороне, разговаривая с главврачом. Хаджиме опустил руку на голову Шое, проведя ею по рыжим волосам. – Он скоро подойдет. Видишь? – Иваизуми указал пальцем направление. – Вон там стоит. Подожди его, хорошо? Шое бодро кивнул. – Спасибо! Становилось душно, многолосье проникало в голову, смешивалось с мыслями, не давало покоя. Хаджиме потряс головой, отходя от парня, но ощутил слабый захват на руке. – Что такое, Шое? – Вы ведь смотрите телевизор? – Когда нет работы, да, – он улыбнулся. Шое гордо выпятил грудь. – Тогда однажды вы увидите меня там. Я собираюсь выступать за японскую сборную. Стать следующим "маленьким гигантом". – Конечно, – Иваизуми мягко положил его руку обратно. – Обязательно увижу. Хаджиме не знал, кем был "маленький гигант", но почти не сомневался, что у того не было обрубка вместо ноги. От фальшивой улыбки сводило губы, и Хаджиме поспешил отвернуться, уйдя прочь от полных безосновательной надежды глаз. Однажды, в Шое проснется осознание, и тогда ему будет невыносимо больно. Иваизуми не хотел этого видеть. Вспоминая слова Оуян, он с горечью понимал, его "душила" жалость. Протиснувшись в коридор, Иваизуми облегченно выдохнул. Он ушел в сторону палат, рассчитанных на несколько человек, не заглядывая внутрь, но прислушиваясь. Было тихо. – Хаджиме! – Иваизуми обернулся на зов, прикрывая глаза от резкого голоса. Голова все еще болела. – Да, Дайчи-сан? – Будь добр, занеси это, – он протянул ему стопку папок. – В ординаторскую и оставь на столе. Иваизуми кивнул, прижимая папки к груди. – Что-то еще? – Если на сегодня у тебя не осталось дел, можешь быть свободен. Ты не брал выходной в воскресенье, а стажерам он положен. Так что это будет неким возвращением долга, – Дайчи скромно улыбнулся, похлопав его по плечу и направившись дальше по коридору. Разобравшись с поручением, он был свободен. Пять станций метро, еще порядка двадцати минут пешком вверх по улице, мимо многочисленных раменных, частной аптеки и скромной пивной, у которой застенчиво жались четверо подростков, и Хаджиме оказался перед знакомой еще со времен университета двери. Куроо не сменил места жительства, продолжая снимать квартиру в том же общежитии. Хаджиме не жаловался. Это было вполне уютное место с широкими, выходящими на город, окнами и высокими потолками, полы которой были уставлены цветами в горшках. Иваизуми слушал приглушенный треск звонка, игнорируемого Куроо. Он продолжал стоять у двери, прижимая ухо к ней и не различая за ней шагов. Хаджиме вытянул из кармана телефон. Двадцать минут восьмого. – Ты спишь? – Иваизуми постучал. – Меня освободили раньше. Забыл предупредить. Что-то щелкнуло. Куроо, дернув дверь на себя, остановился в проходе, перегораживая дорогу. Он тер красные глаза, непонимающе глядя на Иваизуми. – Что ты тут делаешь? – А? Я же писал, что приду. Ты хотел изложить мне свой план. Забыл? Трясущаяся ладонь со звонким шлепком упала на лоб, Куроо скривил губы. – Точно. Прости. – Пустишь? Куроо потупил взгляд. – Тут немного неубрано. Я правда не ждал тебя. Куроо действительно его не ждал. Никого не ждал. Иваизуми шагнул внутрь, морща нос от резкого запаха табака, заполнившего небольшую квартиру. Внутри было темно и прохладно, сквозь открытые настежь окна доносились звуки с улицы, отдаленный скрип шин и чьи-то оживленные голоса. Иваизуми нащупал выключатель, щелкая по нему. Он шагнул в ванную, подставляя лицо под холодную воду. Она освежала, но не избавляла от ноющей боли в голове. – Может, таблетку? – Куроо заглянул внутрь. Хаджиме покачал головой, выключая кран и опираясь ладонями о раковину. – Не принимаю их, пока стоять без них буду не в состоянии. – Своебразный мазохизм, знаешь ли, – он скрылся в комнате, продолжая говорить оттуда. – Иди на кухню, я сейчас подойду. Иваизуми прошел по коридору, ориентируясь по слабому свету, льющемуся из коридора, и опустился на стул, дожидаясь Куроо. – Так в чем план? Он, зажав в руках ноутбук, приблизился сзади с шаркающим звуком. Хаджиме ощутил слабую вонь пота. Куроо поправил грязные черные волосы, убирая руки на колени. На костяшках – темно-красные пятна. – Сейчас расскажу. И перестань, пожалуйста, смотреть на меня так, – Тетсуро сморщил брови. – Я просто уснул и не успел принять душ. – Могу я тогда увидеть твою комнату? Куроо слабо посмеялся. – Ты мне друг или личный психолог? К тому же, сейчас я помогаю тебе, а потом уже сможешь вернуть должок, если захочешь. Вот, смотри. Дрожащими руками повернул к нему экран ноутбука, встав со стороны от Иваизуми. – Тут несколько контактов человек, которые писали статьи о шизофазии. Я подумал, что разговор с человеком, настолько углубленным в эту сферу, будет полезнее сухого текста. Хаджиме кивнул. – Но, к сожалению, – Куроо коснулся дрожащими пальцами клавиатуры, старательно нажимая на клавиши. – Вот этот мертв. Добрый, вероятно, был старик, но пару лет назад скончался. – Да, действительно жаль, – Хаджиме сглотнул, не зная, шутил Куроо или был серьезен в своем сожалении. – Этот вообще русский, так что его тоже исключаем, – Куроо коснулся мышкой, проводя курсором по открытым вкладкам, но рука дрогнула, и он нечаянно закрыл их все. – Твою мать, прости! Иваизуми перехватил мышку. – Все в норме. Не паникуй. Дай сюда. – Я сам, – хмуро ответил Тетсуро, поворачивая ноутбук к себе и, наклоняясь над клавиатурой, медленно попадая по клавишам. – Вот этот подходит. – М? – Укай Кейшин. Японец, в настоящее время проживает в Токио, защитил пять лет назад докторскую по шизофазии, – прочитал информацию Куроо, поворачиваясь к Иваизуми. – Тут и контакты есть. Можешь связаться с ним. А я пока отойду. Иваизуми, бегая глазами по экрану ноутбука, вбил номер в телефон и, нажимая на кнопку вызова, приложил его к уху. Слушая долгие гудки, он непроизвольно встал, пройдя в коридор. Из-за двери, ведущей в ванную, доносился шум льющейся воды. Комната Куроо казалась еще мрачнее остальной части квартиры. В ней было душно, воняло потом и чем-то с железным привкусом, напоминающим кровь. Иваизуми елозил рукой по стене, нащупывая выключатель, наконец, найдя его. Со слабым треском зажегся свет. Если комната и могла быть паспортом ментального состояния человека, то Куроо она служила справкой с выписанным направлением к психологу. Пол практически скрывался под разбросанными кучами вещей, пакетами из-под еды и пустыми железными банками, на мятой незаправленной постели – мокрые следы от пота, плакаты, служившие декором, частично содраны со стен, оставаясь клочьями висеть на них. Некогда пышные зеленые растения обратились в сухую безжизненную рухлядь. – Алло? Кто это? Впившись глазами в стену, Иваизуми не обратил внимания на прекратившиеся гудки. – Здравствуйте. Я стажер в Токийской психиатрической клинике, и мне нужна ваша помощь, – торопливо начал он, не в силах оторвать взгляд от двух кровавых пятен на стене, чуть выше кровати. Равномерные темно-бордовые, въевшиеся в белую краску. – Вы ведь писали работу по шизофазии? – Тебе автограф что ли нужен? – прохрипел голос. Хаджиме непроизвольно скривил губы. – Нет. Мне нужно поговорить с вами. Мой пациент болен шизофазией. Сквозь молчание прорывалось сиплое дыхание. – Ладно. Можешь завтра заскочить. Я скину координаты. Вновь гудки. Хаджиме убрал телефон от запотевшего уха и обернулся, чтобы вернуться на кухню, но тут же остановился, едва не сбив с ног вошедшего Куроо. – Я же просил, – тихо проговорил Тетсуро, огибая Иваизуми. – Тут не на что смотреть. – Это, – Иваизуми пальцем указал на кровавые следы на стенах. – И это, – на избитые костяшки трясущихся рук. – В прошлый раз этого не было. Не хочешь рассказать? Куроо шумно выдохнул. – Давай не сейчас, ладно? Хаджиме сложил руки на груди. – А когда? – Не сейчас, – с нажимом повторил Куроо, выключая свет. – Пойдем выпьем кофе. Или чего потяжелее? Я угощаю. Из кухни донесся его громкий смех. Иваизуми вернулся к нему. Оперся спиной о стену, наблюдая за тем, как Куроо, напевая под нос, старательно улыбался, проливая кипяток мимо кружек и попадая на трясущиеся пальцы. Иваизуми хотелось уйти. Сбежать. Чтобы не видеть, как ломается этот человек. Но он лишь подошел к нему, мягко коснувшись чужих плеч. – Куроо. Тетсуро поставил чайник на место, положив дрожащие руки перед собой. Его губы скривились, он прикусил нижнюю, закрывая глаза и отрывисто дыша. Плечи дрогнули. – П-прости. Я даже кофе тебе сделать не могу. Кажется, я абсолютно бесполезен. – Это не так, – Иваизуми осторожно положил руки ему на запястья, вставая на носочки и укладывая подбородок на плечо. – Давай так. Он сжимал его руки, мягко проводя пальцами по сбитым в кровь костяшкам, унимая дрожь, контролируя тряску. Куроо послушно отдавался ему, смаргивал слезы, шмыгая носом и прикусывая губу. Иваизуми ощущал странное успокоение, прижимаясь к его спине и касаясь ладонями его запястий. Куроо мягко отрывисто дышал, с мокрых волос стекала вода. Они стояли в тишине, понимающе молчали, в бледно освещенной комнате, постепенно наполняющейся ароматом кофе. Иваизуми слабо улыбался, расслабленно прикрывая глаза, чувствуя, как успокаивается Куроо, и ощущал умиротворяющий уют. Словно он был там, где должен быть. Дома.