***
— Мария, ты пристегнулась? — вопросила мама, поворачиваясь ко мне. Я раздражённо выдохнула, стараясь стерпеть её крайне корявый русский. — Я на заднем сидении! К тому же, сегодня за рулём ты, а не папа, — отозвалась я, потянулась к ремню безопасности и опоясала себя им. — Это вовсе не даёт никакой гарантии… — пробормотал отец, открывая окно. — Виктор! Ну спасибо! Благодаря тебе я лишний раз чувствую себя хорошим водителем! Особенно когда в машине наш ребёнок, — тут же вспылила она, нервно проводя руками по рулю. — Если что, это сарказм. — Не обязательно каждый раз уточнять, что твой сарказм — сарказм, — напомнила ей я, вставляя один наушник в ухо и в очередной раз пытаясь включить плеер. — Не обязательно каждый раз указывать мне! Я есть твоя мать. — Глагол «есть» здесь не нужен, — тускло отозвалась я, благодаря вселенную за то, что русскому меня учил папа. — Маша, знаешь, что?! — Флоренс, молю! — простонал отец. — Прекратите препираться, мы опоздаем в театр. На собственную премьеру… — На твою премьеру, — поправила его мама, забавно выделяя слово «твою». — Вот как? А мы, значит, уже не семья? — театрально возмутился отец. Вот бы я тоже научилась так забавно возмущаться! Надеюсь, не обязательно становиться артистом, чтобы уметь это. — Так, — вздохнула мама, сжимая руль тонкими пальцами и сосредоточенно глядя перед собой. — Все в безопасности. Всё нормально. Поехали. Машина тронулась с места. Я расслабленно откинулась на сидение, затыкая второе ухо наушником. Заиграла какая-то русская песня, которую я совсем недавно слышала по радио. Название я ещё не запомнила, но мотив отпечатался в памяти. Вслушиваясь в слова, я всё никак не могла понять, кому в удовольствие писать песни про предательства и страдания. Повернувшись к окну, я рассматривала дома, которые папа называл советскими постройками. Они были совсем непримечательны, но их балконы были неповторимы. Каждый из них отличался от других. С белыми, чёрными или зелёными перилами. С уймой хлама, шинами, велосипедами или же шкафчиками, заполненными банками с вареньем. У бабушки Люси такие заполоняли все полки в доме! Я переключилась на яркие дорожные знаки, стараясь выучить, какой что обозначает. Папа говорил, что если запомню их сейчас, то в будущем легко сдам на права. Когда знаки стали однообразными, я начала рассматривать людей, стоящих на автобусных остановках и пешеходных переходах. Близилась зима, и толпы облачились в чёрные безликие пуховики. Лишь дети стояли в пёстрых розовых, зелёных, синих куртках, разбавляя грядущее уныние. Выехав на объездное шоссе, мы ускорились. По обе стороны от дороги выросли тонкие прозрачные стены. Большая часть стен была пыльной, разбитой, разрисованной и расписанной всякими непристойностями. Закатив глаза, я переключила песню на более весёлую, отворачиваясь от окна. Я скучающе поглядела на свои новые меховые ботинки, ногти, которые стоило подпилить, а после подняла недовольный взгляд на родителей. Они сами напросились, повышая голоса и перебивая музыку. Они практически никогда не ругались. Разве что в моменты вроде этого, когда отец пускал маму за руль. Сначала я захотела сделать музыку погромче, но быстро передумала, хмуря брови. Мама сжимала руль так сильно, что костяшки пальцев побелели. Её глаза стали размером с блюдца, а рот она распахнула так, словно ей не хватает воздуха. Отец крепко сжимал её локоть, легко потряхивая и что-то громко диктуя. Я выдернула наушники из ушей, вопросительно глядя на маму. Долгое время всё было нормально. Неужели снова эти видения и голоса? — Всё нормально, дорогая. Нас здесь трое, — успокаивающим тоном произнёс папа. — Виктор, клянусь, я слышала, как кто-то сказал, что нам срочно нужно остановиться. Там впереди опасность. Те самые люди, которые выслеживают меня, — бормотала мама. — Их не существует. Никто никогда не следил за тобой. Милая, я клянусь, что тебе просто послышалось. Продолжай ехать вперёд и следи за дорогой. — Не могу! Неужели ты мне не веришь?! Те люди есть, и я их видела. Они хотят забрать меня и наказать, вернуть в Нью-Йорк. Иисус! Они вооружены до зубов, — всхлипнула родительница. — Мама… — пробормотала я, кладя ей руку на плечо. — Мама, тебе просто снова показалось, поверь мне. — И ты туда же! — воскликнула она, поворачиваясь на меня. — Так всегда. Каждый раз. Что бы ни случиться, ты принимаешь сторону своего русского папаши! А как же мать? Это я тебя кормлю и с тобой занимаюсь. Почему вы не можете поверить? Нам всем там опасно. Она дёрнула плечом, сбрасывая наши с папой руки. Я с надеждой посмотрела на отца, но тот лишь поджал губы. Машину вильнуло, и мы переместились на крайнюю полосу. Вздрогнув, мама снова повернулась на дорогу, что-то тараторя себе под нос. Я подвинулась вперёд, обхватывая руками папино сиденье. Неотрывно глядя на маму, я надеялась, что она хотя бы пытается унять новый приступ. Но ведь их так давно не было! Врач сказал, что мама вылечилась, и теперь всё будет как раньше. Она больше не будет будить всех по ночам, заверяя, что нас хотят убить, не будет увозить меня к бабушке Люсе, говоря, что за нами следят, не будет бредить о людях, которые желают нам навредить… — Сейчас мы доберёмся до ближайшего поворота, и я съеду. Нам нужно убраться. Это не обсуждается, — заявила она. — Флоренс, чёрт тебя побери! У меня спектакль ровно через час, а я ещё даже не в гримёрке. Мы не можем поддаться панике и свернуть, теряя время. — Панике?! — воскликнула мама, поворачиваясь на папу. — Вечно ты так. Ставишь свою работу выше общего блага и безопасности. Неужели ты не слышал по радио? Прямо только что. Они назвали моё имя, сказали, чтобы мы разворачивались. Никто не будет так шутить, особенно по радио! Я закусила губу, стараясь оставаться спокойной. — Мам, оно ведь выключено. — Маша, прошу, не усложняй… — Что ты только что сказала? Выключено? — переспросила женщина. — Это уже перебор. Ты весь день говоришь что-то наперекос… или наперекор… или как там мне! — Смотри на дорогу, — нервно напомнил отец. Я машинально посмотрела вперёд, замечая, что мы стремительно набираем скорость и совсем скоро приблизимся к машине прямо перед нами. Если мама не затормозит, нас ждёт столкновение. — Ты вообще замолчи, муженёк. Где же этот съезд?! — Флоренс, у тебя приступ гнева. Нужно успокоиться. — Со мной всё в порядке. Хотя что я такое говорю? Нас всех скоро убьют, — прошипела мама. — Нет! Нет, нет, нет! Козёл, из-за тебя я пропустила съезд! Машина перед нами была катастрофически рядом, но, казалось, что этого никто не замечает. Наше авто снова вильнуло, продолжая набирать скорость. — Ты угробишь меня! Меня и нашу дочь! И себя угробишь! — кричала родительница. — Из-за тебя они победят и будут праздновать, а мы — трупами лежать на земле. — Пожалуйста, сбавь скорость, — встряла я, чувствуя, как в горле встаёт ком. — Маша, не сейчас, — как можно ласковее попросил папа, даже не поворачиваясь на меня. — Нет, сейчас! Мама, я умоляю! — завопила я, схватив её за плечи. — Они добьются своего, а мы все погибнем. Они будут стрелять по колёсам и стёклам! — Ты пугаешь дочь, как ты не понимаешь? Очнись! Машина была совсем рядом, когда я истошно закричала. Наконец, родители обратили на меня внимание, и мама стала старательно выкручивать руль, вдавливая в пол педаль тормоза. Резина заскрипела, автомобилисты вокруг нас начали гудеть. Я не успела ничего понять, но машина завращалась вокруг своей оси, пересекая все полосы. Произошёл удар. Я завалилась набок, до крови прокусывая щёку. Когда я смогла еле-еле приподняться, то увидела, что все машины почему-то едут нам навстречу. Сообразив, что мы сломали ограду между дорогами с противоположным движением, я снова вскрикнула, стараясь избавиться от ремня. Наша машина замерла посреди дороги, а навстречу с ужасающим воем неслась огромная фура. Из глаз полились слёзы. До затуманенного сознания доносились крики родителей. — Вылезай из машины! Быстро! — скомандовал мне отец, отстёгивая ремень и пытаясь высвободить маму, которая почему-то отбивалась. Неужто ей не хочется спастись? Неужели она не хочет жить? Я стала активнее дёргать ремень и стараться вылезти, но руки предательски тряслись, а в голове стало пусто. Я не могла ничего сделать, поддаваясь страху. — Ну же! Маша, пожалуйста, скорее! — Я не могу! — сипло кричала я сквозь слёзы. — Я застряла. Папуля, я не могу. Прости, у меня не получается. — Дочка, соберись! — просил папа, продолжая бороться с мамой. Я видела, что фура уже практически перед нами. Звук её гудка всё громче и от него начинает болеть голова. Одна секунда — и от нас ничего не останется. Я застряла и не могу себя контролировать. Мама с папой застряли тут из-за меня, и теперь нам всем конец. Всё тело затряслось. Страх накатывал снова и снова, а слёзы потекли горячими ручьями. — Мама! Мама, ты слышишь меня? Мамочка, выбирайся отсюда, умоляю! Я верю тебе, слышишь?! — Маша, не… Не успел папа договорить, как машина сорвалась с места, снова начиная крутиться и катиться, словно перекати-поле. Как назло, я вылетела из ремня, оказываясь на потолке, а после на дверце, а после где-то ещё… Я захотела закричать, но не смогла выдавить ни звука. Раздался звон битого стекла, затем — грохот. Машина начала куда-то стремительно падать, и я не хотела знать, куда. До меня доносился истошный вопль мамы, от которого становилось только хуже. Если бы они не ждали меня, то успели бы выбраться из машины! Автомобиль бесполезным грузом повалился куда-то, и я услышала, как хрустнула то ли моя, то ли чужая кость. Как же мне было больно! Каждый миллиметр тела горел, ныл, нарывал. Я старалась сделать вдох, но что-то мне мешало, и я стала паниковать. Начав вертеть головой, я увидела огромный осколок стекла в своей ладони. По светлой куртке расползалось багровое пятно, а ноги я не чувствовала вовсе. Мне становилось всё жарче и больнее. Хотелось выть и извиваться, но я не могла. Меня явно чем-то придавило. Я взглянула на родителей. Безумные зелёные глаза матери смотрели на меня, и она пыталась выбить лобовое стекло каблуками сапог. Из её виска сочилась кровь, а меховая шуба висела клочьями. Я распахнула губы, пытаясь схватить воздух, но ничего не вышло. Голова стала кружиться, а перед глазами скакали чёрные пятна. Даже сквозь них я видела отца. Он смотрел на меня равнодушно, без каких-либо эмоций, не моргая. На его ресницы капали мелкие алые капли. Падая с них, они оставляли кровавые слёзы на лице. Я смело подняла взгляд чуть выше, замечая стекло, расколовшее череп папы. Только не он! У него ведь премьера, если мы вылезем, то ещё можем успеть! Он готовился к этому дню последние два года. Папа жил мечтой о большой сцене и главной роли. О толпе зрителей и поклонников, о славе и уважении. Неужели он смотрит на меня так, потому что расстроен? Рано вешать нос, мы ведь ещё можем успеть! Картинка стала рассеиваться, и вскоре перед глазами повисла непроглядная тьма. Не успела я ничего понять, как она сменилась всё более ярким белым свечением. Я зажмурила глаза, стараясь укрыться от такого не щадящего света. — Кто к нам пожаловал! — воскликнул незнакомый голос прямо над ухом. — Наконец-то, свежая кровь, — раздался второй. — Мария? Может, наконец откроешь глаза? — прозвучал третий. Я растерянно сделала то, о чём меня попросили. Вокруг снова было темно, но теперь ещё и ужасно холодно. С неба летело что-то вроде снежинок, но когда они приземлялись на меня, я понимала, что это пепел. — Как твоё самочувствие? Будто заново родилась? — шутливо произнёс второй из голосов. Я попыталась разглядеть обладателя. Передо мной возникли три высоких, серых, почти прозрачных силуэта. Их черты лица были размыты и слишком обычны. Я так и не смогла отличить первого от второго, второго от третьего… Задача усложнилась, когда сзади них стали появляться десятки, сотни таких же силуэтов. Удивительно, но у меня и вправду ничего не болело. Ровно до того момента, как тот незнакомец не спросил меня о самочувствии. Вдруг в сердце защемило, а в висках запульсировала кровь. Живот скрутило, и я испуганно схватилась за него. Казалось, словно меня сейчас стошнит. — Только не это. Куда собралась, красотка? — сурово произнёс обладатель первого голоса, оказываясь возле меня и хватая холодными пальцами. — Что, обратно захотела? — раздался за спиной голос второго. По спине пробежал мороз. — Не надейся, девчонка. Ты так просто не уйдешь, — уверенно заявил третий, обхватывая меня. Всё заледенело. Внутри словно защекотало, и я заметила, как становлюсь всё тусклее. Руки и ноги будто бы растворялись, развеиваясь на ветру. Обладатели голосов дёргали меня, пытаясь разжать хладные хватки, но у них не получалось. — Что происходит? — возмущённо спросил второй. — Слушай, ты, красотуня, мы могли бы договориться. — Отпусти нас, и мы не будем запугивать тебя, когда ты вернёшься сюда, — попросил третий. — Здесь ты станешь желанной гостьей! — заверил первый. — Но я… Не успела я ничего не ответить, как перед глазами снова потемнело. Потом меня снова ослепило светом. Потом всё снова потемнело, а потом я ощутила, как меня яро трясут за плечи. Раскрыв глаза, я увидела перед собой испачканное, мокрое и до ужаса испуганное лицо матери. — Прости меня, пожалуйста! О, Мария, дорогая! Я во всём виновата! — рыдала мама, продолжая меня трясти. Я бы хотела ей что-то ответить, но меня одолела сильнейшая мигрень, от которой я мучительно поморщилась. — Я сильно провинилась перед вами с Виктором, Мария! Умоляю, прости меня за всё. Я так виновата…***
С тех пор я жила с тремя назойливыми идиотами в голове, которые затихли прямо сейчас — и очень невовремя. Наверное, это всё, что я могла вспомнить. И я надеялась, что успела рассказать доктору Герберу достаточно, чтобы он перестал измываться над моим телом и пускать реки крови. Тем не менее, я так этого и не поняла, ведь после того, как взглянула на свои багровые руки с блестящими длинными ранами, снова на какое-то время потеряла сознание, предварительно выблёвывая вчерашний обед перед собой. В последнее время я часто чувствовала тревогу сквозь сон, но никогда она не была столь сильной, как в этот чёртов момент. Она была сильнее, чем моё желание выспаться и отдохнуть. Голова гудела, а вскрытые раны на руках ныли. Я устало простонала, хмуря брови и наконец открывая глаза. На мгновение мне почудилось, что я в бреду, а сознание окончательно проиграло. Выла сирена. Она звучала так громко, что перебивала мысли. Беспрерывно повторяющийся звук наводил панику и заставлял нервничать. Вместе с сиреной был ещё один до ужаса странный фактор. Вместо обычного прохладного освещения мигал аварийный свет. Процедурный кабинет, которому больше подходило название «пыточная», то погружался в темноту, то освещался ярко-красным. Здесь была только я, а от доктора Гербера даже след простыл. Мои руки и ноги были освобождены, и, ни на минуту не задумываясь, я постаралась подняться на ноги. Как же давно я этого не делала! Когда-то бездумное рефлекторное действие давалось мне с трудом. Игнорируя тошноту и головокружение, я поднялась на ноги, от непривычки пошатываясь. Сглотнув, я сделала неуверенный шаг от стула. Колени затряслись и немного подогнулись. Мне стало стыдно за собственную жалкость. Сжав челюсти, я сделала ещё один спешный шаг, поворачиваясь к едва приоткрытой двери. Это мой шанс. Преодолев себя, я сделала ещё два шага, и ноги затряслись сильнее, словно при судорогах. Поморщившись, я стала диктовать себе, что не могу упасть. Мне нужно выйти хотя бы в коридор. Там я смогу присесть, или, может даже, прилечь. Всяко лучше, чем находиться в этой адской комнате. Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы я смогла добраться до двери и ухватиться за её ручку, опираясь. Опустив голову, я закусила губу. — Давай, Каллен, — хрипло, но вслух произнесла я. — Ещё немного. Сделав глубокий вдох, я толкнула дверь плечом, не отпуская ручки. Выйдя в коридор, смело отпустила единственную опору, делая несколько шагов в центр. Посмотрев по сторонам, я испытала нечто необъяснимое. Мне всё ещё казалось, что происходящее — результат пыток и бесконечных медикаментов. Показалось мне это из-за того, что я видела минимум двадцать тел, лежащих на полу и истекающих кровью. Я не могла поверить своим глазам! Может, это иллюзия из-за мигающего аварийного освещения? Я подняла глаза, задерживая дыхание. В другом конце коридора стоял кто-то. По комплекции явно мужчина. Длинные тёмные волосы обрамляли лицо, спрятанное за чёрной плотной маской. Костюм того же цвета подчёркивал широкие плечи, подтянутость и массивность тела. Перед собой человек держал опущенный пулемёт. Клянусь, когда коридор освещался тошнотворным красным, я видела, как пронзительно он смотрит на меня, будто бы желая что-то сказать. Его вид мне кого-то напоминал, но я всё никак не могла понять кого именно. Вот же дьявол! Пазл стал складываться, превращаясь в целую картину. Длинные волосы, пуленепробиваемый чёрный костюм, пулемёт, причём наверняка М249, разработанный для американской пехоты! Я сама интересовалась этой моделью между делом. Делом, в отсутствии которого меня тщетно пытались убедить. — Отпуск окончен, мы уходим. От звучания низкого голоса мне будто бы плеснули ледяной водой в лицо. — Барнс… — сорвалось у меня с губ, прежде чем колени снова затряслись, и я стремительно начала падать на близлежащий труп, так и не коснувшись ни его, ни пола. Баки Барнс здесь, и я не знаю как, но он успел поймать меня, прежде чем я расшибу голову и окончательно сойду с ума.