1.
Каждый раз, входя к Глазу, Шутница представляла, как выпускает из пистолета пулю в его единственную глазницу и из неё брызжет кровь. И могущественный человек, распространивший заразу по району, теперь лежит безвольным трупом в своём выпендрёжном кожаном кресле. Кто что ей сделает?
Никто. Ничего. Потому что когда это случится, Хохотушка уже позаботится о том, чтобы каждый метр этого здания был заминирован тонной тротила и боевых гранат, которые Глаз предоставляет ей в огромных количествах. С детским домом, лишившим её сестры, случилось легче лёгкого — а сколько камер! Сколько охраны! Сколько уверенности, что детишки в безопасности!
«Ну, теперь они точно в безопасности, — думала Шутница без капли жалости, подходя к столу Глаза. — Тот свет явно лучше всего, что ждало бы их после детдома».
— Привет, солнышко, — холодно сказал ей Глаз. Не было в его голосе ни капли тепла, ни капли сочувствия, ни капли хотя бы минимальной эмпатии. Но так он не говорил ни с одним человеком, поэтому все знали, кто его главная любимица. — Как ты?
Шутница лениво повела плечами, похрустела шеей, потянулась.
— Хохотушка предложила что-нибудь взорвать.
— Вот как. И что ты думаешь на этот счёт?
— Ты ж мне давным-давно запретил делать это в городе.
— А если я тебе сегодня разрешу? Ты же будешь хорошей девочкой и не переусердствуешь?
Глаза Шутницы сверкнули бы, если бы умели.
— Что нужно взорвать? Полицейский участок? Скажи, что полицейский участок…
— Гораздо лучше. Присядь, золотце.
Полностью игнорируя стул, Шутница присела у стола на корточки, вцепившись пальцами в столешницу. Обратилась в слух.
— Что?
Глаз наклонился к ней.
— «Речную тишину».
Самая крупная (потому что, по сути, единственная) тюрьма в тридцати километрах от города, — мгновенно пронеслось в голове у Шутницы. «Речная тишина» обнесена каменными стенами, покрытыми колючей проволокой, четыре высоких башни, патрульные в которых меняются чуть ли не раз в два часа. По сосновому лесу ходят егеря с собаками, на лесных тропинках запрещена охота и лесничество, так как всюду спрятаны растяжки и капканы, в двух ближайших деревнях есть небольшие отделения, в которых есть целые архивы и постоянно обновляющиеся ориентировки на каждого преступника. На небольшой реке позади этой крепости тоже постоянно находятся вооружённые патрули. Из грёбаной Бастилии, должно быть, сбежать легче.
Хохотушка любила головоломки так же сильно, как и взрывные устройства, и часто совмещала эти две вещи друг с другом. Чем сложнее было заминировать здание, тем оригинальнее и изящнее в итоге выходил её план. У Шутницы было уже четыре варианта, один веселее другого — осталось только обсудить это с остальными соседями.
— Мне понадобится кофе, спирт… и возможно немножко «токсина»… — глаза Шутницы загорелись. — И много… много гранат. А ещё около полусотни миноискателей и приборов, которым пользуются сапёры.
— Мы всё тебе достанем, золотко, — протянув худую руку, Глаз погладил Шутницу по щеке. Та закрыла глаза, послушно приникнув к сухой ладони. — Мы им всем отомстим за тебя.
Его большой палец скользнул к её губам — и Шутница зубами закусила его чуть выше ногтя, хищно показав клыки.
— Кусаешь руку, которая кормит? — легко улыбнулся Глаз, не убирая руку. Знал, что Шутница так забавляется. Та наклонила голову, тряхнув косичками, и невинно моргнула, словно маленькая девочка.
Шутница быстро подтянулась, опёршись ладонями на стол, встала на цыпочки, согнув одну ногу в колене, и быстро прикоснулась губами к щеке Глаза.
— Да, папочка. И когда-нибудь я тебя съем.
Глаз улыбался так, будто ничего нежнее ему в жизни никто не говорил.
2.
— Стрельцова, тебе заняться больше нечем?
— Мне всю жизнь это говорили. Пожалуйста, больше конкретики, — Катерина отобрала несколько папок из архива, сложила их стопкой и отправилась к столу.
Кудрявая красавица в круглых очках Ирина Найдёнова, заведующая полицейским архивом, кажется, устала от ежедневных визитов Стрельцовой, а ещё от её регулярных засиживаний допоздна.
Взрыв детского дома произошёл уже пять лет назад, даже самые скандальные телеканалы, рассказывающие о НЛО и рептилоидах, прекратили искать виновного и пытаться выяснить его личность (не говоря уж о том, что сам этот подрывник давно перестал терроризировать город). Полиция уже давно переключилась на более насущные задачи… но не Стрельцова.
Ей не давало покоя, что про подрывника, которого так и не поймали, никто не хотел вспоминать. Как будто никого не волновало, что он может объявиться в любой момент, и на этот раз взорвать, например, торговый центр. Неизвестному террористу (или террористам?) удалось каким-то образом заминировать кучей взрывчатки четырёхэтажное здание так, чтобы этого вообще никто не заметил. Ни во время минирования, ни после того, как взрывчатка была заложена.
«Не говоря уж о том, что папа погиб… И все просто закрыли на это глаза», — хмурилась она, перебирая папки и дела.
Долгое расследование и сбор фактов о самом детдоме по крупицам медленно, но всё же продвигали Стрельцову по делу, которым кроме неё заниматься никто не хотел. Вскрылись неприятные факты, которые Катя занесла в толстый блокнот, взяв на заметку — вроде того, что за несколько лет до взрыва часть детей попала в детский дом без объяснения причин, а документы на них взялись будто бы с потолка, и ни в одном роддоме не было данных о младенцах с такими именами. Директора за пятнадцать лет время от времени менялись, но три последних года на посту был Радов — чиновник, когда-то претендовавший на пост чуть ли не мэра города, но проигравший в предвыборной гонке, и занявшийся проблемой беспризорных детей. По некоторым данным он подбирал некоторых брошенных детей с улицы, и приписывал их к семьям, члены которой уже никак не могли подтвердить, был у них этот ребёнок или нет. Мог ли Радов каким-то образом спланировать теракт и были ли у него на это мотивы? Или это был кто-то из его бывших политических противников?
Вздохнув, Найдёнова села напротив Кати, листающей дела, и подпёрла щёку ладонью.
— Такая ты красивая, Стрельцова, да умная к тому же. Нет бы, я не знаю, на нормальную работу устроиться секретаршей к какому-нибудь бизнесмену. Жила бы, горя не знала. Погубишь ведь себя здесь… Знала б ты, как тут некоторые на тебя вслед смотрят, за жизнь бы хоть побеспокоилась.
Катя лишь поджала губы. Соврала бы, если бы сказала, что никогда об этом не думала, но никогда и мысли не было о том, чтобы действительно покинуть полицию. Её отец был честным служителем закона, воспитывал дочь в строгости и всегда был для неё примером. С самой школы Стрельцова привыкла быть неудобной для других: слишком честной, слишком упрямой, слишком исполнительной и прямолинейной. Только так ей удавалось добиваться таких результатов, о каких другие и помыслить не могли.
Что до тех, кто «смотрит вслед» — пусть смотрят, Кате было плевать. Постоять за себя она умела и не боялась, даже когда какой-нибудь полицейский, возомнивший о себе невесть что, распускал руки. В участке, конечно, творился полный бардак, но Стрельцова верила: если хочешь изменить систему, сделать её лучше — по капле, по крупице меняй её изнутри. Только так.
— Другие ведь не губят, — она листала дело одного из погибших детдомовских выходцев. — Вон у нас Бояршинова работает, вполне себе нормально.
— Знала б ты, как она мучилась, чтобы на место попасть. Никому не пожелаю такой жизни, как у Бояршиновой. Потому и говорю, что ты мне её в молодости напоминаешь, чтоб ты бежала подальше. А ты всё… Что это у тебя хоть за дела-то?
— Детей и сотрудников, погибших при взрыве. В документах многое не сходится: в роддомах о части детей информации вообще нет, а у тех, что есть, порой разнятся даты рождения в разных источниках.
— И как именно тебе это поможет найти того, кто взорвал детдом?
— Это может привести меня к нему. За пять лет я взрыв исследовала вдоль и поперёк — множество боевых гранат, каким-то образом оказавшиеся внутри детского дома и взорвавшиеся одновременно. Бред. Важно то, как они туда попали. Кто пронёс. Кому было выгодно. Какие у кого мотивы.
— И что, есть подозреваемые?
— Несколько. Один из директоров — перед предшественником Радова — пропал без вести, и делу не дали ход, единственная улика — найденные в километре за городом часы с его отпечатками. Репутация у него была запятнанная: взяточничество, обвинения в педофилии, дочь… с отклонениями, попавшая спустя несколько лет после его исчезновения в психбольницу.
— И какой у него мотив?
— Не у него. Та самая его дочь была виновна во взрыве товарного вагона в сортировочном районе. Помнишь, может — тот, от которого в нулевых сирена выла и стёкла дрожали?
— Это была она? — округлила глаза Найдёнова. — Я думала, недосмотр…
— Конечно, недосмотр, у нас куда ни плюнь, везде недосмотр, — вздохнула Катя. — Исчез человек — недосмотр, пропали деньги — недосмотр, взорвался детдом — недосмотр… Очень удобное оправдание, но если покопаться, причины есть всему. В общем, дочь директора, Ангелина Шорохова, подложила бомбу под вагон с серой. Когда её судили, она была признана невменяемой и отправлена в психбольницу.
— И как она могла взорвать детский дом, если она в психбольнице?
— В той больнице нередки побеги пациентов, так как охраняется она через одно место. Хоть о её побеге никто и не докладывал, я не исключаю этого фа… кта, — она открыла одно из дел и замолкла на полуслове, договорив после паузы.
Найдёнова что-то ещё спросила, но Катя не слышала, вчитавшись в дело Виолетты Синицыной. Что-то неуловимо шевельнулось её в памяти, но это было так далеко, что вспомнить было тяжело. Нахмурив брови, она постучала костяшками пальцев по столу, напрягая мозг.
— Синицына, Синицына… — Стрельцова приложила руку к голове. — Где я слышать это могла…
По какой причине в её голове всплывала тюремная камера? Капли крови на лице, тяжёлое дыхание, жар, пытки… Вспомнив, Стрельцова неожиданно хлопнула ладонью по столу: она проходила по делу об ограблении! Её заперли на семнадцать лет за убийство, и она до сих пор жива! Она и её младшая сестра, потенциально тоже обвиняемая, но пропавшая без вести, должно быть, ещё живы!
— Ну и куда ты, мисс Марпл? — вздохнула Найдёнова, наблюдая, как стремительно Катя собирается и бросается к выходу.
— В «Речную тишину»! — бросила та на ходу, хлопнув дверью.
3.
Стрельцова положила заявление на стол начальника тюрьмы, попасть к которому получилось только спустя полчаса ожидания. Тот глядел на неё, как на самую утомляющую вещь на свете.
— Гспди… — шепнул он, потерев худое щетинистое лицо. Прочёл заявление. — Допрос… Синицына? Шесть лет уже сидит. Зачем она вам?
— Она воспитанница взорванного детдома, одна из немногих выживших. У меня есть к ней вопросы.
Начальник тюрьмы почесал голову.
— А с матерью её поговорить не хотите?
Стрельцова подняла брови.
— С матерью?
— Ну да… Вернее, с опекуншей или вроде того. Наталья Синицына, осуждена на пожизненное. Но вряд ли они обе знают друг про друга, они далеко друг от друга сидят. А то эта, Виолетта… буйная.
— Буйная?
— С ней не поговоришь, имею в виду. Проще с дверной ручкой.
— Вы знаете, сколько сюда добираться из центра города?
— Понятия не имею.
— Пятьдесят шесть минут, с тремя пересадками. Вы правда думаете, что я потратила бы столько времени, чтобы говорить с дверными ручками?
Начальник смерил её долгим взглядом, а затем вздохнул.
— Идёмте.
***
— У вас десять минут.
Стрельцова вошла в светлую комнату с серыми стенами и небольшим окном, сквозь которое проникал свет. В центре комнаты стоял стол, за которым сидела молодая девушка в тёмно-зелёной мешковатой робе. На груди был номер: 516. Виолетта была коротко острижена, под правым глазом виднелся заживший шрам. Худое лицо, исподлобья глядящее на Стрельцову, не выдавало ни капли жалости. Мощные руки она держала за спиной: кажется, наручники были прикреплены к стулу.
Катерина невозмутимо села за стол, положив дело перед собой.
— Добрый день.
Виолетта молчала.
— Не знаю, помните ли вы, но мы встречались ранее. Незадолго до вашего ареста. У меня есть несколько вопросов по поводу детдома, в котором вы жили.
Раскрыв дело, Стрельцова показала несколько фотографий Виолетте:
— Вы знаете что-нибудь о взрыве, который там произошёл?
— Взрыве?.. — она переспросила это настолько неожиданно, что Стрельцова замешкалась: кажется, попав в тюрьму, Виолетта оказалась в информационном пузыре и ничего не знала даже про событие, о котором судачила вся область, и даже больше.
— Около пяти лет назад этот детский дом был взорван.
Виолетта смотрела во все глаза: то на неё, то на фотографии в папке.
— В каком смысле «взорван»…
— В прямом, — ответила Катерина. — Взлетел на воздух. Сотни погибших. В городе был траур.
— Пять лет?! — Виолетта вскинулась так, что наручники звякнули о стул. — Ты что лепишь, дура?! — Стрельцова отстранилась назад. — Какие к херам пять лет?! Что это значит?!
Увидев, что заключённая занервничала, стоящий снаружи охранник приоткрыл дверь, но Стрельцова предупреждающе подняла ладонь.
— Всё нормально. Мы просто разговариваем.
Она встретилась с Виолеттой глазами.
— Вы вообще ничего об этом не знаете?
— Откуда я могла знать… Мне газет с новостями не приносили… Кто-нибудь там выжил?
— Из находящихся внутри — увы, никто. Что до вашей младшей сестры… Её там не было.
— А где она?
— Пропала без вести. В тот же день, когда вам был вынесен приговор. Вам не известно её местоположение?
Виолетта долго молчала, прежде чем неуверенно сказать:
— Я не знаю… Мы никогда не говорили о том, чтобы… куда-то сбежать. А про Дряблова или Немоляева что-нибудь известно?
— Если их не усыновили, боюсь, они погибли. Виолетта, вы одна из немногих выживших воспитанников этого детского дома. Я расследую подрыв и ищу того, кто мог это сделать. Вы не могли бы ответить на несколько вопросов?
Повесив голову (положить на стол её, кажется, не могла из-за наручников), заключённая коротко кивнула.
— В информации, которой я располагаю, сказано, что на охране детдома регулярно находились вооружённые табельным оружием сторожи, которые постоянно сменяли друг друга. Это правда?
— Днём — да. Ночью они обычно они сваливали, запирая входные железные двери. Мы как-то с братишками через окно слиняли по верёвке. В заборе была дырка, о ней весь детдом знал, её как-то закрывали такой… решёткой что ли, но потом всё равно кто-то отломал. Мы через неё сбежали и потом вернулись. Никто и слова не сказал.
— А что насчёт въезда для машин и шлагбаума?
— Ну он, вроде, нормально охранялся. Мы через него не ходили. Да и не ездил особо никто, кроме грузовиков с едой или… чем-то ещё.
— Существовали ли какие-то ещё способы проникнуть внутрь здания?
— Кто ищет — тот всегда найдёт. Где-то можно было колючую проволоку срезать, где-то подкоп руками сделать. На первых этажах стояли камеры, но их смотрели раз в месяц, что ли. Одна барахлила временами.
Стрельцова сделала в блокноте несколько пометок.
— В каком состоянии здание было в целом?
— В каком-каком, в херовом. К нам иногда комиссии ходили, проверяли на безопасность, нас в эти дни гоняли, заставляли вещи убирать с проходов или типа того… Но не шведская тюрьма. Кровати часто ломались, где-то штукатурка сыпалась. Один поц бежал с лестницы и перила треснули, он вниз рухнул. Насмерть.
Стрельцова поджала губы: об этом она ничего не слышала. Естественно, что такая информация не просто замалчивалась, а вообще нигде не публиковалась. Кому интересно, как умирают дети без будущего…
Она ещё пару раз щёлкнула ручкой.
— Хорошо, ещё кое-что…
***
Телефон начальника тюрьмы пиликнул: пришло электронное письмо. Тот нехотя открыл его и нахмурился, прочтя следующее:
«Чмоки! Давай сыграем в игру: угадай, что взорвётся в ближайшие две минуты!»
К письму была прикреплена фотография: некто в белой маске на всё лицо с намалёванной улыбкой, накинувший чёрный капюшон, стоит и показывает большой палец в заснеженном лесу. Невдалеке виднеется здание тюрьмы.
Брови начальника медленно поползли вверх.
