Бомбардо

День проходит незаметно — сначала учёба, потом небольшой перерыв между обедом и ужином, который Арсений забивает чтением взятой с собой книги по международному магическому праву, пока Шастун смывается за стены замка летать — рассказывает о том, что выполняет данное себе обещание тренироваться даже в Колдовстворце, ведь по приезде в Англию ждёт матч по квиддичу между Гриффиндором и Когтевраном. Антон, на самом деле, свой синдром отличника распространяет, видимо, на всё — потому что весь день продолжает приставать к Попову с вопросами, рассказывает что-то про себя — и всё это так натяжно легко, будто они действительно приятели или новые знакомые. Арсений морщится двести раз за день, на контакт идёт неохотно — потому что всё ещё бред какой-то, но к концу дня это почти перестаёт бесить (может быть потому, что Шастуна удаётся не видеть пару часов до ужина). Дорохов и Гудков делают попытки расспросить их про первую тренировку — но англичане тему сводят, и Дорохов, в очередной раз обводя их лукавым взглядом, закрывает её окончательно, и это Арсения тоже бесит — как будто все вокруг него знают и понимают нечто большее, чем он сам. И вот — они снова на поле, снова смотрят Белому в лицо, подсознательно готовясь к очередной жути, что приготовили им эти тренировки. — В парных дуэлях залог успеха — это не только магия, я уже говорил. Но она тоже важна, как и командная работа. Вы должны быть всегда готовы. Волшебники стоят напротив, держа в руках палочки — слушают то ли потерянно, то ли внимательно, потому что работать друг с другом — всё ещё выбивает. — Чаще всего один из пары — защитник, а второй — нападающий, — поясняет Руслан и отходит ещё на пару шагов. — Либо оба действуют одинаково сообща, но вряд ли это относится к вам. Шастун снова насупливается — Арсению забавно, как тот реагирует каждый раз, когда Белый их задевает. Потому что он делает это специально — чтобы повысить мотивацию, Попов знает, просто на него это не действует — а вот на Антона вполне. — И что дальше? Сразиться с кем-нибудь, чтобы понять? — бурчит Антон недовольно, осматривая толпу тренирующихся. Зря — потому что Руслан пользуется моментом, быстро произнося «Аква Эрукто» — и в волшебников вылетает поток воды. Рефлексы действуют за Арсения быстрее понимания — он вскидывает палочку, чётко произнося: — Импервиус, — и отбивает заклинание. Антон рядом удивлённо хлопает глазами, пока Попов хмурится, складывая руки на груди — такие неожиданные проверки не то чтобы приятны. — Вот и определились, — хмыкает Белый. — Это просто реакция, — отзывается недовольно Арсений, едва покосившись на Шастуна. «Защитник» Антона — звучит ужасно. — Согласен, — упрямо поддерживает Антон, разворачиваясь полностью к Руслану. — Давайте ещё раз. Белый отводит взгляд, задумываясь — а потом вновь неожиданно атакует, только в этот раз не даёт передышек — сыпет заклинаниями подряд, пока волшебники отбиваются почти неотёсанно. Очередное заклинание перекрывается арсеньевским «протего» — и сразу следом Антон шепчет «экспеллиармус» — и палочка вылетает из рук Белого, который растягивается в ухмылке. — Исключение подтверждает правило, — произносит он, поднимая с земли палочку и оглядывая чуть запыхавшихся студентов. — Кто чаще защищал, а кто — атаковал? Англичане переглядываются — Арсений хмыкает тому, как Антон вздыхает, качая головой. Ведь почти всегда — заклинания отбивал Арс, а вот атаковал в ответ — Шастун. — И что нам делать с этой информацией? — переводит взгляд на Белого Попов. — Знать, — жмёт тот плечами. — И использовать в бою, не стремясь занять чужие роли. Ладно, поиграли и хватит, — мужчина убирает палочку в карман. — Продолжаем работать над вашим доверием. Арсений закатывает глаза, но молчит — уж лучше, признаться честно, они бы продолжили бессмысленные битвы «двое против одного», чем в очередной раз трепать себе нервы странными заданиями. Руслан снова заставляет их смотреть друг на друга — в этот раз и взгляды, и касания даются проще, привычнее как-то — не вызывают уже такой бури в душе, будто силы кончились ещё в первом дне. И пока пальцы чувствуют чужие прикосновения, а взгляд утягивает омут зелёных глаз — вокруг снова транс, а в памяти их вчерашний разговор вновь бьётся о рёбра загнанной в угол птицей. Арсений не может отбросить это: «Зачем тогда?» — потому что знает, зачем. Зачем ему эти отношения, и почему далеко не Алёна — тот самый человек, которому можно доверить себя, только на ум раз за разом приходят слова Дорохова. «У нас с тобой просто нет выбора». И Попов знает, что это — тот самый ответ. Ответ, который всё это время волшебник отталкивал от себя, а теперь этот вопрос задаёт Антон, и почему-то понимание даёт трещину, режет где-то внутри. Арсений привык не задаваться вопросами — потому что так проще, особенно в вещах, которые ты не можешь изменить. Привык не цепляться за мелочи, которые так лелеют другие люди — всеобщее признание, социоблядство и бессмысленные хобби. Любимые цвета — в конце концов, кому какое дело до твоего любимого цвета? «Я думал, зелёный. Ты часто надеваешь одежду этого цвета». Арсений смотрит в зелёные глаза напротив и не может отвести взгляд — не потому, что это задание, а потому что не хочет. Может, и правда зелёный? Они снова тренируют одновременные заклинания — выходит лучше, занимает меньше времени, чем вчера — но идеально не выходит все равно. Однако Руслан разочарованным не выглядит — машет рукой, наконец переходя к следующему этапу. — Проще следующего задания ничего нет, — предупреждает Белый, усмехаясь как-то погано, будто продолжая издеваться. — Назовём это проверкой на доверие. Палочки можно убрать. — И в чём суть? — скептично уточняет Арсений, пряча палочку и косясь на Шастуна. «Проверка на то, чего нет». Руслан молча подходит к парням, берёт Антона за плечи и разворачивает спиной к Арсению. Шастун нетерпеливо смотрит через плечо, пока Белый кивком головы показывает Попову сделать шаг назад — и тот делает, равнодушно наблюдая. — Упражнение называется «траст-фол». Арсений, твоя задача — поймать Антона. Антон, твоя — довериться Арсению и просто упасть назад. Попов давится возмущённым вздохом — что ему нужно сделать? — В смысле? — встревоженно произносит Антон, оборачиваясь и вновь переводя взгляд на Белого. — Не собираюсь ловить эту тушу, — фыркает Попов, складывая руки на груди. Антон стреляет в него оскорблённым взглядом. — Прекратить, — осаждает Белый и резким движением разворачивает Шастуна обратно. — Антон, не забудь предупредить Арсения в тот момент, когда будешь падать. Расслабь всё своё тело, — он небрежно хлопает парня по спине и бедру, морщась, потому что тот напрягается слишком сильно, — и просто доверься. Руки лучше сложить у груди. Попов замирает в паре шагов от спины Шастуна — замечает напряжение в чужом теле, видит, как Антон опять оборачивается — а в глазах его столько беспокойства и страха, будто в бездну собрался прыгать, — и отворачивается обратно, наверняка губы кусая. Арсений выдыхает, качая головой — потому что всё это по-прежнему странно и бессмысленно, и вообще ебал он это всё в рот — но мысли оставляет внутри, руки чуть вперёд вытягивая и напрягая. Арсений пообещал себе довести это до конца. — Ты поймаешь? — через плечо спрашивает Шастун, стараясь придать голосу спокойствие, но Арс всё равно слышит нервозность. Хочется ответить «нет» — так, ради смеха, — но что-то подсказывает, что стоять на месте Шастуна — действительно не очень, поэтому Попов удерживает себя. — Падай уже, — выдыхает он почти обречённо. Антон громко сглатывает, мнётся секунду — а после руки у груди складывает и расслабляется, откидываясь назад, в руки Попова. Арс слышит громкий вздох Антона, когда ловит его, руками за грудь обхватывая — Шастун валится на него всем весом, спиной к груди прижимаясь, всё ещё напряжённый, но позволяющий себя подхватить, чтобы удержать на весу. Попов думает о том, что не такая уж Антон и туша — оказывается совсем не тяжёлым, скорее мешает тем, что тело каменное из-за напряжения. Антон, чувствуя опору, распрямляется тут же, выскальзывая из рук Арсения — смотрит на него своими глазами зелёными, в которых адреналин стучит, будто и правда с обрыва прыгал. — Это даже прикольно, — выдыхает он и улыбается взволнованно уголками губ. Попов хмыкает в ответ, ничего не отвечая, — вспоминает странное чувство ответственности за падающего коллегу, чужой вес на собственных руках — Антон ведь действительно упал бы, не подхвати его Арсений, и это жутко. Жутко — потому что в очередной раз так легко доверяется. — Нужно расслабиться полностью, Антон, — качает головой Белый. — Ещё раз. Шастун на Арсения смотрит обеспокоенно, но отворачивается обратно, в этот раз стоя спиной к коллеге чуть дольше, видимо, настраиваясь. — Готов? — почти одними губами шелестит он. — Да, — нехотя подтверждает Арсений и вытягивает руки. Антон падает — и Попов ловит, выдыхая старосте куда-то в затылок. Тело Шастуна в этот раз легче, будто расслабленнее, и он замирает в чужих руках на секунду буквально — а после распрямляется в то же мгновение, как Арсений руки убирает. — Хорошо, — кивает Руслан. — Арсений, теперь ты. Попов фыркает равнодушно, занимает место Шастуна — спиной к нему, и руки на груди складывает, потому что: «Пф-ф, да что в этом сложного вообще?». И замирает, смотря куда-то на трибуны, — потому что знает, что Антон сзади где-то, но не видит его, а нужно расслабиться и просто упасть. Но за спиной пропасть сияет своей темнотой — а ты не видишь, не чувствуешь и ручаться за другого не можешь. — Арсений? — доносится сзади обеспокоенное, и Попов вздыхает, на секунду глаза прикрывая. Просто выдохнуть и упасть — звучит легко, а на деле сердце разгоняется так, что хочется плюнуть на всё и сбежать. Потому что одно дело — доверять себе в том, что поймаешь другого человека. Но совершенно другое — доверять кому-то ловить себя. Сразу понятным становится этот глупый вопрос Шастуна: «Ты поймаешь?». Потому что нестерпимо хочется спросить так же — но гордость выше, Арсений свои страхи никому не показывает, даже себе временами — а сердце в груди продолжает стучать, и не получается найти в себе сил сделать это. Довериться. — Это бред какой-то… — бормочет Арс почти зло, оглядывается на Белого, который с него серьёзного взгляда не сводит — ждёт, наверняка читая все эмоции Попова даже за его профессиональной маской равнодушия. — Не бойся, — пытается поддержать сзади Шастун. Он говорит искренне, мягко — голосом показать хочет, что поймает, что всё хорошо будет — но это «не бойся» взрывается где-то внутри, осколками лёгкие протыкая. — Я не боюсь, — шипит Арсений и делает шаг вперёд, дальше, и на Белого смотрит злобно: — Я не стану этого делать. Страшно. Он на Антона не смотрит — не хочет видеть разочарования во взгляде, печали, когда ты человеку руку протягиваешь, а он её не пожимает и прочь уходит. Белый хочет было что-то сказать — но его отвлекают негромким криком, и он усмехается, рукой приветственно взмахивая подходящим студентам. Англичане тоже смотрят туда — и видят Дорохова и Бебура, которые оказываются уже совсем близко и приветственно улыбаются. — Здравствуйте, Руслан, — кивает Денис, тут же стреляя взглядом в англичан. — Как успехи у наших залётных? — Давно не виделись, — кивает профессор и вздыхает тяжело. — Ну, как тебе сказать… Арсений морщится, отвлекаясь от разговора — слушать, как их поливают помоями, желания нет — и поворачивает голову в сторону. И в этот момент Шастун делает шаг к нему, рядом становясь и взгляд перехватывая. И Антону будто дела до подошедших нет — потому что он смотрит на Арсения так, что отчаяние где-то внутри сжимает ребра. «Что не так?» — спрашивает Антон одним взглядом. А ведь Шастун сам — доверился. Арсений не думал, что это так сложно, пока не оказался на его месте — а тот ведь и не думал почти, в пропасть прыгнул, на руки Попова понадеявшись. И это осознание горечь вызывает во рту, потому что… «Я не могу». Антон ловит ответ глазами, выдыхает тяжело — но во взгляде не появляется осуждения, он лишь улыбается уголками губ, поддерживая немо, и Арсению становится гадко. Шастун — не торопит, и это отвратительно, потому что было бы проще, если бы тот истерику закатил и сказал, что Арсений не старается — только тот в ответ улыбается этой поганой улыбкой, говорящей: «Справимся», — и внутри что-то связывается в узел. — Не хотите размяться? — взглянув на англичан, предлагает подошедшим студентам Руслан с хитрой улыбкой. — Покажете ребятам пример, может, замотивирует. — Я не против, — улыбается Андрей, и Дорохов кивает в ответ. — Без проблем, давно костями не трясли. Белый отходит в сторону буквально на минуту — возвращается с двумя парнями, которые улыбаются довольно, будто уже на турнире выиграли. Объявляет об учебной дуэли — и некоторые из тренирующихся неподалёку даже стекаются поближе, видимо, узнавая пару Дорохова и Бебура. — Шоу специально для нас, — усмехается Шастун, поглядывая на Арсения, и тот напряжённо усмехается в ответ. Две пары расходятся друг от друга на расстояние — вытягивают палочки и кивают. Повисает напряжённое молчание, длиною в пару секунд, пока Руслан не объявляет: — Начали. Арсений не успевает даже моргнуть, когда неизвестная пара одновременно колдует магическую волну, направляя её на волшебников. Андрей и Денис отражают её совместно — и следом атакует Денис, заставляя одного из противоположной пары выставить защиту, пока Бебур отступает в сторону и нападает сбоку — заклинание отбивается противниками в последний момент, и те атакуют в ответ. Дуэль больше похожа на танец — что одна, что вторая пара двигается как-то особенно, без слов перехватывая мысли друг друга и атакуя то одновременно, то подхватывая раз за разом. Это завораживает — и Арсений видит, наконец, то, о чём говорит им постоянно Белый — настоящую командную работу, доверие это, которое уже мозолью под веками. В быстрых взмахах палочки, в едва уловимых взглядах Дениса на Андрея — когда тот понимает без слов, позволяя перекрыть атаку на самого себя, а после атакует сразу двоих, зная, что спину ему прикрывают — полагаясь на другого человека, чужого. — Вау… — шепчет поражённо Шастун рядом, взгляда от дуэли не отрывая, и в оглушающих вспышках заклинаний его почти не слышно. — Это так круто, Арсений, ахуеть… На Дениса и Андрея колдуют столп пламени — и те, не сговариваясь, палочками одновременно взмахивают, направляют на атаку — и огонь разлетается в стороны ветровым потоком, обжигая англичан горящим воздухом, и Арсений едва разбирает шёпот рядом с собой: — Хочу, чтобы мы могли так же. Попов вскидывает взгляд на Шастуна — у того в глазах искры, и смотрит он пристально, но уже не на дуэль — на него. Смотрит с такой уверенностью, будто смогут они такого же уровня добиться за пару дней, будто может случиться чудо. — Антон… Сказать хочется — что это бессмысленно всё, что не выйдет ни черта. Потому что Арсений — не командный игрок, и довериться не способен, а ещё потому, что эти двое сближены на другом — телесном — уровне, потому что встречаются, чёрт возьми, а у них двоих даже общение толком не складывается. Но Шастун смотрит на него — с такой верой смотрит, надеждой, что впервые в жизни Арсений не находит слов, чтобы разочаровать. Потому что на каждое Арсово «не могу» Шастун откуда-то находит то самое «можешь» — сам руку протягивает, первый падает в бездну, не заставляет прыгать через себя и даёт время, чтобы привыкнуть. — Мы не сможем так, — тихо говорит Попов, чтобы никто из собравшихся вокруг не услышал, где-то внутри пылающих звуков сражения — последние аргументы приводит, почти отчаянно: — Они встречаются. Отсюда такая связь. — И что? — усмехается Антон мягко, плечами пожимая. — Значит, свою создадим. И звучит это так уверенно, будто уже случилось — и только в этот момент Арсению кажется правильным, что он согласился участвовать в этом турнире. — Я тебе не дам, Шастун. — Придурок, я не про это вообще! Они смеются — громко, так, что даже Белый оборачивается. Усмехается тихо, качает головой — и командует разбушевавшимся дуэлянтам: — Достаточно! Арсений ловит себя на мысли, что впервые Шастуну улыбается. А Антон это тоже будто замечает — смотрит как-то воодушевлённо, благодарно почти, и мизинцем его мизинец цепляет, когда делает шаг навстречу приятелям — всего на секунду, но это пробирает, впечатывая куда-то в душу треклятое разберёмся. — Это просто ахуенно! — на выдохе восхищается Антон, чуть ли не в плечи Андрею вцепившись. — Вы такие крутые! — Спасибо, — усмехается Бебур в ответ и пожимает плечами. — Но мы действительно долго тренировались. Арсений молча слушает рассказы русских о том, сколько говна они преодолели на пути к такому успеху — и с каждым словом понимает всё лучше, что любое развитие их с Антоном пары замирает именно на нём. — Продолжим? — воодушевлённо спрашивает Шастун, резко поворачиваясь к Белому и чуть не прыгая на месте. Руслан переводит задумчивый взгляд на Попова — тело напрягается неосознанно, а губы сжимаются в тонкую линию — «нет» — и тренер качает головой. — На сегодня хватит. Но я могу предложить вам одно упражнение, которым вы займётесь сами. Оно может помочь в вашей ситуации. Дорохов и Бебур переглядываются, заинтересованные — и Антон с Арсением тоже взглядом встречается. — Что за упражнение? — слегка настороженно уточняет Попов. — Лучше всего в этом мире сближает боль, которую мы храним в секрете от всех, — мужчина пристально смотрит в голубые глаза, а потом переводит взгляд на Шастуна. — Я советую это партнёрам в самых крайних случаях, но… Вы можете использовать друг на друге «Легилименс». И чем больнее будет воспоминание, тем лучше. На стадионе повисает тяжёлое молчание — слышатся только звуки копошения уже закончивших тренировку студентов, собирающихся обратно в замок. — Вы предлагаете нам залезть в головы друг друга? — выдыхает Антон, нахмурившись — даже для него это звучит дико. — Если хотите хоть как-то улучшить ситуацию — да, это может помочь, — кивает спокойно мужчина. — Завтра последняя тренировка, чуда не будет. Руслан прощается с четвёркой и уходит первым — англичане двигаются следом, задумчивые, под беспокойными взглядами товарищей. Арсений молчит, прокручивая в голове сегодняшний вечер — шаг вперёд, два назад. Турнир уже послезавтра — а их максимум в том, что они хотя бы перестали в открытую сраться и уничтожать друг друга, да заклинания стали колдовать одновременно — при этом всё равно разные. — Невозможно получить всё и сразу, — вздыхает наконец Дорохов, разрывая тяжёлое молчание. — Я понимаю, ребят, что вы хотите тем придуркам отомстить, но подготовиться к парной дуэли за такой короткий срок — физически невозможно. — Вы использовали это заклятье? — вдруг спрашивает Антон, до этого задумчивый, вскидывая голову на товарищей резко: — Легилименс? Андрей удивлённо приподнимает брови. — Нет. Да и вряд ли решились бы тогда, даже если бы нам предложили, — он обменивается взглядом с Дороховым, ловя кивок. — Пустить человека в свою голову — это очень… ответственно. — И жутко, — подтверждает Денис. — Руслан прав, это сблизит, сильнее, чем любые разговоры. Но лично я, наверное, не нашёл бы в себе смелости показать свои воспоминания даже Андрею. Шастун кивает как-то безучастно и снова взгляд опускает — губу закусывает, смотря себе под ноги и кольца на пальцах прокручивая. Арсений устало выдыхает — это всё глупо, их затея была обречена на провал с самого начала. И пусть там, на поле — всего на мгновение — вдруг показалось, что потеряно ещё не всё — это лишь иллюзия, которая прошла вместе с угасанием эмоций после показанного шоу и понимания, что у них остался всего лишь завтрашний день.

* * *

Антон молчит вплоть до комнаты — и даже на кровать не ложится, а садится, всей своей позой выдавая напряжение, продолжая кольца на пальцах крутить и губы кусая. Арсений уходит в душевую — смывает с себя тяжесть этого дня, стараясь не думать о прошедшей тренировке. Они меняются местами, и, пока Шастун в душе, Арсений вдыхает слегка прохладный комнатный воздух, смешанный с запахом табака — Антон снова курил. Помрачневшее настроение коллеги заставляет думать снова — Арсению кажется, что до Шастуна наконец доходит вся бессмысленность их решения, и что сейчас он выйдет из ванной и скажет: «Знаешь, ну его нахуй». Антон возвращается в комнату минут через двадцать — за окном уже темнеет, поэтому Попов зажигает несколько свечей, оставляя комнату в полумраке, но при этом с возможностью не выбить себе глаз, споткнувшись о ножку кровати. Русые волосы Шастуна мокрые — капли падают на серую домашнюю футболку, стекают по шее и ключицам, отбрасывая желтоватый свет горящих свечей, и эта картина за последние дни отчего-то кажется привычной. — Арсений, я тут подумал… Попов смотрит на Шастуна, внутри себя усмехаясь тому, что он угадал, и уже приготовившись отвечать надменное: «А я говорил». — Давай попробуем. Арсений замирает — моргает несколько раз, пытаясь понять, не послышалось ли ему. — Попробуем? Что? И по взгляду зелёных глаз понимает всё раньше, чем Шастун произносит: — Легилименс. Арсений закрывает лицо руками, тихо, почти отчаянно посмеиваясь в ладони. — Ты с ума сошёл, Шастун? — он убирает руки от лица, наблюдая, как парень фыркает и садится напротив, на свою кровать. — Ты ради этого турнира готов вообще на всё? — На что готов, то и предлагаю, — огрызается тот, глазами сверкая. — Если это может помочь, то давай используем. — Я не согласен, — отвечает Арсений, голову на стену откидывая — смотрит на Шастуна серьёзно, почти холодно. — Я не собираюсь пускать тебя в свою голову. — А я тебе и не предлагаю. Слова заставляют сесть ровно — оторвать от стены голову и посмотреть на волшебника пристальнее. — Что? — Я знал, что ты откажешься, — пожимает плечами Антон равнодушно. — Но ведь даже если мы применим заклинание на мне, будет всяко лучше, чем если ни на ком. Арсений смотрит на него долго — пытается найти в зелёных глазах то ли подтверждение сумасшествия, то ли саркастичные смешки, которые минутой позже выльются в: «Да ладно, я пошутил, расслабься». Потому что то, что Антон так легко предлагает ему заглянуть к себе в бошку, — безумие. — Ты с ума сошёл? — качает головой Арс, выдыхая. — Антон, ты, может, не понимаешь, как это заклинание работает… — Всё я знаю, — фыркает тот нетерпеливо. — Ты увидишь мои воспоминания во всех красках, все дела. Я готов к этому. — Почему? Вопрос срывается с губ сам — и повисает в молчании чем-то тяжёлым, неосязаемым. Арсений видит, что Шастун это обдумал — взвесил уже все за и против, и согласие это даётся ему нелегко, и не понятно, почему вообще соглашается. Антон смотрит на него — тяжело как-то, вдумчиво, и пожимает плечами медленно, скрывая за равнодушием настоящий ответ. — Просто. Ты согласен? Арсений чертыхается, выдыхает громко, взгляд отводя. Внутри всё сводит тревогой, тёмным волнением, просто потому что ещё пару дней назад Шастун был готов ему голову откусить и в квиддиче вместо бладжера использовать — а теперь хочет открыть что-то личное, что-то более глубокое, чем просто любимый цвет. Но если Антон сам решился пойти на такое — Арсений не имеет права отказываться. — Хорошо. Арсений не смотрит на Шастуна, пока идёт до шкафа, вытаскивая из повешенной мантии палочку. Антон позади на кровати нервно елозит — самому жутко и страшно, и это неудивительно, потому что в такой степени, Дорохов прав, люди порой не открываются даже своим супругам, не то, что «недоврагу» ради какого-то всратого турнира. Попов садится на свою кровать, о стенку опираясь спиной — потому что пробирает так же, хочется опору почувствовать, и всё это до последнего кажется фарсом. Он смотрит прямо в зелёные глаза, спрашивая тихо: — Ты готов? Антон кивает, губу закусывая, и смотрит пристально — решительно, и вместе с тем в зелёных радужках плещется страх, тяжёлый какой-то, мрачный. «Какое же воспоминание ты выбрал, Шастун?» — Легилименс.

* * *

Часы отбивают полночь — звук старой кукушки слышится даже на втором этаже, и звон пыльного механизма заставляет сердце забиться чаще, скованное необъяснимым страхом и нарастающей тревогой. Антону двенадцать — позади год обучения в Хогвартсе, который должен был закалить его нрав и научить быть смелым, чему призывает суть их факультета, ведь Гриффиндор — это про смелых. Однако сейчас, во тьме ночи, в маленьком доме в окрестностях Англии, единственное желание — схватиться за палочку, чтобы обезопасить себя от опасности, которая буквально кожей чувствуется откуда-то извне. Но колдовать за пределами Хогвартса запрещено, а внизу спят родители, которым уж точно не понравится, если Шастун спустится к ним и попросит посидеть немного вместе, ведь отчего-то ночь кажется жуткой, и от кошмара под кожей не спасает даже высоко сияющая в небе луна. Антон слышит, как открывается на первом этаже входная дверь — она скрипит ещё с прошлого лета, видимо, отец так и не нашёл времени смазать чёртовы петли — и холод пробегает по коже, потому что ощущение того, что в доме кто-то чужой, усиливается. Мальчик встаёт с кровати, шлёпая босыми ногами по деревянному полу, подходит к двери, прислушиваясь, и действительно слышит внизу тихие, тяжёлые шаги, от чего сердце на мгновение перестаёт стучать. — Кто вы такой?! — слышится отчаянный крик матери, и Антон резко распахивает дверь, почти кубарем скатываясь по лестнице. Крик повторяется, мальчик слышит отчаянные рыдания матери — и шипение отца. Антон замирает в гостиной, и полоска света от чуть приоткрытой двери спальни родителей подрагивает, готовая потеряться во тьме. — Империус, — раздаётся чужой голос за дверью. Антон медленно подходит к двери, и по щекам катятся слёзы — тело бьёт крупной дрожью, и всё нутро говорит бежать как можно дальше, но он толкает дверь от себя. — Не трогай меня! — кричит отчаянно его мать, когда руки отца сцепляются на её шее. Женщина хрипит, дергаётся в конвульсиях — пытается ухватиться за мужские руки, но отец продолжает, и взгляд его ужасает — потому что не видно даже зрачков, лишь белок, разлившийся на весь глаз, будто в жуткой агонии. — Мама… — бормочет Антон, пальцами цепляясь за дверной косяк, но не находя в себе сил сделать шаг. Он считал себя смелым — считал, когда попал в Гриффиндор, когда им рассказывали про подвиги великих волшебников их факультета. Антон нашёл себя в магии — потому что ни в чём никогда до этого не находил, и он думал, нет, был уверен, что благодаря своим силам обязательно убережёт тех, кто ему дорог. Но сейчас по щекам лишь катятся слёзы — и мальчик видит, как с силой сжимаются отцовские руки на шее матери, как её последние хрипы вылетают из груди — и она повисает на руках мужа безвольной куклой, а тот разжимает их, и безжизненное тело падает на деревянный пол с отвратительным шлепком. Отец поворачивается к нему — смотрит этими бледными глазами, жуткими, жизнь высасывающими. Медленно делает шаг навстречу — и Шастун громко всхлипывает, рвётся назад, но спотыкается о порожек — и падает, отползая в гостиную спиной, отчаянно мотая головой с тихим «нет-нет-нет». Отец выходит следом — медленно, будто всё время мира в запасе — но не нагоняет Антона, спиной уткнувшегося в старый диван. Поворачивает в сторону, подходит к кухонному гарнитуру, открывает шкафчик и вытягивает оттуда массивный нож для мяса. — Папа, не надо! — отчаянно кричит мальчик. Изнутри разрывает — хочется броситься прочь из дома или добежать до мамы, чтобы знать, что это неправда, или броситься на отца — хоть так, голыми руками, потому что не мог он, не мог, нет. Отец поворачивается к нему — смотрит белыми пятнами прямо в глаза, в душу — и внутри всё сжимается от отчаяния. — Прости… — одними губами шепчет мужчина и резким движением проводит лезвием по своему горлу. Отчаянный крик Антона оглушает дом, тонет в противном звуке растекающейся по деревянному полу крови и шлепке второго бездыханного тела. Последнее, что видит мальчик, прежде чем потерять сознание, — это чёрную тень в комнате родителей, бросившуюся к окну.

* * *

— Хватит. Арсения выбрасывает обратно — вытягивает из видения резко, бьёт по сознанию темнотой и мраком, заставляя спиной удариться о стену и выдохнуть, словно в попытке выкашлять лёгкие. Антон сидит напротив всё так же — только закрывает лицо руками, так сильно, что у Попова пальцы сводит в ответ, а воздуха в лёгких не прибавляется — потому что дышать оказывается чертовски тяжело, и мир вокруг плывёт, не давая понять, действительно ли он покинул чужое сознание. Палочка падает на кровать, и Арсений видит, что у самого руки трясутся — он снова смотрит на Шастуна, и сердце стучит бешено, будто только что именно он пережил этот кошмар. — Антон?.. Парень качает головой почти истерично, руки от лица не убирая, — дышит часто, громко, пытаясь вынырнуть из кошмара, который только что вскрыл Попов. — Всё нормально, Арс, — хрипит Антон безжизненно. — Дай мне… минуту. Арсений закусывает губу до крови, но это не чувствуется, потому что внутри сердце бешено бьётся — отчаяньем, болью и страхом, которые он разделил вместе с Антоном, и кожа пульсирует агонией потери. Попов не знает, что может сделать сейчас, — поэтому молчит, с трудом успокаивая собственную дрожь. Молчит, давая Антону время — и себе тоже, потому что в голове не укладывается, что… Шастун показал ему это. Руслан сказал, что чем больнее воспоминание, тем лучше будет эффект — но Арсений не мог даже представить, что Антон решится на то, чтобы показать самый болезненный момент своей жизни. Шастун встаёт, в пару шагов оказываясь у окна. Распахивает его, дрожащими руками хватает с подоконника пачку и прикуривает сигарету, отворачиваясь к лесу, вдыхая судорожно и прохладный воздух, и дым. Арсений не смотрит на него — чувствует в паре метров от себя, потерянного, открытого настолько, что сейчас любое слово может убить — и молчит, пытаясь самого себя собрать по кусочкам, давая время обоим переварить и свыкнуться с этим. — Вот поэтому я вижу фестралов, — доносится со стороны окна мрачная тихая усмешка. Арсений выдыхает судорожно — потому что сила Антона, который скрывает сейчас свою боль за глупой усмешкой, выворачивает что-то изнутри. Пронзает, электрическими разрядами разрывая кожу, разрушая все едкие представления об этом человеке внутри — которого считал слабаком, недостойным, маленьким мальчишкой, ничего в этой жизни не повидавшим. Арсений всё так же сидит на кровати, пальцами намертво вцепившись в сложенные ноги, но находит в себе силы поднять голову и посмотреть на севшего на подоконник лицом к нему Шастуна. — Кто это был? Глаза у Антона красные — это видно даже в темноте их комнаты, где свечи отчего-то потухли — но слёз уже нет, лишь пелена прошлого в глазах, выдирающая что-то внутри с корнями. Шаст взгляда от деревьев за окном не отводит — лишь затягивается сильно, пальцами сигарету сжимая, и медленно выдыхает дым вместе со своей скорбью. — Не знаю, — шелестит он одними губами. — Его так и не нашли. У Арсения в голове мысли вихрем проносятся — как могли не найти, кто мог на такое пойти, что было дальше с Антоном и почему он показал именно это? Но ни один не вырывается вслух — потому что Арсений не имеет права спрашивать, ему уже и так показали достаточно, слишком многое, что впору теперь закричать: «Уходи! Я не хочу тебя видеть!». Но Антон говорит — сам, будто бы сбрасывая черноту скорби, тянущую столько лет. — Ты говорил, что у тебя есть человек, которому ты можешь доверить свою жизнь. Мне повезло, что тогда у меня тоже он был — Эд нашёл меня следующим утром, забрал оттуда. — Эд — тот парень, что пропал? — вспоминает Арсений. Шастун улыбается горько, взгляд опуская. Кивает, молчит ещё какое-то время, и продолжает: — Не знаю, как, но он договорился, чтобы меня не забирали в детский дом. Мы жили вместе несколько лет, у него. Арсений слушает внимательно — и тихо, боясь нажать не на ту рану, поддерживает диалог, чтобы увести Антона подальше от пережитых только что воспоминаний. — А его родители? — Они жили в другой стране, как он сказал, — пожимает плечами Антон, затягиваясь ещё раз. — Но каким-то образом взяли меня под опеку. Я не видел их ни разу. Они замолкают. Арсений отводит взгляд от Шастуна — мнёт пальцами покрывало, губу закусывая, и внутри всё раскладывается по полочкам — вот откуда эти реакции Шастуна на упоминания родителей, и проблема с покупкой сраного учебника по трансфигурации, и отсутствие информации от детдомовских. «А что, у твоей мамочки денег не хватит?» — вспоминает свою ядовитую реплику Попов, и становится гадко. — Антон… Арсений смотрит в зелёные глаза — покрасневшие, уставшие и больные, и сглатывает, с трудом подбирая слова. — Почему… Именно это воспоминание? Зачем? Это ведь… — он сбивается в дыхании, вновь чувствуя внутри себя всё то, что испытал когда-то Антон, — больно. Шастун вздыхает глубоко, губу закусывает. Делает последнюю затяжку, вместе с ней выпуская последние судороги и выкидывая окурок. И улыбается, смотря прямо Арсению в глаза. Устало, вымученно — но искренне. «Потому что я тебе доверяю». А у Арса дыхание перехватывает — и сердце начинает стучать быстрее, в сознании гулом отдаваясь. «Что ты такое, блять, ну что?» И внутри всё снова штормом заходится — отчаянием и непониманием, ведь он столько Антону плохого сделал, столько раз оттолкнул — а тот прыгает с этого обрыва, отдавая в руки Арсению свою душу, и улыбается, сука, будто искренне верит — а Арсений не верит сам себе даже, не может, потому что он себя знает. Он — та ещё последняя мразь, и его в пору ненавидеть или не замечать, но никак не довериться. И Арсений не знает, чем отплатить Шастуну за это — за всё вообще, потому что все его действия с тех пор, как они в эту чёртову дуэль вписались — настолько искренне и на грани, настолько «я сам» каждый раз, без ответа Попова, что внутри всё скручивает от отвращения к самому себе. Руки дрожат, когда Арсений подхватывает с чужой кровати палочку и садится напротив, на узкий подоконник, коленкой врезаясь в чужую. — Теперь ты, — твёрдо говорит Попов, буквально впихивая в руки Шастуна его палочку. — Что?.. — теряется он, всматриваясь отчаянно в голубые глаза, и внутри всё в ответ дрожью отдаётся. — Арс, не надо, ты же не… — Колдуй, — уверенно приказывает Арсений. Они смотрят друг на друга ещё какое-то время. Тишина схлопывается вокруг одеялом — не слышится даже гуляющий по лесам ветер, только собственное сердцебиение, разгоняющееся внутри с каждой секундой всё больше. Арсений не знает, какое воспоминание для него болезненно — он мало что помнит, особенно из детства, а потому не фокусируется ни на чём, давая шанс воле случая. И сейчас, перед палочкой Шастуна, он словно снова на «траст-фоле» — и впереди лишь падение, но разделённое на двоих. — Легилименс, — слышит Арсений, прежде чем провалиться во тьму.

* * *

Арсению одиннадцать — счастливые одиннадцать, когда мир кажется не таким серым, каким представляется в газетах и по рассказам, а за окном яркое солнце — греющее июльским вечером скошенную зелёную траву возле их поместья, заставляющее птиц петь чаще, а окна сиять отблесками, раскидывая лучи даже по самым темным уголкам дома. Лето в самой середине — а где-то в комоде лежит потрясающее, волшебное письмо из «Школы Чародейства и Волшебства», которое обещает Арсению учёбу в Хогвартсе уже через полтора месяца, новые эмоции и свободу, которых порой так не хватает в серых стенах поместья Поповых. А пока они играют с Серёжей — как здорово, что он часто приезжает сюда с отцом, ведь самому мальчику никуда выходить нельзя. В доме у Матвиенко он бывал только с отцом — когда тот решал какие-то важные дела Министерства с родителем друга, и у мальчиков было пару часов на то, чтобы почувствовать себя безответственными, смеясь друг другу в лицо и перекидываясь скомканными листами конспектов для подготовки к школе. Вот и сейчас — они сидят в комнате Арсения, прямо на полу, среди разбросанных конспектов, потому что уронили арсеньевскую тетрадь — смеются, выдумывают разные истории и играют несуществующих персонажей. — Давай представим, что я твоя жена, — предлагает Матвиенко, расплываясь в щербатой улыбке. — Тебе нужно тренироваться, тебя наверняка женят на богатой и важной колдунье! — Фу! — отзывается, поморщившись, Попов. — Мне рано жениться ещё, ты придурок? — Ко всему нужно быть готовыми смолоду! — тянет приторно-важно Серёжа. — Говоришь, как дед. — Это папа так мне сказал. Так что да, согласен. Мальчики смеются — а потом разыгрывают сценку, как Арсений делает жене-Серёже лучшее предложение руки и сердца, обещает подарить всё их поместье и завести кучу домашних эльфов. Отец заходит в тот момент, когда мальчики кружатся в импровизированном вальсе, который заканчивается звучным чмоком щеки Серёжи Арсением — потому что жён ведь нужно целовать, а жёны на это, прямо как Серёжа сейчас, обязательно будут смеяться. — Тебе пора домой, Сергей, — голос отца строгий и даже опасный, и Матвиенко, ойкнув, тут же отпрыгивает от Арсения. — Д-до свидания. Друг скрывается за дверью, а в комнате будто становится сумрачнее — хотя солнце за окном светит всё так же ярко, но взгляд Попова-старшего заставляет замереть на месте и виновато опустить взгляд. Движение палочки — и шторы захлопываются, погружая комнату в полумрак. Арсений неосознанно делает шаг назад, поясницей прижимаясь к письменному столу — и наступает на один из исписанных листов, что отдаётся в ушах неприятным звуком помятой бумаги. — Это так ты, значит, готовишься к школе? — голос повышается всего на тон, но мальчик уже внутренне сжимается. Всё хорошее настроение исчезает, как будто шарик с гелием протыкают иглой — и Арсений выдыхает судорожно, качая головой. — Отец, я готовился, просто… — Готовился так, что по результатам твоих стараний можно ходить?! — почти вскрикивает Сергей, делая шаг вперёд. Конспекты под его ногами неприятно шуршат, и мужчина поднимает один из листов, даже не пробегаясь глазами по тексту, мнёт и бросает сыну в грудь. — Это — твои старания? Арсений сжимается весь — потому что отец обычно на него не кричит. Это происходит очень редко, тогда, когда на работе проблемы — а ещё с тех пор, как мама куда-то уехала парой недель ранее, и Арсений скучает ужасно — но не спрашивает, потому что видит по глазам отца, что нельзя. — Прости, — бормочет мальчишка и поднимает на отца взволнованный взгляд. — Мы просто играли. — Ах, играли? — мужчина прищуривается, подходя ближе, и хватает сына за плечо, встряхивая. — С каких пор ты целуешь других парней, Арсений? Решил окончательно разочаровать меня? Это отвратительно и ненормально! — Но он мой друг, я ничего такого… — бормочет мальчик, и его вновь грубо встряхивают. — Папа! — Если я ещё когда-нибудь увижу такое, то отправлю тебя в магловский мир, и никакого Хогвартса тебе не светит, — почти рычит Попов-старший. — Школа начнётся через полтора месяца, и ты должен быть лучшим! Ты меня понял? Никаких больше встреч с Серёжей, пока я не буду уверен, что ты прошёл весь материал, который я тебе дал. Арсений не плачет — он держится стойко, потому что знает, что слёзы — это слабость. Потому что даже мама, утирая ему щёки когда-то, постоянно шептала: «Не плачь, Арсюша, если папа увидит…» Потому Попов-младший лишь судорожно вздыхает, сжимая кулаки так сильно, что ногти оставляют следы-полумесяцы на ладонях, да губы закусывает почти до крови — и взгляда не поднимает, шепча куда-то в пол: — Почему я вообще должен так много учиться… Сергей рычит — он взмахивает руками эмоционально, начиная ходить по комнате, и каждый раз под тяжёлыми ботинками неприятно шуршат написанные конспекты. Шурх-шурх. — Потому что ты — Арсений Попов, мой сын! Или ты хочешь прожить недостойную жизнь в грязи и болоте, а? Скажи мне, смотри на меня! — Я… — Арсений вскидывает голубые глаза на отца, сжимая кулаки ещё сильнее. — Я хотел стать Мракоборцем, пап, я читал про них… Они… Шурх. — Забудь об этом, — выплёвывает отец, морщась презрительно. — Мракоборцем? Через мой труп, Арсений! Я думал, что этот разговор состоится позже, но вижу, что ты совсем отбился от рук без матери. Отец садится на кровать, упираясь локтями в колени и скрещивая руки у рта. Смотрит пристально, тяжело — и Арсений взгляд выдерживает несмотря на то, что всё внутри сжимается. — Твоя мать — отвратительная женщина, сбежавшая с одним из таких мракоборцев, — презрительно говорит Министр. — И знаешь, какая жизнь их ждёт? Жизнь в грязи, Арсений, низкая, недостойная жизнь. — Сбежала? Почему? — Люди называют всплески эмоций любовью, сын, и из-за неё готовы бросить на плаху всё, чего добились, — он поджимает губы, но тут же возвращает лицу стальное равнодушие. — Даже семью. — Мама бросила нас? — почти шепчет Арсений. — Да. Она бросила тебя, сын, ради глупости, потому что ей плевать и на тебя, и на меня. Горло сковывает, а в глазах щиплет — но Арсений держит себя, потому что знает, что, если заплачет, будет хуже. — И ты не имеешь права скучать по ней, — отрезает Министр. — А ещё не имеешь права подвести меня, потому что я вкладываю в тебя всё, что имею. Ты меня понял? Мальчик вздыхает глубоко, сильнее впиваясь ногтями в кожу, чтобы выровнять голос и ответить почти равнодушно: — Я тебя понял, отец.

* * *

— Хватит… Арсений с трудом слышит свой собственный голос — в голове мутно, а в горле першит, и что-то внутри напряжено так, что сделать следующий вздох получается едва-едва. Антон замирает напротив, дышит загнанно какое-то время — смотрит пристально на Попова, но Арс взгляда не поднимает — смотрит куда-то в стык ставни и подоконника. Чувство обнажения возвращается — сильнее, чем тогда, на поле, и кажется, что вывернули наизнанку, вырвали что-то изнутри и забрали, а теперь смеются над этим — и чувства давят со всех сторон, заглушая даже собственное неровное дыхание. Он не помнил этого момента. — Ты как?.. — почти шепчет Шастун, руку чуть вытягивая и касаясь кончиками пальцев чужого колена. Арсений вздрагивает — моргает несколько раз, словно из транса выходя, и наконец поднимает взгляд на коллегу, усмехаясь горько. — Кто бы мог подумать, что я хотел стать мракоборцем. Антон усмехается в ответ — руку от колена убирает, поднимает с подоконника пачку и протягивает Арсу. Тот не отказывается. — А я до сих пор хочу, — пожимает Антон плечами, взгляд за окно переводя. Арсений выгибает бровь — сердце всё ещё стучит бешено в груди, но процесс доставания сигареты как-то успокаивает. Так вот, кем планирует стать Шастун. Надо же. — У меня палочка на кровати. — Давай. Антон шепчет «инсендио», подносит свою палочку ближе к Попову — и тот наклоняется в ответ, над пламенем сигарету подкуривая и возвращаясь в прошлую позу, спиной о узкую стенку опираясь. Шастун подкуривает и свою сигарету, и какое-то время они молча выдыхают дым в окно, успокаивая и подрагивающие руки, и сердцебиение. Арсений, наверное, понял бы, назови сейчас Антон его отца монстром — и даже ждёт этого, потому что за всю свою жизнь, чаще всего, только такую характеристику и слышал. А ещё ждёт удара, едкого какого-нибудь, просто потому что не может человек, зная такое слабое место, не бить. Но Антон молчит, на лес смотря. И снова молча разделяет то, что у Попова в душе. — Чёрт, я ведь помню, — бормочет Арсений больше самому себе, чем Шастуну, — что Серёжа потом действительно ко мне месяц не приезжал. Только в Хогвартсе встретились. Антон переводит на него взгляд — молчит, обдумывая слова, будто зная, что задеть сейчас проще простого. — Ты успел подготовиться к школе? — Конечно, — усмехается Арсений, надеясь, что прозвучит это привычно-самодовольно, но звучит, отчего-то, всё равно горько. — Стал лучшим учеником на курсе, отец остался доволен. — А у Серёжи… — Шастун замолкает, вновь подбирая слова, точно так же, как и Арс ранее, диалогом от мыслей уводя. — Его воспитывали так же? — Да, — Попов медленно затягивается, выпуская дым и наблюдая за тем, как тот растворяется в воздухе. — В таких семьях, как наши… По-другому редко бывает. Но Серёжа просто другой. — Другой? — Гриффиндорец в одеждах Слизерина, — усмехается Арсений устало. — Я сам удивлён, что мы с ним близки, но… Это всё из детства. И, думаю, появись он в моей жизни сейчас, мы бы не сошлись. Но я за него готов отдать жизнь. «Единственный, кому доверяю». Арсений не понимает, почему говорит — но слова вылетают сами по себе, легко, с каждой секундой будто вытягивая ноющую боль изнутри. «Серёжа другой — он не сломался, он остался собой», — думает Арсений буквально секундно, и внутри от этой мысли что-то опускается. — Поэтому нам и нужны люди… — задумчиво произносит Антон, делая последнюю затяжку. — Чтобы было, за кого отдать жизнь. — Или с кем её жить? — поддерживает Попов с усмешкой, вспоминая вчерашние слова Шастуна. Антон, усмехаясь, кивает. Спрыгивает с подоконника, и Арс действие повторяет — Шастун закрывает за ними окно, сдвигает в сторону полупустую пачку. Они оба замирают у подоконника, подсвеченные неярким светом луны — и какое-то время так и стоят, смотря друг другу в глаза, переваривая всё то, что прожилось за это чёртово заклинание, разделяя собственную боль на двоих. — Спасибо, — произносит вдруг Антон, улыбаясь тепло — и мрак в душе отступает окончательно, сбрасывая путы прошлого куда-то в огонь. Арсений вздыхает рвано, смотря в зелёные глаза — в темноте они едва заметно блестят, будто по привычно-солнечному полю прошёл дождь, оставшись каплями на траве, но всё ещё горят — благодарностью, искренностью и спокойствием. И всё внутри мешается — потому что это «спасибо» звучит так, будто Антон действительно понимает, как сложно было Арсению согласиться на это чёртово «легилименс». Но сейчас Попов не жалеет ни капли, и потому лишь улыбается Шастуну в ответ — и это, кажется, начинает входить в плохую привычку.

* * *

— Орхидеус… Орхидеус… Да сука!.. Орхидеус… Ну, блять… Шастун, кажется, перебирает весь матный алфавит, пока раз за разом взмахивает палочкой в надежде на то, что на поверхности кровати вырастет хоть один цветок. Однако ситуация не меняется — и тёмное старое покрывало не меняет облик никак, пока волшебник краснеет от злости всё больше и рычит всё яростнее. — Блядская трансфигурация! Арсений тихо посмеивается, лёжа на своей кровати боком и подпирая рукой голову, чтобы во всей красе наблюдать комедийную сцену. Солнце сквозь окно заполняет комнату тёплым светом; со стороны улицы через приоткрытую форточку слышится редкое чириканье птиц, и погода буквально улыбается, да и день был бы и дальше чертовски хорош для обоих старост, если бы после обеда, едва они вошли в комнату, Шастун не подорвался с криками: «Блять, Макаров меня убьёт, я совсем забыл!» — и не принялся усердно тренировать трансфигурационные заклинания, надеясь прыгнуть выше головы за те пару часов, что оставались у них между обедом и ужином. Потому что вечером — последняя тренировка; завтра, после обеда — сам турнир, а вечер последнего в Колдовстворце дня обещали занять Саша и Денис, так что извини, трансфигурация, но ты совсем не вписываешься в свободное время. Только Макарову так не скажешь — и потому Антон уже полчаса кряду материт и кровать, и дисциплину, и свои магические умения. — Смешно тебе? — злобно сверкает он глазами в сторону Попова, на что тот разражается повторными тихими смешками. — Что ты, Антон, ты великий колдун. Только не превращай меня в розу… — Умник, блять, — бурчит маг недовольно, отворачиваясь. — Не отвлекай. Арсений наблюдает за коллегой ещё какое-то время — напоминающий больше пригретого солнцем кота — и усмехается уголками губ время от времени. Они так и не обсудили вчерашнее — и «легилименс» этот чёртов, и свою ночную искренность друг другу. Потому что, на самом деле, и незачем — это всё осталось в той ночи и где-то глубоко в них, а пока спокойствие и какая-то рутина просачивается в этой комедии одного актёра, на какое-то время вырывая из мыслей про грядущее сражение и общую цель. Антон, чертыхнувшись в очередной раз, опускает палочку и стонет отчаянно: — Всё, я сдаюсь! Пускай меня отчисляют из Хогвартса, это невозможно… — А кто преступников за тебя будет ловить? — щурится хитро Арсений, в усмешке растягиваясь. — Видимо, те, у кого талант к сраной трансфигурации, — фыркает Антон и вздыхает тяжело. Арсений на кровати садится лениво — обводит коллегу взглядом, будто решая, раскрывать ли какой-то очень важный секрет, и всё же бросает: — Ты просто колдуешь неправильно. Взгляд зелёных глаз сразу же обращается к нему — в смеси непонимания и злой усталости. — Что? В смысле — неправильно? — В прямом, — жмёт плечами Арсений. — Трансфигурация отличается от остальных отраслей магии тем, что заклятья нужно колдовать не так, как ты колдуешь обычные. — А я уже говорил, что ты умник? — цедит ядовито Шастун, руки на груди складывая, на что Арсений усмехается ещё громче. — Буду считать за комплимент. — Это не комплимент. Либо объясни нормально, либо отъебись, Арсений, у меня сейчас не то настроение. Арсений вздыхает, будто всё это время сам колдовал подряд одно и то же заклинание без какого-либо результата, и качает головой укоризненно. — Вспомни, как ты колдуешь привычные заклинания. Как ты это делаешь? Как течёт твоя магия? — Ну… — Шастун смотрит на коллегу скептично, но задумывается, глаза к потолку поднимая: — Обычно я представляю результат, то есть то заклинание, которое создаст палочка. Магия появляется изнутри и просто… создаёт? — Вот, — кивает Попов многозначительно. — А в трансфигурации — наоборот. Не цель вызывает магию, а магия — цель. Тебе нужно представлять не цветы, которые ты хочешь получить, а почувствовать свою магию — и уже потом то, как она эти цветы создаёт. Антон хмурится — но губу закусывает задумчиво, прокручивая в голове данный Поповым совет. Какое-то время молчит, а потом выдыхает и поднимает палочку снова: — Орхидеус. Конечно, ничего не выходит. — Бля-я, Арсений, я так не могу! — почти воет Антон. Попов закатывает глаза, поднимаясь с кровати и подходя ближе к волшебнику. — Потому что ты не расслабляешься, — объясняет он, останавливаясь за спиной Шастуна и несильно ударяя того по плечу ладонью, призывая слегка расслабить держащую палочку руку. — Трансфигурация — это тонкая магия, а не боевые заклятья. Ты пытаешься создать цветы, когда сам напоминаешь вековой дуб. — Сам ты дуб, — бурчит Антон недовольно, через плечо на коллегу поглядывая. Арсений фыркает, едва заметно надавливая на спину, — Антон собирается уже повернуться, чтобы, видимо, покрыть матами не только кровать, но и Попова, но Арсений почти-грубо кладёт руку ему на щеку и отворачивает голову обратно к кровати. — Расслабься, говорю. Антон послушно замирает. Арсений кладёт одну ладонь ему на талию — почти на пояс, позу задерживая, а другой скользит по руке, обхватывая кисть, в которой зажата палочка. — Что ты делаешь? — следующий выдох Шастуна выходит каким-то судорожным, и он пытается через плечо на Арсения посмотреть. — Помогаю тебе, потому что иначе мне ещё три часа слушать всё это, — отвечает Попов равнодушно практически в чужое ухо. Антон сглатывает, когда чужая рука сжимает его талию — «расслабься уже» — а другая чуть ведёт в сторону кисть, показывая движение палочкой. — Двигай ей, будто пером. Расслабленной должна быть не только поза, но и движения. Шастун прикрывает глаза, выдыхая снова — всеми силами пытается расслабиться, но отчего-то сердце начинает пускать лишь больше ударов, а голос прямо над ухом координацию, наоборот, сбивает. Антон пытается куда-то деть вторую руку — замирает, кистью едва касаясь Арсеньевских пальцев на собственной талии, и ему, наверное, кажется, но чужая ладонь будто сжимается сильнее. — Ну?.. — нетерпеливо шепчет ему прямо в ухо Арсений. Шастун выдыхает громко, поводит плечами — и сам двигает рукой с палочкой, уточняя немо, правильно ли повторяет. А Арсений своей ладони не убирает — и они так и держат вместе эту чёртову палочку, а внутри снова переворачивается всё — от тёплого дыхания в затылок, от контакта вновь близкого — и кожа под чужими пальцами начинает гореть немного, а левая рука чуть сильнее прижимается к руке, которая так нагло устроилась на его теле. — А теперь думай о своей магии. Арсений продолжает говорить, а у Шаста — мурашки по телу скользят, потому что Арсений тембр будто специально понижает, прямо в ухо шепча: — Почувствуй, откуда она появляется. Он отнимает руку от кисти, сразу же прикладывая её к солнечному сплетению — и магия внутри отзывается жаром. — Как течёт, — чужая ладонь скользит выше, по груди, почти медленно, и Антон чувствует, будто всё его волшебство изнутри следует за этим прикосновением, — и как переходит в палочку. Палочка — продолжение твоей руки, Шастун. Чужие пальцы двигаются по руке — и вновь замирают на ладони, мягко обхватывая, и Шаст выдыхает слишком громко, губу закусывая и палочку сжимая. И что-то внутри срывается от этих прикосновений — и Антон проворачивается резко в чужих руках. Магия внутри бурлит, никуда не деваясь — и Шаст смотрит в чуть прикрытые голубые глаза, а в сознании возникает совершенно другое заклинание, которое само срывается с губ вместе с движением палочки между их телами: — Хербифорс. Арсений моргает удивлённо, чувствуя телом потоки магии — выдыхает громко, пока Антон в паре сантиметров от него точно так же глазами хлопает, взглядом цепляясь за чужие тёмные волосы. — Ахуеть, получилось… — шепчет он. Попов не понимает, замирает почти растерянно, а Шастун взволнованно к шкафу его подталкивает, дверцу сам распахивая, — и Арсений видит своё отражение в зеркале. В тёмных, почти чёрных волосах расцветают потрясающие тёмно-фиолетовые бутоны. — Фиалки?.. — бормочет Арсений, через зеркало пересекаясь взглядом с Антоном, замершим за его спиной, и поворачивается к нему резко. — Шастун, ты… Хочет возмутиться, но теряется в осознании того, что у него в волосах грёбанные цветы — Антоном наколдованные — и это так странно, что слов не находится, а спесь слетает. — Почему фиалки? — спрашивает Арсений тихо, почти шёпотом. Антон подносит руку к его волосам — и зарывается пальцами едва заметно, секундно, но это всё равно вызывает мурашки по телу; а после опускает руку между их лицами, в пальцах бережно держа бутон. Они замирают напротив друг друга, и тонкий аромат тёмных цветов окружает мягко, почти незаметно. — Не знаю, я просто… Ты похож на эти цветы. Шаст улыбается уголками губ, руку опуская и в ладонь Попова цветок вкладывая. Нежные лепестки щекочут кожу — и вслед за мурашками что-то внутри замирает у обоих, будто один лишний вздох может бутон уничтожить. — Похож?.. Арсений чуть сжимает ладонь, и пальцы Шастуна едва заметно скользят по коже, оставляя цветок в чужой руке, и исчезают. Попов поднимает взгляд на коллегу, вновь смотря в зелёные глаза. — Это дикие цветы, на самом деле. Всегда казались мне загадочными, но… Антон цепляется взглядом за лепестки в чужих волосах — и снова возвращается к голубым глазам, отливающим сейчас чем-то тёмно-фиолетовым, в тон наколдованным растениям — а после произносит, не осознавая даже: — …красивыми. Попов замирает, выдыхая удивлённо. Внутри что-то замирает тоже — и мысли ворохом проносятся в голове, пока в чужих глазах появляется осознание того, что только что было произнесено. Шастун глаза тут же отводит от пристального взгляда, шаг назад делая — пугается собственных слов, палочку сильнее сжимает и бормочет тихо: — Давай уберу. Арсений отстранённо кивает, пропуская вздох, и сжимает бутон в руке сильнее, пока где-то в лёгких распускаются резью чёртовы фиалки. Мгновение — и цветы из волос исчезают. Попов снова поворачивается к зеркалу, рассматривая своё отражение — и волосы лишь едва заметно растрёпаны, будто от порыва ветра, но и следа цветов не остаётся, только последние нотки неяркого аромата растворяются в воздухе. Арсений смотрит себе же в глаза — и сердце в груди гулко стучит; а в закрытой ладони, мягким прикосновением — бутон фиолетового цветка. «Ты похож на эти цветы». «Они красивые». Шастун за его спиной проскальзывает в душевую — и Арсений выдыхает напряжённо, глаза прикрывая и прогоняя странные чувства откуда-то из груди. Но бережно убирает цветок в карман.

* * *

Антон тяжело дышит, когда опирается руками о раковину и заглядывает в зеркало. Смотрит на собственные спутанные волосы, расширенные в испуге глаза — и сам понять не может, почему тело почти дрожь берёт, а воодушевление внутри от получившегося заклинания мешается с тревогой. Парень открывает кран и плескает в лицо водой, выдыхая тяжело и зажмуриваясь. Сердце постепенно приходит в норму — и эмоции отпускают, остужаясь так же, как кожа под холодными струями. «Что я, блять, сделал только что?» Он снова смотрит самому себе в глаза — и прокручивает воспоминания того, как загорелась в нём магия, как у него получилось — только подумать! — использовать трансфигурацию правильно, и как так же легко заклинание он смог отменить. Вспоминает чёртовы фиалки, запутанные в волосах Попова, и сглатывает. Он не соврал — потому что первой мыслью, когда он взглянул на коллегу под действием собственной магии, стали именно фиалки — дикие, свободолюбивые цветы, изначально в горах растущие, не переносящие жару и от людей скрывающиеся. Это потом тысячу видов и сортов вывели — Шаст не зря на травологию ходил, вообще-то! — и подстроили под общество, превращая в комнатные растения. А суть ведь в природе — этой диковатости, непохожести на другие цветы — на первый взгляд далеко не хрупких бутонах, но на деле лёгких, скрывающих свою уязвимость за тёмным цветом. Это последствия вчерашнего вечера, точно последствия. Потому что раньше Антон и не думал, что у Арсения есть что-то внутри — что-то сломанное, такое же хрупкое, как чёртовы бутоны, которое было спрятано глубоко, непозволительно — но Шаст увидел вчера, почувствовал чужое отчаяние. И Арсений не показал бы — никому не показывает, себе даже — и это всё нелепое стечение обстоятельств, которые просто что-то у Антона в душе зацепили. Оно само вырвалось — Антон не хотел, он даже не думал. Да и с каждой секундой случившееся кажется бредом — какие, к чёрту, цветы? Какие, блять, «красивые»? Это пугает — снова пугает, потому что он видел этот взгляд Попова, который не описать даже. Потому что сам создал эти цветы, потому что сбили чёртовы руки чужие — и Шастун точно реагирует слишком сильно на ничего не значащие мелочи, ведь Арсений просто показывал… Почему он так реагирует? — Пиздец какой-то… — резюмирует Шаст с горькой усмешкой, качая головой. И если раньше Попов раздражал каждой клеточкой тела — каждым вздохом своим — то сейчас каждое его прикосновение воспринимается по-другому, за каждым взглядом видится что-то новое, ранее неизвестное — то ли потому, что Арсений перед ним вчера сознание открыл, то ли от привыкания — они друг друга разве что во снах не видят, и слава Богу, потому что Антон точно сошёл бы с ума. А ведь это всё сраные тренировки. Неужели это работает? Антон умывается ещё раз — состояние окончательно приходит в норму, а раздрай в душе успокаивается, потому что сумасшедшие мысли ловятся и душатся на корню. Ведь можно просто не делать на этом акцент — и не будет так жутко, ничего сложного. В конце концов, Шаст давно ни с кем не сближался с нуля — и это всё просто реакции психики, наверняка, ведь из-за необходимости ненависть к Попову приходится переводить в партнёрство и полуприятельство. Ради турнира, ради Оксаны — только ради этого. И Антон не отступит, как бы ни пугали собственные мысли временами, — потому что это всё, в действительности, ничего не значит. Шастун выходит из душевой, сразу же на Арсения смотря — тот снова на своей кровати, сгибом локтя глаза закрывает как-то уставше, но руку чуть приподнимает, чтобы равнодушным взглядом пересечься со взглядом Антона. — Слушай, у меня есть идея, — Шаст ухмыляется предвкушающе. — И думаю, что тебе она понравится. — Что ты ещё задумал, Шастун? — приторно устало тянет Арсений, глаза закатывая, но всё же садится на кровати. — Продолжишь меня по фамилии звать — будешь Арсом, — фыркает парень. — Ты с собой метлу брал? Арсений ещё раз показательно закатывает глаза, пропуская угрозу мимо ушей. — Нет. Зачем? — Пофиг, у Саши или Дениса возьмём. Хочу показать тебе кое-что, — Антон вытягивает из шкафа мантию, накидывая на плечи и кивая на дверь. — Идёшь? Арсений смотрит на него молча какое-то время, бровь приподнимая — «что опять?» — но всё же встаёт, с кровати подхватывая собственную накидку. — Пошли, чёрт с тобой.

* * *

Арсений до последнего не разделяет инициативы — сам не понимает, зачем соглашается невесть на что. Однако идёт за Антоном следом — они одалживают метлу у Гудкова, который тянет приторно-расстроенно: — Анто-он, ты что, покажешь ему наше место? — и у Арсения внутри всё свербит от раздражения, потому что звучит этот театр просто отвратительно. Шастун в ответ посмеивается легко, хлопает приятеля по плечу. «Ты его ещё поцелуй», — думает зло Арсений, фыркая и отворачиваясь, пока волшебники прощаются. Они выходят с территории замка, и Шаст говорит лететь следом, но у Попова не то чтобы есть выбор — да и всяко интереснее, в конце концов, чем бессмысленно сидеть в комнате или по десятому разу узнавать «интересные» факты о магии из прихваченных с собой книг. Они летят высоко над деревьями, и Арсений с неохотой, но всё же рассматривает окружающие их леса — огромное зелёное полотно на несколько километров вперёд, блестящее в солнечном свете, отражающее будто прохладный воздух, который сейчас треплет волосы и морозит сжавшиеся на древке пальцы. И сколько Арсений ни пытается держать себя внутренне в стороне от всего — в какой-то момент всё равно вдыхает слишком глубоко, наполняясь этой свежестью, и порывы ветра в лицо уже не раздражают — ласкают жестоко, подхватывая будто крыльями свободно летающих где-то в этих просторах птиц. Они ныряют в лес — и запахи хвои усиливаются, а ветер уже не такой жёсткий — сбавляют скорость, и Арсений наблюдает со стороны за тем, как лавирует между деревьев Антон — легко, иногда намеренно совершая лишние манёвры — кайфует искренне от ощущения полёта, и в какой-то момент Попов, усмехаясь, повторяет за ним, облетая вокруг раскидистой ели — и под кожей адреналин смешивается с ощущением странной свободы. Шастун замедляется немного, равняясь с Поповым — и ветки расступаются неожиданно, выпуская их в, судя по всему, «то самое место». Арсений понимает это сразу же — по предвкушающим искрам в глазах Шастуна, нетерпеливом ожидании реакции коллеги — и они приземляются на неровный выступ, мётлы в стороны откладывая и лицами поворачиваясь к главному достоянию этого леса. Арсений задерживает взгляд на шипящем громко водопаде — вода падает со скалы тяжело, о камни и водную гладь внизу разбиваясь, но это впускает куда-то вглубь ощущение лёгкости, свободы какой-то — и Попов снова вдыхает глубоко, пропитываясь странным ароматом дикой воды и растений вокруг. — Ну как? — не выдерживает Шастун, рядом замерший — сверкающими глазами смотрит то на водопад, то на коллегу — и улыбается непроизвольно, будучи в восторге от этого места даже на второй раз. — Здесь здорово, правда? Арсений на секунду прикрывает глаза, ощущениями захватывая окружающие вокруг звуки — и открывает снова, переводя на Антона намеренно-снисходительный взгляд. — Неплохо. Тот насупливается недовольно, точнее, пытается — потому что улыбку это лже-возмущение всё равно не перекрывает. — Ой, иди в жопу, Попов. Знаю же, что ахуенно. Арсений сдаётся — усмехается, головой качая под насмешливым взглядом коллеги, и садится на выступ, ноги свешивая. Чуть наклоняется и смотрит вниз — и в лёгких всё замирает, потому что высоко, чёрт возьми — но вместе с этим трепещет как-то, и это непривычное чувство идёт мурашками до кончиков пальцев. Антон, присаживаясь рядом, наблюдает за ним довольно — будто за котом, которому сметаны дал, а тот лакомится с удовольствием. Но Арсения, на удивление, взгляд не раздражает — вообще ничего сейчас, если быть честным, не волнует — будто всего несколькими глотками этого особого воздуха всё напряжение, которое копилось внутри слишком долго, неожиданно исчезает — смешивается с шипением водопада, с шелестом листвы вокруг и с этим концентрированным спокойствием. Они сидят какое-то время в молчании — и Арсений пытается привыкнуть к этим странным, непонятным ощущениям. Потому что здесь, в лоне природы, вдруг кажется, будто он всю свою жизнь провёл в серых стенах — будь то родительское поместье, Хогвартс или даже Колдовстворец — и вырвался только сейчас. — Ты видел водопады раньше? — спрашивает Антон расслабленно, рассматривая открывшуюся картину, и голос его как нельзя лучше дополняет шум дикой природы. — Да, — Арс пожимает плечами, от водопада тоже взгляда не отводя. — Но это было… Не так. И непонятно совсем, почему — но он Антону отвечает снова, как вчера прямо. Будто это место скрыто от всего — и от сознания Арсения в том числе, которое обычно рычит привычное: «Не смей с Шастуном говорить, что ещё ему рассказать думаешь?» — сейчас оно замолкает, и слова даются легко, не несущие будто смысла, но вместе с этим всё равно какие-то личные, настоящие. — Мы много путешествовали с отцом. И бывали в разных местах, — рассказывает Арсений, задумчиво взглядом обводя небольшое озеро и пытаясь словить собственные ощущения за хвост. — Но я будто никогда… Не чувствовал эти места, не знаю. — Не мог расслабиться? — понимает Антон, мельком бросая на него взгляд. — Из-за отца? Арсений упускает момент, когда тема его семьи перестаёт быть запретной. Но отчего-то не думает об этом совсем — это всё чёртов водопад, честное слово. — Скорее всего, — он задумывается ещё на мгновенье, поднимая взгляд к небу, и синева полотна отражается в голубых глазах, будто сливаясь. — Даже если мы и смотрели такие места, то проездом или случайно. Не помню, чтобы у отца хоть раз в жизни был отпуск. — Что ты тогда делаешь летом? — почти с ужасом спрашивает Антон, видимо, представляя картинку, а потом вспоминает: — Стой, нет, Арс. Расскажи, что ты делал… Все эти годы, вне Хогвартса? Почему ты ушёл? Попов переводит взгляд на коллегу — смотрит с сомнением, губы поджимая. И как-то мимо ушей проходит это чёртово Арс — не режет, на удивление, слух — и тревоги вопрос не вызывает почти. Но говорить трудно — и Арсений не понимает, в Шастуне ли дело или в том, что он просто отвык кому-либо что-то открывать про себя. Это даже и не секрет, если подумать. Но информация. Про него, семью его в том числе. И Арсений слишком привык никому ничего не рассказывать — и из-за принципов, и банально из-за того, что смысла в этом нет, да и не спрашивали. Хотя, конечно, не спрашивали — он два года в одиночестве и книгах провёл. Антон ждёт молча, словно считывая внутреннюю борьбу — но не торопит, лишь взгляд не отводит, давая понять, что, даже если Арсений не ответит, не станет укорять — просто в очередной раз делает очередную попытку очередного сближения. И Попов, отчего-то, ведётся. — Отец не рассказывал подробно, — Арсений отводит взгляд снова, вздыхая поглубже, — но это было связано с Министерством. Два года назад были неспокойные времена — многим служащим угрожали, у кого была весомая власть, и наши отцы решили перестраховаться. Серёжу тоже забрали из Хогвартса. — А его отец?.. — Глава Отдела Тайн. Шастун присвистывает, руками о землю позади себя опираясь и откидывая голову, подставляя лицо почти морозному осеннему солнцу. — Так Серёжа, оказывается, тоже шишка, — усмехается он по-доброму. Арсений смотрит на него — и не может отделаться от мысли, что Шастун простой. И не то, что по жизни, а именно сейчас — сидит так расслабленно, природой наслаждаясь, не думая совершенно о том, что им завтра, возможно, пару костей сломают — а в Англии у него вообще подруга пропала, Макаров нож точит, и Когтевран готовится порвать в клочья в ближайшем матче. И это не то чтобы плохо — просто Попову непривычно до дикости, что человек может отпустить собственные мысли и страхи и не тащить с собой каждую секунду тяжкий груз чёртовой жизни. — Мы были на домашнем обучении два года, — отворачиваясь, продолжает Попов. — И, в основном, учились. Не выходили никуда, потому что опасно было, перемещались по рабочим вопросам отцов редко, но друг с другом виделись. — Вы что, жили в заточении целых два года? — Антон удивлённо глаза распахивает, побирается весь — садится прямо, с такой печалью и волнением на Попова смотря, что что-то внутри стягивает тоской. — Вроде того, — усмехается Арсений, но выходит, совсем чуть-чуть, всё же печально. Антон вздыхает тяжело — будто понимает, каково это. — Ужасно, — резюмирует он, горько головой качая. — Я-то летом с ума схожу в Хогвартсе, а ты… Два года… — Летом? В Хогвартсе? — Арсений всё же поворачивает голову к коллеге. Антон понимает, что сболтнул лишнего — губу закусывает, и взгляд его становится таким же задумчивым, как и у Попова чуть раньше — взвешивает все за и против откровенности, но, видимо, тоже не находит причин молчать. — После того, как Эд пропал… — голос его чуть проседает, но Антон коротко кашляет и берёт себя в руки. — Я не мог вернуться к нему домой, я ведь даже не знал его родителей — их не было бы опять, скорее всего, а одному… страшно. Мне четырнадцать было. И профессор Воля разрешил остаться в Хогвартсе — они с Утяшевой оформили мою опеку на себя, но в родителей, конечно, не играли — никому из нас это было не нужно, меня… пожалели просто. И дали крышу над головой, потому что в детский дом я не хотел. Шастун на коллегу не смотрит — погружается в воспоминания, пока сам Попов взгляда от парня отвести не может — и что-то внутри ворочается, шипит снова осознанием того, что Антон — сильный. Слишком сильный для человека его возраста, которому ещё ребёнком пришлось пережить столько несправедливого дерьма. И который при этом продолжает улыбаться чёртовому солнцу и таким ядовитым скотинам, как Арсений Попов. — Но я им благодарен, — словно перехватывая мысли Арсения, улыбается устало Шастун, глаз не поднимая, и сейчас заметно как никогда — он взрослый, чертовски взрослый, уже не ребёнок, несмотря на порой обманчивое поведение. — Если бы не их доброта, кто знает… — И ты все это время, безвылазно, жил в Хогвартсе? — уточняет Арсений, а у самого голос едва заметно надламывается. Потому что понимает, каково это. — Да, — кивает Шаст, а после голову поднимает, прикрывая глаза на секунду, будто с мыслями собираясь, и улыбается, снова глаза открывая — будто и не было ничего, этих тяжёлых воспоминаний. — Ну и хрен с ним, в этом тоже свои плюсы. Арсений перемену настроения замечает — потому что Шаст эмоции скрывает юмором, а не равнодушием, как сам Попов — и усмехается в ответ, поддерживая, потому что не ему чужие маски срывать, да и незачем. — Дай угадаю — много учиться и ещё… учиться? — Именно так, — смеётся Антон, взглядом, вновь искрящимся, в Арсения стреляя. — Смотрю, ты в этом шаришь? — Принцессам, заточённым в башнях, мало что остаётся. Они улыбаются друг другу — и внутри снова сыпется очередная стена. Незаметно, почти неважно — потому что Арс не хочет придавать всему этому большого значения, это ведь по-прежнему чёртов Антон — но момент запоминается запахом свежести и какой-то горящей улыбкой сидящего напротив волшебника. — Зачем ты заранее пишешь конспекты? — спрашивает Попов, в голове перебирая занозами сидящие вопросы по поводу Шастуна, потому что сейчас кажется — можно спросить самому. — О, я сам заебался это делать, — вздыхает устало Антон, взгляд к водопаду возвращая. — Это долгая история, но… — он мельком смотрит на Арса, вспоминая что-то, и машет рукой безразлично. — Хотя хуй с ним, ты всё равно всё видел вчера. У меня не очень благополучное детство было, если что, так что с учёбой всегда плохо было… Арсений вздыхает, губу закусывая — горло сковывает пониманием того, что Шастун сейчас буквально раны свои открывает — и это слишком, пугает, ведь именно Попов когда-то так стремился все эти ответы узнать, чтобы по ним ударить. Только ответы ему дают добровольно — а бить по ранам больше не хочется. «Что ты делаешь, Антон? Зачем?» — Когда я попал в Хогвартс, — рассказывает тем временем Шастун, не замечая перемены настроения коллеги, — мне трудно давалась магия. Да и сейчас тоже. Всё, что слышал на уроках, забывалось тут же, — и весь первый курс я отставал, стал даже забивать сам, но… — Антон, подожди, — выдыхает Арсений резко, почти умоляюще. Шастун переводит на него непонимающий взгляд — и что-то меняется в его лице, когда он видит глаза Арсения. — Арс, ты чего? …Арс Арс Арс Арс Арс… Попов сгибает ноги в коленях, руками их накрывая, и прячет взгляд где-то в конечностях. Говорит тихо, отчаянно почти: — Почему ты рассказываешь мне это? — Потому что ты спросил? — теряется Антон. Шастун знает ведь всё равно, что вопрос куда глубже — просто в очередной раз скрывает всё за беспечностью. — Нет, — отрезает резко Попов и смотрит прямо в глаза. — Антон, я тебя уничтожить в Хогвартсе был готов — а сейчас ты рассказываешь мне о своём прошлом, о своих слабостях. Он говорит укоризненно, тяжело — пытается уколоть, надавить — хватит, прекрати это делать, потому что я не понимаю тебя — и Антон в ответ усмехается как-то горько, ноги к себе тоже подтягивает, позу Попова повторяя, только головы не опускает. — А ты не понял всё ещё? Арсений вздохом давится — потому что не понимает, искренне. И по глазам его Антон видит всё — головой качает, будто с маленьким ребёнком разговаривает, и улыбается устало, мягко почти: — Доверие, Арсений. Это так называется. «Используй на мне Легилименс». — Почему?.. «Вот поэтому я вижу фестралов». — Зачем тебе это, Антон? Ведь это… По-прежнему я. Ты ненавидишь меня, мы ведь друг другу столько… «Плевать. Мы создадим свою связь». Арсения накрывает снова — изнутри песчаная буря горло пересушивает и рёбра сжимает, скручивает, заставляя пальцы в кулаки сжимать и, как в детстве, следы-полумесяцы на ладонях оставить. А Антон в ответ смотрит — смотрит так пристально и так понимающе — и улыбается, чёрт возьми, от чего сердце внутри будто по-настоящему режут. — У доверия не должно быть причин, знаешь. Только одна — ты просто решаешь сделать это, и это всегда будет шагом в бездну, — он пожимает плечами, но улыбки, почти обречённой, не убирает. — И ты либо падаешь, разбиваешься на куски мелкие, потому что человек предаёт. Либо взлетаешь. Это всегда риск — но невозможно согреться, если боишься обжечься и не подходишь к огню. — Но, если… — сглатывает Арсений. «Если я поступлю так?» Потому что он — может. Знает себя, чёрт возьми, — человека, которому чужды чужие эмоции и жизни, который порушил их уже столько, ни разу не задумавшись над тем, какого это — падать и разбиваться. Потому что проще не подпускать, потому что не хочется ответственность брать — эту ответственность за чужую душу, когда не можешь сохранить даже свою. — Я переживу, — отвечает тихо Антон. — Но я хотя бы попробую. Где-то в груди болит бешено — физически уже, и Арсений закусывает губу сильно, лишь бы не показать — но знает, знает, чёрт возьми, что Шастун видит всё это в его глазах. Потому что они сломали чёртовы заслонки уже. Антон встаёт, руку Попову протягивая — и тот, будто воздухом задыхаясь, принимает её, чужую сухую кисть в своей сжимая и поднимаясь следом. Смотрит в зелёные глаза — и снова видит чёртову скошенную траву, горящую опять, искреннюю. Взгляд этот, готовый поддержать и понять, — его, Арсения — и это снова режет где-то внутри. — Доверься мне, Арс, — почти шепчет Антон, руки ему на плечи кладя и разворачивая к себе спиной. «Траст-фол». У Попова дыхание перехватывает — тело тут же дрожью идёт, а в горле хрип замирает — потому что снова все чувства обострены, словами этими, воспоминаниями — и так нестерпимо хочется повернуться обратно, сбросить эти путы, сбежать подальше, чтобы не видеть чужие глаза… …но Шастун всё ещё держит руки на его плечах, замирая за спиной — не оставляя один на один с поглощающей вокруг темнотой, которая из сознания откуда-то выплывает, мерзкими щупальцами сердце сжимая — и Арс судорожно выдыхает, хватая за горло собственный страх. Потому что необъяснимая вера Антона в это сумасшествие — в то, что Арсений способен ему открыться хотя бы на часть — отчего-то проникает куда-то внутрь, заставляя дыхание выровнять, чувствуя тёплые прикосновения на плечах. Проходят минуты — мгновения — но Антон не торопит, и Арс выдыхает наконец практически спокойно: — Отпускай. И руки с плеч пропадают — но Арсений знает, что Антон всё ещё позади. Что подхватит его, даже если тот вперёд упадёт — прямиком к водопаду, в холодное озеро — и это чувство переполняющее, необъяснимое и почти нереальное. И Арс, расслабляясь, падает — прямо в чужие руки. К Антону, который к груди прижимает и горячим дыханием куда-то в затылок: — Спасибо.