* * *
Последняя тренировка выматывающая — до ломоты в теле, до сбитого дыхания и идей бросить всё к чертям. Руслан гоняет их нещадно — уже не проверками доверия, что сейчас казались бы благом, а самой настоящей отработкой дуэльных техник, чему согласились помочь Денис с Андреем — и именно они сейчас напротив колдуют так чертовски согласованно и синхронно, что англичане едва успевают дышать между тем, как отбивать чужие заклятья да колдовать собственные. Белый наблюдает за ними задумчиво, пока раз за разом палочки вылетают из рук англичан, пока Шастуна отбрасывает волной от заклинания в сторону, а Попов рычит буквально, с трудом отражая огненное заклятье и получая противный ожог куда-то под локоть. — Перерыв, — объявляет Руслан, и запыхавшиеся волшебники вскидывают на него злые, но бурлящие взгляды — ещё какое-то время успокаивают внутри разошедшуюся кровь, прежде чем подойти ближе. Денис с Андреем выглядят почти свежо — улыбаются довольно, друг на друга поглядывая хитро, пока англичане почти подползают к тренеру, друг на друга кидая обеспокоенные взгляды — у Попова ожог алеет, и тот едва заметно губу закусывает, жжение игнорируя, а Антон весь в пыли и грязи, морщится при любом шаге от сильного удара. — Ты как? — Антон задерживает взгляд на руке Арсения, хмурясь обеспокоенно, пока они ещё достаточно далеко от знакомых и те не слышат. — В порядке, — бросает равнодушно Попов, рукой встряхивая и взглядом Шастуна обводя в ответ. — А ты? — Пойдёт. Они подходят ближе — кровь и магия внутри успокаиваются, а почти горделивые улыбки товарищей даже вызывают натянутые усмешки. — Используйте заклинание одновременно, — просит Руслан, и взгляд у него задумчивый, даже заинтригованный, будто ждёт подтверждения каким-то своим мыслям. Англичане не спорят — смотрят друг на друга пару секунд, а потом одновременно, палочки в сторону направив, произносят: — Инсендио. — Эверте Статум. И огненная магия смешивается с воздушной — пламя усиливается, вспыхнувшим воздушным ураганом проносясь до черты поля. Все замирают — даже Арсений с Антоном с лёгким удивлением смотрят то на свои палочки, то на друг друга, пока Руслан, усмехаясь, произносит: — Теперь всё ясно. Англичане поворачивают головы в его сторону — мужчина складывает руки на груди, улыбаясь довольно, уверенно. — Вы слишком разные для того, чтобы работать как единый механизм, — говорит он, на Дорохова и Бебура кивая, — в отличие от них, и эта стратегия не про вас. Но вы дополняете друг друга, делая сильнее — как твоя воздушная магия, Арсений, усиливает пламя Антона. И становится ясно — это действительно так, потому что даже в моменты полной координации и стараний они всё равно использовали разные, но подходящие, усиливающие друг друга заклятья. — Играйте на этом, — даёт совет Белый, — когда выйдете в дуэль. Не пытайтесь колдовать одинаково — подхватывайте друг друга и доверьтесь тому, что идёт изнутри. В этом ваша сила. Они смотрят друг на друга и думают — в этом определённо есть смысл.* * *
Азарт плещется в крови, заклинания откуда-то изнутри выталкивая — и одного взгляда на глаза партнёра хватает, чтобы подхватить чужую магию и усилить, вперед бросаясь и зная, что позади прикрывают. — Фумос! — колдует один из русских в момент, когда Антон оказывается слишком близко, и с громким хлопком поле заполняется дымом — противники исчезают в нём, теряясь. — Хитрые суки, — усмехается зло Шастун, спиной об Арсеньевскую спину ударяясь, палочку у груди держа и стараясь что-то в дыме вокруг рассмотреть. — Мы хитрее, — с ухмылкой произносит Попов, взмахивая своей: — Протего Диаболика! Пространство вокруг вспыхивает огненным защитным кольцом, дым сжигая — и волшебники цепляют чужие взгляды, спинами друг от друга отталкиваясь и атакуя вновь. Шум от колдовства закладывает уши, но тело реагирует послушно, как механизм — дуэльные навыки они оба точно не пропили, да и некогда было. Обжигает горящий воздух чужого «инсендио», но Шастун бросается прямо в пламя, слыша позади «протего», которое шепчет Попов — и пламя не касается даже кожи, когда Арсеньевская магия скрывает Антона защитой. Он атакует почти успешно, почти выбивая русского из сознания — но атаку прерывает второй, и всё начинается сначала. Чужая магия ранит — отбрасывает, дезориентирует, ожоги оставляя и друг от друга отрывая — но хватает одного взгляда, чтобы понять направление мыслей и подхватить, усиливая или следом колдуя. Чужая магия чувствуется как своя, обостряя чувства, словно за руку держишь — и движения выходят совместными, а дыхание — одно на двоих в этом огромном пространстве. И кровь стучит в голове — но Шастун смотрит в голубые глаза и подхватывает заклятье без слов, и у них, только подумать, получается своего рода танец — наверняка получается, как и у Дениса с Андреем, — совершенно другого рода, но русские противники ругаются сквозь зубы, их магию отбивая и едва успевая в ответ колдовать. Дыхание тяжёлое, а по телам раны горят — но они снова спиной друг к другу, поддерживая, усиливая собственную и отражая чужую магию, чтобы атаковать в ответ и услышать шипение русских, отброшенных в сторону потоками магии. Их выносят на десятой минуте — по-другому, конечно, и быть не могло, — но у русских разбиты носы, и Арсений ловит улыбку Шастуна перед тем, как провалиться во тьму.* * *
— Это было не так позорно, как ожидалось, — хлопает Руслан по плечу Шастуна уже за пределами поля, в небольшом помещении, куда стаскивают потерявших сознание участников. — Ну спасибо, — усмехается в ответ устало Антон, кистью нос потирая, но только сильнее размазывая кровавый след над губой. Он косится на всё ещё лежащего без сознания неподалёку Арсения — на койке какой-то почти деревянной — но возвращает взгляд к Белому. — И за помощь спасибо, без вас точно бы не вышло ничего. — Знаю, — усмехается хитро мужчина, с лавочки поднимаясь и кивая. — Ладно, пойду, посмотрю на оставшихся дохликов. Он оборачивается у самой двери, скользя взглядом и по Арсению, и по Антону, и добавляет с ухмылкой: — Считайте свой вылет на десятой минуте успехом — потому что обычно всё заканчивается через пять. Белый уходит, а Антон ещё какое-то время сидит с глупой улыбкой — и в голове снова прокручивает их недавнюю битву, вспоминая и заклятья, и работу эту командную, и чужую — уже даже не чужую, если быть честным — ухмылку лежащего где-то за спиной Попова. Думает о том, что всё же — не зря. Позади раздается шипение — Шаст сразу оборачивается, взглядом Арсения находя — тот приподнимается на локтях, морщась, и оглядывает помещение мутным взглядом, почти сразу же за Антона цепляясь. — Мы проебали, да? — усмехается он, но не то чтобы расстроенно — скорее как факт. — Ага, — усмехается в ответ Антон и поворачивается полностью, ноги перекидывая на другую сторону и корпусом к коллеге разворачиваясь. — Как ты? Их обоих уже подлатали местные медики — Антону, кажется, залечили какую-то слабую трещину в руке, как ему Белый сказал, а над Арсением повозились чуть дольше — у того, помимо пары ожогов, обнаружилось сотрясение, которое сказалось чуть более продолжительной бессознанкой. — Неплохо, на удивление, — пожимает плечами Попов, на койке садясь и руки в стороны вытягивая, разминая затёкшие мышцы. Потом обводит Шаста внимательным взглядом и снова усмехается уголками губ: — Ты, я вижу, тоже. — Вполне, — кивает Шастун. Они молчат какое-то время — отводят взгляды, цепляясь за углы комнаты, но потом всё равно возвращают друг к другу — и губы сами в улыбки растягиваются, ухмылки почти, потому что что-то внутри горит — и наполненность этого молчания особенная какая-то, разделённая на двоих, будто только что вместе мировую войну прошли лично, а не в книжках по истории. — Ты же хотел разбить им носы, — вспоминает Попов слова Антона с нотками гордости, и Шастун смеётся в ответ. — Цель выполнена, прекрасно. Они поднимаются — тела всё ещё ломит, но остатки слабости быстро проходят, ведь недаром существует целительская магия. Антон смотрит на Арсения воодушевлённо почти — с искрами в глазах — и в голубых они отражаются тоже, и Шасту кажется в этот момент, что никогда они врагами и не были — всегда только так, бок о бок носы разбивали взбалмошным русским да от травм вместе откисали. — Пошли, нам бы в душ, — кивает Попов в сторону двери, ещё раз Шастуна насмешливым взглядом обводя. — Выглядишь ты ужасно. — Взаимно, — растягивает губы в ухмылке Антон, сдерживая себя от очередного желания рассмеяться. Не так, наверное, нужно на поражение реагировать — но Антону настолько насрать, вы бы знали. — «Нам бы в душ» — ты предлагаешь вместе сходить? — щурится Шаст, когда они выходят на свежий воздух. — Тебе я могу предложить только нахуй сходить, Шастун. — М-м. А если я соглашусь? И они смеются снова — Арсений чуть тише, больше посмеиваясь, Антон — почти пополам сгибаясь. И все тяжёлые мысли уходят окончательно, пока они бредут к замку, на ходу обсуждая прошедший бой и вспоминая забавно вытянувшиеся лица русских, когда те раз за разом получали порции заклинаний, которых совершенно не ждали.* * *
Душ действительно помогает — раздельный, естественно — и волшебники садятся на подоконник, коленями почти соприкасаясь; но чужие касания теперь не отталкивают, они привычкой будто становятся, как и это странное действие совместного курения на чёртовом подоконнике в российской глуши. Как и совместное проживание, которое, вообще-то, к концу подходит — и уже завтра они уедут обратно в Хогвартс, разойдутся по своим комнатам и снова вдохнут полной грудью, потому что не нужно беситься с того, что кто-то под ухом громко хлопает дверью или книги роняет неотёсанно — и Арсений думает об этом, когда затягивается Антоновской сигаретой и смотрит на шелестящие за окном деревья. — О чём думаешь? — спрашивает Шастун, взглядом мажа по чужому лицу и затягиваясь следом. Попов слушает тихий выдох Антона и усмехается, качая головой. И когда он успел привыкнуть? — Ни о чём, — отзывается он, но всё же добавляет спустя мгновение, взгляд к коллеге возвращая: — Быстро время прошло. Антон хмыкает, кивая — и Арсу кажется, что в зеленых глазах тоже какая-то тоска мелькает задумчивая. — И правда. Даже не хочется уезжать. — Почему? — спрашивает Попов. Почему-то нормальным за эту неделю становится поддерживать диалог. Антон смотрит на него — задумчиво как-то, — но пожимает плечами в противовес своему взгляду, будто так и не найдя ответа в сознании. — Хрен знает. Тут всё по-другому, — он делает ещё одну затяжку, переводя взгляд на лес за стенами замка. — Нет привычных забот — есть другие, но интересные, потому что непривычные. А в Хогвартсе всё по десятому кругу пойдёт — и это… Надоело? Арсений кивает, задумчивым взглядом за деревья цепляясь — что-то такое и у него внутри тоже подсасывает, странное и непривычное. И не то, что он будет скучать по этому месту, — забудет, скорее всего, как забывал и другие места, в которых бывал — но что-то важное будто останется здесь, какая-то часть странных, но непривычных воспоминаний. Воспоминаний о том, как он ввязался в чёртов турнир — в несусветную глупость по факту; как на тренировки ебланские какие-то ходил, как к водопаду летал — и всё это непривычно настолько, настолько не в его духе и характере, что смахивает больше на воспоминания какой-нибудь тусовки, когда наутро под перегарным туманом ты вспоминаешь безумства, которые в трезвости никогда бы не сотворил. Только Арсений не пил, но без Шастуна, на самом деле, действительно ничем таким бы не занимался — и это странное осознание поселяется где-то внутри вместе со следующей затяжкой чужой сигареты. — Тебе на меня сигарет не жалко? — слегка насмешливо уточняет Попов, переводя взгляд на Антона. — Нет, — пожимает тот плечами беспечно, взглядом с ним пересекаясь. — А должно? В глаза вот так пристально смотреть — теперь, видимо, тоже в порядке вещей. — Наверное, — жмёт плечами в ответ Арсений. — Ну, это ж я тебя подсадил, — прищуривается лукаво Антон, и вокруг глаз у него собираются очаровательные морщинки — Арсений раньше не замечал — а следом парень улыбается хитро: — Так что, считай, я твой спонсор. — Ага, ещё что? — фыркает Арс, но больше для вида, уж точно не недовольно. — И я не зависим, Антон, в отличие от тебя. — Ага, поэтому куришь со мной постоянно. Ради забавы. — Ради процесса, это другое. Без тебя же я не курю. И это — ещё одним странным, непривычным осознанием в голове. Выбросив окурки, волшебники слезают с подоконника и закрывают окно — думают уже идти звать Гудкова и Дорохова, ведь те обещались устроить им незабываемый вечер, но в дверь стучат, и Шастун идёт открывать. — Поздравляем с поражением! — провозглашает громко Гудков, буквально в комнату вваливаясь, бутылкой в руках взмахивая. — Как говорят у нас в России — не зассал, а передумал. Не проебал, а выебал! — В России так не говорят, — усмехается заходящий следом Денис, закрывая за собой дверь и подталкивая товарища в спину. — Так только ты говоришь. — Вы там уже нажрались или что? — тянет насмешливо Антон, отходя в сторону. — Сомнительные у вас поздравления. — Так поздравлять-то не с чем, — невозмутимо отзывается Гудков, комнату осматривая придирчиво. — Та-ак, а как мы здесь пить будем, я не понял? Денис, да у них даже стола нет! — он на друга оглядывается почти оскорблённо. — Все вопросы к вашей школе, мы так неделю жили, — фыркает Попов. — Не ной, Саш, — вздыхает Денис, сгружая на кровать Шастуну несколько подозрительных банок, а заодно и бутылку из рук Гудкова. — Предлагаю всем вместе сходить и принести. У тебя можем взять, Саш, — он обводит взглядом кровати, хмыкая. — И пару кресел не помешает. — Да, давай. Сразу бы так! — кивает довольно Гудков и первым выходит за дверь. Они справляются с транспортировкой мебели минут за десять. Правда, приходится сдвинуть кровати, чтобы освободить пространство, но это ничего — перед ними ставят стол, а за ним, почти у двери — два кресла, в которые, на правах гостей, падают Саша с Денисом, а Антон и Арсений залезают на импровизированный диван, и Шастун садится в привычную позу лотоса, руками за щиколотки свои цепляясь и с сомнением рассматривая разложенные на столе яства. — И что это? — Это — водка, — тянет довольно Гудков, бутылку этикеткой разворачивая к англичанам и улыбаясь широко. — Традиционный русский напиток, между прочим. — А что за банки? — Попов приподнимает бровь, кивая на стекло в углу стола, и Денис в ответ улыбается тоже. — Соленые огурцы. Мы с Сашей решили, что, раз уж вы последний день в России, пора показать вам наши традиции. — У русских даже в попойках традиции есть? — усмехается Антон, с интересом разглядывая их невеликий пир. — А как же! — гордо вскидывает подбородок Саша. — Будем сегодня учить вас пить, как истинных русских. — А это точно безопасно? — отзывается с сомнением Попов, уже успевший скрутить крышку с бутылки и нюхнуть горлышко, демонстративно поморщившись — пахнет не то чтобы приятно. — Точно, Арсений. Денис, доставай рюмки. Англичане пристально наблюдают за тем, как, хрен его знает откуда, Дорохов извлекает четыре шота, а после открывает банки и сдвигает на центр стола. — Руками? — уточняет Арсений, брезгливо морщась. — Именно ими, дорогой, — щерится Саша, пальцы в банку запуская и выуживая оттуда тёмно-зелёный овощ, тут же откусывая со звучным хрустом. — М-м! Арсений обводит его мрачным взглядом, наверняка зарекаясь сегодня ничего не есть от слова совсем — и Антон посмеивается тихо, повторяя за русским и, засунув в рот небольшой огурец целиком, растягивается в улыбке. — М-м, это фкуфно!.. — Это ты ещё водку не пил, — усмехается Дорохов, пока разливает прозрачную жидкость по стопкам. Когда алкоголь налит, а рюмки взяты в руки, слово снова берёт Саша. — В обще-ем, — тянет он довольно. — Первый раз пьём, не закусывая. А ещё каждый раз, когда пьём, говорим тосты. — Традиции, ага, — фыркает Попов, за что получает от Шастуна лёгкий тычок в бок. — Относись с уважением! — укоряет притворно-серьёзно Антон, а у самого уголки губ почти подпрыгивают — самому ведь смешно это всё. — Спасибо, Антон, — кивает Гудков, недовольно кидая взгляд на Арсения, и снова в улыбке растягивается: — Итак! Первый тост — за вас, естественно, потому что какие ещё дебилы согласятся на такую авантюру, кроме как вы. Ебнем! Антон смеётся громко словам Саши — тот вообще как-то по-другому себя ведёт сейчас, видимо, как и все русские, когда речь о водке заходит, — но чокается вместе со всеми. Русские пьют первыми — одним движением опрокидывают в себя водку, и англичане, переглянувшись, выдыхают и повторяют за ними. Алкоголь обжигает горло — идёт резко, царапая всё внутри и в желудок опускаясь жаркой волной, и лица сами по себе морщатся. — Фу, блять, ну и гадость, — стонет Шастун, рукой к банке тянется — но получает звучный шлепок от Гудкова. — Первую не закусываем! — Изверги, — бурчит он. Арсений рядом морщится тоже, рукой прикрывая нос, будто это может помочь — и ловит такой же болезненный взгляд от Антона. — Теперь я лично убеждён в том, что русские не от мира сего, — выдыхает Попов, моргая пару раз и с Дороховым взглядом встречаясь. — Как вы это пьёте вообще? — Не знаю, я виски люблю, — усмехается Денис, у которого лицо тоже не выражает заметной радости. — Так какого хуя мы пьём это говно тогда? — Тра-ди-ции, — по слогам напоминает Саша, разливая всем снова. — Вторую закусывать уже можно, кстати. Между первой и второй — перерывчик небольшой! — он поднимает руку со стопкой, и все следуют его примеру. — Йо-обнем! Они пьют снова — и в этот раз Арсений посылает куда подальше свои принципы, когда достает из банки огурец и пытается заесть им последствия отвратительного русского алкоголя. Гудков над ним подтрунивать пытается — но его сбивает Шастун, который жопку от огурца бросает метко ему прямо в лоб, и Саша разражается оскорблёнными криками, пока Антон заходится в смехе, пополам сгибаясь и Арсения чуть с кровати не сталкивая. После второй стопки, слава богу, идёт перерыв — парни болтают о чём-то отвлечённом сначала, но потом снова сводятся к теме турнира так или иначе. — Как вам вообще такой опыт? — интересуется Дорохов, и взгляд у него блестит немного от выпитого. — Прикольно, — пожимает плечами в ответ Шастун, выдыхая — и воздух каким-то горячим выходит, видимо, от распространяющегося по крови алкоголя. — Интереснее, чем одиночные дуэли — это точно. — А тебе, Арсений? — стреляет взглядом в него Гудков, растягиваясь в улыбке. — Что больше всего понравилось? — Что это закончилось, — фыркает Арс равнодушно. Антон стреляет в него насмешливым взглядом — но ничего не говорит, лишь плечом чуть толкает, и Арсению неожиданно хочется в ответ усмехнуться, но он себя сдерживает. — Ну, вы неплохо прокачали свою командную работу за эти дни, — ухмыляется Дорохов. Арсений встречается с ним взглядом — и очень надеется, что у него получается выразить что-то вроде: «Иди-ка ты нахуй, Денис», но ответная усмешка всё равно появляется на губах. — Да мы вообще молодцы, — без скромности заявляет Шастун, кивая на стопки. — Пить будем или нет? Снова пьют — и голову начинает ощутимо вести, а в комнате будто жарче становится, поэтому Шастун стягивает с себя толстовку, оставаясь в белой футболке — чудом не заряжает локтем Попову в висок, отчего тот шипит недовольно, но это лишь смех вызывает. Всё напряжение, оставшееся после дуэли, уходит окончательно — накатывает приятная усталость, и даже русские напротив в креслах почти разваливаются, огурцами хрустя. Пьянеют быстро — но на удивление приятно, и просто всё становится как-то, легче и веселее, при этом не утягивая в желании лечь и заснуть или натворить лютой дичи, чтобы потом стало стыдно. Они говорят — много говорят, и Гудков травит какие-то русские анекдоты — и они смеются все, громко, на всю школу, наверное. — Прикиньте, если нас спалят, — хихикает полупьяно Шастун, оглядывая троицу. — Вот это будет… запоминающимся концом. — Да не, тут всем похрен, — машет рукой безразлично Саша, вытаскивая из банки огурчик и протягивая через стол к Шастуну. — Антош, на — поешь говна. И с этого каламбура они тоже смеются — и Антон откусывает овощ прямо с пальцев Гудкова, на что сидящий рядом Арсений фыркает громко. Антон вытаскивает изо рта неповреждённую часть и смотрит на него: — Арс, ну ты чего? С тобой поделиться? — и протягивает овощ коллеге. — Фу, блять, Шастун! — почти кричит Попов, вскакивая с кровати под громкий хохот волшебника, и вздыхает тяжело. — Сигарету лучше дай, придурок. — На подоконнике лежат, сам придурок, — улыбается Антон, а после встает следом — точнее неотёсанно двигается по кровати, потому что стол впритык, и встать не выйдет никак. — Подожди, я с тобой. Англичане распахивают окно — осенний воздух не чувствуется даже под веянием сурового русского алкоголя — и садятся на подоконник, отчего Шаст чуть было не валится в открытое окно. — Ты ещё, блять, умри здесь, умник, — ворчит Попов, удерживая покачнувшегося пьяного коллегу за плечо. — Рано мне ещё, — отзывается Антон, посмеиваясь неловко и усаживаясь ровнее, и вскидывает мутные глаза на коллегу. — Арс. — Что? — приподнимает бровь тот, сигарету из пачки вытягивая и поджигая — как хорошо, что палочки они тоже на подоконнике оставили. Шастун смотрит на него пристально — и зелёные глаза пьяные, размытые будто, хотя Арсений не уверен, что у него лучше — и улыбается широко, мягко, тепло даже как-то. — Да нет, ничего, — выдыхает он, отворачиваясь и сигарету прикуривая. Попов хмыкает, затягиваясь — но решает старосту не доёбывать. И пока Шастун рассматривает природу за окном — сам внимательно рассматривает его профиль. У Антона глаза блестят — от алкоголя, наверное — и губы слегка приоткрыты даже в тот момент, когда он не курит — и Арсений эти пухлые губы взглядом обводит, не понимая, отчего вообще смотрит. Просто почему-то интересным становится — сколького ещё он в Антоне не замечал помимо этих морщинок вокруг глаз или забавной родинки на самом кончике носа? Много, наверное — потому что взгляд отвести отчего-то не получается, да и не хочется, но Попов себя сам не заёбывает — не сегодня, когда в его крови русская водка, а в голову, в принципе, мыслей никаких осмысленных не приходит от слова совсем. Только одна — у Антона чёлка его чуть волнистая в глаза лезет, и кажется уместным протянуть руку и смахнуть её — только чтобы коллеге помочь, не больше. Но Арсений не делает этого — ловит движение остатками рассудка в тот момент, когда собственная рука вперёд подается — и кладет её на прохладную поверхность подоконника, заставляя себя взгляд отвести и ещё раз сигаретой затянуться, отчего голова сильнее кругом идёт — но сейчас это так в тему и так хорошо, что в целом насрать. А Антон улыбается дрогнувше — потому что, взглядом цепляясь за зелёные ветки где-то вдалеке, чувствует направленный на себя взгляд. И внутри сразу же горячее становится — водка, наверное, по крови распространяется, окончательно сознание в сторону уводя. Русские тем временем шепчут друг другу что-то, хихикая тихо и не сводя с курящих волшебников взглядов — и те замечают это в какой-то момент, Шастун возмущается громко, что они там секретничают, а русские смеются — и всё это вместе такое тёплое, искреннее и весёлое, что время течение замедляет, а «холодная неприветливая страна» где-то внутри сознания превращается в ту самую «гостеприимную с широкой душой». Когда время подходит к ужину, все единогласно решают, что на стол нужна ещё еда — потому что водки осталось чуть больше половины, а закуска кончается, да и огурцы приедаются как-то. На добычу отправляют самого трезвого Дорохова — и он возвращается обратно, по ощущениям, лет через десять, а на деле минут через двадцать, но ожидание быстро забывается поглощением каких-то колбас и сыров, которые волшебник умудряется стащить из столовой. Они пьют — раз, ещё раз и ещё много-много раз, как в какой-то песне русской поётся — её Гудков напевает. У него вообще голос на удивление неплохой оказывается — или это под алкоголем так кажется — и они поют в какой-то момент вчетвером какую-то зарубежную классику, которая известна всему миру, наверное, и смеются опять с глупых шуток, и опять — пьют. Шастун всё-таки учит Гудкова курить — совсем пьяные парни чуть вдвоём не вываливаются из окна, друг за друга цепляясь и смеясь, пока Попов и Дорохов «на серьёзных щах», как обозначает их выражения лиц Саша со стороны окна, спорят о каких-то перипетиях магических правительств и как «вообще-то» нужно законы принимать. Шастун с Гудковым возвращаются — и Попов двигается в сторону, на место Антона, потому что тот, когда до этого курить вылезал, уже и так через Арсения перелез, и ему хватило. Антон валится на кровать, с трудом ровно усаживаясь, но плечом всё равно об Арсения опираясь. От него разит сигаретами — Арс чувствует, но почему-то запах не кажется противным и отодвигаться не хочется, да и от серьёзной, как ему самому кажется, дискуссии с Дороховым он не отрывается — но чувствует на себе долгий, пристальный взгляд Шастуна, который руки на стол складывает и голову на них роняет, в сторону Попова поворачивая. — Арс, — зовёт Шастун, когда дискуссия заканчивается, зато начинается другая — у Дорохова с Гудковым. Арсений переводит на Антона взгляд — тот улыбается снова, а глаза пьяные-пьяные, но у Арсения, впрочем, наверняка тоже — так что какая разница? — Что, Шаст? Арсений опирается рукой о стол, склоняясь ближе к коллеге, чтобы услышать: — У тебя ямочка на носу, — как факт. Попов усмехается, ровно садясь, но всё равно какое-то время Антону в глаза смотрит, будто снова на тренировке — теряясь в чужой зелени и чужих мыслях, которые, конечно, не разобрать, потому что пьяные очень, но это всё прекращают русские очередным предложением выпить и очередными наполненными доверху стопками. Пьют, шутят, болтают — и Антон смеётся громко, под столом ногами топая и лбом Арсу в плечо утыкаясь от переизбытка эмоций — и Арсений улыбается только, покачиваясь чуть-чуть. Остаток вечера проходит так же хорошо — они вчетвером обсуждают какие-то, кажется, важные вещи, обещаются когда-то собраться так же в Англии и устраивают перекуры — Саша больше курить не хочет, так что курят Арсений с Антоном. Водки в бутылке остаётся всё меньше — и в какой-то момент даже открытое окно не помогает от тянущей к ядру Земли тяжести в теле, а головы ведёт так, будто они только что на мётлах слетали кругов эдак десять. У Арсения глаза слипаются жутко — он голову откидывает на стену, к которой они с Шастуном давно уже отползли, чтобы пьяные тела хоть что-то поддерживало, да и ноги в таком положении удобно вытянуть на вторую кровать. Шастун рядом ещё что-то бормочет вяло товарищам по другой стороне стола — но замолкает в какой-то момент, видимо, отрубаясь медленно тоже, и в комнате слышатся только голоса Дениса и Саши, которые увлечённо обсуждают кого-то с потока. Попов наблюдает за русскими из-под ресниц, когда чувствует, как тело рядом ближе прижимается — и Шастун роняет голову ему на плечо, вздыхая глубоко и жарко, в сон проваливаясь окончательно. И Арс не отмечает даже этого момента особо — просто чувствует вес чужого тела на себе, от которого ещё теплее становится в душной комнате — и незаметно для самого себя глаза закрывает, поддаваясь сонливости и голову роняя в ответ на чужую голову. Русские замолкают в какой-то момент — хотят подтянуть в беседу гостей, но замирают, взглядом скользя по уснувшим сидя волшебникам, и переглядываются хитро, в улыбках растягиваясь. — Пошли, что ли? — усмехается Дорохов, и Гудков кивает чуть заторможено. — Ага, только давай их, что ли, положим нормально — а то завтра разогнуться не смогут. Кое-как, стараясь быть тихими — что не выходит, конечно, но англичане не вздрагивают от звуков даже — Денис с Сашей передвигают кресла ближе к шкафам, чтобы отодвинуть стол и, тихо по-русски матерясь, оттащить волшебников от стены, за плечи придерживая. Кладут парней ровно, как на кроватях и должно спаться — и выглядят они как два трупа, на спине рядом лежащих в крепком глубоком водочном сне — и русские с этого смеются тихо, но с чувством выполненного долга покидают комнату, напоследок шепнув друг другу: — Придурки, да? — Ага-а, не то слово. Свечи за собой гасят и дверь закрывают, оставляя волшебников досыпать после надлежащего исполнения русских традиций.* * *
Первое, что чувствует Арсений, когда просыпается — дикую головную боль. Второе — что жарко безумно, и вместе с тем откуда-то со стороны тянет холодом, на что слабость внутри тела отзывается неприятной ломотой. Попов ещё какое-то время лежит с закрытыми глазами, пытаясь прочувствовать, насколько его состояние в жопе — а оно ужасно, тут чувствовать даже не надо. Но вместе с этим тепло всё равно, мягко достаточно — значит, он на кровати спит, и это уже хорошо, потому что в сознании, вроде, все картинки вечера всплывают достаточно чётко, но вместе с этим момента того, как отключился, Арсений найти не может. Сознание проясняется почти окончательно — вместе с восприятием, и он чувствует, что на боку лежит, а ещё — что будто печка какая-то рядом, потому что лицо тёплым воздухом обжигает, да и телу всему как-то жарко в общем и целом, и он по-прежнему будто пьяный. Арс открывает глаза — медленно, морщась от яркого утреннего света — и натыкается сразу же взглядом на Шастуна, чьё лицо в паре сантиметрах буквально — и лицо обжигает отнюдь не тёплым воздухом, а чужим горячим дыханием. Сердце бьётся о грудную клетку, выбрасывая в кровь адреналин — или что там выбрасывается, когда сильно ахуеваешь, Арсений похмельным мозгом не помнит — и он замирает, сглатывая, не в силах оторвать взгляда от спящего рядом коллеги. Слава богу, всё лучше, чем могло быть — они просто лежат рядом, соприкасаясь, правда, всеми частями тела. Кисть Шастуна Арсеньевской кисти касается — обжигающе, жарко, и Попов выдыхает судорожно, глаза закрывая, отодвигая момент, наёбывая сознание этим «да нет, я не просыпался ещё». Но вылететь из постели не хочется — Арсений удивился бы этому, если бы не похмелье чёртово — и волшебник открывает глаза снова через пару минут, уже более осознанно скользя взглядом по лицу спящего коллеги. Антон действительно спит — лицо его спокойное, упоенное будто, и длинные ресницы едва заметно подрагивают в такт дыханию, которое всё ещё губы Попову обжигает, и Арсений замирает под этим дыханием, так близко к чужому лицу — в сантиметрах жалких, — и от этого собственное дыхание перехватывает. Попов с трудом выдыхает и сдвигается чуть — чтобы не чувствовать, потому что сердце разгоняется неожиданно, вспыхивая где-то в груди жаром, а аритмии у него, вроде, не наблюдалось — и руку от кисти Шастуна отводит, совсем едва на кровати елозя, хоть так разминая затекшее тело и надеясь отвлечь самого себя. Не выходит. Блять. Арсений говорит себе мысленно, что надо вставать — но продолжает лежать рядом с Антоном, не замечая, что у самого дыхание становится чаще — рассматривает его, спящего, тихого в кои-то веки, и понять не может, почему внутри не появляется раздражения и злости привычной. И почему снова хочется ближе придвинуться. А потом тянется рукой вперёд — и прикасается к чужим волосам, едва ощутимо, пальцами в пряди зарываясь — и выдыхает судорожно, проигрывая этому желанию и лишь через секунду осознавая. Одёргивает руку, будто ошпарившись — и пальцы действительно жаром тянут, прикосновением мягких чужих волос. И Попов бы сматерился сквозь зубы сейчас — но не хочет Шастуна разбудить, как минимум потому, что тому об этом всем знать уж точно не стоит. Потому что это полный пиздец. Арсений медленно на кровати садится — старается быть тихим и аккуратным, потому что куда-то под кожу влезает страх того, что Антон проснётся сейчас, но тот даже не вздрагивает. Протирает устало рукой лицо, встаёт — и голову ведёт головокружением, остатками алкоголя в крови, отчего следующий выдох тяжёлым выходит, но Попов заставляет себя, с трудом пробираясь через отвратительный бардак из кресел и стола, дойти до душевой и ввалиться в прохладную комнату, сразу же опираясь о раковину и умываясь холодной водой. Это помогает — хотя можно поспорить, помощь ли это, потому что мозг наконец начинает думать, подкидывая сцену минутной давности — и сердце стучит гулко где-то за ребрами ужасом. Ужасом от самого себя — потому что Арсений помнит свое желание придвинуться к Шастуну ближе. Потому что на пальцах — всё ещё касание русых волос. И Арсений не понимает, страх это, отчаяние или ещё какая эмоция — вдруг паника накрывает, сознание заполняя, а сердце не успокаивается, и он не думает даже, когда выходит из душевой, а следом и из комнаты сразу, заставляя себя на Шастуна не смотреть — и идёт по коридору общежития. Слава богу, не забывает постучать — и открывает чужую дверь после вполне бодрого «войдите». — Арсений? — удивляется Дорохов, от окна отворачиваясь. Андрея, слава богу, в комнате нет. — Ты чего тут? — Давай выпьем кофе.* * *
Антон распахивает глаза в тот момент, когда закрывается дверь душевой — и чёртово дыхание, которое он так настойчиво контролировал, сбивается к чертям, заставляя приоткрыть губы в попытке захватить хоть чуть-чуть кислорода. Сердце под рёбрами стучит так гулко, что, кажется, готовится проломить грудную клетку — потому что его разогнавшийся стук ощущается болью почти физической. Шастун сглатывает, закусывая губу до боли, но это не отрезвляет, хотя сознание уже трезвое, а тело всё ещё дрожью идёт — или мурашками, хотя всем и сразу, наверное — и завыть хочется от подкатывающих к горлу эмоций, которые внутри груди тугим узлом связываются, сдавливая всё к чертям. Он не спал. И чувствовал всё, чёрт возьми — абсолютно всё. Слышал каждый вздох проснувшегося уже после него Арсения — и как же Шастуну повезло, что он закрыл глаза до его пробуждения. Потому что притвориться спящим было самой безопасной идеей, чтобы Попов его не прибил — потому что как ещё тот мог отреагировать на всё это? Отреагировал — только, блять, не так, как думал Антон. Так — что теперь сердце готово из груди выскочить, а порывы холодного ветра из открытого настежь окна не чувствуются совсем — потому что тело горит, и внутри горит, и всё, блять, горит вообще, сука-сука-сука. Сука. Антон чувствовал чужое дыхание на своих губах — дыхание Арсения, который проснулся, но не отстранился, который лежал так ещё долгие минуты, осознанно мешая своё дыхание с чужим. Блять. Чувствовал чужую руку в волосах — и в тот момент хотелось завыть, или оттолкнуть к черту, или податься ближе — чтобы не прекращал, руку не убирал. Пиздец. Внутри сводит всё от воспоминаний — и опускается тяжестью к низу живота, отчего Шаст зубами скрипит, зажмуриваясь, пытаясь прогнать ощущения из головы и из предательского тела. Дверь душевой открывается снова — и у Антона сердце замирает. Он всю свою выдержку направляет на то, чтобы снова казаться спящим — но Попов, слава богу, уходит сразу, и Шаст наконец резко садится на кровати, опуская ноги на пол и руками лицо закрывая, сдерживая себя от того, чтобы не завыть как девчонка от пугающих до усрачки эмоций. Что происходит?* * *
— Арсений, всё в порядке? — настороженно спрашивает Дорохов, пока стоит у кофемашины. Попов бледнее смерти — молчит все те минуты, пока Денис занимается кофе, сидит в кресле том же самом, что и в прошлый раз, неподвижно, перед собой смотря потерянным взглядом. — Да, — шелестит он в ответ, а после поднимает взгляд на русского. — Нет. Слышит свою откровенность — и голову отворачивает резко, кулаки сжимая. Молчит какое-то время, прежде чем кивнуть, возвращая голосу привычное безразличие: — Всё нормально. Дорохов хмыкает задумчиво, берёт кружки и садится напротив Попова, одну по столу придвигая к нему. Арс кивает благодарно, медленно обхватывая чашку — но не делает и глотка, взглядом цепляясь за угол стола — а его даже нет, стол-то круглый. — Ты выглядишь так, будто у тебя, по меньшей мере, семью зарезали. Попов усмехается уголком губ — и Денис усмехается в ответ тоже, делая глоток — и Арсению куда-то под рёбра понимание того, что всё Дорохов видит, но не собирается клешнями вытаскивать. — Семью не резали, просто подумал, что твой кофе может помочь от похмелья. Они оба знают — он врёт. Но Денис кивает, благоразумно давая время разложить в голове всё по полочкам и окончательно привести в норму сердцебиение. Оба знают — Арсений всё равно заговорит. Горячий кофе помогает тоже — обжигает язык и горло к чертям, но эта боль возвращает сознанию трезвость. И Попов понимает в этот момент — он не знает, что говорить. Потому что как можно объяснить кому-то то, что не можешь объяснить самому себе? — Сильное похмелье? — спрашивает Денис так буднично, будто каждое утро к нему заваливаются помятые волшебники из Англии. — Ужасное, — честно признаётся Арсений. — Это всё водка. Отвратительный напиток, на самом деле — уносит быстро, выносит долго. — И нахрена мы пили её тогда? — Ну как же, — парень посмеивается коротко. — Тради-иции. Попов усмехается в ответ — ещё один глоток чуть уменьшает головную боль. А ещё тот факт, что Денис с ним говорит — о ерунде, но давая время Арсению на то, чтобы решиться затронуть что-то ещё. Дорохов, всё-таки, удивительно мудрый, скотина. Они молчат ещё пару минут — и Арсений сильнее сжимает кружку с кофе, чувствуя, что сознание, наконец, приходит в норму, и эмоции снова с горем пополам удается взять под контроль. — Ты говорил о замках в прошлый раз, — выдыхает Арсений, поднимая взгляд и заглядывая в светлые глаза. — Говорил, — кивает тот, отставляя кружку на стол — но не улыбается в этот раз лукаво, издеваясь, как в прошлый раз — смотрит серьёзно, и Попов за это тоже неожиданно благодарен. — Мне кажется, я… — волшебник закусывает губу, хмурясь и выдыхая тяжело, потому что слова не подбираются совсем. — Начал их открывать? Арсений плечами пожимает — потому что и сам не понимает. — Не знаю. Я вспомнил о том, что в детстве, — он усмехается горько, взгляд отводя, — хотел быть мракоборцем. А я ведь их мусором считаю сейчас. — А почему перехотел? Арсений вскидывает на русского тяжёлый взгляд — непонимающий, будто Денис спросил неожиданно, хочет ли он полакомиться жопками вчерашних огурцов. — В смысле — почему? — В прямом. И Арсений снова опускает взгляд в кружку с кофе — мысли в проснувшемся сознании текут неохотно, но неотвратимо и ужасающе. — Потому что отец сказал, что это жалкая жизнь. И тут же поднимает на Дорохова взгляд снова — растерянно. — Потому что я сам так думал все эти годы. Что любые такие профессии, кроме серьёзных должностей… — Недостойные? — понимающе усмехается Дорохов. — Да. Что-то внутри сжимает лёгкие — осознание, ещё непонятное — оно даёт трещину внутри, и режет-режет-режет почти незаметно, словно лезвие, но неотвратимо. — А ты сам считаешь эти профессии жалкими? — продолжает тем временем Денис. Он спрашивает аккуратно — мягко почти, но спокойно, будто бы между делом — и Попову не кажется трудным говорить, потому что эти вопросы направляют среди спутавшегося в ком сознания. — Не знаю, — честно признается Арсений, усмехаясь вновь как-то горько — потому что хочется спрятать себя хоть за чем-то, пусть даже за жалкой усмешкой. Он знает, что это защита психики — не более и не менее — но не собирается отказывать себе в ней тогда, когда почти заставляет себя говорить. — Я никогда не думал об этом. — Не думал о своём отношении к этому? — Не думал вообще. «Мне это было не нужно, ведь я никогда не сомневался». Денис вздыхает, головой качая — улыбается мягко, будто наставник, уже прошедший какой-то тяжёлый путь, на который Арсений только собирается встать — и в этот раз почему-то эта улыбка не бесит. Потому что хочется сказать: помоги понять и мне. — Арсений, иметь своё мнение — не всегда означает иметь своё мнение. Чаще всего мы в детстве перенимаем идеи близких нам людей — друзей, родителей, одноклассников… У Попова дыхание замирает на втором слове, однако Дорохов, будто чувствуя, совсем не акцентирует на нём внимания — меж делом бросает — и снова что-то внутри тянет. — …а потом приходит момент, когда ты ставишь под сомнение взятое себе чужое мнение и думаешь — а как к этому отношусь я? — А если я никак к этому не отношусь? — Относишься, — качает головой Денис твёрдо. — Просто тебе необходимо решиться об этом подумать. Очень хорошо помогает задавать самому себе больше вопросов. — Как ты сейчас? — усмехается снова Арсений почти равнодушно. — Как я сейчас, — соглашается маг. — Поверь, это выводит на многие мысли. Они молчат — Попов пытается зацепиться хоть за одно произнесённое ранее слово, но всё замирает внутри сознания немо, откладываясь — медленно в кровь проникая, замирая внутри до будущих времен. И хочется говорить. Потому что кажется — если не сейчас, то потом уже никогда. — Где ты будешь работать, когда окончишь Хогвартс? — спрашивает Денис легко. — В Министерстве Магии, конечно. — А ты хочешь этого? Арс осекается — смотрит на Дорохова укоризненно, потому что знает ведь теперь, это тот использует эту технику «задавания вопросов» — но всё равно отчего-то медлит с ответом, и внутри опять растекается противными волнами непонимание. — Да. — Точно? — Наверное, — честно отвечает Арсений. И не выдерживает, опять взгляд отводя. — Денис, я с детства с этой мыслью живу. И я этого хочу, потому что это моё — я знаю законы, знаю магию и людей, у меня в крови управлять и… — И поэтому ты говоришь «наверное»? — по-доброму усмехается Дорохов. — То, что ты это умеешь и жил этим всю жизнь, не означает, что ты этого хочешь на самом деле, Арсений. И это — снова куда-то промеж рёбер. — Блять, — уже вслух произносит Попов, не выдерживая и морщась, отставляя кружку на стол. — Давай закончим этот разговор. — Почему? Блять блять блять. — Потому что я не хочу об этом говорить. — Почему? Хватит! Внутри что-то взрывается — Арсений смотрит на Дорохова почти взбешенно, но выплеск тушится о серые глаза, которые смотрят мягко, совсем немного пытливо. — Отвечай на вопросы, Арсений, — подсказывает Дорохов, улыбаясь — ни разу не приказывая. — Это помогает, поверь. — Я не хочу говорить об этом потому… — Арсений сглатывает, заставляя себя взгляда не отвести. — Потому что я не готов. — Почему? И это — уже не промеж рёбер, а поперёк — ломая до хруста, сдавливая сердце напрямую. К горлу подкатывает горячая волна — и сжимает, заставляя голос дрожать. — Потому что я всю жизнь… — Арсений закусывает губу, но голос всё равно, сам по себе, тише становится. — Блять, да потому что я всю жизнь так думал. Потому что, — он сглатывает ещё раз, и в глазах снова искры разгораются, а голос злостью наполняется — и в противовес секунде назад повышается на пару тонов, — это мои принципы. Мои принципы, которые годами строились. И ты сейчас говоришь мне о том, что всё это может быть ложью самому себе? Серьёзно? И хочется сорваться на крик — потому что хочется обвинить, потому что всё сознание вдруг начинает злиться — на Дениса, на вопросы его дурацкие, — потому что бред это всё, и у Арсения всё в порядке, а Дорохов с нихуя, видимо, решает всё это разрушить к чертям. Потому что не может быть это ложью — не может ни в коем разе. — Да, Арсений. Только это себе ты говоришь, а не я. И очередные слова гасятся — замирают у самого горла, вырываясь лишь хрипом. И внутри всё сводит ужасом. Потому что, если Дорохов прав… — Нет… — шепчет Арсений, усмехаясь бездумно и качая головой. — Нет, Денис, это не так. В комнате повисает молчание. Кофе остывает совсем — но ни одному, ни второму волшебнику дела до него нет. Дорохов улыбается уголками губ, смотря на Арсения — понимающе, не жалостливо ни разу, просто разделяя эту чертову бурю в душе. — Когда-то я тоже через это прошёл, — признается он, откидываясь на спинку и переводя взгляд на фотографию в рамке. — Когда встретил Андрея. И внутри сжимается что-то — и вихрем воспоминания сегодняшнего утра в голове вперемешку с отчаянием. Нет, нет, нет… — Он показал мне, что можно думать иначе, — продолжает тем временем Денис, — что можно жить иначе. Арсению хочется закричать: «Замолчи!» Но крик замирает у самого горла, лёгкие сдавливая — и Арсений лишь пытается с дыханием совладать, кулаки сжимая до следов-полумесяцев на ладонях. — И тогда я задумался: что из всего, что повешано на меня, есть действительно я? — усмехается горько Дорохов, медля секунду. — И это и грустно, и смешно, потому что психика наша, оказывается, устроена так, что она до последнего будет отталкивать пугающие тебя варианты — но они чаще всего и оказываются самыми верными. А когда ты полностью, по шею в этом болоте лжи — очень сложно вытащить себя наружу. — Лжи в чём?.. — шепчет Попов, сам вздрагивая от своего голоса. — Почти во всём, чаще всего. Это как когда ты всю жизнь думал, что хочешь иметь жену и двоих детей — а потом, получив это всё, неожиданно понимаешь, что чертовски несчастен и готов их убить и себя пристрелить, потому что на самом деле мечтаешь о собаке и одиночестве в домике у моря, — хмыкает Денис и ловит взгляд Арсения. — Это я в пример тому, что может случиться, если не успеть разобраться. Я тогда почувствовал, что что-то не так — что слишком много во мне не меня, потому что что-то внутри отозвалось на новое, непривычное. И начал задавать себе вопросы, ломать себя, чтобы правду найти, которую не помнил уже. И поэтому советую тебе задуматься сейчас, пока не поздно. Попов выдыхает, прикрывая глаза, — пытается не накладывать историю Дениса на себя, но что-то внутри предательски отзывается почти на каждое чёртово слово. — А когда будет поздно? — почти одними губами спрашивает он. — Не знаю, Арсений. Когда угодно — может, завтра, а, может, лет через десять. Но лучше не затягивать с этим — потом можешь не выплыть, — Дорохов задумывается на мгновение. — Именно поэтому, я думаю, люди сбегают из-под венца — потому что в последний момент успевают услышать себя в том, что это не их. — А что тогда — их? — больше философски вопрошает Арсений, устало головой качая. — Почему не остаться под венцом, если жених твой неплох, да и жизнь вас ждёт потрясающая? — Потому что сердце говорит другое. Все ответы есть внутри нас, нужно только найти их, — жмёт плечами Денис. — Что люди умеют лучше всего — так это обманывать самих себя. И самое сложное в этой жизни — начать себя слышать. Волшебник переводит взгляд на Попова — видит буквально, как опускаются его плечи под грузом забитых в голову слов. Поднимается с места и подхватывает посуду, уходя в душевую — оставляя Арсения наедине со своими мыслями, пока моет грязные кружки. Когда Дорохов возвращается, Попов уже стоит — ловит взгляд волшебника, кивая на дверь, и тот кивает в ответ. — Удачи в пути, Арсений. Был рад познакомиться с тобой. Надеюсь, ещё увидимся. — Взаимно, Денис. Они жмут руки. Русский провожает взглядом Арсения до двери — и кидает вслед лукаво: — Как тебе кофе? Арс ловит его взгляд, усмехаясь погано. — Отвратительно. И добавляет, уже дверь открывая — тихо, почти неслышно: — Спасибо.* * *
Их поезд из Лондона в двенадцать — и им нужно чертовски поторопиться, чтобы успеть, потому что вчерашнее отмечание ломает планы так, что времени не остается даже на завтрак, а ещё ведь нужно успеть собрать вещи. Когда Арсений возвращается в комнату — он буквально готов убить себя за то, что потратил время на кофе и разговоры, и теперь приходится со скоростью света залетать в душевую и приводить себя в порядок. Потому что мозг с утра ведь даже не догадался взглянуть на время — зато догадался о том, что точно стоит обмусолить непонятно что и непонятно зачем, но сейчас Арсений об этом не думает — у него мыло из рук чуть не валится, а скорости позавидовал бы даже лучший ловец за всю историю квиддича. Впервые за утро он смотрит на Шастуна, только когда выходит из душа — тот складывает последние вещи из шкафа в свою сумку, морщась едва от головной боли, и на Арсения даже не поднимает головы. Но Попову некогда придавать значения мелочам — потому что они всё ещё торопятся, пусть Шастун уже и готов — разве что мокрые волосы до сих пор роняют капли на ту же самую бесформенную фиолетовую толстовку, в которой волшебник сюда и приехал. Арс концентрируется на сборе вещей, игнорируя легкую головную боль. Антон тем временем заканчивает сборы совсем — и, замерев буквально на мгновение посреди комнаты, выходит вдруг прочь, ничего Арсению не сказав — и это сбивает, заставляя остановиться и взглядом упереться в закрывшуюся только что дверь. Где-то внутри колет тревожным предчувствием — потому что отчего-то чувствуется мелочное изменение в чужом поведении, пусть и выглядит всё так, как обычно. И Арсений, наверное, переоценивает себя, когда думает о том, что он действительно стал лучше чувствовать Шастуна за эти дни — но откуда иначе это странное чувство? Что-то не так. Но он отбрасывает от себя мысли — всё равно не выходит словить гадкое чувство за хвост, пока оно теряется в сознании — и продолжает складывать вещи. Антон возвращается в тот момент, когда Арсений заканчивает — застёгивает сумку, кожей чувствуя на себе пристальный взгляд. Он вскидывает голову резко, с зелёными глазами взглядом пересекаясь — и чужой дрогает на секунду, будто пугаясь, а после Шастун смотрит в сторону, губы едва заметно поджимая. Вместе с зашедшим Антоном в комнату возвращается запах табака — и чувство тревоги внутри сгущается против воли: — Почему ты не курил в комнате? Шаст молчит какое-то время — накидывает мантию поверх толстовки, что смотрится немного комично, но тепло вполне. — Мы же выезжаем, — отвечает он наконец, сумку на плечо закидывая, и голос его звучит почти буднично равнодушно, — её наверняка после нас проверять будут. Будет не очень, если поймут, что мы курили в здании всю неделю. Арсений хмыкает, соглашаясь мысленно — и всё вроде в порядке, а странные непривычные нотки в чужом голосе — наверняка последствия похмелья. Попов в последний раз обводит комнату взглядом — она выглядит ужасающе пустой несмотря даже на то, что их личные вещи всю эту неделю почти не попадались на глаза. Стол и кресла, насколько понял Арсений, уже забрал Гудков — или Антон успел утащить их, пока сам Арсений пил кофе. Ощущение того, что они наконец уезжают отсюда, отзывается где-то внутри тоской вопреки ожидаемой радости. — Пошли, нам пора, — отбрасывая лишние мысли, произносит Попов и выходит из комнаты первым. Их провожает всё тот же старик, что встречал — они улыбаются натянуто благодарно ему, получают дежурное: «Хорошо вам добраться», благодарят в ответ за гостеприимство — а после, за воротами, прыгают в повозку, сгружая вещи и выдыхая. Утром воздух прохладный — даже выходит изо рта едва заметным облачком пара, и Арс кутается в свою жёлтую куртку, взглядом снова цепляясь за Антона. Будто и не было этой недели — они даже одеты так же, как и тогда, а Колдовстворец остаётся всё дальше за густыми деревьями — и где-то в нём все эти воспоминания, которые сворачиваются внутри заполненностью и лёгкой усталостью. Шастун перехватывает его взгляд — смотрит пристально, но Арсений не может прочитать ничего в этом взгляде. Хочется спросить: «Что с тобой?» — потому что Антон на удивление тихий, — но Арсений молчит. — Состояние отстой, — будто читая вопрос в чужих глазах, усмехается Шастун, сразу же взгляд отводя. И этот ответ звучит почти оправданием — но Попов кивает, не цепляясь в своей голове ни за что, потому что состояние и правда отстой, а единственное желание — лечь и заснуть вновь. Он не думает об утреннем разговоре с Денисом — тот лежит где-то на дне сознания, ещё не готовый к тому, чтобы быть осмысленным. Потому что чёртово похмелье мешает думать о чём-то вообще — и тело слабое отвратительно, и усталость накатывает почти волнами, поэтому всё более-менее важное откладывается на потом. Уже вечером они будут в Хогвартсе — и Англия наверняка встретит их более тёплой погодой и возможностью наконец отдохнуть в собственной мягкой кровати. За всю поездку до портала в лесу они больше не говорят.* * *
Волшебники в этот раз не задерживаются в Министерстве — быстро покидают жутковатый тёмно-зелёный коридор, проходят по приёмному холлу и оказываются на свежем воздухе. Такси ловится сразу — доставляет их на вокзал даже раньше, чем думалось, и они теперь точно успевают на поезд, а потому даже наскоро покупают в каком-то ларьке некое подобие пирожков и две бутылки воды. В жуткой толкучке протискиваются среди англичан к заветной платформе девять и три четверти, проходя сквозь магическую стену между отметками девять и десять. В поезд залетают за две минуты до отправления — и падают, кажется, в том же самом вагоне, в котором ехали и сюда, выдыхая устало и почти болезненно, потому что отравленные русским алкоголем тела всё ещё изнывают. Завтракать в поезде — очень даже неплохо. Всяким лучше, чем если бы они не поели вообще — а впереди чёртовы восемь часов пути в небольшом купе, и в их случае, к сожалению, рассчитывать на ту старушку, что обычно ходит и предлагает студентам сладости, не приходится совершенно. Хотя, Антон уже и не помнит этого толком — всё-таки, не катался в этом поезде к началу учебного года уже много лет. Они едят в молчании — в таком же, как и ехали до вокзала, пока поезд набирает скорость, а городская инфраструктура постепенно остаётся всё дальше. Отчего-то за последние дни разговаривать становится нормой, почти привычкой, и тишина сейчас бьёт куда-то под рёбра, вызывая ту самую тревожную неловкость. И Антон очень надеется, что Арсений не понимает, чем она вызвана. Тот и так всё утро смотрит на него подозрительно — Шастун этот взгляд голубых глаз уже кожей умеет чувствовать. И огромных, просто блядских усилий составляет строить в ответ беспечное, не выражающее ничего лицо, а голос удерживать ровным — и смотреть в чужие глаза равнодушно, боясь выдать хоть одну мысль из тех, что набатом стучат в голове. Потому что Антон не понимает, что происходит там, совершенно, — и это пугает. И человек, сидящий напротив, пугает тоже — потому что утро свежими ожогами в голове, потому что всё это действительно было, не показалось, хотя хочется заставлять себя думать именно так. Эмоции отпускают, конечно, но понимание — нет. И Антон слишком устал для того, чтобы думать об этом сейчас — в душе всё перекручено так, что ему одному не распутать, — не сейчас, может, когда в Хогвартсе будут, когда с друзьями поговорит или сам с собой по полочкам всё разложит, находя рациональные объяснения. Шастун убирает мусор в сумку и, подкладывая её под голову, ложится наконец на сиденье, отворачиваясь от Попова, взгляд пряча в мягкой спинке. И будь проклята эта чёртова восьмичасовая дорога — потому что он снова чувствует этот взгляд на спине, потому что знает, что не проспит в этот раз все восемь часов — но упрямо заставляет тело заснуть, лишь бы не говорить с тем, с кем так привык за эту неделю. Потому что он не готов — не сейчас, и эта мысль пульсирует в голове отчаянной паникой. «Пожалуйста, Арс, просто дай мне подумать над этим». Ощущение жжения пропадает — Попов больше не смотрит. Судя по звукам — ложится тоже, и Антон выдыхает. Пробуждение вязкое, тягучее — мерный стук колёс и покачивания поезда вытягивают из сна медленно, но неотвратимо. Тревога возвращается тоже — липкими щупальцами обхватывая сердце, но уже не так сильно, как до этого — сон всё-таки помогает, и Антон медленно садится, лицо протирая и выдыхая устало. Арсений всё ещё спит, подложив руки под голову, к нему лицом повернувшись, и выглядит умиротворенно, привычно так, что сердце где-то внутри сдавливает — а Антон смотрит и не может отвести взгляд против воли. Он вспоминает утро — снова, чёрт возьми, снова — и эти тёмные чужие ресницы, подрагивающие слегка, которые первыми увидел, глаза открыв, и тёплое чужое дыхание, которым сам дышал долгие мгновения, прежде чем снова глаза закрыть и начать притворяться. И внутри снова печет — и Шаст отводит взгляд тут же в окно, цепляясь за мелькающий красивый пейзаж, лишь бы не разгонять собственные мысли в голове вновь. Блокирует их в сознании всеми силами, выравнивает дыхание, пальцы заламывая и бесконечно кольца на них крутя — и помогает, спустя время, но помогает всё же. Брать под контроль эмоции сейчас выходит легче — видимо, телу действительно становится лучше от непродолжительного отдыха. Он проспал часов шесть — значит, осталось всего два, и это ничего, учитывая, что Арс ещё не проснулся. Арс. Антон встряхивает головой, губу закусывая — прочь, не сейчас, — и вытаскивает из кармана палочку, а из сумки — первый попавшийся фантик. В конце концов, делать всё равно нечего — а отработать навыки трансфигурации лишним точно не будет. — Орхидеус. На коленях вместо мусора послушно расцветает цветок — Антон старательно держит в голове образ самой простой ромашки — и выходит, действительно выходит, пусть цветок и выглядит полумёртвым. Однако с каждым разом становится лучше — и выходит создавать всё более сложные, живые цветы. Арсений просыпается где-то через полчаса — медленно садится, протирая глаза, и смотрит на Шаста насмешливо. — Колдуешь? Антон усмехается в ответ и кивает — очень даже правдоподобно, легко почти, потому что все лишние мысли закидываются в угол подальше внутри сознания. Он продолжает — фантик в очередной раз обращается в бутон лилии, и нежный запах заполняет купе. Арсений молча наблюдает за ним — и Шаст внутри себя воет от этого тихо, но не поднимает глаз от собственного колдовства — потому что посмотреть в ответ хочется нестерпимо, потому что в голове образами возникают чертовы фиалки в тёмных волосах. «Ты похож на эти цветы». «Они красивые». Собственные слова проносятся в голове эхом — тянут, наполняясь новыми смыслами на фоне всего. И если поведение Арсения сегодня утром — не ответственность Шастуна, то его собственное всё время до этого — да, и впервые внутри почти прозрачными узелками начинают связываться до этого незамеченные, неокрашенные никак моменты. — Если бы ты был цветами, Шастун, это был бы гибискус. Антон вздрагивает, взгляд тут же на коллегу вскидывая — но тот говорит это привычно-равнодушно, не смотря даже в ответ, задумчиво наблюдая за меняющимся за окном пейзажем. — Почему?.. — бормочет в ответ Антон. — Он яркий, красный, чаще всего, — пожимает плечами Арсений скучающе. — И занимает очень много места. Прямо как ты. Антон ловит сбившееся дыхание за хвост — смеется неловко, взгляд тоже за окно уводя, потому что действительно не слышит в голосе Арсения ничего «сверх» сейчас, и это успокаивает. За слово «яркий» Шаст не цепляется всеми силами — выкидывает тут же, не концентрируясь. — Это отсылка к тому, что я ростом два метра? — И к этому тоже, — усмехается тихо Попов. Антон посыл понимает — «тебя много пиздец» — но для него это не секрет от слова совсем, да и Арсений, в принципе, с самого их знакомства так или иначе эту идею транслирует и с этого же и бесится. В последнее время, правда, не то чтобы сильно — и это где-то внутри приятным теплом. Они молчат всю оставшуюся дорогу — смотрят в окно бездумно, но неловкость определённо становится меньше, заглушённая где-то внутри вместе с любыми лишними мыслями. В Хогвартс они прибывают в восемь вечера и, пока бредут по людному Хогсмиду, Шастун всё же ловит внутри радостное предвкушение и неожиданно проснувшуюся тоску по собственному дому. Он соскучился — всего за неделю, да, но достаточно сильно, и в темнеющих улицах приевшейся взгляду деревеньки может думать только о том, как обнимет друзей уже вот-вот и как искренне они будут улыбаться в ответ, а потом они сядут пить чай в тёплой гостиной — и Антон долго-долго будет рассказывать про Россию, про Колдовстворец и Сашу с Денисом, вспоминая их с улыбками и благодарностью за все подаренные воспоминания. По жутковатым лестницам Хогвартса он не идёт — летит почти, воодушевлённый близкой встречей. Потому что столько всего нужно обсудить — и послушать очередные истории от Кати про Матвиенко, и с Димой посмеяться над вечными шутками, и обнять крепко всегда улыбающуюся ему Иру. Арсений плетётся следом явно менее бодро — будто бы с неохотой, равнодушно осматривая уже знакомые стены, и Шаст это видит, но не думает совсем ни о чём сейчас, поддаваясь тёплым нетерпеливым эмоциям. Он в гостиную заходит с улыбкой — и Катя с Ирой, сидящие на диване, оборачиваются резко. Взвизгивают, вскакивая на ноги и почти сметая Антона с ног, отчего тот смеётся, крепко подруг обнимая. Они ждали, конечно же ждали. — Наконец-то! — сжимает его в объятиях Варнава, пища почти. — Шаст, твою мать, так скучно без тебя было! — Мы соскучились безумно, — вторит Ира, прижимаясь к другу и улыбаясь счастливо. Антон улыбается в ответ так широко, что, кажется, лицо может треснуть — и треплет девушек по волосам, хихикая. Попов замирает неподалёку — отходит, опуская сумку на ковёр, и краем глаза наблюдает за коллегами, приподнимая уголки губ в доброй усмешке. Шаст вылезает наконец из крепких объятий — обводит гостиную взглядом, выдыхая нетерпеливое: — А Димка где? Возвращает взгляд к подругам и замирает — улыбки меркнут, растаивая буквально, и что-то неуловимо тревожное скользит в светлых секунду назад взглядах, а атмосфера вдруг сменяется как по щелчку. — Шаст, в общем… Во взгляде Варнавы появляется напряжение — противными мурашками по спине отзываясь у Шаста, потому что сердце вдруг замирает, сжимаясь скользкой тревогой, и она обхватывает медленно, но неизбежно. И Антон ждёт — ждёт того, что Катя скажет, что Дима заболел, или его наказали, или он решил Шаста нахуй послать и больше не видеть — какой угодно бред, который успокоил бы отчаянно разгоняющееся сердце. — Катя, Ира, что? — не выдерживает Антон, встревоженным взглядом обводя друзей. Ира вздыхает так судорожно, что у Шаста опускается сердце. Варнава закусывает губу и возвращает взгляд к другу. И всего два слова в отчаянном выдохе: — Дима пропал.