Бомбардо

Антону от скверного настроения не помогает ни холодный душ, ни пара выкуренных на смотровой сигарет. Потому что ранний подъем сказывается отвратительно — и лучше бы староста продолжал видеть странные сны и поспал еще немного, чем то, что теперь его состояние больше напоминает позабытый в кабинете зельеварения корень гербицида, способный отравить все живое вокруг.   Ладно, со снами Антон тоже погорячился — он предпочел бы такое больше не видеть, потому что…   «Пиздец какой-то».   И пусть этой фразой он уже давно описывал все сомнительные мысли — сейчас в голову не приходит ничего более подходящего, потому что сонный, отравленный видениями мозг работать отказывается, вызывая только непонятную тревогу и замешательство.   И Шаст думает, что станет лучше, если он выпьет пару чашек чая и погреется у камина перед завтраком — только «пиздец», видимо, заканчиваться и не думает.   Потому что, спустившись в гостиную, Антон видит Арсения — тот стоит к нему спиной, что-то в руках держа, и Шаст, конечно, замечал, что Попов ранняя пташка — но сейчас этот факт только раздражает.   Парень замирает у лестницы, делая пару вздохов — патока сна к этому моменту уже отпускает, и потому неожиданная встреча вызывает лишь легкое напряжение.   Но, в конце концов, Арсений же не знает, что ему снилось? Так какая разница?   — Доброе утро, — произносит Антон, и получается на удивление привычно-нейтрально.   Арс поворачивается резко — видимо, не услышал шагов волшебника.   — Доброе, — отзывается тот спустя мгновение, пока взгляд Шаста падает на предмет в чужих руках.   А в длинных пальцах — голубая атласная лента.   Чертова, блять, лента.   У Антона дыхание перехватывает — потому что он поклясться сейчас готов, что это та самая, которую он видел во сне. Волшебник замирает, чувствуя, как сердце снова разгоняется — от паники, непонимания и того, что Попов держит ее в руках, и внутри все опускается против воли.   — Что это?.. — бормочет Шаст, взгляд наконец от ленты отрывая и поднимая на Попова — и дыхание сбивается от странного, до жути непривычного пристального взгляда.   — Лента? — Арсений тут же отводит взгляд, ткань в пальцах сжимая и хмыкая. — Здесь лежала…   И они замолкают, а в комнате повисает странное, едва ощущаемое напряжение.   Лента в руках Арсения, боже.   Антон чертыхается про себя и поспешно отворачивается к огню — сглатывает, пытаясь унять сердцебиение и заставляя себя на Арсения не смотреть.   Это все сон, всего лишь сон, просто сон.   Попов молчит тоже — Шастуну на мгновение кажется, что он чувствует и чужую растерянность, но это, наверное, просто кажется.   Все нормально, все — как обычно, ведь в реальности ничего не случилось.   — Ты чего так рано встал? — выдавливает из себя Антон, головы так и не поворачивая.   Слышит, как за его спиной Арсений хмыкает вновь, и чуть глухой голос:   — Да так, сон… странный приснился.   Антон не контролирует, как оборачивается — смотрит на Арсения почти панически, потому что внутри все сводит ужасом. Ловит взгляд голубых глаз и дышать забывает — потому что Попов смотрит слишком пристально.   — А ты, Антон? — подозрительно спокойно спрашивает коллега.   Шастун внутри себя отчаянно головой вертит — пытается всеми силами прогнать неожиданную панику и всплывающие в голове картинки недавнего сна.   «Сука, убери уже эту ленту из рук».   — Хрен знает, — Шаст вкладывает все силы в ту легкость, с которой произносит это. — Просто… не спалось. Я пойду.   И Антон, не дожидаясь ответа, покидает гостиную — дверь открывается на удивление легко, позволяя сбежать и оставляя за спиной виновного в испорченном настроении волшебника.   Хотя, испорченное настроение — вина скорее Шастуна. Потому что это ему тут снятся ебнутые сны, и Арсений не виноват в том, что тоже оказался в гостиной в это раннее утро.   Как и не виноват в том, что снится ему — Антон понимает это, пока почти бегом спускается по движущимся лестницам, даже не понимая, куда сбегает.   Просто — подальше, потому что любые мысли пугают до дрожи.   Потому что это Поповское «снился сон» из-за паники и ужаса превращается в «я знаю, что ты там видел в своем».   Или еще хуже — «мне снилось это тоже».   Но Шастун понимает, что это бред — это все воспаленный мозг и совпадения, да и, в конце концов, кому в этом мире не снится снов?   Но лучше бы Антону не снились — потому что это сбивает, подкашивает и заставляет думать снова. Потому что еще на смотровой он решает забить — подумаешь, сгенерировал мозг такие картинки, это же ничего не значит? У Шаста просто давно не было отношений (никогда, если быть честным) — вот организм и творит всякую дичь, и дело вовсе не в Арсении.   Так Антон думал, пока не спустился в гостиную.   А там — блядский Попов с этой блядской лентой.   Антон выходит на свежий воздух — бредет по переходам, пытаясь почувствовать хоть немного декабрьского холода, но тело не чувствует ничего. Только дикое желание покурить снова — и потому парень заворачивает в проходной сад, останавливаясь в небольшом углублении у стыков стен, которое не просматривается с прохода.   И мысли роятся в голове — паника чуть отступает, но оставляет после себя отвратительные эмоции.   Потому что Антон неожиданно понимает, что этот сон — нихуя не просто так.

***

Арсений, вопреки здравому смыслу, делает еще несколько глотков виски — в конце концов, до пар еще несколько часов, а до них — завтрак, на котором он сможет перебить алкоголь в крови, который сейчас необходим почти как воздух.   Арсений, отставляя бутылку на тумбу, выдыхает тяжело и взъерошивает волосы — спирт в крови согревает тело намного приятнее, нежели недавние видения, ведь вместе с этим эффектом помогает притупить воющие внутри эмоции.   Холодный душ помогает тоже — выбивает остатки сонливости, заставляя тело взбодриться и убрать все лишние ощущения, к сожалению, все же чуть снижая градус в крови.   И Арсений говорит себе, что не будет об этом сне думать — говорит, пока не спускается в гостиную и не видит на столе чертовую голубую ленту, которая ощущением сна на пальцах все еще.   И он замирает, против воли теряя дыхание — все смотрит на эту чертову ткань, будто бы боясь ближе подойти, оглядывается даже, потому что все это какой-то сюр.   Откуда?   Но все же подходит — берет ленту в руки, выдыхая несдержанно. Сон уже укрывается в сознании пеленой — но по ощущениям ткань так чертовски похожа, будто действительно та.   И внутри все переворачивается — потому что перед глазами снова картинки чертовы, и движения собственных рук во сне, которые эту самую ленту…   — Доброе утро.   Арсений вздрагивает от знакомого голоса — узнает сразу же, оборачиваясь несдержанно. Выдержка работает отлично — потому что в мгновение душит все всколыхнувшиеся эмоции, позволяя выдавить почти безразличное:   — Доброе.   Шастун стоит перед ним — не сонный даже, но какой-то потерянный — и опускает взгляд на ленту в пальцах, который меняется тут же — и Арс видит, как Антон напрягается весь, тут же к камину отворачиваясь.   И у Арсения все снова внутри мешается — потому что не может выпустить эту чертову ленту из рук, потому что непонятно и иронично, потому что Антон странным кажется — и напряжение вместо алкоголя по крови начинает бежать.   Потому что все сейчас ощущается по-другому — и Арс то ли себя проверяет, то ли коллегу, когда отвечает на вопрос про раннее пробуждение:   — Да так, сон… странный приснился.   Жалеет об этом через секунду — потому что нервы все же подводят, и кажется, будто всю суть чертового сна сразу выдал — но убеждает себя этой репликой, что все нормально, что это не по-настоящему было и осталось только в ночных воспоминаниях.   А потом Антон оборачивается — и Арсения этим взглядом пронзает, потому что Шастун словно зеркалом показывает тот ужас, что в душе скручивается, снова внутри все опуская к чертям.   Но это все паника — потому что не могут другие люди знать, что снилось тебе, да и парных снов не бывает, Арсений уверен.   Потому что, если бы это был общий сон, был бы полнейший пиздец.   —  А ты, Антон?   — Хрен знает, — Шаст, вопреки растерянности секундой ранее, берет себя в руки тут же, и зеленые глаза затягивает непроницаемой пеленой: — Просто… не спалось. Я пойду.   И он даже ответа не дожидается — уходит быстрым шагом из гостиной, и Арсений вопреки воле за ним взглядом следит, все еще гребаную ленту держа.   Дверь закрывается — Арсений опускает на ткань взгляд, губы поджимая.   И, вроде, легче становится от того, что Антон уходит — но при этом внутри что-то все равно продолжает противно тянуть.   И Попов проводит пальцами по атласной ткани — понимает, что никогда бы этой лентой не воспользовался так, как во сне, и успокаивает себя этим пониманием.   Лента — реальна, а вот сон — нет.   Лишь игра больного воображения, гормоны внутри организма, подсунувшие в видение совершенно не того человека.   Но Арсению не снятся сны — почти никогда, и потому это все равно выбивает. Сдавливает что-то внутри, перекручивает — потому что реакцию собственного организма объяснить не получается, потому что ему не Алена снилась и не какая-то симпатичная девушка со Слизерина.   Ему снился Шастун, блять.   И это — ненормально, даже во снах.

***

Сережа слегка задерживается — входит в столовую почти в середине завтрака, потому что впервые за все месяцы позволяет себе проспать. Привычно идет к столу Гриффиндора, ожидая увидеть там знакомое лицо друга, на которого больно уж интересно сейчас посмотреть, но тормозит — Арсения среди учеников нет.   Матвиенко, словив панический взгляд Варнавы, пальцем показывает «секунду», проходя дальше — и предсказуемо замечает Попова за столом Слизерина, рядом с Аленой.   «Интересно».   Волшебник подходит ближе, пристально друга рассматривая — тот ковыряется вилкой в своей тарелке, где еда вся нетронутая лежит, и головы от стола не поднимает, потому не замечает приближения.   — Доброе утро всем переселенцам, — декламирует Сережа с широкой улыбкой, падая напротив. — Что это ты тут забыл?   Алена косится на него недовольно — потому что пару раз уже выражала свое мнение о том, что поведение слизеринцев отвратительно, ведь «кто в здравом уме станет есть за столом этих красных». Но Сереже не то чтобы было дело — как и Арсению, впрочем.   Арсению, который сейчас медленно голову поднимает и смотрит на друга устало, болезненно почти.   — Это стол моего факультета, если ты забыл.   Сережа улыбки с лица не убирает — к себе подтягивает первую попавшуюся тарелку, всем видом не выдавая пристального внимания, и пожимает плечами.   Только внутри колет что-то — тревожным предчувствием, страхом ошибки, которую они с Катей могли вчера совершить.   Потому что Арсений бледен, как смерть — и Матвиенко по глазам видит ту тяжесть, что разъедает душу волшебника с каждой минутой сильнее. Да и факт того, что Арсений от их компании отсаживается, не радует от слова совсем.   — Да я как-то привык, что мы с ребятами едим.   Арсений в ответ хмыкает, но не отвечает — лишь обхватывает стоящую рядом кружку с кофе и делает глоток.   Матвиенко замечает, что рядом стоит еще две — уже пустые, и волнение в душе только усиливается.   — Как спалось? — спрашивает он невозмутимо.   И видит, как на секунду меняется лицо друга — по лицу словно тень пробегает, и Арсений поджимает губы, потяжелевший взгляд опуская в тарелку.   — Отвратительно, — произносит он.   И внутри колет еще сильнее — и Матвиенко отворачивается тоже, стараясь не показать противоречивых эмоций.   Неужели они ошиблись?   — Наконец вы на своем месте, — отзывается тем временем презрительно Алена, взглядом стреляя в сторону Гриффиндора. — Не понимаю, что вы за тем столом забыли.   — Что забыли, за тем и вернемся, — осаждает Матвиенко ненароком, потому что появляющуюся на собственную ошибку злость хочется выпустить хоть куда-то. — Какая тебе-то разница, Ален?   — Ты можешь шляться где угодно, Сереж, — девушка растягивает губы в противной улыбке, пристально на Матвиенко смотря. — А вот своего парня мне бы хотелось видеть почаще.   Сережа хмыкает, стреляя в девушку предупреждающим взглядом, и смотрит на Арса — тот не реагирует никак, только вновь вилкой скрипуче по тарелке проводит, и Сереже кажется, что плечи его друга еще ниже опускаются, а взгляд тяжелее становится.   «Что же мы натворили?»

***

У Кати с утра настроение замечательное — потому что она радуется сбывшемуся плану, потому что просыпается даже чуть раньше, чем нужно, и чувствует себя на удивление бодрой.   Потому что не видит снов — действие эликсира предсказуемо выветривается за время патруля, и девушка этому искренне рада, потому что когда-то этим зельем уже баловалась и осталась не в таком уж большом восторге.   Восторге картинкой во сне — да, может быть. А вот эмоциональной ямой после него — нет, когда понимаешь, что все твои желания останутся лишь фантазиями, потому что настоящие чувства не вызовешь, увы, даже магией.   Девушка приходит на завтрак раньше — потому что не терпится увидеть Антона и понять, повлияла ли как-то их выходка.   И она видит — только внутри все скручивает от тревоги, потому что ее друг даже взгляда не поднимает — здоровается кивком и садится напротив, слишком устало подтягивая к себе стакан с кофе.   И Катя буквально кожей чувствует чужое напряжение — видит бледность на лице Шастуна, слишком мрачный взгляд зеленых глаз.   — Шаст, все нормально?.. — Варнава старается голосом волнения не выдать, но получается плохо — Антон это слышит и улыбается натянуто, взгляд наконец поднимая.   — Да. Просто не выспался.   И взгляд его всего на секунду скользит в сторону — к следующему столу Слизерина — и тухнет совсем, и староста вновь опускает голову, даже не придвигая к себе тарелку с едой.   Варнава оборачивается в направлении взгляда — и видит Попова за чужим столом.   «Блять».   Они завтракают в молчании — Кате кусок в горло не лезет, но она заставляет себя съесть хотя бы немного, потому что иначе тишина между ней и Шастом станет невыносимой.   Невыносимой для нее — потому что по венам с каждой секундой все более сильное «ошиблись».   На проходящего мимо Матвиенко она смотрит с отчаянной надеждой — «дорогой, мы, кажется, все проебали» — и тот жестом показывает ей подождать, сразу же замечая отсутствие Попова за их теперь-общим столом. Парень уходит за стол Слизерина — и Варнава в очередной раз внутренне восхваляет своего друга за понимание и командную работу.   — Завтра сбор, Шаст, — улыбается Катя, поворачиваясь к Антону — потому что обстановку хочется разрядить нестерпимо. — Придешь же?   И девушка замирает на секунду — в голове проскальзывает мысль, что друг может ответить «нет».   — Что?.. — Шастун поднимает голову, выныривая из мыслей, и, видимо, прокручивает услышанный вопрос в голове. — А, да… Приду.   И Кате почти физически больно от того, что она видит Антона таким — вновь загруженным, зарывающимся в собственные мысли.   И нестерпимо хочется поговорить — признаться во всем и извиниться тысячу раз, потому что, видимо, допустили ошибку — потому что слишком тяжелой эта выходка выходит для ее близкого.   А она ведь хотела как лучше — правда хотела. Потому что считала, что это будет самой мягкой помощью — подумаешь, всего лишь сон. При желании в нем можно найти как и намек, так и забить — ничего страшного, так ведь?   Но вся уверенность гаснет, когда Варнава смотрит на потерянного Антона — и девушка выдыхает, сдаваясь и отодвигая от себя тарелку.   Для начала нужно поговорить с Сережей и подождать — может, все не так плохо.

***

— Ну что? — нетерпеливо спрашивает Катя, перехватывая Сережу у выхода.   Матвиенко шикает, кивая в сторону — и Варнава понятливо идет следом, пока они не отходят на достаточное расстояние от толпы выходящих из столовой студентов, останавливаясь у портрета какого-то достопочтенного волшебника.   — Хрен знает, Кать, — хмурится Матвиенко, вздыхая тяжело, и у девушки сердце снова сжимается. — Арс… Загружен пиздец.   — Антон тоже, — кивает девушка, губу закусывая и встревоженный взгляд отводя к стене. — Сереж, может… Мы ошиблись? И сделали только хуже?   — Не знаю, — признается честно волшебник, потирая переносицу. — Думаю, не стоит делать поспешных выводов.   — Вдруг из-за этого они снова начнут ненавидеть друг друга? Если мы оказались не правы, и…   — Тшш, не паникуй, — Сережа улыбается мягко и обхватывает плечо волшебницы, поглаживая. — Все нормально будет. Давай просто подождем. Завтра же собираемся? Вот и увидим, а пока — дай им время.   — Да, — кивает потерянно Катя, поднимая взволнованный взгляд на друга и выдыхая. — Да, ты прав, я просто… Переживаю.   — Я понимаю. Пошли, уроки скоро начнутся.   Варнава улыбается в ответ и разворачивается — оглядывается через плечо, и Матвиенко замечает в светлых глазах знакомые хитрые искры.   — Кстати, признавайся — тебе кто приснился?   — Да так, девочка с факультета, — усмехается Сережа, брови приподнимая. — Или тебе во всех подробностях? Я могу…   — Ой, фу, Матвиенко, иди ты, — морщится насмешливо Варнава и отворачивается, чуть ускоряя шаг.   Волшебник усмехается снова, взгляд опуская под ноги и следуя за подругой.   Он Кате, конечно, не расскажет, что этой ночью видел ее.

***

Пятница проходит будто бы мимо — Антон чувствует себя настолько потерянно, что даже не замечает, как кончаются занятия. Живот неприятно скручивает от голода — потому что ослабевшее хрен пойми от чего тело еду в течение дня принимать отказывается, и Шастун заставляет себя поесть только на ужине, после сразу же заваливаясь в кровать, чтобы поспать пару часов перед патрулем.   Сон делает только хуже — Антон чувствует себя еще более разбитым, чем был, но упрямо выходит исполнять старческие обязанности, в темных коридорах теряясь.   И тишина спящего Хогвартса бьет по ушам — угнетает своим одиночеством, мысли из самых глубин сознания вытаскивая снова, заставляя копаться в них и тонуть.   Шаст хотел забить, хотел всеми силами — но весь день крутил чертов сон в голове, и это, кажется, стало ошибкой.   Ошибкой, потому что ужас только сильнее становится — потому что несвязанные между собой до этого мелочи вдруг обретают смысл, выворачивая все изнутри.   Шастун обещал себе подумать над всем этим раньше — еще когда с Арсением в поезде ехал обратно в Англию, когда потерялся от утреннего чужого прикосновения — но мысли все это время все равно гнал, а сейчас не выходит совсем.   Не выходит, потому что понимается — самые страшные, спрятанные глубоко в сознании догадки могут оказаться верными.   Антон никогда не влюблялся — читал в книгах, слышал по рассказам друзей и даже чувствовал к кому-то симпатию, да. Чувствовал желание — к Варнаве той же, в тот вечер, когда они оказались в одной постели.   Но никогда ничего подобного — к человеку своего пола.   Потому что это не рассматривалось даже — потому что Шаст, как и все подростки, когда-то мечтал о семье с парочкой детей, а потом повзрослел и стал хотеть просто близкого человека рядом — фоном желать, не делая из этого цель, но представляя обязательно каких-нибудь симпатичных волшебниц, которые ему иногда во снах снились.   Только теперь во снах ему не они снятся, а чертов коллега-староста.   И Шастун осознает все эти самые «не просто так». И если поначалу он говорит себе призрачное «этого не может быть» — сейчас лишь воет внутри.   Потому что приучил себя когда-то с самим собой разговаривать — потому что с другими людьми это давалось сложнее, а жить как-то нужно, и без честности и рефлексии с самим собой Антон уже давно сошел бы с ума.   И потому он нарочно вызывает в голове все воспоминания с Поповым — прокручивает каждый чертов раз, когда было «слишком», когда «ненормально» девизом — и понимает, что не казалось, нихрена не казалось.   Еще в тот вечер, когда Арсений задание из игры выполнял — когда почти в диван его вжал — все пошло по пизде.   А, может, и раньше — Антон не понимает и не хочет понимать, просто ощущением в груди поселяется ужасающий факт.   Его к Арсению тянет.   И если раньше думалось, что это простой интерес — когда Арсений другим себя начал показывать там, в России, или когда выводил его постоянно еще в Хогвартсе, и их взаимное соперничество переходило в азарт — то сейчас от этого не остается и следа.   Потому что ты не зажимаешь людей, которые интересны, у подоконников.   Потому что не хочешь их постоянно касаться, потому что не позволяешь таким рубашки расстегивать на себе.   Потому что с такими ты не видишь эротических снов и от них не возбуждаешься — и это последней каплей во всех пониманиях.   И это пугает — пугает до чертиков, до желания сбежать из гребанной школы.   Потому что ненормально, неправильно.   Шаст замирает у окна — цепляется взглядом за луну в чернеющем небе, слушает тишину заснувших коридоров. Пальцы каменной стены касаются — невесомо, давая понять, что он все еще жив, что с ума не сошел и из реальности не пропал.   Но понимание противной сеткой внутри — стягивает легкие, сердце почти останавливая то ли от страха, то ли от непонимания самого себя.   «Что с этим делать?»

***

Арс чувствует себя странно всю пятницу — время течет сквозь пальцы, никакими акцентами не запоминаясь. Староста почти не разговаривает даже с Сережей, который пытается беспокойство во взгляде спрятать за привычной насмешкой и болтовней ни о чем, но волшебник все равно замечает — только друга не успокаивает.   Не успокаивает — потому что и сам не понимает, почему сознание сыпется, а мысли, которые только-только начали к чему-то осмысленному приходить, путаются.   Он избегает Шастуна весь день — не то чтобы совсем специально, но все же желая сохранить остатки самообладания.   Потому что нужно подумать.   Как минимум над тем, почему видеть сейчас Антона — пугает.   Тот, слава богу, на контакт тоже сам не идет — между ними в пятницу так и остается лишь брошенное «доброе утро» и незамеченные Шастуном взгляды во время учебы. И почему-то пугает тот факт, что коллега может заметить — но взгляд все равно к волшебнику возвращается: к слегка волнистым русым волосам, носу с родинкой и пухлым губам.   И Арсу кажется, что он сходит с ума, потому что рассматривает Антона — рассматривает словно по-новому, по-другому, а в сознании его хриплые вздохи из сна, которые собственное дыхание подрывают.   И Попов уверен, что этому есть логическое объяснение — уверен, что ему просто нужно сбросить чертово сексуальное напряжение, потому что он к Алене после приезда так и не заходил — просто не выходило как-то, и проблема только в этом, наверняка.   Но Арс отчего-то не пользуется возможностью даже после ужина, хотя Алена его целует в коридоре так привычно горячо, к комнате подталкивая.   Попов говорит, что чувствует себя плохо — и заходит в свою комнату один, не замечая встревоженного взгляда. Проклинает себя за отстраненность тысячу раз — но, вопреки своим теориям, сейчас просто не чувствует никакого влечения.   Только единственное — заснуть и не думать, не разъедать собственные мозги.   И до субботнего вечера у него получается сознание усыпить — и становится легче, и получается в голову вбить пресловутое «все это случайность».   Сон — просто случайность, которая наверняка не повторится больше. Шастун по-прежнему Шастун — все тот же Антон, который раздражает его временами своими выходками и эмоциями, который из себя весь сплошная «жизнь», который не меняется, ведь, никак — и то, что они стали лучше общаться, не значит ничего ровным счетом, потому что это все ради дела.   Ради пропаж, ради поисков — совсем чуть-чуть из личного интереса. Потому что Арсений понимает, что Антон, вопреки всему, что-то в его душе поменял — хотя бы то, что убедил довериться на той неделе в России, что сам открылся достаточно сильно; что дал свободу почувствовать где-то среди полетов к удивительным водопадам и курении в комнате вопреки правилам.   На второй день становится легче — и лицо уже не приходится держать через силу. Впервые Арсения радует факт того, что на их собрании будет присутствовать тот паршивый огневиски — потому что расслабиться после тяжелой недели кажется необходимым, да и лишний раз доказать себе самому, что ничего не изменилось.   Не изменилось же?   Старосты стекаются в гостиную после патруля — Сережа уже ждет их там, так и не вернувшийся в общежитие Слизерина и, по договоренности с остальными старостами, получивший право остаться в Башне до утра, заняв всегда пустующую комнату пуффендуйца, дабы присоединиться к встрече. Арсений задерживается на патруле — потому что теряет счет времени, вновь в мыслях пропадая, и приходит последним.   Все места уже заняты — Варнава сидит на диване рядом с Матвиенко, Ира — в полюбившемся кресле, а Шастун — на другой софе, и Арс внутри себя чертыхается.   Ему хочется в кресло сесть — пустующее как раз, но это означает проиграть своим собственным убеждениям.   Потому что Арсений решает — ничего не меняется.   Он садится рядом с Антоном, откидываясь на спинку и придирчиво осматривая уже наполненные бокалы с виски и расслабленные лица коллег.   — Ну неужели, — отзывается Варнава с улыбкой, кивая на столик. — Можем и пить начинать.   Арс замечает, как ерзает рядом Шастун — бросает на Попова нечитаемый взгляд, но отворачивается, подхватывая бокал и делая несколько глотков. Другие старосты следуют его примеру, и Арсений исключением не становится — алкоголь противно обжигает горло, но согревает изнутри и помогает телу окончательно расслабиться.   — Алена не придет? — уточняет у Попова Ира, обводя взглядом комнату.   — Видимо, нет, — пожимает безучастно плечами он.   Девушка кивает, а Варнава тем временем что-то шепчет на ухо Матвиенко, который довольно хихикает. Сережа взгляд Арсения перехватывает — приподнимает бровь в насмешливом вопросе, на что Попов лишь ухмыляется и отводит взгляд.   Они снова играют в действие или действие — снова используя тот чертов шар, и у Арса на секунду воспоминания в голове проносятся, потому что в прошлый раз это закончилось довольно дивной провокацией в сторону Шастуна. Но он об этом не думает — не сейчас, потому что сегодня хочется отдохнуть наконец даже от собственных мыслей.   — Антон, — оглашает Варнава очередность, вчитываясь в шар. — «Расскажи, как выбрал свою профессию».   У них на шаре пока включен режим лайт. Это хорошо, потому что чаще выпадают вопросы (вот Варнава паршивка, они в этой игре есть, оказывается!) и двигаться приходится редко — зато есть время побольше выпить.   Шаст растеряно пожимает плечами:   — Даже не знаю… Мне просто захотелось? — Антон переводит задумчивый взгляд к камину, в руке покачивая наполовину пустой бокал. — Я подумал, что не хочу работать где-то вроде Министерства, потому что там… Несвободно, что ли. А Мракоборцем быть классно — и не скучно наверняка. Мне нравится, по крайней мере.   — Так ты хочешь стать Мракоборцем? — приподнимает брови Сережа, который этого факта не знал. — А как же типичные причины вроде «хочу нести в мир добро»?   — Это тоже, конечно, — усмехается в ответ Шастун, переводя на парня взгляд. — Я когда-то… Не смог смириться с несправедливостью. И поэтому надеюсь, что смогу бороться с ней так. Чтобы помочь хотя бы другим.   Арсений речь коллеги слушает внимательно — рассматривает между тем зеленые глаза, которые на мгновение тоской окрашиваются, и думает о том, насколько большое влияние на это решение оказало преступление против его семьи.   Потому что, наверное, когда у тебя забирают родных — ты априори в этом мире хочешь что-то изменить, пусть даже и для других людей.   И Попов думает снова, что Антон — удивительный. Потому что даже желание бороться с несправедливостью не является тем самым банальным маяком, обычно существующим для таких профессий — Шастуну вместе с тем важна свобода в том, с чем он свяжет собственную жизнь, и уверенность, что ему это дело будет нравиться.   — Благородно, — хмыкает Сережа, поворачиваясь к Варнаве. — А ты? По тем же причинам?   — Почти, — усмехается Катя, пожимая плечами. — У меня это больше из разряда интереса и желания куда-нибудь деть излишнюю смелость. Но у Шаста ее, конечно, побольше.   — Ой, не пизди, — закатывает глаза Шастун, на что девушка посмеивается.   — Вы оба хороши, — улыбается уголками губ Ира, допивая свой виски. — Самые шумные люди, которых я знаю.   — Ну что началось-то? — смешливо тянет Варнава. — Давайте уже дальше играть.   Арс слушает разговор старост с легкой улыбкой — потому что в какой-то момент, видимо, и к этой компании привыкать начинает.   А потом думает над заданным вопросом — «как ты выбрал свою профессию» — и понимает, что не смог бы ответить сам.   Потому что он ее не выбирал — и это так просто и глупо, что даже смешно, но почему-то в пьяном теле отзывается отнюдь не весельем, а какой-то странной тоской.   Арсений к этому привык — привык за всю жизнь к делам Министерства, к специфике этой работы, потому что, так или иначе, следил за отцом и перенимал его опыт. Потому что много учился и практиковался — ради того, чтобы потом занять одно из бесчисленных кресел в Лондоне, чтобы в дальнейшем, через много лет, перенять и место отца.   Он готовился к этому всю жизнь — с самого начала знал, что с ним будет, но как будто бы и не ждал. Просто знал, что это случится, но…   В голове снова всплывает голос чертового Дениса.   «То, что ты это умеешь и ты этим жил всю жизнь, не означает, что ты этого хочешь на самом деле, Арсений».   И если бы Попов выбирал — что бы выбрал?   Эта мысль заставляет сделать еще пару глотков — внутри как-то беспокойно становится, и раздражение берет от того, что мысли продолжают лезть в голову даже сейчас.   — Все нормально?.. — шепчет Антон, чуть склоняясь к Арсению, пока Ира отвечает на следующий заданный вопрос.   У Арса внутри что-то щемит — то ли от чужого беспокойства, то ли от едва заметного соприкосновения их плеч, то ли от того, что честного ответа не знает сам.   — Да, — выдыхает он, глаза на секунду прикрывая и выравнивая дыхание.   Он подумает об этом потом — все потом, не сейчас.   Антон кивает неуверенно, но взгляд снова к друзьям возвращает — Матвиенко тем временем выпадает задание поцеловать любого из присутствующих.   — Извините, рассматриваю только девушек, — смеется Сережа, взглядом обводя волшебниц. — Итак, кто не против?   — Давай со мной, — улыбается хитро Ира, ногу на ногу складывая.   Матвиенко приподнимает брови в удивлении — мельком бросает взгляд на Варнаву, которая в предвкушающей улыбке растягивается, и кивает с довольной улыбкой, вставая и подходя к девушке.   Арс внимательно наблюдает за чертями в глазах когтевранки — и замечает, как та неуловимо бросает взгляд на Шастуна прежде, чем податься навстречу Сереже и прикоснуться к чужим губам своими. Попов хмыкает тихо, удерживая себя от того, чтобы глаза закатить — потому что женщины одинаковы во все времена.   То, что Антон Ире нравится, Арсений заметил давно. А, как известно, любимое оружие в руках женщин — пресловутая ревность, и сейчас это так комично и глупо, что хочется посмеяться.   Но волшебник все же смотрит на Антона — ему плевать на реакцию, честное слово — простой интерес. Однако Шаст лишь делает еще глоток, отстраненно и с легкой улыбкой наблюдая за целующимися коллегами — и становится понятен тот факт, что волшебника эта игра не цепляет от слова совсем.   «Мимо, Ирина», — усмехается внутри себя Арсений.   Матвиенко тем временем, выдохнув в чужие губы в последний раз, отрывается наконец — и улыбается девушке с шутливым:   — Хорошо целуешься.   Кузнецова смеется легко, пожимая плечами — и что-то в ней в этом моменте Арсению чертовски напоминает Алену.   Наверное, потому что все девушки — те еще манипуляторы.   Старосты продолжают игру — время течет незаметно, как и алкоголь по стаканам. В этот раз бутылок побольше — как, видимо, и всеобщего желания напиться, — однако Попов себя контролирует, не желая на утро валяться с похмельем.   Шастун же, рядом сидящий, решает, видимо, что это не страшно, потому что отпивает из бокала с завидным постоянством, и в какой-то момент Попов замечает, что взгляд у парня даже за пьяной поволокой — встревоженный.   И напоминает это любимую постановку всех жителей этой планеты — запей свои мысли, чтобы их не думать. И хочется в ответ спросить, нормально ли все — но что-то Арсению подсказывает, что в этот раз лезть не стоит.   В конце концов, Антон — взрослый мальчик, да и даже взрослым мальчикам иногда нужно отключить мозги и самообладание.   — Арсений, — оглашает Варнава, ухмыляясь захмелевше. — Твое задание — станцевать с кем-нибудь танго.   Алкоголь в крови греет — греет так, что задание уже не кажется глупым, больше забавным. Потому волшебник встает, к Варнаве подходя и руку протягивая, голову чуть склоняя с предвкушающей ухмылкой.   — Станцуете со мной, миледи?   И Катя предсказуемо ухмыляется в ответ — руку принимает, и Арсений, каким бы пьяным не был, помнит искусство танца наизусть — а потому выводит девушку из их «мебельного» круга на свободное пространство и, обхватив чужую талию одной рукой, ведет в танец.   Варнава смеется тихо, но за движениями успевает — и в какой-то момент, поддерживаемая руками Арсения, запрыгивает ему на пояс. Арс ухмыляется, чуть приседая и одну руку отпуская, а другой девушку за талию придерживая — и Катя понятливо лишь одну руку на его шее оставляет, перенося вес в сторону — Арсений её красиво полукругом над полом перемещает, отчего та улыбается самодовольно.   И он улыбается тоже, пока остальные волшебники хлопают и улюлюкают — наблюдают за их «недо-танго» с восхищением и весельем, и ярче всех, конечно же, улыбается Шастун, взгляд которого Попов ловит уже на автомате.   Они возвращаются обратно под комплименты и хихиканья — Варнава показательно делает неуклюже-пьяный реверанс.   — Шоу окончено, больше не повторится, — декламирует она, падая рядом с Сережей и чуть не сталкивая того с дивана, но парень на это лишь посмеивается.   Они снова пьют — хмелеют все сильнее, а Катя, видимо, уже давно успевает переключить шар на режим посложнее, потому что задания становятся все неприличнее, а «вопросов» — все меньше.   Арсений, все же, чувствует, что опьянел — причем достаточно сильно, потому что уже не следит за игрой, погружаясь в пьяную негу. Шастуну рядом явно похуже — Арс наблюдает за ним краем глаза, пока Антон заметно становится самым пьяным из компании — на ногах едва держится, когда встает задания выполнять, и взгляд у него мутный до жути, нереальный уже.   — Не хватит тебе? — ухмыляется Варнава без доли волнения, когда Шаст в очередной раз делает подряд несколько глотков.   — Все нор-рмально, — выдыхает тот довольно, бокалом салютуя и улыбаясь широко, от движения едва на диване покачнувшись. — Играем или что?   И Арс тихо посмеивается, потому что пил уже ведь с Шастуном — и тут, перед отъездом, и в России — но тот настолько сильно еще не напивался, будучи в прошлые разы намного спокойнее.   Попов делает еще глоток и в очередной раз ловит себя на мысли, что ему в этой гостиной комфортно — под этим дешевым алкоголем, в компании других старост — и это все непривычно и странно, но так хорошо, что в общем плевать.   И Арс наслаждается вечером до тех пор, пока шар не переходит в руки к нему — потому что заметно опьяневшая Варнава устает читать и, бормоча что-то еще, роняет голову Сереже на плечо, отчего тот усмехается и приобнимает девушку одной рукой.   Попов пожимает плечами и зачитывает задание Ире — «сними с себя одну любую вещь» — и, пусть и пьяная и очаровательно покрасневшая, девушка все же выбирает снять носки, а не юбку или блузку, в которые одета.   — Антон, — оглашает Арсений, в пол-оборота поворачиваясь к коллеге, — твоя очередь.   — Весь внимание, — щурится хитро тот.   Арс усмехается, ловя в зеленых глазах пьяные искры, и читает:   — Поставь засос любому игроку.   Арсений сам же бровь выгибает, замирая в усмешке — потому что задания удивляют все больше. Но в целом как-то плевать — и он поднимает взгляд на Шастуна, который, кажется, с него пристального взгляда и не сводил.   И Арсений мимолетно думает о том, кого же выберет Антон — Иру или Катю — пока не слышит тихое:   — Ты ближе.   И чужая рука прикасается к шее, сзади обхватывая — и притягивая к себе.   Арс выдыхает несдержанно — поддается на мгновение, но, когда уже чувствует дыхание Шастуна слишком близко, перехватывает чужую руку, удерживая дистанцию.   — Антон, тебе уже хватит.   Попов замирает с улыбкой на губах — сохраняя видимость их общей пьяной веселости, потому что Шастун тоже улыбается все еще — но внутри все замирает в этот момент, и сердце буквально кульбит делает.   И алкоголь в крови кричит буквально — «забей наконец» — но Арсений остатками сознания чужую руку от себя отстраняет и оглядывается на других волшебников.   Ира в кресле уже почти засыпает — сидит с закрытыми глазами, пока Матвиенко с Варнавой на них двоих, в обнимочку сидя, поглядывают хитро — и Арсению бы эти взгляды не понравились, если бы он мог сейчас сконцентрироваться на чем-то, кроме уронившего голову на плечо Шастуна.   — Ты прав… — бормочет горячо Антон куда-то в шею. — Бля, как плохо-то…   Арсений выдыхает, покосившись на Шастуна — тот тоже уже почти вырубается, но все же моргает медленно, пытаясь в сознании оставаться.   — Пошли, тебе спать пора, — бормочет Арсений, руку под подмышку Шастуну просовывая и придерживая того.   Антон кивает отстраненно, следом поднимаясь — держится за Арсения, едва на ногах умудряясь устоять, и у Попова внутри в этом моменте чувство простой человеческой жалости к пьяному человеку мешается с желанием об этом самом человеке позаботиться.   Кому, как не ему — потому что Варнава и Матвиенко разлипаться явно не собираются, а Иру бы саму кто до кровати довел.   И Попов ведет Шастуна наверх — ступени оказываются препятствием тяжелым, потому что Арсений и сам пьян не слабо — и их двоих то в сторону ведет, то сталкивает друг с другом. Арсений уже подводит Шастуна к двери его комнаты, когда Антон почти отчаянно бормочет:   — Нет, не ко мне… Нельзя…   Арсений смотрит на него, брови приподняв — но Шаст упрямо качает головой, за плечо Арсения цепляясь и становясь ровно.   — Почему?   — Тебе нельзя, — повторяет Антон, и взгляд у него для пьяного человека слишком серьезный. — Я… Сам… Сам дойду, отпусти.   Арсений фыркает, потому что Шастун, видимо, пытаясь вырваться, спотыкается буквально на ровном месте и чуть не влетает в стену лицом — и Попов отчего-то уверен, что до кровати Антон сам уж точно не доберется, а потому закатывает глаза:   — Ты невыносим…   И тянет волшебника в сторону — к своей комнате. Шаст мычит что-то недовольно — но сдается под напором коллеги, послушно ноги переставляя, пока Арсений одной рукой дверь открывает, второй парня придерживая, и ведет того в полумраке до собственной кровати.   — Ложись, — просит устало Арсений, Шастуна на кровать усаживая.   Тот поднимает на него взгляд потемневших зеленых глаз — пьяных до жути, но отчего-то пробирающих даже сейчас.   — А ты?..   — А я — к Алене.   И только Арс собирается отвернуться — Шастун резким движением тянет его за руку на себя, и пьяное тело напора не выдерживает — Попов валится на постель рядом, чувствуя, как Антон одним движением над ним оказывается, нависая.   — Шаст?..   Арсений сглатывает и дыхание задерживает, в кровать вжимаясь — потому что Антон непозволительно близко сейчас.   Слишком близко.   Настолько слишком, что каждую искру в потемневших зеленых глазах рассмотреть можно, что дыхание из приоткрытых пухлых губ на своих чувствуется.   Настолько красиво — что от этой картины сердце непозволительно замирает.   — Я не выполнил задание, — выдыхает горячо Шастун, склоняясь еще ниже, и кудрявая челка забавно падает тому на глаза.   Арсений точно перепил — потому что жарко становится в одно мгновение.   Попов выдыхает в ответ, из последних сил руки вскидывая, пытаясь оттолкнуть — но Шаст на удивление ловко его запястья перехватывает, к постели прижимая.   — Антон, что ты… — шепчет отчаянно он.   И Арс руками дергает, но чужая хватка крепкая — такая крепкая, что больно почти, но это не чувствуется. Потому что сердце готово грудную клетку проломить, потому что Шастун — чертов блядский Шастун — в паре сантиметров буквально, к кровати его прижимает и смотрит вот так.   И Арсений может вырваться — может, он знает — но что-то внутри выбивает все силы.   И Попов смотрит в полуприкрытые зеленые глаза — а в них такая темная уверенность, что совсем немного жутко становится, но вместе с тем что-то внутри от предвкушения сворачивается все равно.   И Шаст чувствует, что коллега дергаться перестает — и склоняется резким движением к чужой шее.   — С-сука… — шипит Арсений, против воли голову запрокидывая, когда чужие губы горячо прикасаются к коже.   И Арс чувствует этот поцелуй — чувствует, как Антон сначала лишь губами касается, мокро и жарко, а потом прикусывает чуть — и тянет на себя, отметину оставляя.   И у волшебника внутри взрывается что-то — жаром взрывается, по телу распространяющимся, и Арс вздрагивает всем телом, выдыхая хрипло — но его только крепче к кровати прижимают, отчего становится еще безумнее. И тело само по себе в ответ подается — таким чувствительным становится, что следующий мокрый поцелуй в шею заставляет голову отключиться, кружа отчаянием и удовольствием.   «Прекрати…»   Чужое дыхание забивает сознание, пока Антон прижимается сильнее — и чужое тело так близко, а поцелуи на грани разврата — чужой язык скользит по сонной артерии, явно превышая лимит «задания», двигается так отвратительно хорошо, что приходится закусить губу.   И Арс не выдерживает — собирает последние силы и резким движением вырывает руки из хватки — в мгновение переворачивает Шастуна на гребанную кровать, сам нависая над ним и перехватывая чужие запястья.   — Шастун, — рычит Арсений, склоняясь ближе и заглядывая в чертовы зеленые омуты.   Антон дышит тяжело, губы приоткрыв — и смотрит Арсению прямо в глаза, даже не пытаясь сопротивляться.   Этот взгляд Попова с ума сводит — как и горячее тело под ним, как и собственная пульсирующая шея, как и неожиданное желание, распространяющееся по крови.   Он пьян. Он просто пьян. Это все последствия алкоголя.   Арсений склоняется ближе, снова смешивая собственное дыхание с чужим — сжимает кисти Шастуна над его головой зло, сильно, потому что наравне с возбуждением в крови вспыхивает злость.   Злость от того, что чувствует это — и что Антон под ним, черт возьми, и что дышит так тяжело, и что взгляд на губы опускает.   И Арсений теряет контроль — всего на мгновение — но не выдерживает, рывком опускаясь к чужой шее и впиваясь в нее злым укусом.   Антон выдыхает громко, выгибаясь под ним — и Арсений сильнее чужие запястья сжимает, своим телом парня придавливая и целуя Шастуна в ответ так же мокро и жарко.   Чтобы он, сука, понял, каково это.   — Арс… — хрипит откуда-то сверху Антон, а у Попова кровь от этого лишь больше расходится.   И он снова цепляет зубами нежную кожу — проводит следом языком, обхватывает губами горячо, вновь срывая с чужих уст судорожный выдох.   «Что же ты со мной делаешь?..»   Голова кругом идет, и Арсений чувствует, что тонет — тонет в чужих вздохах, в ощущении чужого тепла и в алкогольном тумане, в темном желании и подрагивающем под ним телом.   Тонет — и не хочет, не хочет прекращать это несмотря на то, что сон внезапно реальностью становится — во сто раз приятнее. И проигрывает сам себе, чувствуя губами чужую горячую кожу, и упивается чужим сбитым дыханием и ответным возбуждением, когда опускает одну руку к чужому телу и проводит по выступающим в неровном дыхании ребрам.   Шастун моментом пользуется — вырывает одну руку, пальцами в волосы зарываясь, и подставляет шею еще больше. Арсений коленом чужие ноги раздвигает — и прижимает так близко, что Антон рвано выдыхает, губу закусывая.   — Блять, Арс… — рычит Шастун, за волосы резко оттягивая наверх.   Арсений голову поднимает — и сталкивается с Антоном буквально носами, ловя взгляд потемневших глаз. Чужие пальцы в волосах чуть надавливают, притягивая ближе к приоткрытым губам.   — Нет, Антон, — выдыхает Попов, рукой рядом с лицом старосты опираясь, и жар внутри отзывается почти болезненно.   Шаст замирает, глаза распахивая — смотрит непонимающе, растерянно, но так желанно, что Арсению завыть хочется.   И чужое сбитое дыхание — прямо в губы, в паре сантиметров.   Но Арсений знает — если он поддастся сейчас, то уже не остановится.   — Нет, — повторяет на выдохе Попов отчаянно, рывком на кровати садясь.   Голову от выпитого ведет — хотя Арсений не уверен, кружится она от алкоголя или все же чертового возбуждения.   Из последних сил Арсений подрывается с кровати и покидает помещение в пару шагов — вылетает почти. Прижимается спиной к закрывшейся двери собственной комнаты и тяжело дышит, пытаясь привести состояние в норму.   Хотя какая, блять, норма, если там, в его кровати — Антон, который чуть не поцеловал его?   И Арсений рычит — от злости, от досады и от отчаяния, от возбуждения и перемешавшихся чувств — и в пару шагов преодолевает коридор, даже не стуча перед тем, как распахнуть дверь чужой комнаты.   — Арсений? — удивленно произносит Алена, отворачиваясь от зеркала.   Попов не отвечает — за шаг преодолевает расстояние между ними, сжимая девушку в объятиях и накрывая чужие губы почти животно.   Волшебница вздрагивает, но подается в ответ — и поцелуй из страстного становится диким почти, пока Арс грубо девушку к кровати толкает, чужую рубашку распахивая одним движением сорванных пуговиц.   И Алена стонет под ним, и шепчет его имя — и Арсений все разрывающие его самого эмоции переносит на девушку, и цепляет чужую горячую кожу зубами, отметины оставляя.   И сжимает чужие бедра, вбиваясь до девичьих хрипов, до собственного сбитого дыхания.   Ему нужно выбросить Шастуна изнутри.   Но перед глазами все равно — чертовы зеленые глаза.

***

Арсений, вопреки планам, просыпается с дикой головной болью — морщится болезненно, выпутываясь из чужих рук и на кровати садясь. Алена рядом выдыхает прерывисто, но не просыпается — и Попов обводит девушку взглядом, задерживаясь на заметных в складках одеяла участках обнаженного тела.   Смотрит — и вспоминает сразу же все, отчего морщится еще раз и аккуратно из постели выбирается, чтобы волшебницу ненароком не разбудить.   Голова работает плохо — но внутри сразу же тревога сгущается, потому что Арсений предпочел бы забыть, чем кончился вчерашний вечер — а, точнее, что следовало до его окончания. Арсений губы поджимает, мысли от себя отгоняя, пока натягивает футболку на вспотевшее тело — сейчас ему никакие рефлексии не сдались нахрен, ему бы в душ поскорее, а не вот это вот все.   И Попов, даже в зеркало не заглядывая, выходит из чужой комнаты, потому что находиться в ней неуютно — никогда уютным не было от слова совсем, и потому Арс обычно у Алены не оставался, уж тем более не разделяющий привычек «влюбленных» спать одним коконом, в конечностях путаясь.   Но сейчас, как говорится, такова ситуация.   Эту самую ситуацию Арсений видит, как только в комнату заходит — Шастун угадывается спящим где-то среди одеял, дыша глубоко и размеренно — и по комнате легкий запах алкоголя витает, так и не выветрившийся от их вчерашних дыханий.   Арсений хмурится тяжело, отбрасывая мысли подальше, пока тихо подходит к зеркалу и смотрит на свое отражение.   И все внутри замирает снова, потому что взгляд цепляется за алый кровоподтек на шее — и Попов пальцами к отметине прикасается, морщась от неприятного ощущения.   В этот раз — точно не сон.   И Арсений несдержанно ящик комода выдвигает и задвигает обратно — чтобы гулкий звук наверняка старосту позади него разбудил, потому что внутри снова злость поднимается.   Злость — и желание остаться сейчас, черт возьми, одному.   Шастун ожидаемо в кровати вздрагивает — дыхание рваным становится, и парень стонет болезненно, рукой по лицу проводя и из одеял выпутываясь. Арсений напряженно наблюдает за ним через зеркало, лицом так и не поворачиваясь.   — Арс?.. — бормочет Шастун, на кровати садясь и потирая глаза.   Антон помятый весь, со спутавшимися волосами и глазами еще сонными — и Попов ненароком его через зеркало рассматривает, взгляд задерживая на чужой шее.   Потому что он помнит, что вчера старался не оставить засосов — и, слава богу, пятен на чужом теле действительно нет.   Шастун тем временем осматривается потерянно — и взгляд зеленых глаз проясняется окончательно, когда тот понимает, что находится далеко не в своей комнате.   — Доброе утро. А почему я… Тут? — хмурится Антон, пальцами за складку одеяла цепляясь и возвращая взгляд к коллеге.   И Арсению огрызнуться хочется — потому что утро не доброе нихрена, потому что сразу же раздражающей резью это пресловутое «а что было?».   — Не помнишь? — выдавливает из себя Арсений на удивление злобно и взгляд тут же опускает, вновь комод открывая и нащупывая в ящике восстанавливающую мазь.   — Нет…   Попов слышит, как елозит в одеялах за его спиной Шастун, но всеми силами не смотрит на него больше — поднимает взгляд на собственное отражение и, зацепив пальцами мазь из банки, наносит на поврежденную шею.   Нарочито медленно — потому что хочется, чтобы Антон заметил, чтоб вспомнил.   И Арс перехватывает в отражении взгляд зеленых глаз — Антон предсказуемо замечает движение пальцев, взгляд на его шею опуская.   И бледнеет в одно мгновение, возвращая к Попову панический взгляд.   — А мы… Я… Это?.. — бормочет он, кивком указывая, видимо, в направлении шеи коллеги.   У Арсения внутри скручивает все снова — и злость, и предательские мурашки по телу от воспоминаний, и желание то ли на Шастуна наорать, то ли за грудки схватить и встряхнуть.   Антон не вспоминает — искренне, блять, не помнит — и после первой волны ярости Попов понимает, что так даже лучше.   Лучше — потому что никому больше не стоит знать.   — Я ночевал у Алены, — бросает сухо Попов, взгляд снова перемещая к отметине, которая под мазью саднит уже не так сильно.   Антон позади выдыхает судорожно — облегченно чертовски, и с кровати встает, морщась, видимо, от головной боли.   — А почему я у тебя спал?..   — Ты слишком напился, — поясняет Арсений, баночку закрывая и резким движением бросая обратно в полку, что вызывает неприятный звон, в похмельной голове отдающийся резью. — И был крайне против того, чтобы я затащил тебя в твою комнату.   Попов поворачивается к коллеге, поясницей о комод опираясь — и складывает руки на груди, стараясь придать взгляду как можно более безразличный оттенок.   Антон напротив замирает — прокручивает факт в голове, после чего улыбается неловко, губу закусывая:   — Блин, тогда ясно… Тебе и правда нельзя было заходить. Я потом объясню.   И Арсений хмурится — потому что не понимает, что имеет в виду Антон, но разбираться сейчас не хочет.   Потому что голова болит нестерпимо — и еще нестерпимее маячит перед глазами Шастун, за которым чертова смятая постель, вызывающая слишком много воспоминаний.   И Арс проходит мимо растерянного парня — открывает шкаф, произнося глухо:   — Я хочу принять душ и переодеться, так что, если ты не против, попрошу тебя уйти в свою комнату.   Но слышится все равно как-то грубо — и Арсений чувствует на себе прожигающий взгляд зеленых глаз.   — Да… Да, конечно, — отвечает Антон, к двери подходя, но все же замирает перед ней. — Арс, все… нормально?   И Попову хочется зарычать — и это «Арс» по ушам, словно лезвием, и этот встревоженный голос — и он выдавливает из себя с трудом, пальцами за одну из висящих в шкафу рубашек цепляясь:   — Да, все прекрасно.   И Антон уходит наконец — и когда дверь хлопает, волшебник выдыхает судорожно, не удерживаясь, и ударяет по хлипкой дверце шкафа, отчего та тоскливым скрипом отзывается.   И внутри горит все — от все того же отчаяния, от воспоминаний и понимания собственных действий.   И Арсению плохо, больно почти — потому что в этот раз ему это не снилось, потому что он сам, твою мать, к Шастуну прикасался и к кровати того прижимал — и все это по-прежнему мурашками по телу, и не помогает даже ночь, проведенная у Алены.   «Я был пьян, я просто был пьян».   И Попов успокаивает себя этой мыслью — вбивает насильно, потому что иначе сознание рассыпется к черту — и заходит в душ, одежду с себя почти срывая и становясь под прохладные струи.   И сожаление, отвратительное и горячее, растекается по всему телу — и никакое понимание пагубного влияния алкоголя не останавливает саморазрушения, которое с каждой секундой пожирает все больше.   «Что я наделал?»

***

Неделя выдается тяжелой. Тренировки проходят почти каждый день, ведь уже в субботу — матч со Слизерином, к которому Щербаков команду готовит даже сильнее, чем к прошлому — и то ли дело в пресловутом желании утереть нос собственному партнеру, то ли игровой азарт просто разгорается по мере сезона.   Шаст из сил выбивается — потому что летает и утром, и вечером, параллельно стараясь успевать писать все конспекты и не забывать про домашние задания — словом, и чтец, и жнец, и на палочке игрец. Вечернее время на поле изначально было отдано команде Слизерина — но Щербаков как-то договаривается о том, что гриффиндорцы приходят под конец их тренировок и летают вплоть до отбоя.   И это, наверное, хорошо — такое рвение к победе, чтобы и утром, и вечером, и вообще в любую свободную секунду — но Антон не успевает ничего совершенно, буквально с ног от усталости валясь. Он к этому, конечно, был готов — но на поверку оказывается, что его же амбиции его почти убивают.   И Шасту почти не жалко, что вместо разговоров с друзьями он выбирает уединение в библиотеке или в собственной комнате — конспекты, конспекты, конспекты — это просто такой период, но…   — Антон, ее нет! — юная волшебница в алой мантии перехватывает старосту уже у выхода из столовой, спешно оттягивая за руку в сторону.   — Что?.. — бормочет Антон, поднимая взгляд и выныривая из мыслей — перед ним одна из старшекурсниц с его факультета, они пару раз, кажется, общались. — Что случилось? Ты про кого?   — Про Аню, — выдыхает девушка, губу закусывая — и в светлых глазах волшебницы буря тревоги, отчего у Шастуна сами по себе мурашки по телу бегут. — Я… Я слышала, что несколько старост пропало…   — Уехали, — на автомате поправляет Шаст, хотя внутри от этого заявления все неприятно ноет. — Старосты уехали. К чему ты?..   — Аня пропала. Ее нет в школе, я уверена, она… — девушка отводит взгляд, в волнении пальцы заламывая. — Она бы сказала мне, да и не могли ее забрать — она же детдомовская, а сама… Куда ей уезжать?   У Антона голова начинает кружиться — смысл путанной речи студентки доходит до него запоздало, с трудом пробираясь через кучи «домашку еще сделать» и «сука, забыл сварить энергетический тоник», но когда доходит…   — Блять, — выдыхает парень, за руку волшебницу хватая и отводя от потока учеников еще дальше. Пара волшебников смотрит на них удивленно, но все же уходят — и Шастун требовательно смотрит на сжавшуюся от его резкости девушку. — Ты говорила кому-нибудь об этом? Когда она исчезла?   — Так это правда? — выдыхает волшебница, но, встретившись взглядом с зелеными глазами, сглатывает, бормоча неуверенно. — В смысле, нет, я никому не говорила. Ты же староста, поэтому… Я заметила вчера утром, на завтраке…   — Она пропала вчера, но ты решила сказать об этом только сейчас? — почти рычит Антон, отчего девушка испуганно отшатывается.   — Но я же не знала! Прости, я…   Шаст выдыхает, хватая внезапную агрессию за горло, и проводит рукой по лицу. Всеми силами старается прогнать изнутри чертов взрыв — потому что это все так не вовремя, вершиной на айсберг его нервов сейчас.   «Гребанный ублюдок, какого хрена?»   — Нет, это ты прости, — качает головой он, вновь поднимая взгляд на девушку. — Не говори никому, я… Сам передам Утяшевой. И спасибо, что подошла ко мне. Расскажешь подробнее?

***

Мир сходит с ума — или с ума сходит Антон, он и сам не понимает, потому что день оказывается выматывающим до чертиков — приходится пережить разговор с Ляйсан, которая отвечает сухим «спасибо за информацию, мы разберемся», так еще и на тренировку Шаст едва успевает, потому что задерживается в библиотеке над гребаными конспектами.   Ладно, не будем пиздеть самому себе — он к ним так и не прикасается, взглядом лишь пробегая по старым строчкам на листах пергамента, потому что мысли забиты совершенно другим.   «Еще один человек пропал».   И внутри все мешается — комом огромным, потому что последняя пропажа выбивается целиком и полностью. Потому что пропавшая Аня — обычная волшебница с гриффиндора, ни разу не староста и уж тем более не друг Шастуна — и это в щепки разбрасывает все версии, к которым Антон вместе с Арсением когда-то пришли.   Шаст думал о пропажах постоянно — даже после того, как информация закончилась, когда стало понятно, что они в тупике. Крутил каждый день чертову зависимость пропаж — и как бы не отталкивал пугающие совпадения, где-то в глубине души каждый раз приходил к тому, что произойдет следующая.   Что это будет кто-то из его друзей.   И сейчас Шаст вопреки совести чувствует облегчение от того, что пропадает кто-то другой, и это чувство — отвратительное, потому что Антон не должен позволять себе думать настолько эгоистично.   Но тревога сгущается все равно — потому что в каше мыслей понимается, что зависимость никуда не уходит, что пропажи — по какой-то чертовой очереди, с каждого факультета.   И последняя — то ли случайность, то ли они с Арсением не смыслят в расследованиях совсем ничего.   Сколько еще учеников пропадет, пока они сидят сложа руки?   Антон нагоняет команду уже у поля, незаметно присоединяясь к шумной компании и буквально за волосы вытаскивая себя из бурлящих в голове мыслей — ощущение сжатости времени подкашивает еще сильнее, потому что за время в библиотеке он сам не приходит ни к чему, и в этом коконе вечной погони парень чувствует себя запутавшимся окончательно.   Ему нужно поговорить с Арсением — чертовски нужно. Потому что они работают вместе и у того, наверняка, разум сейчас более холодный, чем у самого Шастуна, который чувствует себя подожженным фитилем на пороховой бочке.   Волшебники вокруг переговариваются громко, смеются — и это раздражением по всему телу, потому что Антон устал. Потому что в крови опять страх от этих исчезновений, потому что единственное, чего сейчас хочется — это просто прийти в себя.   И Шаст слышит голоса команды противников — поднимает голову, сразу же выцепляя в выходящей со стадиона толпе темную макушку Попова, и уверенно делает шаг вперед.   — Арсений, — зовет Шастун, подходя ближе.   Тот вскидывает на него взгляд, отвлекаясь от диалога с другим слизеринцем. Осматривает с непривычным хладнокровием — будто Шастун делает что-то запретное, ненароком привлекая внимание чужой команды — и Антону на мгновение становится неуютно, но он гонит прочь странные ощущения и подходит к волшебнику ближе.   — Нужно поговорить, — говорит он почти шепотом, когда незнакомый парень отходит от Попова в сторону.   Арс хмыкает, взгляд отводя — и едва заметно сжимает крепче древко метлы.   — О чем? — сухо уточняет он, сразу же добавляя: — Я занят, Шаст. Давай в другой раз.   И что-то колет внутри от этого тона, и Антон успевает схватить коллегу за локоть в тот момент, когда тот уже делает шаг в сторону.   — Стой, — просит Антон, чувствуя, как кровь закипает.   От злости — уже не в первый раз, потому что Шаст не слепой. Потому что не только сейчас, но и всю эту чертову неделю чувствует, ловит гребаные сигналы от Арсения.   «Я не хочу тебя видеть».   И это могло бы быть преувеличением — потому что ничего, вроде бы, не меняется. Только мелочи врезаются все равно — и то, что Арсений с ними не садится больше в столовой, что от разговоров уходит — как сейчас прямо — и что незаметно, неуловимо держит дистанцию снова.   «Почему, блять, Арс? Что случилось?»   И Шастуну хочется спросить — хочется нестерпимо все эти дни, потому что беспокойство за коллегу мешается с собственной тревогой. Потому что Арсений действительно выглядит плохо — безумно загруженным, потерянным будто — Антон кожей чувствует, что что-то случилось, потому что невозможно думать о чем-то так явно.   Но староста просто не знает, как подступиться, и за все время так и не находит повода поговорить с Поповым — и если раньше эти поводы были не нужны, то сейчас появляется стойкое ощущение, что «просто так» уже не получится.   — Это касается нашего дела, — добавляет Шастун.   Арсений замирает — но руку вырывает из хватки сразу же, и взгляд голубых глаз в секунду становится тяжелее.   — Снова? — уточняет он тихо, на что Антон кивает. Попов поджимает губы и отводит взгляд, на мгновение замолкая, будто решаясь, но все же произносит: — Поговорим после твоего патруля.   — Я отдам патруль Кате, — произносит Шастун, хотя слышит, как за его спиной команда уже заходит на территорию поля — но сейчас почему-то важным становится продолжить диалог, потому что он, черт возьми, первый за всю неделю. — Так что можно сразу после тренировки, и…   — Я понял, — обрывает Попов и отходит в несколько шагов, цепляясь за что-то взглядом.   Антон оборачивается следом и видит Алену, подошедшую к ним достаточно близко и противно улыбающуюся — хотя Антону в последнее время все ее улыбки кажутся раздражающими.   — Арсений, ну наконец-то, — тянет она, делая шаг навстречу волшебнику и обвивая его шею руками. — Я думала, вы там до ночи будете…   Внутри что-то мерзко колет, потому что хочется крикнуть злобное «мы не договорили еще, блять!» — но Шаст молчит, взглядом лишь следя за тем, как тонкие пальцы девушки зарываются в темные волосы, притягивая Попова ближе.   И Алена пересекается с Антоном взглядом за секунду до того, как целует чужие губы — смотрит пристально, почти торжествующе.   — Шаст, ты идешь? — кричит позади, кажется, Леха.   Антон вздрагивает, только сейчас понимая, что замер тут как придурок — и отворачивается тут же, улыбаясь Щербакову и сжимая крепче древко метлы.   — Иду.   Но тон, отчего-то, выходит злым.

***

После тренировки Антон чувствует себя разбитым окончательно — потому что всю игру не может сосредоточиться, пару раз попадает под раздачу бладжеров, отчего тело ноет отвратительной болью, и в довершение слышит от Щербакова обеспокоенно-недовольное «Шаст, ты сегодня совсем не здесь — соберись».   Злость никуда не уходит — лишь притупляется, потому что всю тренировку в голове картинками мелькают то разговор с подругой пропавшей гриффиндорки, то собственные падения на песчаное поле, то чертов поцелуй Попова с Гоури.   И это все вызывает уже позабытую нервозность по всему телу, и Шаст такое свое состояние знает. Когда одно лишнее слово или взгляд — и он попросту взорвется, потому что выпустить все изнутри куда-то необходимо. И по-хорошему стоит отложить разговор с Арсением на завтра, но…   «Ты мне, блять, объяснишь, что происходит, Попов».   И Антон пытается напомнить себе, что цель вечернего разговора — новая пропажа, а не выяснение их личных отношений, но получается плохо. Потому что поведение Арсения раздражает — раздражает непониманием, ведь даже для своей привычной манеры тот ведет себя слишком странно — закрывается снова тогда, когда Антону начинает казаться, что все пришло в норму.   Шаст быстро принимает душ и выходит из комнаты — до спальни Арсения тут буквально пару шагов, но он все равно замирает перед дверью, выравнивая дыхание.   Дверь открывается спустя секунд тридцать после стука — когда Антон уже начинает беситься и думает постучать еще раз — и в проеме появляется Арсений, тоже заметно уставший. Он мельком осматривает Антона с головы до ног и тут же отходит в сторону, бросая сухое:   — Заходи.   И тон голоса по ушам режет — потому что звучит как «вообще-то, я не слишком рад тебя видеть».   — Нет, — качает головой Шаст, отходя на шаг и требовательно смотря в голубые глаза. — Пошли ко мне.   Арсений замирает, бровь приподнимая в немом вопросе — и Шаст продолжает смотреть в эти чертовы голубые куски льда, вновь застеленные непроницаемой пеленой.   — Хорошо.   Они возвращаются обратно к комнате — Антон медлит всего мгновение, обхватывая ручку двери и выдыхая.   За эти дни Шастун много думал о том субботнем вечере — не вспомнил, конечно же, нихрена, разве что как Ира с Матвиенко целовались. Но пришел к выводу, что именно его поведение могло Арсения выбесить — потому что, как ни крути, факт того, что Попову пришлось свою постель ему уступить, все-таки не очень приятный, потому что как минимум — некрасиво.   И он Арсу ничего так и не объяснил — банально не было времени — но зачем, когда проще показать?   — Заходи, — бросает Антон, проходя в комнату и сразу же отходя в сторону.   Попов входит следом, бросая на Шастуна подозрительный взгляд — по тону голоса улавливает интригу, но взгляд тут же отводит, осматривая комнату, и предсказуемо цепляется взглядом за жердочку с домашним питомцем.   — Это что, феникс?..   Арсений замирает посреди комнаты, и маска невозмутимости трескается — в голубых глазах появляются удивленные искры, а губы чуть приоткрываются в немом выдохе.   — Феникс, — кивает Шастун с улыбкой, подходя ближе к птице и поглаживая ее. — Это Флейм, знакомься.   Феникс в ответ чуть склоняет голову, темными глазами пристально рассматривая гостя — и Арсений, будто завороженный, делает пару шагов навстречу, протягивая руку к птице и выдыхая.   — А как ты… Откуда? Он твой? — он смотрит на Шастуна, так и замерев с вытянутой рукой, и вся нервозность Антона незаметно исчезает от этой картины.   — Мой, — кивает Шастун, убирая от Флейма руку. — Погладь, не бойся.   Арсений с сомнением оглядывает птицу еще раз — а потом все же прикасается к алым перьям, почти невесомо — следит за реакцией, но феникс лишь издает похожий на урчание звук, давая разрешение, и пальцы Попова уже смелее проводят по искрящимся перьям.   — Я встретил его одним летом, — рассказывает Антон, отходя в сторону и присаживаясь на угол кровати. — Сам не знаю, что он во мне нашел, но…   Феникс, будто услышав, поворачивает голову в сторону хозяина и недовольно урчит — Шастун смеется, потому что слышит укор, и ловит потерянный взгляд Арсения.   — Так ты поэтому не хотел впускать меня к себе? — догадывается Попов, взгляд тут же к птице возвращая и проводя рукой по перьям еще раз — Флейм довольно урчит и подставляет холку.   — Да. Я был пьян, а он мог подумать, что ты можешь быть опасен, потому что раньше тебя не видел.   Антон наблюдает за коллегой с легкой улыбкой — тот даже не отвечает, увлеченный мифическим существом, и в голубых глазах снова пляшут живые искры, отчего у Шаста в душе все сворачивается теплом.   — Это… Удивительно, — выдыхает наконец Арсений, руку от птицы убирая и поворачиваясь к Антону. — Какие еще у тебя секреты, Шастун?   Антон усмехается, поднимаясь и подходя ближе — и внутри необъяснимым желанием мелькает мысль подцепить чужие пальцы своими, возвращая на алые перья.   «Тебе лучше не знать».   — Хочешь покормить? — Антон цепляет пальцами далеко не руку коллеги, а пачку корма с ближайшей тумбы — и протягивает Попову. — У него миска тут, просто насыпь.   — Да вижу я, — фыркает Арсений, отворачиваясь тут же и забирая из рук упаковку. — Он же меня не клюнет?   — Не клюнет, если не будешь занудой.   Попов медлит мгновение, но все же насыпает траву в небольшую тарелку — феникс за движениями внимательно следит и, видимо проникнувшись доверием за такой жест, слегка бодается в плечо, склоняясь над миской, отчего на губах у Арсения появляется улыбка.   — Красивый, — выдыхает он, не отводя взгляда от феникса, и протягивает в сторону Антона упаковку.   Шаст тоже оторвать взгляда не может — только не от феникса, а от чужой улыбки.   «Ты тоже».   Антон вслепую цепляет протянутую пачку, чувствуя, как прикасается и к пальцам Попова. Арсений прикосновение чувствует — тут же оборачивается к коллеге и руку убирает резко, будто обжегся.   — Так о чем ты хотел рассказать?   Голубые глаза снова затягивает непроницаемой пеленой — и Арсений отходит, усаживаясь в кресло, пока Шаст так и замирает у жердочки с чертовой пачкой в руках, и ощущение недавнего тепла в душе покрывается ледяной коркой.   Ему не казалось.   — Еще одна девушка пропала, — сухо оповещает Шастун, отставляя корм обратно на тумбу и присаживаясь напротив коллеги на кровать.   Чувство тепла уходит окончательно — потому что Антон поднимает взгляд и вновь видит чужое напряжение — такое, когда человеку где-либо находиться не хочется, когда неуютно и давяще. И Арсений кажется сейчас чертовски чужим — но Антон успокаивает себя тем, что тот просто переключается на проблему.   — Волшебница с Гриффиндора, курсом младше, — Шаст отводит взгляд, сцепляя руки у паха в замок. — Детдомовская, пропала вчера утром. Точнее, пропажу заметили вчера на завтраке, а пропала, видимо, раньше.   — Кто заметил? — уточняет Арсений, хмурясь тяжело. — Говорили еще кому-то?   — Нет, только мне, — качает головой Шаст, возвращая к коллеге взгляд. — Ее подруга. Она решила, что Аня заболела, поэтому после пар проверила комнату, но там ее не было. К ночи тоже не пришла. Все из общежития говорят — ее подруга спрашивала — что видели Аню в последний раз днем раньше.   — Почему эта девушка пришла к тебе так поздно? — выдыхает устало Арсений, проводя рукой по лицу и укоризненно смотря на Антона.   — Потому что не хотела поддаваться панике. К тому же, у нас в школе нет пропаж, — напоминает Антон недовольно, пересекаясь взглядом с голубыми глазами, — старосты у нас у-ез-жа-ют. Но она слышала слухи, поэтому и пришла ко мне.   Арс сверкает недовольно глазами, но молчит — косит взгляд в сторону стены, на которой в его комнате они развесили все зацепки, но их ожидаемо не обнаруживает — и вновь пристально смотрит на Шастуна.   — И что ты думаешь?   — Я — ничего, — выдыхает честно Антон, откидываясь назад и падая на кровать — водит руками по покрывалу, будто пытаясь в складках найти хоть какой-то ответ. — Это совсем другая пропажа, я думал, что…   — Что следующей жертвой тоже будет староста? — подсказывает Арсений, на что Шаст кивает, хоть коллега этого и не видит.   — Да. Потому что теперь связей не остается совсем, а я эту девушку даже не знал, и…   — Ты уверен, что не знал? — Антон слышит, как скрипит Арсеньевский ботинок об пол, будто тот решает встать — но остается сидеть на месте, выдыхая недовольно: — Сядь нормально, Антон, я не могу так с тобой говорить.   «Ты вообще не можешь со мной говорить», — замечает нервно внутри себя Шастун, но просьбу выполняет, садясь ровно и вновь ловя взгляд голубых глаз.   — Уверен.   Волшебники замолкают — в тишине комнаты почти слышно, как вертятся внутри голов чертовы шестеренки, пытающиеся зацепить хоть какую-то деталь из нового похищения; чуть громче, уже в реальности, слышится в миске шуршание травы, которой ужинает Флейм.   — Нужно понять, когда она пропала, — наконец произносит Арсений, качая головой с горькой усмешкой. — Но что-то мне подсказывает, что нам это ничего не даст.   — Почему это? — хмурится Шастун, склоняясь чуть вперед. — Мы ведь уже знаем, что это делает кто-то из преподавателей. Узнаем, когда пропала — и сможем понять, кто из них в этот момент был свободен, может…   — Уймись, Антон, — прерывает Арсений грубо, переводя взгляд на феникса, который в ответ заинтересованно поднимает голову от кормушки, — я все еще склонен думать о том, что нам нужна информация от моего отца. Без нее нам не за что зацепиться.   У Шаста внутри фитиль догорает — и взрывает ту самую бочку, наполняя легкие пламенем и запахом пороха.   — Не за что? — шипит парень, на ноги поднимаясь резким движением. — Ты серьезно? Предлагаешь продолжать ничего не делать? Ты же можешь осматривать комнаты профессоров, мы…   — А я и осматриваю, — произносит Арсений, поднимаясь тоже и пристально смотря в зеленые глаза, но голос его почти незаметно пропитывается раздражением. — И осмотрел уже почти все, только не нашел ничего, ни-че-го, Антон. Это бессмысленно.   Попов говорит тихо — обманчиво спокойно, может быть даже честно — но Антона сейчас почему-то каждое слово выводит из себя, заставляя зубами скрипеть, и Шаст и сам не понимает — действительно ли его бесит нежелание Арсения верить в успех или все же собственное накопленное за эти дни раздражение.   Потому что звучит чужая речь так, будто Попов решает дать заднюю.   — Почему ты ведешь себя так, словно тебе все равно? — выдыхает Шастун, чувствуя, как закипает.   И сам не понимает — говорит сейчас про их дело или про что-то другое – смотрит пристально в голубые глаза, которые не отсвечивают никак, закрывая вновь чужие мысли и чувства.   Арсений медлит мгновение — будто тоже теряется в двусмысленности вопроса — и отворачивается в пол-оборота, бросая сухое:   — Мне не все равно, что пропадают люди, — ставит акцент он, и у Антона в груди снова режет.   — Ага, поэтому все эти дни мы нихуя не обсуждали? — расходится Шаст, делая шаг к волшебнику. — Я же предлагал тебе поговорить, но ты сливаешься вечно!..   — Я занят, Шастун, — бросает резко Попов, и в чужом голосе Антон слышит разгорающуюся злость. — И не вижу смысла разговаривать просто так, мы все равно ни к чему не придем.   — Ах да, друзья же не говорят просто так, — фыркает Антон, хватая Арсения за запястье и разворачивая к себе. — Я, блять, не слепой, Арс. Какого хуя ты меня избегаешь?   Чужая кожа в пальцах отдает теплом — обжигающим почти — и Антон перехватывает чужой пристальный взгляд, прежде чем почувствовать, как его обладатель резким движением руку из хватки вырывает.   — Не трогай меня, — цедит Арсений, делая шаг назад. — Мы не друзья, Антон, если ты забыл.   И это бьет — ударяет куда-то под дых, выбивая остатки здравого смысла.   Потому что вот он — Арсений. Тот самый Арсений, руки которого прижимали Шаста ближе на чертовой смотровой, и глаза голубые все те же — которые смотрели с неравнодушием, пробирающим до боли, а сейчас смотрят так, будто Антон чужой снова, лишний.   — Не друзья? — шипит Антон, делая шаг к коллеге — Арсений опасно сверкает глазами, делая шаг назад, но утыкается спиной в стену. — Ах, не друзья, значит? То есть это по фану все, да?   Арсений мысли Антона будто слышит — читает все эмоции, но в ответ продолжает смотреть так зло, будто кричит предупреждающее «не подходи» — но Антон подходит, потому что ему похуй.   Потому что ему прямо-таки поебать — пусть Арсений его хоть ударит, но Шаст не допустит того, чтобы этот придурок снова закрылся.   «Потому что ты уже открылся мне, я знаю, что тебе не плевать».   — Ты же мне не говоришь ничего, — рычит Антон, снова сжимая чужое запястье и удерживая волшебника на месте, потому что в последний момент Попов пытается отскочить в сторону. — Что случилось, блять? Давай поговорим. Я сделал что-то не так?   — Ты всегда делаешь все не так, — шипит зло Арсений.   Шаст чувствует, как Попов загорается тоже — и от этого понимания по телу проходит пугающая дрожь, но решимости не сбивает.   «Сорвись».   — И что же я делаю не так, а? — Шаст вновь резким движением возвращает дернувшегося в сторону Арсения к себе — и перехватывает вторую руку, прижимая обе к стене и склоняясь к Попову ближе. — Что, Арс? Давай, скажи!   И получается — в голубых глазах вихрем проносится ярость, и Арсений дергается в руках Шастуна с такой силой, что почти вырывается — но Антон удерживает все равно, краем сознания думая о том, что таким злым коллегу не видел еще никогда.   — Как же ты заебал меня, Шастун, — рычит Арсений, с угрозой смотря в упрямые зеленые глаза. — Ты же, блять, вообще не думаешь о том, что делаешь! Не думаешь о последствиях!   — О, и это тебя бесит? — цедит в ответ Антон, слыша в чужом голосе конкретную, пусть и не оформленную, претензию. — Что же я успел сделать такого, что разъебало твою картину мира?   Арсений выдыхает злобно — приоткрывает рот, чтобы сказать что-то, но в последний момент будто одергивает себя. Скрипит зубами, еще раз встряхивая руками — но Антон и не думает отпускать, и Попов шипит тихо, будто в попытке подстроить голос под привычное равнодушие:   — Ты сделал достаточно. Я не хочу видеть тебя дольше, чем того требует наш договор.   Не хочу тебя видеть.   — Ты пиздишь, — зло выдыхает в ответ Шастун, сжимая чужие запястья крепче.   «Ты же врешь?»   Арсений смотрит на него — и в голубых глазах такая буря, которую Шаст разобрать не может — но молчит, и это чертово молчание бьет куда-то под ребра; Антону взвыть хочется от обреченности в чужом голосе и непонимания, в чем же он успел провиниться и почему — настолько сильно.   — Арс, бля, когда ты уже поймешь, что не все должно идти по твоему плану? — вслепую стреляет Шастун. — Я не знаю, в чем дело, но…   — Ах, ну да, лучше же делать, а только потом думать, — закатывает глаза Арсений, и у Шаста в очередной раз по телу прокатывается злобная дрожь.   — Представь себе, да! Я лучше сделаю и пожалею, чем… Бля, да вообще не все в этом мире нужно осмыслять. Если над всем думать и пытаться сделать правильно, можно с ума сойти, иногда проще… — Антон закусывает губу, чувствуя, как ненароком вплетает собственные терзания. — Блять, проще признаться себе в чем-то, но я не про это вообще.   Антон замолкает на мгновение, не сводя взгляда с голубых глаз — сейчас синих почти — и этот взгляд, черт возьми, оказывается необходимым.   Не только сейчас — всегда, будто с самого начала был нужен — нужнее, чем тысячи других. И прикосновения к чужой коже — уже не чужой, к именно этой — ему нужен Арсений, этот чертов ублюдок, который плюется в него ядом и снова не подпускает.   «Иногда проще признаться себе».   — Я не верю, что ты не хочешь меня видеть, — выдыхает Антон, сжимая чужие запястья крепче.   — Хватит, Антон.   Арсений смотрит в ответ пристально, но Шаст видит, как темнеет взгляд голубых глаз. Как тухнут в нем все злобные искры, замещаются странной тоской — и Арсений, будто чувствуя это тоже, отводит взгляд, голову опуская и поджимая губы в кривой усмешке.   — Отпусти меня, — просит он глухо. — Я… хочу уйти.   — Ой, блять, да иди ты, куда хочешь! — отчаянно рычит Шастун, разжимая пальцы на чужих запястьях и на несколько шагов отходя.   Арсений хочет уйти — действительно хочет, черт возьми, даже после того, как вытащил Антона со дна — как к себе прижимал, как обещал найти друзей вместе, как гладил по волосам и смотрел на чужую боль.   — Определись уже сам, что тебе надо! — бросает Антон злобное вслед, когда Попов проскальзывает в приоткрывшуюся дверь.   Антон садится на кровать — выдыхает тяжело, руками лицо закрывая и прокручивая весь диалог в голове. Они ведь действительно не друзья — Шастун понимает это и сам.   — Вот я дурак… — шепчет он, падая спиной на кровать и закусывая губу.   Они не друзья — потому что не должно болеть от вида того, что твой «друг» целует кого-то другого.   Но Шаст готов сыграть роль — готов, только бы произнесенные слова оказались лишь злостью, а не истинным отношением.   «Я не верю тебе, Арс — я отказываюсь в это верить».

***

Арсению снятся кошмары.   Они не мучали его уже десяток лет — да и в детстве были совершенно другого рода, потому что снились мальчику всякие чудища и война, а потом мама успокаивающе гладила по голове, заверяя, что это лишь сон и все обязательно пройдет.   Только в этот раз рядом нет мамы — нет никого, кто мог бы погладить волшебника по голове и сказать, что «это пройдет».   Потому что — не проходит.   Во снах все тусклое, тяжелое и мерзкое — и самое жуткое, что Арсений видит во сне свою жизнь. Видит Алену, целующую его в собственной комнате, видит самого себя на предметах, которые раздражают — и Арс пытается покинуть претящий кабинет, на что преподавательница по Магическому Законодательству рычит диким зверем и стреляет в него колдовством — и Попов попадает в клетку, прикованный цепями к каменным стенам, окруженный сыростью и сотнями книг.   «Ты не выйдешь отсюда, пока не прочитаешь их все», — говорит стоящий напротив отец, и взгляд у него — тяжелее цепей. — «Не разочаровывай меня, сын».   И Арсений засыпает, прикованный к стене, считывая одну и ту же страницу по сотне раз — и просыпается в собственной комнате, со сбитым напрочь дыханием и ощущением тошноты.   — Ты чего такой бледный? — спрашивает Матвиенко на завтраке, и это уже превращается в каждодневный утренний ритуал.   — Плохо спал, — отвечает сухо Арсений, подтягивая к себе кружку с кофе.   — Я помогу тебе уснуть сегодня, — мурлычет на ухо Алена так, чтобы Сережа не слышал.   Арсению снятся кошмары.   Попов выдыхает на тренировках — потому что полеты теперь воспринимаются иначе. Потому что квиддич становится островом, где его не тронет никто — только бладжеры гоняются слишком настойчиво, но Арсений ловит снитч раз за разом, впитывая ощущение свободы и собственного «получилось».   Во сне металлический бладжер попадает ему в плечо — сбивает с метлы к чертям, и Арсений долго-долго падает вниз, прежде чем шлепнуться в темноту и почувствовать боль опустившегося на него шара вновь.   «Ты не посмеешь сбежать!» — слышится странный голос, и Попов вспоминает, что действительно пытался — хотел улететь, но откуда и куда — не помнит совсем.   Арсению снятся кошмары.   Попов обыскивает комнаты учителей в любое свободное время — потому что теряется в реальности, потому что верится, что если дело раскроется — все станет немного проще.   Потому что нужно за что-то держаться, когда остальное теряет смысл.   Но Арсений ничего не находит — лишь замирает в комнате у Ляйсан, против собственной совести раскрывая семейный фотоальбом и рассматривая счастливые лица Утяшевой и Воли.   Он проводит пальцем по небольшой надписи внизу фотографии — «Я люблю тебя всеми стихиями магии» — и улыбается уголками губ, чувствуя, как внутри приятно щемит от чужих чувств.   Во сне его обнимает Алена — вместо рук у нее ужасные щупальца, которые обвивают со всех сторон, сдавливая тело — и дышать получается через раз, а девушка лишь ближе льнет, губами касаясь скулы и шепча:   «Ты же любишь меня? Скажи же, что любишь…»   И Арсений кричит отчаянно — нет, не люблю! — и щупальца проскальзывают в его рот, желая то ли задушить изнутри, то ли язык оторвать.   «О, ты полюбишь меня…» — шепчет девушка, слизывая удлинившимся языком влагу с щек. — «Полюбишь — всеми стихиями магии».   И Арсений просыпается снова — просыпается с бьющимся в истерике сердцем, с ощущением того, что мир рушится — и с каждым днем реальность будто переплетается с негой чертовых снов, потому что раздражать начинает все — и Алена, и душные пары, и ученики вокруг.   — Мне кажется, я схожу с ума, — выдыхает Арсений, закусывая губу.   Матвиенко косится на него с сомнением — они сидят как раз на лекции той женщины, что во сне упрятала Попова в «книжное подземелье» — но Арса это мало заботит, потому что он все еще понимает, где сон, а где — явь.   — Что ты имеешь в виду? — осторожно уточняет Сережа, придвигаясь ближе, чтобы профессор их не услышала.   — Мне снятся… сны, — отзывается неуверенно Попов, поднимая взгляд от тетради и осматривая студентов.   Вон там, на третьем ряду за второй партой — Антон.   Арсению снятся кошмары.   Но иногда они прерываются — и Арсений находит себя на зеленом лугу под палящим солнцем, которое, на удивление, не обжигает — и волшебник долго смотрит на летнее небо, чувствуя теплые потоки воздуха по всему телу.   «Тебе нравится здесь?» — слышит он голос, готовый поклясться, что каждая нота принадлежит Шастуну.   И Арсению нравится — потому что внутри становится так же тепло, как и среди скошенной травы. И даже когда зелень вокруг исчезает — он все равно видит ее, потому что прямо напротив сидит Антон — улыбается в темноте искрящейся улыбкой, и зеленые глаза греют снова, взглядом ласково залечивая шрамы от ударов бладжера в прошлом сне.   «Всеми стихиями магии?» — спрашивает Антон, протягивая руку — и Арсений цепляет чужие пальцы, чувствуя, как уходит кошмар.   Арсений просыпается со спокойно бьющимся сердцем — и вздыхает свободно, все еще чувствуя на пальцах мягкое прикосновение — а потом вспоминает сам сон и чувствует, как падает снова.   Только уже в реальности — в отчаянный ужас, ощущая, как мысли оплетают со всех сторон, подобно цепям — и сжимают все больше, шепча яростное «неправильно», «неверно», «разочарование».   — Так что там со снами? — вырывает из мыслей голос Матвиенко, и Арс, моргая, с удивлением обнаруживает себя на паре по ЗоТИ — Шеминов ловит его взгляд и кивает, одобряя такое активное слушание, и вновь отвлекается на учеников.   — Блять, — выдыхает Попов, резко опуская голову и чувствуя, как ускоряется сердце. — Это пиздец, Сереж, я…   — Сходишь с ума? — подсказывает с легкой улыбкой волшебник.   И Арс пытается рассказать — пытается объяснить, почему выглядит бледным и почему не высыпается — но выходят лишь рваные выдохи, пока сердце сжимает тисками и кажется, что мир вокруг вот-вот схлопнется.   «Блядская паническая атака».   Их у него тоже не было с детства — в последний раз, кажется, лет в десять, как раз после разговора с отцом о том, что мама сбежала — и Арсений помнит лишь то, как слезы сами лились из глаз, пока он сжимался на постели и думал, что вот-вот потеряет сознание.   Чувства в реальности оказываются сильнее воспоминаний — и Арс качает головой на какой-то вопрос Сережи, с трудом показывая один палец — «подожди, прошу, подожди» — и глушит в себе желание выбежать из аудитории, теряя дыхание совсем.   А потом чувствует чужое прикосновение — и поднимает взгляд в тот момент, когда Антон, сжав его руку в своей, садится перед его стулом, чтобы заглянуть в глаза.   — Арс? Все хорошо, слышишь, — выдыхает он тихо, и сердце, вопреки всему, действительно замедляется.   И Арсений не понимает, во сне он находится или нет — но смотрит в зеленые глаза, окрашенные искренним беспокойством, и снова чувствует себя на зеленом лугу в разгаре лета.   А потом просыпается — просыпается в собственной кровати и вспоминает, что никаких пар по ЗоТИ не было — и что про сны он Сереже так и не рассказал, и никакой Антон рядом не проходил и из ужаса его не спасал.   Арсений делает несколько глотков виски — после ночных кошмаров не хило помогают прийти в себя. Принимает душ дольше обычного — рассматривает стекающие по стенам капли до тех пор, пока до конца не уверяется в том, что нега сна сошла окончательно.   Арсению снятся кошмары.   И сначала он думает, что вчерашний вечер — один из них, но…   Антон не смотрит на него — не смотрит совсем, даже когда они случайно сталкиваются нос к носу в проходе столовой. И Арсений вспоминает — они поссорились, всего лишь вчера, а как будто бы — никогда.   Вспоминает чужую злость — чужое прикосновение к пальцам, когда Антон корм забирал — и красивого феникса в чужой комнате.   Боже, он впустил Арсения в свою комнату — показал ему Флейма, а Арс…   Попов вспоминает этот чертов разговор — вспоминает всю прошедшую неделю, в которой потерялся среди снов и реальности. Вспоминает постоянные взгляды на себе — Антона, который все эти дни пытался сделать хоть что-то, хотя бы здороваться — и взбешенный взгляд вчерашнего вечера, когда нервы сдали совсем.   Потому что Арс понимает, что делает — он правда старался отдалиться так, чтобы Шастун ничего не почувствовал, но он, собака, чувствует все — и с того гребанного прикосновения через пачку корма понял все окончательно.   Понял, что Арсений отдаляется снова — и не захотел отпускать.   «Какого хуя ты меня избегаешь?»   Потому что не могу по-другому.   «Что я сделал не так?»   Ты слишком близко, мы с тобой чуть…   «О, и тебя бесит то, что я не думаю о последствиях?»   Бесит. Потому что я не могу не думать о них.   «Если над всем думать и пытаться сделать правильно, можно с ума сойти. Иногда проще признаться себе в чем-то».   Я не могу.   Арсений крутит в голове диалог — и впервые отвечает честно хотя бы себе самому, потому что вчера не решился — потому что сказать Шастуну то, что не в силах сказать самому себе, попросту невозможно.   И это отчаянно-злое «ты пиздишь» — пиздишь, что хочешь уйти, что не нуждаешься.   И Арсений понимает — пиздит.   Пиздит, но по-другому не может — потому что он должен следовать правилам, должен придерживаться собственных целей, которые наметил — идти к тому, что правильно и стабильно.   «Бля, когда ты уже поймешь, что не все должно идти по твоему плану?» — спрашивает зло в голове Шастун.   — Заткнись, — шепчет Арсений, закрывая уши руками и опуская голову на парту.   Заткнись заткнись заткнись.   — Арсений, вы хорошо себя чувствуете? — голос Шеминова раздается прямо над ухом.   Попов дает себе секунду, чтобы вынырнуть из мыслей — возвращает лицу непроницаемое равнодушие и садится ровно, поднимая взгляд на профессора.   — Конечно, — улыбается он, проводя рукой по волосам и подправляя этим движением сбившуюся прическу. — Простите. Просто голова болит.   — Выглядишь неважно, — качает головой преподаватель. — Знаешь, давай-ка я отпущу тебя отдохнуть сейчас — зайди к лекарю, возьми настойку ромашки, от болей помогает. А потом приходи ко мне — я хотел попросить о помощи на следующем занятии.   — Да, — на автомате бормочет Попов, поднимаясь из-за стола и не совсем понимая такой щедрости. — Да, конечно. Благодарю.   И Арсений оборачивается, чтобы уйти — но впервые за день ловит на себе взгляд Антона, который смотрит так, будто Арсений как минимум успел потерять сознание.   И Попов тут же отводит взгляд, выдыхая — и проходит как можно быстрее мимо Антона, который, кажется, провожает его взглядом до самой двери — но не говорит ничего и уж тем более не порывается следом.   Хотя Арс чувствует — хочет.   «Так будет лучше».   Ни к какому лекарю он, конечно, не заходит — успевает вернуться в Башню и подняться на смотровую, доставая из мантии изъятую у собственного факультета упаковку сигарет.   Все-таки в том, чтобы быть старостой, есть свои плюсы.   Волшебник медленно курит, осматривая горизонт — и сердце успокаивается окончательно вопреки мыслям — они, словно безмолвные слушатели, в последнее время таскаются за ним всюду и в каждый момент.   Арсений думает над тем, что это место ему показал Антон — как и кучу других, будь то водопад, подоконник в их русской комнате или забавный магазин на вокзале, в котором они покупали отъездной завтрак.   И это все новое — такое новое, что от этого становится тошно жить в старом.   Арсений выжидает за углом, пока все студенты покинут кабинет ЗоТИ — потому что что-то внутри подсказывает, что Антону может оказаться насрать на их ссору, и тот как обычно подойдет с беспардонным вопросом вроде «как ты себя чувствуешь?».   Попову это не нужно — от слова совсем, потому что он все для себя решает. И пусть во снах его преследуют чертовы зеленые глаза — он не позволит случиться этому в реальности, потому что он держит себя под контролем.   Он умеет управлять чувствами — не только других людей, но и своими собственными.   — Арсений, здравствуй, — склоняет голову Шеминов, улыбаясь широко. — Как голова?   — Все хорошо, спасибо, — кивает в ответ Попов, подходя ближе к профессору и облокачиваясь о парту поясницей. — Вы что-то хотели?   — Да, у меня урок у третьего курса, — мужчина проходит в занавешенному шкафу и, ухватив укрывающую его серую мантию за край, резко сдергивает. — Узнаешь?   Арсений кашляет от поднявшейся пыли — прищуривается и хмыкает, узнавая обучающий шкаф.   — Боггарт?   — Именно он, — кивает Шеминов. — Хотелось бы показать ребятам, как наши студенты справляются с такими существами. Поможешь? Конечно же, за очки для факультета.   Арсений пожимает плечами, подходя ближе — на баллы в последнее время абсолютно насрать, но он давненько не встречался с Боггартами. Последний раз был, наверное, как раз курсе на третьем — когда они оттачивали собственную смелость и выдержку для проформы, но на деле соревновались в подростковом «пиздец как страшно, но я мужик».   Арсению тогда, кажется, Боггарт представлялся большим пауком, потому что Попову насекомые никогда не нравились, но он этот страх быстро переборол — влез с Матвиенко в лабораторию одного из профессоров, где тот разводил каких-то жутких насекомых, и под дикий смех Сережи трогал ползучих гадов до тех пор, пока не перестал голосить от омерзения и ужаса.   Сейчас Арсению даже интересно, чего он боится — да и, к тому же, может такая эмоциональная встряска наконец приведет поплывший разум в норму.   — Почему нет? — соглашается Арсений, вытягивая из мантии палочку. — С вашего позволения, я бы хотел сначала увидеть сам.   Шеминов понимающе кивает, подходя к дверце и проворачивая ручку — замок щелкает, и профессор тут же отходит в сторону.   Арсений задерживает дыхание, слыша движение внутри — и в следующее мгновение черное нечто вылетает из шкафа, замирая прямо перед волшебником.   По телу невольно проходят мурашки — потому что чертовы Боггарты жуткие не только сами по себе, но и пониманием того, что скоро покажут тебе твой кошмар — и Арс вскидывает палочку, выдыхая и повторяя про себя заклинание.   Последней ускользающей мыслью Попов думает о том, что если Боггарт станет Аленой с щупальцами из его кошмара — это будет даже не так уж и страшно, больше смешно. Но чудовище уже меняет форму — и, на удивление самому Арсению, действительно приобретает человеческие черты.   «Что?..»   Арсений угадывает фигуру еще до окончательного обращения — по чертовым сверкающим зеленым глазам, и только спустя мгновение видит появляющуюся форму Гриффиндора и привычный алый галстук на шее.   Взгляд падает на вытянутую ладонь — в ней бутоном лежит фиалка.   — Арсе-ений, — от чужого голоса по телу проходит ледяная волна — мурашки начинают душить, хотя Арс слышит, что этот голос отличается от голоса Шастуна — и все равно не может подавить ощущения, что перед ним сам Антон. — Знаешь, что?..   И ему стоит наколдовать заклинание — прямо сейчас. Но рука с палочкой дрожит — и Арс замирает под взглядом чертового Боггарта, сознанием понимая, что это лишь иллюзия — но не в силах оторвать от мутных зеленых глаз взгляда.   — Знаешь?.. — повторяет Шастун, делая шаг вперед — Арсений вздрагивает, сжимая палочку сильнее, пока тот наклоняется ближе и шепчет: — Я тебя ненавижу…   И ладонь с бутоном сжимается резко — разжимается тут же, и темные лепестки, израненные и убитые, осыпаются к ногам Арсения.   — Ридикулус.   Боггарта затягивает обратно — в одну секунду, и Попов понимает, что произнес заклинание, лишь через пару секунд — сердце все еще стучит бешено, а руки дрожат, потому что в голове…   «Я тебя ненавижу».   И внутри все скованно льдами — искренним ужасом и страхом, будто Арсений только что увидел чью-нибудь смерть.   Но это был Боггарт — лишь Боггарт.   — Не думаю, что это подойдет для открытого урока, — глухо выдыхает Арсений из последних сил, на Шеминова даже не смотря.   Попов выходит в коридор и приваливается к стене — ноги не держат, но это нормально после встречи со своим кошмаром.   Ненормально только то, какой облик он принимает.   Это был Боггарт — всего лишь Боггарт.   Но неужели Арсений больше всего боится именно этого?