***
Зачеты и экзамены наконец отпадают — и завершение пятницы знаменует последняя репетиция бала, что означает наконец наступившую свободу и ощущение каникул, которые начнутся уже послезавтра. Репетиция тоже не затягивается надолго — Утяшева, которая их и проводила, остается студентами неожиданно довольна и отпускает всех раньше, рекомендуя перед завтрашним балом выспаться и расслабиться. Арсений отпускает руку Алены и сразу же отходит в сторону — чувствует пристальный взгляд собственной партнерши, но не смотрит на нее в ответ, уходя с репетиции в одиночестве чуть позже, чем основная толпа, потому что толкаться среди студентов нет никакого желания, да и ему в любом случае идти на патруль через каких-то полчаса. Время патруля пролетает незаметно. Арс возвращается в гостиную старост, которая, на удивление, оказывается не пустой — он замечает смеющуюся Варнаву сразу же, как заходит в помещение, и переводит взгляд на расположившегося прямо на ковре Шастуна, который с довольной ухмылкой покачивает в руке бутылку с медовухой. — Вы чего? — хмурится Арс, подходя ближе. Катя, видимо тоже только что вернувшаяся с патруля, оборачивается к нему с отчаянной улыбкой: — Этот придурок решил отмечать сдачу всех зачетов на полу! — И право имею! — фыркает насмешливо Антон, делая из бутылки глоток — изображает намеренно опьянение, но Попов видит, что это делается из чистого веселья. — Я Макарову трансфигурацию на «выше ожидаемого» сдал! — Ну, это ведь не «превосходно», — усмехается Арсений, засовывая руки в карманы мантии и осматривая старосту. — Поэтому я пью не виски, а медовуху, — подмигивает ему Антон, отчего Арсений приподнимает насмешливо бровь. — Ой, да ну тебя, Шаст, — машет рукой Варнава, отворачиваясь. — Меня эти репетиции доконали, так что я спать. Хорошо вам поотмечать. И девушка уходит, не замечая брошенного арсового взгляда «я, вообще-то, не собирался» — зато Антон этот взгляд видит и, растягиваясь в хитрой улыбке, хлопает по ковру рядом с собой. — Присоединишься? Попов хмыкает, еще раз оглядывая диваны вокруг — и какого черта Шастуну на них не сидится? — но выдыхает и кивает, соглашаясь и падая на мягкое покрытие рядом с коллегой. — У нас одна бутылка? — скептично оглядывает алкоголь в руках волшебника Арс — содержимого там осталось примерно половина. — Ага. Последняя в запасах, — усмехается Антон, протягивая напиток и хитро щурясь. — Или вы, Граф, брезгливы? — Не до такой степени, — хмыкает Арс, забирая бутылку. Медлит секунду, осматривая ее — вспоминая, что в комнате ведь лежат собственные запасы и за ними можно сходить. Но физическая усталость после репетиции и умственная от череды зачетов пересиливает — идти никуда не хочется, особенно при том факте, что ковер оказывается на удивление мягким. И Попов делает глоток из чужой бутылки — медовуха приятной сладостью отдается во рту, согревая изнутри скорее эффектом плацебо, чем реальным градусом, ибо напиток сам по себе слабый, но в сочетании с уютом гостиной и потрескивающим камином добавляет какое-то волшебное действие. — Не так уж и плохо, — говорит Арс то ли о медовухе, то ли — о идее пить на ковре. — Это да, — улыбается Шаст, протягивая руку — Попов понятливо передает бутылку обратно. — Как твои зачеты? Арс хмыкает, но рассказывает о том, что по всем предметам получил ожидаемые «превосходно» — Шаст в ответ чуть возмущается по поводу собственной трансфигурации, но в итоге приходит к выводу, что от Макарова даже такая оценка — сущее благо. — Черт, так тело болит от этих репетиций, — выдыхает Антон, морщась и протягивая бутылку Попову — тот перенимает ее, за случайным прикосновением к чужим пальцам замечая, что руки у Шастуна поразительно горячие. — Ненавижу их всей душой. — Я тоже, — согласно кивает Арсений, делая глоток и окидывая коллегу взглядом прищуренных глаз. — Что-то ты сдал, Шастун. Тренировки по квиддичу нормально — а от танцев тело полегло? — Сам удивлен, — смеется легко Антон, проводя рукой по шерстяному покрытию под ними — и в зеленых глазах в очередной раз отражаются те самые искры от пламени из камина. — Я бы сейчас за массаж душу продал. — Твоя душа стоит так дешево? — усмехается Арсений, покачивая в руке бутылку — алкоголя в ней остается на самом дне. — Не дешевле медовухи, — тянет весело Шастун, бутылку из чужих рук выхватывая и допивая остатки одним глотком. — Тогда я готов купить твою душу. Арсений наблюдает за Антоном с усмешкой — и алкоголя в крови не чувствуется совсем, а тепло гостиной расслабляет окончательно — но то, что Шастун умудряется поперхнуться и закашляться, все равно вызывает желание рассмеяться в ответ. — Чего?.. — бормочет Антон, поднимая удивленный взгляд. — Ты мне… массаж предлагаешь сделать? — Ну да, — пожимает легко плечами Попов, отводя взгляд к камину — его отчего-то чужая реакция забавляет до чертиков. — Я, конечно, не массажист, но плечи помять могу. Антон замолкает на какое-то время — смотрит неверяще, испытующе почти, когда Арс возвращает к коллеге довольный собственной провокацией взгляд. — А сделай, — заявляет Шастун, голову вскидывая и смотря на Попова ехидно — надо же, все-таки разгадывает посыл. «Сольешься же», — читает в зеленых глазах Арсений и усмехается. Арсений поворачивается полностью, ноги в коленях сгибая и разводя руки в стороны, взглядом указывая на место перед ним — между ног — и Шаст мнется мгновение, но все же улыбается предвкушающе-упрямо и подтаскивает собственную тушку ближе, разворачиваясь спиной и усаживаясь поудобнее. Арсений усмехается сам себе, когда думает о том, как все это странно — но другие старосты уже вряд ли спустятся в гостиную, да и затеянная игра не кажется чем-то ужасным. Потому что в голове все еще стучат написанные Дороховым слова — и желание проверить самого себя пересиливает. И Попов кладет руки на чужие плечи — сжимает почти невесомо, отчего Антон перед ним ерзает на месте; Арс чувствует, как тот напряжен — шутки шутками, а тело обычно не обманывает. — Расслабься, — уже тише говорит Попов, проводя ладонями по чужим плечам — Шастун выдыхает громко, качая головой. — Это как-то… — бормочет Антон, но осекается и произносит чуть тише: — Мне просто… давно не делали массаж. И Арс слышит, как лопается уверенность в чужом голосе — хоть Антон и проглатывает пресловутое «это как-то странно», выдает себя все равно тем, что отказываться не хочет — и ощущение победы в собственноручно затеянной провокации разогревает что-то внутри. Они не пьяны — совсем нет, потому что медовуха слабая, как вода. Но касания к другому человеку неожиданно ощущаются нужными — и что-то внутри трескается в этот момент, заволакивая сознание необходимостью и проигрышем собственным… Чувствам? — Давно или никогда? — уточняет Попов, проводя руками по чужим плечам и слегка сжимая мышцы. — Давно, — отвечает Антон, слегка запрокидывая голову от очередного движения. И Арсений чуть отклоняется в сторону, чтобы увидеть, как Шаст прикрывает глаза — и как подается немного назад, подставляясь под его руки и выдыхая размеренно от очередного нажатия. Попов усмехается тихо, сжимая чужие плечи сильнее — и видит на лице Шастуна то самое удовольствие, которое обыкновенно проявляется, если человек расслабляется окончательно. И что-то в чужих подрагивающих ресницах цепляет — и Арс, не думая, придвигается чуть ближе, сжимая ладони сначала сильнее, а после круговыми движениями оглаживая плечи почти невесомо. — Блять… — шепчет Шастун, глаз так и не открывая. — Ты что, окончил курсы какие?.. Арсений улыбается, но не отвечает — накрывает плечи ладонями и большими пальцами нажимает сильнее, водя по кругу — Шаст охает и закусывает губу. И в этот момент шкодливое «просто помять» меняет характер — Арс слышит, как сменяется чужое дыхание при следующем прикосновении, становясь сбитым, и Антон отклоняется сильнее — почти вжимается в Попова спиной неосознанно, и тот сильнее сжимает на чужих плечах ладони, чувствуя зарождающийся внутри ответный жар. Потому что изнутри опаляет ощущением того, что его посыл чувствуют — чувствуют и отвечают на него будто бы тем же, той самой необходимостью и желанием эти прикосновения чувствовать. «Сука, что ж ты делаешь…» Антон оказывается на удивление чувствительным — каждое собственное движение отдается в этом человеке очередным томным вздохом и закусыванием губы; Арсений буквально слышит это движение и даже прикрывает глаза, чтобы не позволять мыслям путаться, но это не помогает. Потому что Шастун откровенно плавится под его руками — так заманчиво и выбивающе, что Арс не выдерживает, скользя пальцами чуть ниже, на грудь, проверяя границы дозволенного. Антон, кажется, забываясь совсем, ведет головой и откидывает ее назад — и Попов скользит по ключицам, накрывая чужую шею и слегка сжимая — и слышит в ответ судорожный выдох, который опускает все внутри. И это — уже не просто реакции, а те самые, когда ты перегнул чертову планку. «Как же тебя легко завести, Шастун». И Арс замирает на мгновение — потому что слышит, как сбивается собственное дыхание. Чувствует, как между ними уже почти места не остается — слишком близко — но одной рукой скользит обратно к плечу, пальцами второй почти невесомо поглаживая открытую кожу на шее. У Шастуна кожа такая горячая, что не прикасаться кажется кощунством — и Попов не отдает себе отчета, когда скользит по чужой шее выше, оглаживая линию челюсти и чужой подбородок — это происходит секундно, порывом, но Антон лишь сильнее голову запрокидывает, позволяя и выдыхая еще громче. И черт возьми, это так… Сексуально. И Попов закусывает губу, выдыхая тяжело — вкладывая в собственные прикосновения завязывающийся внутри жар, проигрывая чужим вздохам и этой чертовой чувствительности Шастуна — тот, наверное, не понимая и сам, так отвечает на прикосновения, что становится дурно. И пальцы дотрагиваются до чужого уха — обхватывают мочку, сжимая слегка, отчего Шаст выдыхает почти со скулежом: — Бля, Арс… И Попова от чужого голоса ведет — ведет так, что он проводит по ушной раковине пальцем почти невесомо, чувствуя, как вздрагивает в его руках волшебник. — Тебе не нравится?.. — шепчет Арсений куда-то в чужую макушку, и сам удивляется хрипоте в собственном голосе. — Я… Нет, мне… — бормочет Антон, выдыхая так, словно пытается надышаться перед погружением в воду — и уголки губ у Арса дрогают в появляющейся ухмылке. — Я понял. Это, — выдыхает уже в самое ухо Арсений, — твоя эрогенная зона, Шастун? Одновременно с этим он оглаживает пальцами другое ухо — ласково, почти невесомо, и Антон захлебывается вздохом, слегка отклоняясь от горячего дыхания, что само по себе становится ответом. Но это только разогревает — туманит сознание совсем властью собственных прикосновений, и Арс подается вперед, практически прижимаясь губами к чужому уху и шепча: — Мне прекратить?.. И собственный голос пугает — но внутри все пульсирует так, что не дает отстраниться от Шастуна, что каждое касание чужого тела — мурашками по собственному. И это чертово «нет» полушепотом с чужих губ — и Арс выдыхает несдержанно, закусывая губу и проводя пальцами по ушной раковине снова, пока другой рукой слегка сжимает часть горла Антона, притягивая ближе. И чужое хриплое дыхание — сразу куда-то вглубь, и Попов намеренно горячо выдыхает коллеге в ухо, чувствуя, как тот почти выгибается в его руках. «Блять, что же ты со мной делаешь…» И собственные касания уводят сознание — массаж уже давно улетает к чертям, потому что Арсений осознает, что просто прикасается к Шастуну — скользит почти невесомо по шее, ушам и ключицам — и тот подается на касания так, словно в них заточен весь кислород этого мира. И это все остается в границах — чертовых границах, которые умудряется выстроить мозг, потому что все еще — «ничего страшного». Но азарт разгоняется в крови — или не азарт, черт его знает — и Арсению хочется больше. Больше вздохов, больше реакции — больше до крайности разгоряченного Шастуна, дыхание которого скручивает что-то внутри. «Останови меня, Антон, ну же…» И Арсу кажется, что он мольбой прошепчет это в чужое ухо — но он проигрывает сам себе, обхватывая чужую мочку губами почти невесомо. — С-сука… — хрипит Шастун, вжимаясь в Арсения так, будто теряет равновесие — вскидывает руки, чтобы схватиться за чужие коленки, между которых сидит. И Арс не выдерживает совсем — зарывается одной рукой в чужие волосы, слегка поворачивая русоволосую голову и открывая себе больше доступа — и медленно проводит языком по ушной раковине, накрывая следом губами — так горячо, что Шастуна в его руках почти выворачивает с тихим стоном. И Попов забывает и сам, как дышать — чувствует лишь чужой жар и то, как прикусывает чужую мочку, накрывая вновь поцелуем — и сознание утягивает в омут от подрагивающего коллеги в собственных руках. Что он делает что он делает что он делает — Ар-рс, — выдыхает Шастун то ли жалобно, то ли зло — и чужое перекатывающееся «р-р-р» лаской для собственных ушей. И Попов ухмыльнулся бы, да сознание не успевает ехидно радоваться — вместо этого он вновь проводит по чужому уху языком, выдыхая горячо, и Антон резко проворачивается в его руках. Мгновение — и Арсений чувствует, как его роняют на чертов ковер, а Шастун нависает над ним и сразу же предусмотрительно стискивает руки в тиски по обе стороны от лица, заглядывая в глаза. И зеленые омуты — темные, такие горящие, что у Арса перехватывает дыхание — и хочется податься вперед, вернуть себе ту возможность контроля чужого удовольствия; он читает все то же самое в глазах напротив, пока Шастун прижимается к нему так близко, как никогда раньше. — Сука, что же ты делаешь… — шепчет отчаянно Антон, склоняясь ближе — прикасается носом к чужому, прикрывая глаза и судорожно выдыхая. Арсений выдыхает в ответ — потому что не может успокоить безумно колотящееся сердце и желание к Шастуну сильнее прижаться — и прикрывает глаза тоже, хотя чужое дыхание прямо в губы не успокаивает от слова совсем. И Попов грудью чувствует чужую дрожь — и открывает глаза в тот момент, когда слышит тихое «Арс». Он смотрит в зеленые глаза — и внутри щелкает в этот момент. И никакие слова становятся не нужны — потому что все понимается по этому взгляду наконец окончательно. «Это взаимно?» Да, и это ужасно. — Нам нельзя… — шепчет Арсений отчаянно, чувствуя, как чужие пальцы больше не сжимают запястья — скользят чуть выше, обхватывая ладони. — Почему? — в чужом голосе, вопреки надежде, звучит обреченность — и Арсений не может оторвать взгляда от чертовой удушающей травы в глазах напротив. И Попову кажется, что он сходит с ума — потому что сознание проясняется, потому что в очередной раз все сворачивается так же, как и тогда — когда Антон хотел поцеловать его в опьянении, и сейчас Антон хочет этого тоже — но опьянение здесь отнюдь не алкогольное. И Шастуну плевать, что он не помнит, что натворил уже раньше — эта зависимость повторяется снова, и Арс чувствует, что не может сдержаться — и появившееся было возбуждение резко затапливает такой отчаянной тоской и болью, что хочется закричать. — Антон, прошу… — выдыхает Арсений, не в силах отвести взгляда. «Прошу, не разрушай меня этим окончательно — я не смогу сопротивляться сейчас». И одна часть внутри Арсения молит, кричит буквально, чтобы Антон не слушал и сломал все стены окончательно, пока другая позорно рычит, держась за остатки пепелища в душе, гавкая последнее «это ошибка, вы не исправите это потом!». И это разъедает — вскрывает все изнутри так, что сжимает горло, что Арс вопреки собственным словам обхватывает чужие пальцы в ответ — и Антон закусывает губу, и в зеленых глазах — столько боли, что Попову хочется взвыть. Потому что Антон читает все это в его глазах — Арс это знает, и от этого больно и самому. Дверь на втором этаже хлопает — Шастун сильнее сжимает руки на ладонях коллеги всего на мгновение, словно давая понять «мы не договорили» — и рывком садится на ковре, тут же подскакивая на ноги и отворачиваясь. Арсений поднимается сразу же следом — реакции не пропьешь и не проебешь, как бы у тебя не колотилось сердце сейчас. — Ой, Антон, так ты тут? — удивляется Кузнецова, едва спускается с лестницы. Девушка замирает на мгновение, оглядывая попеременно то Попова, то Шастуна, задерживаясь взглядом на наверняка взъерошенных волосах — и чужой взгляд меркнет, пожалуй, слишком заметно, а на губах замирает горькая усмешка. — Что ты хотела, Ир? — откуда-то из-за спины спрашивает Антон, и голос у того до чертиков низкий, с едва слышной хрипотцой — у Арса против воли замирает дыхание. — Хотела спросить по поводу твоего костюма на завтрашний бал, но тебя не было в комнате и… Арсений не слушает дальше — проходит мимо Кузнецовой, быстрым шагом поднимаясь по лестнице и глуша в себе желание оглянуться.***
Рождественский Хогвартс — произведение искусства, не иначе, потому что в каждой мелочи заметен тот самый дух праздника. В Большом зале удивительно огромная, чудесно украшенная елка — Шастун видел ее уже много раз, но каждый год все равно залипает так безбожно, будто видит по меньшей мере восьмое чудо света. С волшебного потолка хлопьями падает снег — тает прямо над головами студентов, создавая ощущение, что все они попали в какую-то сказку, которая поддерживается ненавязчивой музыкой от устроившегося неподалеку оркестра. Народ вокруг шумит — бал должен начаться вот-вот, и с каждой минутой в Большой зал входит все больше волшебников, облаченных в красивые одежды, готовых сегодняшним вечером танцевать и развлекаться друг с другом под аккомпанемент сияющих тут и там волшебных огней вместо гирлянд. — Хорошо выглядишь, — улыбается Антону Варнава, едва подходя ближе и оглядывая друга внимательным взглядом. — Ты тоже, — искренне отвечает Шастун, осматривая волшебницу — на той светло-розовое легкое платье, летящее будто, открывающее ту самую женственность, обыкновенно спрятанную за образом своенравности. Антон обнимает подругу, и в этот момент возвращается Ира — приносит и себе, и ему фужеры с пуншем, за которым отошла пару минут назад. И Шаст был бы глупцом, если бы отрицал, что Кузнецова тоже выглядит восхитительно — темно-синее платье до колен очаровательно подчеркивает блестящие от восторга глаза волшебницы и неплохую фигуру. За советом по выбору платья Ира вчера как раз и обращалась к нему — потому что пара должна сочетаться в одежде, как бы Антон этого момента не хотел понимать. Но сейчас они рядом выглядят действительно гармонично — потому что темный оттенок платья Кузнецовой, в противовес второму варианту, который она рассматривала, отлично подходит к черному как смоль костюму Шастуна — подумать только, он надевает его только раз в год, но по восхищенным взглядам подруг видит, что делает это так редко явно зря. Впрочем, он был бы готов и не сочетаться нарядами с собственной партнершей — если бы вчера им с Арсением дали договорить. — А где Сережа? — улыбается Ира, оглядываясь по сторонам — все-таки принято, что даже на «предбальную» часть волшебники сразу приходят парами. — Скоро придет, — пожимает плечами Варнава, поправляя завитые светлые волосы — те волнами опускаются по приоткрытым плечам. И буквально после этих слов Шастун выхватывает при входе знакомые силуэты — троица слизеринцев входит вместе среди других пар, оглядываясь по сторонам с интересом, почти сразу же замечая остальных старост и двигаясь в их сторону. Матвиенко с Варнавой тоже готовились — это Шаст понимает по костюму винного цвета на невысоком волшебнике, который действительно сочетается с нежным оттенком платья подруги, и этот факт отчего-то вызывает умиление тем, что такой безразличный на первый взгляд Сережа, оказывается, прислушивается к партнерше — потому что Антон знает, что вряд ли Варнава сама тряслась над выбором своего наряда, чтобы «подходить кому-то другому». — Привет всем, — ухмыляется Матвиенко, когда они наконец подходят ближе — сразу же переводит взгляд на Катю, и блеск в его взгляде определенно был бы заметен даже в темноте. — Прекрасно выглядишь, Екатерина. — Взаимно, Сергей, — ухмыляется в ответ Варнава довольно, прищуриваясь и переводя взгляд на остановившихся за его спиной волшебников. Антон тоже смотрит на них — взгляд на Алене не задерживая даже, зато на Арсении — да. Потому что тот выглядит потрясающе — в белом как снег костюме, сидящем на волшебнике так, будто тот только что вышел от сотни стилистов. И этот образ так резонирует с восприятием Попова — вечно хмурого и закрытого, почти что опасного — что дыхание сбивается напрочь, а взгляд цепляется то за темные волосы, так контрастирующими с нарядом, то за голубые глаза, которые намеренно не смотрят в ответ. Забудьте, что Шастун восхищался елке — черт возьми, Арсений сияет во сто раз сильнее. — Шаст, — зовет Катя, едва заметно подталкивая друга локтем в бок с хитрой улыбкой. — А, да? — отмирает Антон, наконец возвращая к подруге взгляд — та тихо хихикает, но лишь качает головой. И Антон мог бы смутиться тому, что его безбожное залипание было заметно — мог бы, если бы ему не было на это абсолютно насрать. Потому что в сознании все еще вчерашний вечер пожаром — и чужие губы на чувствительном ухе, и прикосновения, которые жаром по всему телу. И чужой взгляд откровением — тем самым, который мешает все внутри и заставляет снова и снова на обладателя этих голубых глаз смотреть несмотря даже на то, что Алена, стоящая рядом с Поповым, косится на Шастуна в меньшей степени недовольно. И Арсений наконец смотрит на него тоже — скользит взглядом по костюму, но все же замирает на глазах — и у Антона в этот момент все внутри сжимается от желания прямо сейчас схватить того за руку и увести подальше отсюда. «Какой ты красивый». Арсений отводит взгляд первым — смотрит куда-то в пол, по-прежнему стоя чуть поодаль от собственной партнерши и друга, пока компания о чем-то оживленно переговаривается — но Шаст замечает дрогнувшие в улыбке уголки губ, и все внутри озаряется приятным теплом. Тихая мелодия начала растекается прямо над головами, сигнализируя о том, что время бала пришло — и старосты, улыбаясь друг другу, образуются в пары и расходятся по разные стороны. Пара Матвиенко и Кати следует вместе с Шастом и Ирой к одной стене, в то время как Алена уводит Арсения на противоположную сторону — и что-то внутри Антона колет от взгляда на держащего под руку Гоури Арсения. Когда все волшебники школы наконец выстраиваются ровно, прямо к елке выходит Утяшева — в сверкающем, кажется, вышитым настоящими рубинами, алом платье до пола — и улыбается приветливо всем студентам, приподнимая бокал безалкогольного пунша. — Всем доброго вечера, дорогие студенты! Да начнется Рождественский Бал! И пары, которые успели взять себе бокалы, отставляют их на столики возле стен — и кавалеры галантно протягивают руки выбранным девушкам, ведя их за собой на центр зала, пока музыканты позади обворожительно улыбающейся Ляйсан наигрывают ненавязчивую мелодию. И Антон тоже протягивает Ире руку — та улыбается так лучезарно, что настроение из хорошего мгновенно становится наивысшим, и парень выводит партнершу ближе к центру, рукой мягко обхватывая за талию и прижимая чуть ближе. Мелодия сменяется следующей — звучание оркестра утихает на секунду, а следом взрывается прекрасными звуками скрипки и виолончели — и все пары Хогвартса синхронно двигаются в вальс, выученные этому танцу до кончиков пальцев. Антон ведет Иру в танце, взглядом пересекаясь с Варнавой на пару мгновений — та выглядит абсолютно счастливой, подмигивая другу и прижимаясь к Матвиенко поближе, и улыбается так довольно, что и Шастуну становится окончательно хорошо, а магия бальной атмосферы мягким пледом опускается на плечи; он улыбается уже Кузнецовой, глаза которой горят искренней радостью. И мелодии сменяются одна другой — расстановка Утяшевой, выведенная на репетициях, позволяет парам не сталкиваться друг с другом, и весь зал кружится в танцах, таких волшебных и пробирающих до самого сердца, одинаковых и вместе с тем разных — в мелочах, в чужих взглядах друг на друга и прикосновениях к партнерам. И все тревоги уходят на второй план — потому что в моменте это все затягивает в себя настолько, что волшебство и атмосфера — по венам уже, и бесконечные репетиции определенно стоили всех маленьких мук. И Антон то и дело выхватывает в толпе взглядом Арсения — не то чтобы специально, но волшебник все-таки выделяется на фоне в большинстве своем одетых в темные костюмы кавалеров, и улыбка у Шаста не пропадает с губ почти ни на секунду. Арсений ловит его взгляд пару раз — и глаза того тоже почти незаметно искрятся от общей атмосферы, потому что бал все-таки пробирает. А эти взгляды пробирают Антона — до такой степени, что руку Кузнецовой он сильнее сжимает от внезапного ощущения того, что все происходит правильно. То, что было вчера, правильно — и Антон от этого не откажется. Официальная часть бала заканчивается на пятом выученном танце, и по залу проходит вздох облегчения уставших волшебников. Студенты расходятся к столикам — там как всегда широкий выбор угощений и напитков, в которые вот-вот начнут подливать что-то более горячительное, пока преподаватели будут делать вид, что не видят в происходящем ничего неположенного. Мелодии оркестра сменяются — становятся не такими быстрыми, фоновыми, пока ученики Хогвартса общаются друг с другом, а кто-то на волне прилива эмоций даже продолжает двигаться в танце — чаще это влюбленные пары, не желающие расставаться друг с другом ни на минуту. Антон благодарит Иру за танец, пересекается с Варнавой и Матвиенко, которые выглядят до неприличия счастливыми, и выходит на балкон покурить — в нарастающей в зале суматохе он остается незамеченным в своем порыве проветрить голову и закрепить табаком хорошее настроение. На Хогвартс уже опускается ночь — балкон окрашивается лишь полоской света, проникающей из-под закрытой за волшебником шторы, да восходящей луной, и Шаст опирается о каменную ограду, с улыбкой рассматривая покачивающийся вдали лес и озаряющееся первыми звездами небо. Дым от сигареты белеет под лунным светом — прохладный воздух задувает под ткань черного пиджака, а с губ так и не сходит улыбка даже тогда, когда за спиной слышится движение шторы. — Не боишься, что заметят? Антон усмехается, становясь ровно и поворачиваясь к визитеру — Арсений замирает при входе на площадку, оглядывая Шастуна оценивающе, совсем немного растерянно — ибо вряд ли ожидал встретить здесь — но на чужих губах все равно донельзя привычная ухмылка. — Нет, — пожимает плечами честно Антон, пока Арс подходит ближе — становится рядом, опираясь одной рукой об ограждение, и Шастун протягивает коллеге приоткрытую пачку. — Угостить? — Благодарю, — чинно отзывает Арсений, вытаскивая сигарету и отворачиваясь к горизонту — усмешка с лица пропадает, и взгляд голубых глаз блестит как-то задумчиво. Антон повторяет движение, и они оба курят какое-то время в молчании. Позади, за шторами, слышится приятная ушам мелодия и гомон студентов, чей-то смех и звон чокающихся бокалов — фоном то самое ощущение праздника где-то там, недалеко. Однако балкон воспринимается сейчас тем самым островком спокойствия и передышки — прохладным местом, где нет лишних глаз и ушей, и тишина сейчас ласкает слух не хуже самой прекрасной музыки. — Твоя партнерша не потеряет тебя? — все же разрывает тишину Арс, головы так и не поворачивая. — А твоя? — усмехается Антон, возвращая к Попову взгляд — в лунном свете и так бледная кожа будто бы сияет сильнее. Тот мельком смотрит в ответ, усмехаясь — «один-один» — и вновь отводит взгляд к небу, будто выискивая там что-то. Ощущение недоговоренности повисает в воздухе — не тяжестью, а скорее легкой интригой и ощущением «так и должно было быть». Должно — так, что они стоят на этом балконе вдвоем, среди Хогвартской ночи, оставляя праздник где-то за спинами, потому что здесь комфортнее во сто раз. — Почему ты ушел? — кивает Антон в сторону прохода, и Попов выдыхает, прикрывая глаза. — Не люблю танцы, я говорил. Там… душно. И Шаст слышит в чужом голосе озадаченность, видит в голубых глазах все те же терзающие мысли — понимает, что Арсений говорит отнюдь не о танцах, а будто о чем-то большем. — Танцуешь достаточно хорошо для того, кто это не любит, — замечает Шастун, пока Арсений усмехается как-то горько, качнув головой. — Танец — один из языков тела, — произносит он, мельком взглянув на коллегу. — Не со всеми людьми я хочу говорить. За спинами раздается новая мелодия — звучание гитары и голос одной из студенток, которая говорит о том, что с удовольствием споет для всех танцующих. Антон знает эту девушку — она пела на балу в прошлом году аккомпанементом первого «неофициального» медленного танца. — А со мной поговоришь? — срывается с губ Антона, когда он делает шаг навстречу и протягивает руку. Арсений поворачивает к нему голову, смотря с удивлением — то на протянутую ладонь, то на мягкую улыбку, и выдыхает почти не слышно: — Приглашаешь меня на танец?.. Шаст утвердительно склоняет голову, не отрывая от Арсения взгляда — тот сглатывает, становясь ровно и поворачиваясь к Антону, замирая перед ним на мгновение, и в чужом взгляде мешается сейчас слишком многое, пока из зала раздается начало песни. Каждый, кто сделал тебе больно — покойник Укрою тебя пледом, посажу на подоконник Залезу под свитер, в самое сердце Ты холодный город, но в тебе можно согреться Перебор гитары становится громче — тихий голос певицы долетает и до старост несмотря на задернутые шторы, когда Попов делает шаг ближе, осторожно вкладывая свою ладонь в чужую — и у Шаста дыхание замирает от теплого прикосновения, когда он тянет Арсения ближе, укладывая руку на талию коллеги. Каждый шрамом на запястье остался Я убью всех тех, кто посмел тебя касаться Мятые простыни, отключили свет Мы друг для друга созданы Бракованный дуэт Попов кладет руку на чужое плечо — выдыхает судорожно, слыша слова исполнительницы, но взгляда не отводит. И Антон пропадает — погибает в этих чертовых голубых глазах, ведя Арсения в неспешном танце на месте, слегка покачиваясь в такт — и Арс позволяет ему это, сжимая почти незаметно чужую руку крепче, отчего по всему телу бегут мурашки. Чай на столе Жаль, что не ты Привяжу тебя к себе Чтоб не боялась темноты Чай на столе Жаль, что не ты Это так правильно — так чертовски правильно, что у Шастуна сбивается дыхание к черту — потому что Арсений смотрит на него так, что не подобрать слов. Я бы хотела стать твоим одеялом Чтобы ночью ты со мной спала и не замерзала Согреть тебя тем, что от меня осталось Лишь бы ты не заболела, лишь бы утром улыбалась И подбирать их не нужно — потому что признание в чужой песне, чужим голосом — по венам и во взгляде, направленном на голубые глаза, и Антон улыбается, чувствуя, как мешается все внутри, пока они медленно двигаются, не отрывая друг от друга взгляда. — Мы друг для друга созданы… — шепотом подпевает песне Антон. — …бракованный дуэт, — выдыхает следом Арсений. И горечь бежит по венам — потому что обречено, и Антон понимает это тоже, как понимает и Арсений — видит это в нем по дрогнувшим в скорбной улыбке уголках губ, но не соглашается внутри себя отступать даже так. Чай на столе Жаль, что не ты Привяжу тебя к себе Чтоб не боялась темноты Чай на столе Жаль, что не ты Музыка позади становится громче — отчаянной, пробирающей до самых костей, пока Шаст сжимает чужую ладонь сильнее — я сделаю так, чтобы ты не боялся темноты. И Арсений отвечает ему — сжимает руку в ответ, закусывая губу и выдыхая так судорожно, что внутри все стягивает. И отчаяние мягко делится на двоих — нельзя, не могут, не позволено, но… Но Арс здесь — с ним, держит его руку так трепетно и вместе с тем крепко, что Антон чувствует ответ — я убью всех тех, кто посмел тебя касаться. И от взгляда в голубые глаза мурашки по всему телу — и песня затихает вместе с движением танцующей пары, но Шаст продолжает мягко прижимать Попова к себе, продлевая этот контакт — и улыбается едва заметно, на что Арсений отвечает такой же пробирающей до самой души улыбкой. И внутри все сжимает от понимания, от слов, разделенных на двоих — непроизнесенных, но услышанных в чужой музыке, настоящих, и Антон больше всего в этой жизни не хочет отпускать чужую руку — но слышит голоса друзей прямо за шторкой.***
Когда солистка поднимается на сцену и говорит о том, что объявляется первый медленный танец, Варнава закатывает глаза и усмехается. Она никогда не была сторонницей романтики — просто это как-то не ее, и она вновь благодарит вселенную за такого понимающего партнера, который, посмеиваясь, косится на нее и кивает в сторону балкона. — Может, свалим из этого ванильного клуба? Катя активно кивает Матвиенко, хватая того за руку и утягивая в сторону шторок, пока девушка за их спинами начинает петь — и голос у нее действительно красивый, но они, впрочем, смогут ее послушать и без кучи сошедших с ума от гормонов волшебников. И они подходят к выходу, но что-то заставляет Варнаву сначала слегка приоткрыть шторку и заглянуть на балкон, дабы не спугнуть возможно уединившихся там студентов — в их школе бывает всякое, и тактичность никто не отменял. — Ахуеть… — шепчет она, дергая Матвиенко за рукав и заставляя посмотреть в небольшую приоткрытую щель. — Сереж, ты тоже это видишь?.. — Вижу… — шепчет пораженно он, замирая. — Мы с тобой точно в сознании? — Тшш, тихо… А на балконе, очерченные лунным светом, их друзья — чертовы Арсений с Антоном, так трепетно прикасающиеся друг к другу в танце — и сердце у Кати заходится с удвоенной силой, потому что та самая романтика неожиданно проникает в самую душу наравне с музыкой по всему залу. — Они такие… — шепчет девушка, не в силах оторвать взгляда от пары — одетого во все черное Антона и блистающего белым костюмом Арсения. — Такие разные и такие одинаковые? — усмехается шепотом рядом Матвиенко, распрямляясь и тычком заставляя девушку перестать подглядывать за чужой личной жизнью. — Такие придурки, — хихикает тихо она, но улыбается искренне — потому что все внутри согревается от увиденной картины. Волшебники стоят какое-то время в молчании — мелодичный голос певицы отчего-то проникает в самое сердце. И внутри собственные чувства мешаются с чужими — и девушка смотрит на Матвиенко воодушевленно, ища и находя в чужом взгляде ту самую поддержку эмоциям. — Знаешь, я был очень удивлен, когда увидел Арсения сегодня, — делится тихо он, пока они стоят ко входу на балкон спинами — защищая покой друзей. — Почему? — Костюм, — Сережа мягко улыбается, взглядом очерчивая танцующие в зале пары. — Арс никогда не носил белые костюмы — ничего кроме черного. А сейчас… — Он изменился? — понимающе улыбается Катя, получая в ответ кивок. — Неужели это… Антон? — Да, — кивает Сережа, и с губ его не сходит улыбка — облегченная, искренняя за друга. — Не ровен час, когда Арс переосмыслит многое в своей жизни. Я рад, что ему помогут в этом. Варнава стискивает руку друга, продолжая улыбаться — и ее руку сжимают в ответ, пока в душе обоих волшебников растекается общее, искреннее чувство за собственных друзей. Может, Катя и не понимает романтики в классическом смысле — но сжимающий ее ладонь человек, который разделяет вместе с ней радость за близких, вполне может называться ее личным исключением. Потому что это — намного глубже, чем приземленные танцы. Песня кончается — пары замирают в последних движениях, а после тихо благодарят друг друга и расходятся; только двое волшебников так и остаются у балкона, не замечая, как почти вплотную со стороны к ним подходят двое других. — Катя, Сережа! — слышат они и, поворачивая головы, замечают наконец Иру на пару с Аленой. — Вы не видели Антона? — Нет, — тут же отвечает Варнава, мельком панически оглядываясь на Матвиенко — тот улыбается уже не искренне, а натянуто, покосившись на шторку за их спинами. — А Арса? — спрашивает Гоури и с сомнением оглядывает Сережу, когда тот делает шаг вперед, перекрывая путь на балкон с кратким «неа». — Понятия не имеем, где они, — улыбается почти ласково Катя. — Я видел, как Арс шел в ту сторону, — воодушевленно заверяет Матвиенко, махнув рукой в неясном направлении. — Давайте вместе поищем? Девушки переглядываются, напоследок бросая подозрительные взгляды в сторону прохода на балкон — но не успевают возразить, потому что двоица подхватывает их под руки и уводит прочь, эмоционально возмущаясь тому, что друзья куда-то пропали в самый разгар праздника. Варнава мельком смотрит на довольного Сережу — и думает о том, что этот человек удивительный. И пусть она не любит романтику — но, пригласи ее на танец этот волшебник, она бы не отказала.***
Арсений слышит голоса тоже — перехватывает понимание в зеленых глазах напротив, и волшебники одновременно отстраняются друг от друга, переводя взгляды на проход. И лучше бы Арсений не слышал чужого диалога — потому что понимание того, что их только что «спасли», разгорается в душе не только благодарностью к Варнаве и Матвиенко, но и доходящим до головы смущением — непривычным от слова совсем, но Попов все равно косится на Шастуна, прокручивая в голове то, что произошло минуту назад. — Нас все-таки потеряли, — усмехается Антон, головой качая и поднимая взгляд — и улыбка у него на губах замирает мягкая, будто бы понимающая. — Пошли, а то ведь найдут. Арс кивает бездумно, ступая следом — хотя нестерпимо хочется то ли выкурить на балконе еще одну сигарету, то ли вернуть пальцам ощущение чужого тепла. Но они выходят обратно в зал — музыка, сменившаяся на более подвижную, звучит здесь куда громче, сразу же схлопываясь вокруг ощущением празднества, а протянутый Антоном невесть откуда взявшийся бокал с пуншем очень даже замещает желание потребить никотин. И напиток уже предсказуемо смешанный — туда подлито что-то вроде дешевого виски, но Попов не то чтобы против, потому что благодаря успокаивающему глотку ощущение потери контроля сворачивается внутри на удивление спокойным и лишь слегка будоражащим пониманием. Антон приглашал его на танец. И Арс согласился — согласился и не жалеет ни разу, потому что эти глаза… «Что же ты со мной делаешь?» Арсений чувствует на себе взгляд тех самых глаз — не смотрит в ответ намеренно, хотя хочется очень, но улыбается едва заметно все равно, впервые за всю жизнь не будучи в силах нацепить чертову маску равнодушия обратно. Потому что Антон эти маски срывает. Нет, даже не так… Он делает так, чтобы Арс сам их снял. — О, так вот вы где! — раздается откуда-то со стороны голос Сережи. — А мы вас обыскались! И Попов пересекается с другом взглядом — отвечает на хитрую улыбку легким кивком, незаметным почти — «спасибо». — Мы не терялись, — пожимает Антон плечами легко, точно такими же взглядами обмениваясь с Варнавой. — Вы пропустили медленный танец, — вздыхает Кузнецова, поджимая губы и за своим расстройством не замечая, как незаметно переглядываются старосты Гриффиндора и Слизерина. — Еще наверстаем, — заверяет Антон, улыбаясь от насмешливого «ну-ну» от Матвиенко. Большинство учителей уже покидают бал — предсказуемо уходят после конца официальной части вместе с младшекурсниками, и остается лишь парочка «молодых душой» преподавателей в тот момент, когда музыка с классической сменяется на современную — и привычные слуху музыкальные инструменты выдают на удивление не «мелодичную красоту», а вполне себе «молодежную дрянь», как назвали бы такую музыку профессора постарше. Волшебники со всех концов зала стекаются к центру — начинают двигаться активнее, совсем не по-бальному, подпевая в такт узнаваемым песням и громко смеясь от повысившегося в Рождественском пунше градуса. Арсений остается у столиков, когда вся компания уходит танцевать — утягивают даже Алену, которая отнекивается поначалу, но все же соглашается немного подвигаться, бросая на Арсения взгляд с предсказуемым «надеюсь, ты будешь смотреть на меня». Попов смотрит — и не может оторвать взгляда, вот только не от Алены. «Какой же ты живой, Шастун». Тот прыгает в самом центре толпы — двигается слегка забавно, но так искренне, что чужая энергия будто бы передается и Арсу. Он наблюдает за Антоном с улыбкой — а тот весь оказывается в музыке, двигаясь точно в такт и так наслаждаясь, что вечер окончательно переходит в разряд тех самых «хороших». В их доме никогда не было таких танцев — лишь чинные вальсы под классическую музыку, и Арсений вспоминает, что ему это всегда было чуждо. Но отчего-то происходящая сейчас какофония не отталкивает — несмотря даже на то, что в зале становится чересчур шумно и душно. Арс вспоминает, как пожирал его глазами в начале вечера Шастун — и еще раз хвалит себя за то, что решился надеть этот чертов костюм, непонятно зачем купленный в Хогсмиде после возвращения из России. Антону костюмы тоже идут — чертовски, даже тогда, когда тот в духоте танцевального месива расстегивает пиджак и несколько пуговиц на смольной рубашке — так даже лучше, чего уж таить. И чужие иногда заметные за воротником ключицы, и длинная шея — жгучим воспоминанием о вчера и мурашками на кончиках пальцев. Причина сумбурных мыслей взгляд на себе замечает — перехватывает его и улыбается так ярко, что внутри что-то скручивает, потому что искать другого в этой толпе и не отводить взгляда — что-то на другом уровне, совсем на другом. И Арс улыбается в ответ, все же отводя взгляд и пригубливая из бокала — алкоголь лишь добавляет приятных ощущений этому хорошему вечеру, пусть староста и не находится среди сумасшедшей толпы. Уже завтра они разъедутся — и наступит то самое Рождество, которому они так радуются прямо сейчас. И Попов впервые ловит себя на мысли, что не хочется уезжать — как бы ни бесили преподаватели и учеба, чертовы тренировки по квиддичу и пропадающие волшебники… В этом месте он будто находит смысл — и отчего-то в груди замирает шальная мысль, что в собственном доме он может его потерять. — Хей, Арс, — раздается прямо над ухом, и он вскидывает голову — предсказуемо встречается взглядом со сверкающими зелеными глазами. — Что с тобой? Антон взвинченный танцем, дышащий неровно — на губах все еще играет улыбка, но глаза выдают появляющееся беспокойство, и Попов чуть повышает голос, чтобы сквозь громкую музыку было слышно банальное: — Все нормально, Антон. — Какой ты пиздун, — также чуть прикрикивает Шастун, усмехаясь на сдвинутые арсовские брови, а после оглядывает шумный зал и возвращает взгляд к коллеге. — Сбежим? И Попов вскидывает брови, но азарт и веселье в зеленых глазах заряжают — и он ухмыляется, отставляя бокал и кивая, отчего Шаст задорно присвистывает и кивает в сторону выхода. Они пробираются сквозь толпу быстро — кажется, друзья что-то кричат им вслед, но это все теряет значение, а музыка наконец перестает бить по сознанию. Волшебники выходят в прохладный коридор и выдыхают свободно, улыбаясь друг другу так, будто сбежали только что с самих СОВ — и Арс чувствует себя странно до такой степени, как не чувствовал еще никогда, но эта странность — определенно приятная. — Только не говори, что мы сбежим в гостиную старост, — усмехается Попов, складывая руки на груди и обводя Шастуна взглядом. — Слишком скучно для вас, Граф? — ухмыляется в ответ тот, вскидывая подбородок. — Нет, не в гостиную. — И куда же? — уточняет Арсений, когда Шаст продолжает путь — они, на удивление, идут именно в сторону Башни. — А куда бы ты хотел? — сверкает хитро глазами Антон. Арсений задумывается на мгновение — потому что чужой тон голоса звучит тем самым «заказывай, что тебе привести» — и фантазия сама выдает то самое желание, которое в крови фоном уже несколько лет. — А если я скажу, что на море? — выгибает бровь он, ловя взгляд чужих глаз и усмехаясь от собственной искренности. Антон подвисает на мгновение, но все же бросает насмешливо: — Я подумаю над вашим запросом. Они действительно возвращаются в Башню — молчат всю дорогу, и Попов с интересом рассматривает какое-то слишком воодушевленное для такого обмана лицо Шастуна, который периодически кидает в ответ заговорческие взгляды — но не объясняет ничего, и Арсу данный побег становится все интереснее. И он не спорит, когда Шастун говорит ему зайти в свою комнату и взять теплую мантию вместе с метлой — черт знает, что Шастун придумал вообще, но Арсений решает в этот раз довериться сумасшедшему, а потому лишь поднимает брови, но просьбу выполняет. Антон утепляется и берет метлу тоже — и они поднимаются на смотровую, но, кажется, явно не для того, чтобы выкурить сигарету. — Что ты задумал? — не выдерживает Арсений, когда в очередной раз перехватывает хитрый взгляд зеленых глаз. — Просто следуй за мной, хорошо? — улыбается в ответ Антон, а после одним движением запрыгивает на бортик ограждения. — Ты, помнится, хотел повторить мой полет отсюда? И, присвистнув, он прыгает вниз — и Арсений так же, как и когда-то давно, оказывается у ограждения за мгновение, чтобы увидеть, как паршивый Шастун уже взмывает на метле вверх, замирая в воздухе недалеко от башни и приглашающе взмахивая рукой. — Придурок, — выдыхает Попов то ли встревоженно, то ли зло — потому что внутри все мешается, но Арсений вновь заряжается чужим огнем — и проигрывать не хочет совсем, а потому тоже вскакивает на ограждение, метлу между ног зажимая, правда, заранее. И он прыгает вниз — и на доли секунд сердце пронзает адреналином, разогревающим кровь, и приходится рвано выдохнуть, чтобы не сойти с ума от накатывающих эмоций. Попов тут же поднимается в воздухе следом за Шастом — и тот, кивнув, разворачивает метлу, зная, что Арсений летит следом. И они вылетают за пределы школы — только подумать, они сбегают из Хогвартса! Ночью, в последнюю, черт возьми, ночь! И адреналин никуда не девается — уже от этого понимания, пока за спиной остается загадочный замок, а в лицо задувает прохладный ветер, благо без снежной бури. Они летят недолго, потому что «молнии» быстрые — и садятся на землю чуть дальше Хогсмида, в стороне воющей хижины. И Попов уверен, что собирается Антона обматерить — уверен до того момента, пока не скидывает метлу на снег и не поднимает голову, чтобы увидеть подлетающего к ним феникса. — Мы будем трансгрессировать?.. — догадывается Арсений, выдыхая так ошеломленно, что под минусовой погодой дыхание превращается в белый пар. — Именно так, — улыбается довольно Антон, подходя ближе и заглядывая в голубые глаза. И Арсению не хочется спорить — он лишь качает головой с усмешкой, показывая то самое «ну ты и…» — но сам продолжения понять не может, потому что теряется между «удивительный» и «придурошный». Но в груди в предвкушении все равно замирает что-то — потому что интересно становится, куда ведет их Антон, и Арсений кивает, отчего Шастун становится рядом плечом к плечу и кивает Флейму. Феникс одобрительно урчит, взмахивая крыльями и усаживаясь к ним на плечи — и в следующий миг Попов чувствует, как сдавливает легкие и в глазах на мгновение темнеет в привычной для трансгрессии манере. А со следующим вздохом — ощущение чертового тепла и острый, просто пронзающий шум вокруг. «Нет, не может быть…» И Арсений замирает, так и не открывая глаз — но в нос в подтверждение бьет запах морской соли, а шум вокруг разражается шипением и всплеском волн. — Посмотри, Арс, — выдыхает Шастун, едва заметно касаясь его плеча — и Попов открывает глаза. И прямо перед ним простирается оно — море. — Ты… Как?.. — бормочет Попов, делая шаг вперед и слыша, как под ногами шелестит галька. Арсений оглядывается по сторонам, понимая наконец окончательно, что они на чертовом пляже — диком, кажется, абсолютно пустынном. И то самое море, которое в голове лишь фантазиями было, сейчас прямо здесь — шумит волнами, накатываясь на берег, и вода в нем такая чистая, почти голубая, а вокруг светло, черт возьми, так светло, как при рассвете. Они, кажется, трансгрессировали достаточно далеко — потому что часовой пояс явно другой, да и климат слишком теплый для Хогвартской декабрьской зимы. Арсений оглядывается на Шастуна неверяще — тот остается на месте, улыбаясь и слегка щурясь от довольства, взгляда с Попова не сводя, пока снимает с плеч утепленную мантию. Арсений еще раз осматривает пляж вокруг — пытается вписать в память каждый чертов камушек среди гальки, каждый шипящий звук волн и каждую ноту соли, витающей от морской воды в воздухе. Ему становится жарко — по-настоящему жарко, ведь они, черт возьми, сейчас на море, и потому в пару движений Арсений повторяет за Шастуном, скидывая с себя мантию, а заодно и пиджак — прохладный ветер остужает тело под рубашкой, отчего дышится будто свободнее. — Антон, — зовет Арсений, поворачиваясь к коллеге и чувствуя, как сердце заходится от восторга, — что ты такое? Как? А Шастун наблюдает — наблюдает с щемящим сердцем за тем, как поражается вечно холодный Арсений. Как на чужих губах появляется искренняя улыбка, как глаза светятся от восторга и удивления — такого чистого, чище даже, чем вода на этом диком пляже. И после декабрьской зимы даже теплый климат согревает не так сильно, как то воодушевление, что видится в чужом взгляде — и Антон подходит ближе в тот момент, когда Арсений склоняется над водой и осторожно, будто на пробу, опускает в нее руку. — Она не холодная… — шепчет тот, что вызывает у Антона еще одну улыбку. — Конечно не холодная, Арс, — тихо говорит он, опускаясь рядом и касаясь воды тоже. — Мы же не в Англии. — Как мы сделали это? — поднимает на него взгляд Арсений. — Фениксы и не такое могут, — хмыкает довольно Шастун. Они сидят у воды какое-то время молча — впитывая витающую вокруг влагу и шум накатывающихся волн, и Антон, внимательно рассматривая потерянное от восторга лицо коллеги, догадывается: — Ты не был на море? Арсений улыбается, качая головой — и вновь проводит пальцами по воде. — Никогда. Но очень хотел. Он еще какое-то время водит рукой по воде — а потом вскидывает голову так резко, что Шаст чуть не валится набок: — Искупаемся? И Антон тихо смеется, но кивает, конечно же. Они стягивают с ног лишь ботинки с носками — заходят в воду прямо в одежде, правда Шастун все-таки снимает пиджак по примеру Арса, оставляя на берегу. Промокшая одежда прилипает к телу, но это меньшая из проблем — признаться честно, их сейчас нет вообще, разве что вода оказывается не такой теплой, как ощущалась прикосновениями, но это больше с непривычки. Арсений делает пару шагов вперед, заходя в воду медленно вплоть до пояса — а потом, замерев, улыбается Шастуну неожиданно ярко и одним движением ныряет в волны. Антон посмеивается и повторяет за коллегой — они выныривают почти одновременно, протирая лица от морской воды и улыбаясь друг другу, и соленые волны держат волшебников на поверхности, пока те, прикрывая глаза от удовольствия, плавают и ныряют вновь. И Шаст не хочет думать о том, что уже завтра все уедут из Хогвартса — не хочет представлять, что им с Арсением придется сегодня возвращаться в родную школу, потому что здесь, за тысячи километров от «дома» — такая свобода и неожиданное счастье, что время будто бы замирает. И они выходят из воды черт знает через сколько — и Антон не перестает смотреть на Арсения, в глазах которого до сих пор искрами отражается то самое море, замирая на лице очарованной и совершенно искренней улыбкой. — Спасибо… — шепчет Попов, поворачивая голову к Шастуну — они стоят, насквозь мокрые, всего в паре шагов друг от друга. И внутри у Антона все замирает — и от этой улыбки, и от чертовых голубых глаз, и от самого гребаного Арсения, который в этой мокрой рубашке определенно должен быть запрещен законом. И внутри все бурлит — продолжает бурлить эмоциями от прохладной воды, от запаха морской соли и от искренней радости в чужих глазах, от неожиданного адреналина и счастья. И у Шаста дрожат даже кончики пальцев — эмоций внутри становится слишком много, и волшебник делает шаг вперед, оказываясь с Поповым рядом совсем, еще раз заглядывая в голубые глаза — и все страхи отпадают окончательно. Это все правильно. Прикосновение к чужим губам легкое — почти невесомое, порывом, который Антон не успевает осознать даже. А у Арсения губы соленые после морской воды — до невозможности мягкие, такие необходимые и пьянящие… И Шастун опоминается только тогда, когда Арсений вздрагивает под касанием — и Антон отстраняется, испуганно заглядывая в чужие глаза и шепча: — Прости, я… Попов замирает перед ним, пока Антон делает шаг назад, сглатывая — потому что не сдержал собственный порыв, потому что не смог… И Арсений смотрит на него даже не удивленно — совершенно сбито, будто бы не дыша, отчего сердце где-то в груди замирает. — Замолчи, — выдыхает Попов, а после в два шага оказывается рядом — и рывком накрывает чужие губы. Антон, качнувшись, выдыхает в поцелуй, чувствуя морскую соль сильнее — и поддается напору, приоткрывая губы, руками скользя по чужим плечам и мягко обхватывая щеки коллеги — так бережно, будто Арсений в любой момент отшатнется назад. Но Арс не отшатывается — лишь подается вперед, выдыхая горячо, пропуская чужой язык в собственный рот и пальцами зарываясь в русые волосы. И внутри все взрывается окончательно — и становится мало, когда Шаст прижимает Арса к себе сильнее, чувствуя прохладу чужого тела, зарываясь пальцами в темные волосы в ответ — и поцелуй становится почти диким, таким отчаянным, что все внутри сдавливает. И чужое дыхание в перерывах касаний добивает совсем — но губы встречаются снова, необходимо, и от каждого мгновения по телу бегут мурашки, а перед глазами самые настоящие звезды. И Шаст отстраняется всего на секунду — чтобы перехватить поплывший взгляд голубых глаз, увидеть покрасневшие от его касаний губы — и накрыть их поцелуем вновь, вызывая судорожный выдох коллеги и сжавшиеся на загривке пальцы. Черт. Чужая кожа горячая — даже сквозь тонкую намокшую ткань, когда Антон проводит руками по спине Арсения, чувствуя, как тот подается на касания — и голову срывает совсем, и Шаст кусает чужую нижнюю губу, слыша нетерпеливое рычание в ответ. А внутри все пылает — расходится от одного лишь понимания, кто отвечает на его ласки, от нетерпеливых и горячих касаний по всему телу — и Шастун делает шаг вперед, нажимая на плечи коллеги, потому что ноги от накатывающих эмоций начинают дрожать. И Попов понимает — приседает, потянув на себя, и Шаст едва успевает подставить руки, чтобы они не свалились на чертову гальку слишком резко, но в следующий миг уже сам вжимает Арсения в камни, проводя языком по чужим губам и слыша сбитое дыхание в ответ. Потому что эти самые губы — такие чертовски желанные, что сносят крышу окончательно. И привкуса соли не остается совсем — все чертово море впитывается в Антона чужими касаниями и горячим дыханием, дрожью чужого тела, по которому он водит руками, отрываясь от чужих губ и рывком опускаясь к шее. Попов шипит, пальцами зарываясь в русые волосы, когда Шаст обхватывает нежную кожу зубами сильно, несдержанно. И чужое тело дрожит — и Антон вновь слизывает соль с чужой шеи, совершенно не заботясь о том, что на месте его поцелуев позже расцветут синяки — потому что целовать Арсения по-другому попросту невозможно. Потому что он наконец может делать все это. И Попов выгибается под ним, когда Шаст прикусывает уже ухо — смотри, каково это — потому что Арсения хочется поцеловать буквально везде, сорвав с этих прекрасных губ очередной стон, который прорывается даже сквозь закушенную губу. Шаст отрывается от уже покрасневшего уха — нависает над Арсением, вглядываясь в совершенно поплывшие голубые глаза, сверкающие темными искрами, обводя взглядом приоткрытые припухшие губы и очаровательно рассыпанные по бледной коже родинки. — Какой же ты невозможный… — шепчет Антон, невесомо проводя пальцами по чужой скуле — эта нежность среди бури страсти прорывается сама по себе. Арсений выдыхает прерывисто, и в голубых глазах что-то будто трещит — ломается теми самыми искрами, и Попов зарывается в русые волосы пальцами, резким движением притягивая ближе и целуя так, что Шасту хочется застонать лишь от этого порыва. Он пропускает момент, когда Попов переворачивает их обоих — нависает сверху, вжимая в гальку так, что болью отдается где-то в спине — и горячие губы углубляют поцелуй, пока руки скользят ниже, сжимая промокшую ткань и распаленное тело. И даже в поцелуе чувствуется чертова борьба — та самая, что у них с самого начала, отчаянная и яростная, но такая необходимая — и Шаст несдержанно стонет прямо в поцелуй, когда Арсений сильнее вжимает его в себя, подаваясь бедрами вперед и вызывая перед глазами звезды. Потому что хочется почувствовать еще ближе. И любые адекватные мысли перекрывает желание — и Шаст закусывает губу, когда Арсений опускается ниже, укусом припадая к обнаженным за расстегнутой рубашкой ключицам, выдыхая прерывисто от того, как Антон сжимает черные волосы и прогибается в ответ. — Арс… Чужие поцелуи становятся нестерпимее — переходят на шею, мешаясь с укусами, вызывая все больше отчаянных выдохов и срывающихся с губ стонов, желания прижаться сильнее и затронуть руками каждый сантиметр чужого тела, потому что в чужих движениях тоже чувствуется тот самый ответ — ближе, будь еще ближе. Шаст нетерпеливо тянет Попова за волосы наверх — буквально вгрызается в губы, чувствуя еще один неосознанный толчок чужих бедер в свои, отчего хочется зарычать. — Боишься, Шастун?.. — шепчет прямо в губы Арсений, ухмыляясь будто бы пьяно — наверняка замечая в чужих движениях неуверенность. — Заткнись, — выдыхает Антон, притягивая его обратно. И Шаст захлебывается вздохом, потому что в следующий момент Арсений, не разрывая поцелуя, скользит рукой меж их телами и накрывает ноющий возбуждением член — Антон инстинктивно толкается бедрами навстречу, прикусывая губу коллеги до крови. «Не переставай прикасаться ко мне». Страх отступает вместе с ответным рычанием в губы, когда Антон проделывает то же самое — Попов смазано лижет угол его губ, утыкаясь носом куда-то в скулу и подаваясь навстречу движению, сам сжимая руку сильнее — и вздохи смешиваются в один, несдержанный и повышающий градус в крови у обоих. И прилипающая к телу мокрая одежда мешает — потому что хочется почувствовать жар целиком, но эта преграда сейчас распаляет лишь больше, и трение тел сквозь тонкую ткань горячими мурашками по всему телу. Антон запрокидывает голову, чувствуя сводящие с ума прикосновения Попова — голова начинает кружиться, а дыхание сбивается насовсем, когда Арс вновь кусает его в шею, пальцами ловко проскальзывая под линию штанов и белья. И чужое прикосновение обжигает, заставляя вздрогнуть всем телом и податься навстречу — и Антон на мгновение ослабляет собственную хватку, другой рукой зарываясь Арсению в волосы, приподнимая бедра вслед за движением чужой руки и не сдерживая стона, пока горячий язык проходит от шеи до линии подбородка. Шастун вновь ловит чужие губы — целует напористо, рвано выдыхая в поцелуй, потому что рука Арсения под бельем буквально сводит его с ума — и Попов чуть сильнее сжимает пальцы кольцом, то замедляя, то ускоряя движения. Арсений стонет ему прямо в губы, когда Шаст повторяет движение, проникая под ткань — и чертовы узкие брюки Попова были бы прокляты, если бы Антон умел насылать проклятия — но вместо этого он обхватывает чужой член и проводит по всей длине, изнывая от собственного удовольствия и желания передать его в ответ. Руки затекают у обоих — это все оказывается чертовски неудобным, но Шасту плевать, потому что Арсений, не выдерживая прикосновений, упирается ему лбом куда-то в висок, и следующий стон доносится уже в самое ухо наравне с ускоряющимися движениями, отчего Шастуна ведет еще сильнее, отзываясь невыносимой тягой внизу живота и по всему телу. Он ускоряет движения, насколько позволяет чертова мокрая ткань — и слышит сбитое дыхание Попова, чувствует то, как тот подается навстречу, как повторяет темп следом уже для Антона — и удовольствие сливается в один ком, накрывающий с головой, когда Арсений вновь жарко целует припухшие губы — и Антон, не сдерживаясь, стонет прямо сквозь поцелуй, лаская чужой язык собственным. И нипочем становится чертова жара другого часового пояса — потому что температура изнутри разрывает сильнее наравне с движением чужой руки и мокрыми поцелуями, перемешанными с приглушенными стонами, и дрожащей рукой Антон зарывается в темные волосы, чтобы прижать волшебника ближе к себе. И Арсений вжимается в него в ответ, насколько позволяет их положение — и кусает чужие губы до крови в тот момент, когда Шаст ускоряет движения, сам едва сдерживаясь от того, чтобы не раствориться в чужих руках насовсем — но очередной горячий стон в самые губы срывает последние силы, заставляя прогнуться под чужой рукой и проиграть в неравной схватке «кто раньше». Стон не глушит даже поцелуй, и Шаст чувствует, как Арсений кончает следом — толкается в его руку последним движением, сжимая пальцами свободной руки плечо до боли, и с губ срывается тихое рычание, которое Шастун тут же ловит губами, подаваясь навстречу разгоряченному коллеге. Арсений отвечает на поцелуй смазанно, выдыхая в чужие губы и тут же отстраняясь, чтобы уронить голову Антону на плечо, восстанавливая дыхание. Тело все еще идет разрядами тока — тянет к самому низу живота, заполняя искрами, и Шаст прикрывает глаза, откидывая голову на гальку и выдыхая. «Боже, мы только что…» Шум волн укрывает со всех сторон — почти убаюкивает распаленные тела, пока покусанные губы едва заметно саднят остатками перенятой с тел друг друга соли, и Шаст еще раз облизывает губы, чтобы понять, что это все не было сном. Арсений выдыхает ему куда-то в плечо, когда Шаст вытягивает зажатую между телами руку — и повторяет движение, отклоняясь в сторону и падая спиной на теплую гальку. Шум моря неподалеку будто бы помогает выровнять дыхание — спустя какое-то время становится легче, а искры из тела уходят, оставляя приятную негу и едва ощущаемые мурашки от редких порывов прохладного морского ветра. Антон поворачивает голову к коллеге — смотрит на приоткрытые в неровном дыхании губы и подрагивающие ресницы прикрытых глаз, с трудом сдерживая улыбку от того, что на пальцах все еще чувствуется липкость чужого удовольствия. — Арс, — зовет Антон, чувствуя, как сердце снова разгоняется при одном только звучании этого имени. Попов хмурится и вздыхает — но явно для вида, будто удивляясь тому, что, закрыв глаза, он не стал прозрачным — но все же открывает глаза, поворачивая голову. — Да, Антон? И чужой голос не сквозит чем-то тяжелым — и у Шаста отлегает от сердца, и он улыбается несдержанно, переплетая пальцы чистой руки с запачканной правой рукой Попова — тот от понимания этого вздрагивает и смотрит в ответ так удивленно, будто Антон сделал по меньшей мере что-то противозаконное. — Кажется, нам снова стоит искупаться, — усмехается Шастун, сжимая липкие чужие пальцы и слыша в ответ неловкий смешок. — Какой ты придурок… — шепчет Арсений, качая головой, но сжимает руку в ответ. Они снова заходят в море — тела будто ведет, а ноги оказываются на удивление слабыми, но прохлада воды остужает окончательно — и помыться нормально, конечно, не представляется возможным, но Шаст пользуется этим мгновением для того, чтобы притянуть Попова к себе и поцеловать снова. И покачивающаяся вода вокруг наравне с морским запахом лишь усиливает ощущения в тот момент, когда Арсений отвечает — медленно и тягуче, так чувственно, что у Антона снова кружится голова. — Нам пора возвращаться… — шепчет ему в губы Попов, отстраняясь и ловя взгляд зеленых глаз — и взгляд голубых до сих пор такой чистый и тянущий, что Антона ведет. — Знаю… — шепчет Шастун в ответ, вновь прикасаясь пальцами к чужой скуле — оглаживает невесомо, переходя к подбородку, и внутри щемит от того, как Арс под этим прикосновением прикрывает глаза, подаваясь в ответ. И Антон целует снова — мягко и нежно, потому что оторваться не получается. Потому что не целовать Арсения оказывается неожиданно невозможным. А когда тот гладит его по щеке в ответ, отстраняясь и смотря нарочито укоризненно — «мы же не уйдем отсюда, Антон» — сердце Шаста сжимается насовсем, и он сильнее обнимает вновь промокшего Попова, давая им еще пару минут для того, чтобы среди великолепной красоты морской глади выбирать смотреть друг другу в глаза.