Бомбардо

Утро наступает вопреки желанию — но Арсений чувствует себя на удивление бодро, хотя поспать удается от силы пару часов. После пробуждения он еще долго лежит в кровати, сверля взглядом потолок — и накатывающие эмоции захватывают сознание снова, вызывая по телу мелкую дрожь, прогоняя сонливость и отзываясь непривычной доселе тягой. И воспоминания — удвоенной силой и жаром в груди, непрошенной улыбкой на самые губы. Ему не приснилось — они действительно были на море. Утро суетное — как и любое утро перед отъездом учеников, ведь старостам приходится носиться еще больше, проверяя, чтобы никто с многочисленного факультета не забыл захватить с собой чемодан или вытащить самого себя из постели. Попов в очередной раз хвалит себя за привычку собираться заранее — потому что из-за ночного приключения точно не успел бы собрать сумку после пробуждения, но сейчас это не имеет значения, потому что, твою мать, второй курс — ну как можно было вспомнить о забытых вещах уже на выходе из Хогвартса?! Из-за этой заминки часть группы Слизерина приходит на вокзал позже — Арсений, как ответственный староста, ведет учеников помладше, периодически оглядываясь на волшебников и кутаясь в теплую мантию, от которой все еще едва ощутимо пахнет морской солью. На вокзале все та же суматоха — волшебники загружаются в поезд, пока студенты постарше помогают младшим с багажом и поиском вагонов, а старосты крутятся тут и там, проверяя списки и перебрасываясь друг с другом уставшими взглядами. И взгляд зеленых глаз замечается сам собой — будто бы шестым чувством. Арсений замирает, смотря на Шастуна, стоящего у следующего вагона — тот следит за посадкой своего факультета, и взгляд выходит быстрым, но таким цепляющим, что изнутри снова опаляет жаром. Потому что Арсений вспоминает, как они вернулись ночью домой — молчав всю дорогу до Башни, проходя мимо комнат других старост в идеальной тишине, чтобы не разбудить. И как уже у самой комнаты Шастун потянул его за руку ближе, останавливая и оставляя на губах отпечатком еще один поцелуй — «не смей забыть это все». И Арс не забыл — потому что темный коридор и прижимающие ближе к себе горячие руки уже здесь, в Хогвартсе, вбили в осознание то, что это не сон — и это не осталось на том диком пляже, переместившись вместе с ними в реальный мир. Попов следит за посадкой своего факультета, периодически слоняясь от одного ученика к другому, и не может прекратить смотреть на Шастуна — и они, как два идиота, переглядываются почти незаметно друг с другом все время, пока Хогвартс отгружается в поезд. На губах Антона едва заметная улыбка — а взгляд такой горящий, что нестерпимо хочется подойти ближе и сказать хотя бы «привет», но возможности нет, и Арсению остается лишь мысленно посмеиваться от того, что впервые за все время их знакомства Шастун одет в серую водолазку, скрывающую горло. На нем самом водолазка тоже — и ощущение разделенной на двоих тайны печет в самой груди. Арсений заходит в поезд последним — потому что все внутри не отпускает от мнимой возможности успеть сделать хоть что-то, потому что прощание выходит скомканным — никаким, если быть честным, ведь Шастуна в объятия утягивает Варнава перед тем, как запрыгнуть в уже гудящий последним предупреждением поезд, а Матвиенко, замечая заторможенность друга, шикает и напоминает про необходимость отъезда. И Арс видит зеленые глаза в последний раз уже тогда, когда трогается поезд — сквозь толщу стекла, оставляя Шастуна стоять на перроне с едва заметным, направленным только Арсу кивком — и Арсений кивает в ответ, отпечатывая прощальную улыбку Антона где-то в душе. И все внутри тянет почти болезненно, потому что в очередной раз обрывается — в этот раз не усилием воли, а стечением обстоятельств. Но Попов вспоминает темный коридор пару часов назад и почти что сжимает в пальцах ощущение чужой неприкрытой нужды. «Не забывай этого». Арс не забудет — не хочет забывать, хоть в груди уже привычным комком сворачивается тревога. И сейчас она похожа то ли на ощущение, что ты что-то забыл, то ли на темное предвкушение, к чему опрометчивые поступки могут привести уже скоро. И Арсений забыл — забыл подумать о том, что случилось, потому сейчас чувства обострены до предела — и собственная тоска непривычна до жути, ведь все внутри слишком перемешано и будто бы недоговорено. Что между ними теперь? Он не хочет поддаваться этому — не хочет от слова совсем, потому что чувствует, что сходит с ума — с ума от другого человека. От горячих касаний, от чужих губ и бесконечно зеленых глаз — и образ улыбающегося на платформе Шастуна замирает в душе едкой, но необходимой картинкой. — Все хорошо, Арс? — интересуется Матвиенко, сидящий напротив. Попов хмыкает и кивает, возвращая взгляд к пейзажу за окном — с каждым деревом, мелькающим снежной вершиной, Хогвартс остается все дальше. Ему нужно подумать над этим — с трезвой головой, и в поместье на это точно найдется время.

***

Поездка утомляет до кончиков пальцев — вопросами от Сережи, который видел, как они с Шастуном уходили с бала вдвоем, тяжелыми взглядами Алены при выходе с вокзала и ощущением того, что мир сыпется с каждой секундой. Арсений ничего не рассказывает Матвиенко — потому что не решается осмыслить события сам, и друг лишь понимающе кивает на брошенное «потом, Сереж» — скрывается среди толпы учеников, которых встречают родители, пока Арсений с Аленой прощаются у самого выхода. Попов ей напоследок лишь кивает — знает ведь, что они увидятся уже завтра, но тяжелый взгляд Гоури не отпускает до самого дома. Поместье встречает привычным одиночеством — серые коридоры из натурального камня навевают ощущение безнадеги, и Арс сразу же следует в свою комнату, за последние месяцы растерявшую все признаки жизни кого-то здесь. Хотя, если быть честным — она никогда и не казалась ему уютной. Сил хватает только на то, чтобы принять душ и отослать домашнего эльфа, учтиво предлагающего помощь в разборе сумки — Арсений не брал с собой много вещей, потому что уже через неделю придется вернуться, а склад одежды у него и дома достойный. Дома — звучит на удивление непривычно в собственной голове, и Арсений зарывается в одеяла, устало выдыхая и заставляя себя уснуть до утра. Следующий день проходит не менее смазано — Попов пересекается с отцом на завтраке, поддерживая разговор о собственных успехах в Хогвартсе и ближайших Рождественских планах, которые в очередной раз включают в себя встречу прибывающих гостей, общение с ними и редкие вылазки в Министерство — потому что до выпуска остается всего лишь полгода, и Попов-старший справедливо заявляет о том, что Арсению необходимо привыкать к будущему месту работы. Ощущение праздника пропадает совсем — Арсений никогда не любил Рождество, но в этом году неожиданно ощутил его там, в Хогвартсе, при взгляде на сияющую елку и сходящих с ума в толкучке танцев волшебников. Дома елка почти так же красива — но не цепляет абсолютно ничем. Поместье наполняется людьми ближе к вечеру — самыми близкими к их семейству, потому что встречи с другими произойдут уже после, а не в само Рождество. Арсений знает многих из приехавших к ним работников Министерства, учтиво здоровается и пожимает мужчинам руки, невесомо приобнимая женщин, пока вокруг суетятся домашние эльфы, подтаскивающие к столу все новые угощения и настраивающие звучание музыки во всех уголках неприлично большой по меркам обычных людей гостиной. Арсений замирает у зеркала, поправляя полы черного пиджака — еще раз осматривает выверенный до мелочей образ, ловя непривычное воспоминание того, как еще недавно на нем так же хорошо сидела белая ткань, пока сзади к нему будто бы подплывает Алена, одетая в прекрасное темно-синее платье до пола. — Пошли к гостям, дорогой, — улыбается она, и Арсений кивает, беря девушку под руку. Так и должно быть — так же, как и было всегда. Они выходят в зал, уже наполненный гостями — до Рождества остается всего пару часов, а пока высшее общество в привычной манере общается друг с другом, прерываясь на чинные пригубливания шампанского из высоких бокалов. Арсений забирает со стола два бокала тоже — протягивает один Алене, отчего девушка склоняет голову с привычной улыбкой. Они идут дальше — к друзьям семьи, которых необходимо приветствовать. Какое клише. — Как ты, Арсений? — ласково улыбается пожилой мужчина, держащий под руку свою жену — та улыбается Попову тоже, и он кивает, отвечая полуулыбкой. — Прекрасно, Рональд. Как обстоят дела с перекрытием торговых портов? — О, дорогой, вполне неплохо. Недавно Австралийский альянс согласился на наше сотрудничество… Алена, подобно большинству девушек в этом зале, следует рядом с Арсением, как со своим партнером, в беседы в основном не вступая и иногда делая глотки из бокала — и они оба улыбаются учтиво и выучено каждому, кто подходит поговорить или к кому приходится подойти самому. Елка сверкает — горит волшебными огнями, и Арсений наблюдает за переливами магии, замирая у столика, когда выдается свободное время. Обводит взглядом собравшихся здесь важных людей и замечает, что те совершенно не смотрят на украшенный интерьер вокруг, не поражаясь уже ничему совсем — являясь будто бы частью написанной заранее пластинки. Почему привычная картинка кажется такой серой? И внутри зарождается стойкое ощущение — все это не то. — Скучаешь, Арсений? — слышится бархатный голос со стороны, и улыбка, когда Арсений оборачивается, впервые за вечер получается искренней. — Нисколько, Денис. Добро пожаловать в Англию. Парни обмениваются крепким рукопожатием, и серость вокруг немного окрашивается — потому что лукавый взгляд светлых глаз оказывается донельзя привычным и ответно-искренним. — Как твой отец? — спрашивает Дорохов, когда кивает домашнему эльфу с подносом в руках — тот подходит ближе, и волшебник подхватывает широкий бокал с дорогим виски. — Прекрасно, дела идут стабильно, — отвечает Арсений, едва заметно качнув головой на предложенное одним лишь взглядом «выпьешь тоже?». — Слышал, что договор с Россией подписан. — Именно так. Наше знакомство оказало немалую роль, — усмехается Дорохов, а после, пригубив из бокала, кивает в сторону, где стоит компания мужчин. — Познакомишь с отцом? Я наслышан о нем. — Конечно, — склоняет голову Арсений. — Если ты познакомишь меня со своим. Обмен любезностями и этот флер чинного, высокого разговора о делах обязателен даже для них — Арсений понимает это и соблюдает правила так же, как и сам Дорохов, хоть в глазах того только лишь для Арсения отражается неприкрытая насмешка над всем этим действом. Молодые люди подходят к компании, в которой общаются их отцы — и Попов-старший радушно улыбается, замечая Дениса и протягивая ему руку. — Рад видеть тебя, Денис. Твой отец многое рассказывал о тебе. Дорохов кивает, пожимая руку, и с легкостью отвечает на ничего не значащие вопросы стиля «как вам Англия?». В глазах его уже нельзя заметить насмешки — лишь учтивую заинтересованность собеседником и теми темами, которые они обсуждают. И Арсений в который раз хмыкает про себя, отмечая, какой Дорохов профессионал — и самому в этот момент становится легче от нацепленной, отчего-то уже непривычной маски холодного уважения к неинтересующим тебя совсем людям. Отец представляет Арсения российской главе Магического Парламента — Попов-младший почтительно склоняет голову, отвечая на крепкое рукопожатие статного мужчины в годах, и они обмениваются примерно теми же любезностями. Вечер протекает гладко — Арсений находится с Матвиенко, обмениваясь такими же учтивыми пожеланиями счастливого Рождества и вопросами о том, хорошо ли добралась их семья до поместья, пересекается с родителями Алены, которые смотрят на него с почти родительской лаской. Попов улыбается в ответ, приобнимая подошедшую к ним Гоури-младшую. Рассказывает о том, каково быть старостами в Хогвартсе и насколько нынешняя система образования нуждается в корректировках — ведь больше им, что неудивительно, говорить не о чем. — Добрый вечер, Милена, Андрей, — подходит ближе Сергей Попов, учтиво склоняя голову, отчего волшебники улыбаются выточенными улыбками. — Как вам вечер? — Рады видеть вас, Министр. Вечер проходит прекрасно. Родители переговариваются о сторонних вещах, иногда обращаясь к Арсению — и тот играет свою роль на отлично, не дрогая ни одним мускулом даже тогда, когда, не совсем уж учтиво, Милена говорит о том, какая же Арсений с Аленой прекрасная пара и каким хорошим обещает выйти союз их семей, на что юная Гоури улыбается слишком уж искренне для подобного мероприятия, чуть сильнее прижимаясь к Арсению. Объявляют медленный танец — Арсений, конечно же, приглашает Алену, чувствуя на себе одобрительные взгляды и ее родителей, и собственного отца. И пока он ведет девушку в танце, теряясь среди других пар, двигающихся почти невесомо, чувствует, как внутри все сжимается, перекрывая кислород. Потому что рука на собственном плече — чужая, и люди вокруг, учтиво улыбающиеся каждому присутствующему — тоже. Тошно. Атмосфера неожиданно давит — сильнее, чем в начале вечера, потому что тихий гомон почтенных волшебников завлекает сознание, затягивая все больше — в эти искусственные огни и лживые улыбки, красивую картинку абсолютной пустоты, скрытой за ней. И впервые за все года ощущение того, что он не на своем месте, усиливается достаточно для того, чтобы это принять — и тошнить начинает буквально от каждого лица в этом зале в тот момент, когда Министр Магии на правах хозяина празднества поднимает тост за наступающее Рождество и то, что все собрались сегодня здесь — и звон чокающихся бокалов наравне с фальшивым восторгом вокруг режет слух. С потолка начинает падать волшебный снег в тот момент, когда стрелка больших настенных часов отбивает последние минуты уходящего года. Арсений несдержанно морщится, выдерживая положенную минуту для того, чтобы поприсутствовать на наступлении нового года и, отставив бокал на столик, в несколько шагов покинуть большой зал. Легче становится в одной из гостевых, коих в этом доме на каждом шагу — сейчас, после официального Рождества, гости начнут расходиться по этим «переговорным», чтобы обсудить более личные и тяжелые дела Министерства и магического мира в целом. Арсений подхватывает со столика одну из многочисленных бутылок и падает на кожаный диван, мерзко усмехаясь тому, как же в их доме все подготовлено — в каждой такой комнате действительно стоят напитки на любой вкус, чтобы зашедшие волшебники чувствовали себя комфортно. Но Арсению некомфортно от слова совсем, и он, скрутив крышку, делает глоток виски прямо с горла. Все вокруг кажется слишком гнилым. И Арсений видел тяжелый взгляд собственного отца сегодня — хотя был уверен, что держал маску до самого конца, но родители, кажется, и правда могут замечать что-то «сверх». — Бесит… — шепчет Попов, рыча почти, заливая жжение в груди алкоголем. Бесит все — начиная от нежеланных касаний собственной девушки и заканчивая абсолютно пустыми взглядами людей, которых все в этой выверенной картинке устраивает. И он прячется здесь — в этой чертовой комнате, ведь покинуть собственное поместье не сможет никак, хотя уйти хочется нестерпимо — потому что все вдруг ощущается настолько чужим и отталкивающим, что хочется выть. Антон предложил бы сбежать. Эта мысль против воли вызывает усмешку — Шастун возникает в сознании сам собой, и в этот момент кажется, что становится легче. — Спиваешься, Арсений? Не ожидал от тебя… Попов усмехается громче, откидываясь на спинку дивана и приглашающе приподнимая бутылку. Конечно, он слышал, как открывается дверь — и голос визитера предсказуемо оказывается именно тем, который он ожидал. — Предлагаю присоединиться, — Арсений поднимает взгляд на подошедшего ближе Дорохова, который, усмехаясь, опускается в кресло напротив и пожимает плечами, кидая взгляд на бутылку в чужой руке. — Не водка, конечно, но тоже неплохо. Арс коротко смеется, наклоняясь к столику и разливая напиток по бокалам, после чего протягивает один русскому — тот благодарно кивает. Они молчат какое-то время, и виски продолжает обжигать горло — но Попову уже не хочется утопить себя в алкоголе, потому что с появлением Дорохова становится лучше. Ведь сейчас они наконец могут говорить искренне, скрывшись от опекающих глаз родителей. — Это отстойно, — выдыхает Арсений, качая головой, когда молчание затягивается — в ответ Дорохов удовлетворенно хмыкает, получая ответ на непроизнесенный вопрос, справляется ли со всем этим Арсений. — Знаю, — кивает тот, переводя задумчивый взгляд на потрескивающий в стороне камин — Попову его треск отчего-то тоже кажется фальшивым. — Терпеть не могу возвращаться домой. И понимание того, насколько оказываются похожи их жизни — все еще странным покалыванием на кончиках пальцев, и Арс усмехается горько, снова качая головой. Лучше бы они не знакомились — тогда, быть может, Арсения не тошнило бы сейчас от каждого аристократа в этом поместье. — Когда ты уедешь? — переводит тему Арсений, потому что чувствует острую необходимость собрать по кусочкам разбросанные в сознании мысли. — Завтра, — вздыхает Денис, пожимая плечами. — Знаешь, грешным делом надеялся увидеть Англию, но… — Отец не разделяет твоей идеи, — хмыкает понимающе Арс. — Именно, — разводит руками Денис, улыбаясь едва заметно. — В этом ничего нового, право. Но жизнь длинная — так что Лондон еще успеется посмотреть. Попов кивает, делая глоток — алкоголь ожогом спускается в желудок, отчего-то вызывая ощущение того, будто его собственная жизнь к концу подойдет вот-вот — и это неожиданно душит. — Я чувствую себя так, будто попал в ловушку, — признается спустя время Арсений, прикрывая глаза. Дорохов хмыкает, подаваясь вперед и поддевая бокал Арсения своим — тихий звон заставляет приоткрыть глаза и увидеть, как на чужих губах замирает болезненная усмешка. — Знаю, — почти шепчет Дорохов, отклоняясь назад. — Но только тебе решать, останешься ли ты в ней, Арс. И собственное имя не режет — будто бы ласкает слух, потому что неожиданно кажется, что Дорохов говорит с ним — не с Арсением, который за многие годы выучился фальшиво улыбаться и держать собственное лицо, растеряв все эмоции. С Арсом — тем самым, которого в далекой России разглядел когда-то Шастун за тысячью масок и стен, которого полюбил Матвиенко, принимающий выбор друга не бороться за собственную личность, начиная с самого детства. — Как дела с Антоном? — прищуривается хитро Дорохов, делая глоток — и Арс фыркает, замечая этот наглый ход увода от тяжелых мыслей. — Ты не ответил мне на письмо. Как жаль, что мысли и в этой теме — ни разу не легче. — Я не говорил тебе о том, кого имел в виду, — слегка раздраженно отзывается Попов, на что Денис посмеивается. — И все же? Арсений вздыхает, сжимая бокал сильнее — в голове вновь всполыхами проносятся чужие касания и та самая скошенная трава в чужом взгляде. И Арс шепчет тихо, признаваясь будто себе самому: — Он показал мне море. Денис, кажется, понимает. Кивает с доброй улыбкой, но все же тянет ехидно: — О, надеюсь, море — синоним гейского секса? Тогда я рад. Арсению хочется запустить в него подушкой — да что там, он себе в этом не отказывает, и Дорохов смеется громко, перехватывая искры голубых глаз, а заодно и злосчастную подушку, укладывая ее рядом с собой. — Шучу, — на всякий случай напоминает он, и Арсений отчаянно стонет от тупого чувства юмора товарища. — Но я действительно рад. Думаю, ему ваше «море» тоже обошлось нелегко. Арс закусывает губу, покачивая в руке бокал — наблюдает за движущимся в стекле виски и неожиданно понимает, что никогда и не думал о том, через что во всей их неразберихе приходилось проходить Шастуну. И чужая смелость в очередной раз — поражает. — Он удивительный, — признается то ли Дорохову, то ли себе Арсений. — Но… — Но зачем ему ты? — понимающе усмехается Денис. Попов кивает, потому что слова, отчего-то, болезненным камнем замирают у самого горла. — Думаю, это тебе стоит спросить у него, — вполне здраво рассуждает Денис, наклоняясь к столику и подливая в бокал виски — Арс подставляет под раздачу и свой. Они замолкают, и Попов делает еще один глоток — алкоголь расслабляет тело, убирая зажимы вечера, и, что удивительно, зажимы из головы тоже; мысли уже не путаются в состоянии опьянения, а, наоборот, протекают заметно легче. Арсений вспоминает чужую улыбку — и чужой взгляд, в котором так много чувств, что сводит все изнутри. Взгляд, направленный на него. На Арсения так не смотрели еще никогда. И у него будет время осмыслить все это — наверняка будет. Но уже сейчас в голове такая каша, что ломается что-то внутри — пониманием того, что именно произошло и как все это неправильно. Что собственная слабость на том диком пляже зашла слишком далеко — и Арс мог бы списать это на какой-нибудь эффект от эмоций, если бы до этого уже не проебывался слишком много раз в сторону Шастуна, каждый раз позволяя мыслям не о том человеке захватывать сознание. Ведь как бы хорошо ни было им тогда — Арсений не имеет на это права. — Я не знаю, что делать, — выдыхает честно Попов, опуская взгляд и сжимая в пальцах бокал. — Так не делай, — отвечает неожиданно Денис, усмешкой отвечая на удивленный взгляд. — Не делай, Арс. Оставь все как есть — иди работать в Министерство, забудь про то, что случилось — забудь Антона. Живи предназначенной тебе жизнью. — Что?.. — бормочет Арсений, чувствуя, как в горле замирает испуганный вздох. А Дорохов вдруг смотрит на него серьезно — слишком серьезно, и от этого сердце сжимается сильнее. — Нет, — выдыхает Попов неожиданно даже для самого себя, хмурясь и качая головой. — Я не… — Не хочешь? — издевательски приподнимает бровь Денис, а после склоняется вперед, отчего Арсений хмурится еще сильнее. — Не нравится такой план? Попов поджимает губы, замолкая — искренне не понимая, чего от него хочет добиться Дорохов. Но тот будто чувствует натянутые, как нить, чужие эмоции — и смягчается, отклоняясь обратно к спинке кресла и улыбаясь. — Все ответы есть внутри нас, помнишь? Твоя реакция лишь доказывает это. Делай то, чего хочешь ты. «Клетка-то открыта — только выйдешь ли ты из нее?» Арсений усмехается горько, допивая виски одним глотком.

***

Попов возвращается в комнату глубокой ночью — они еще какое-то время общаются с Денисом уже не о таких тяжелых вещах, и для Арсения в этом Рождественском вечере остается хоть что-то, что радует будто бы резко обнищавшую душу. И он успевает смириться, что лучшего и не следовало ожидать — но вздрагивает, едва садится на постель, от стука в окно. Поворачивает голову — и видит за стеклом… — Флейм?.. — шепчет Арсений, моргая несколько раз, будто пытаясь скинуть наваждение. Но феникс за окном не исчезает — лишь клюет стекло еще раз, и Арс, опомнившись, подрывается с кровати и отворяет створки. Существо урчит недовольно, укоряя за ожидание, и бодает Арсения в руку, которой тот тут же тянется птицу погладить. — Ну прости, — усмехается он, а после опускает взгляд на длинную шею феникса, на которой, словно ожерелье, закреплен светлый конверт. — Что это тут у тебя? И Арсений, конечно же, понимает, от кого письмо — потому что вряд ли кто-либо из всех волшебников мира мог отправить одного конкретного феникса в его дом, кроме одного идиота. Флейм следит за Поповым мгновение — а после, заурчав, отталкивается от подоконника и улетает — и Арс наблюдает за птицей, исчезающей в ночи, до тех пор, пока та не пропадает из виду. Он опускает взгляд на конверт — а сердце заходится с удвоенной силой вопреки проскальзывающим весь вечер тяжелым мыслям. Арсений возвращается на кровать, рассматривая письмо — ничего необычного, простая восковая печать и потертая бумага. Арс ловит себя на ощущении, что этот момент хочется отодвинуть — не вскрывая послания Шастуна, потому что не понимается, что внутри может быть. Ничего плохого — Арсений знает, потому что в Антоне отчего-то уверен, но собственное предвкушение, зарождающееся внутри просто от осознания, от кого это письмо — пугает. Как пугает и то, что в конверте может быть банальное «знаешь, я тут подумал — все же забудь». И представление этих строк отчего-то заставляет письмо все же вскрыть — и удивленно выдохнуть в тот момент, когда с развернутого листа искрами поднимается огненное колдовство, всего на пару мгновений принимая прямо перед лицом чудные формы и опаляя теплом. Арсений вспоминает тот вечер, когда Антон показывал им огонь — как тот создавал потрясающие цветы в гостиной старост, от которых у Попова замирало дыхание, а внутри поднималось что-то такое же яркое. И сейчас — оно поднимается тоже, уже осмысленным восторгом и легкой улыбкой на губах. «Как ты узнал, что мне нравится твоя магия?..» Тревога отступает вместе с угасанием искр — и Арсений опускает взгляд к листку, на котором лежит кольцо. Сердце предательски проседает в момент, когда Арс подхватывает украшение пальцами — рассматривает со всех сторон и, кажется, забывает дышать. Потому что это подарок. Металл совершенно недорогой — какой-то из самых простейших, но тех, что не станут чернеть со временем от воды; кольцо не слишком широкое, заканчивающееся круглой печаткой — а на ней выжженный крест под выбитым словом «помни». Сердце снова разгоняется до предела — и Арсений сжимает в пальцах металл, не в силах сдержать улыбку, потому что… — Это так в твоем духе, Шастун… Но это не омрачает — совершенно, скорее наоборот. Потому что понимается наконец, к чему были все те вопросы о смысле подарков когда-то в Хогсмиде — а Арсений ведь и не допустил мысли, что его тайным другом мог оказаться Антон, да и про саму игру успел уже позабыть. Осознание того факта, что Шастун решил не бить пальцем в небо, а купил ему что-то, что любил сам — чертово украшение, от которых сам так горит — скручивает что-то в душе чужой искренностью. И это чертово «помни» — выбитое наверняка вручную каким-нибудь мастером за баснословные деньги — пожаром внутри, потому что сразу же отпечатывается в сознании запахом моря и собственного порыва, когда истинные желания разрушают все предрассудки. И Попов наконец опускает взгляд на письмо, сжимая печатку в руке — и видит лишь одну строчку. «С Рождеством, Арс.» Арсений несдержанно улыбается, раскрывая ладонь и рассматривая кольцо вновь — чувствуя, как дышать впервые за вечер становится нестерпимо приятно. Он надевает кольцо на палец — ощущается непривычным до жути. Арсений ведь, если честно, никогда не носил украшений — но именно эта печатка на руке сейчас отчего-то смотрится так правильно и так… Важно? А ведь Шаст наверняка купил это кольцо заранее — еще до их побега к тому самому морю — но как так сложилось, что это слово после всего так сильно подходит? И внутри все пылает так же, как и колдовство Шастуна минутами ранее — потому что Арсений, кажется, только сейчас понимает, зачем люди дарят подарки. Он откладывает письмо на тумбу, пересаживаясь за стол и придвигая к себе листок — и пишет такой же емкий ответ: «Спасибо. С Рождеством, Антон».

***

Большинство гостей разъезжается следующим утром — после завтрака для тех, кто решает на него задержаться, и Арсений искренне жалеет только об одной семье, которая покидает их дом так скоро. — До встречи, Денис, — улыбается искренне Попов, когда пожимает русскому товарищу руку. — До встречи, — повторяет лукаво Дорохов, поддерживая желание когда-нибудь увидеться вновь. В доме по традиции остаются гостями лишь две семьи — Матвиенко и Гоури. И если родители девушки принимают гостеприимство уже привычно, то из семьи друга в поместье на долгое время собирается остаться лишь он сам — отец Сережи должен будет уехать сегодня вечером. Арсений такому положению дел искренне рад — потому что нахождение в собственном доме в одиночестве отчего-то пугает, и друг рядом оказывается сейчас нужен, как никогда. А еще Арсений надеется, что нахождение здесь родителей Алены перетянет ее внимание от него самого — но, признаться честно, девушка будто бы и сама чувствует скверное настроение партнера, а потому, если родителей рядом нет, не выказывает внимания. И то ли играет роль та ссора — то ли Арсений действительно стал слаб настолько, что его состояние видно со стороны даже другим. Попов выходит из комнаты, еще раз убеждая себя в том, что все делает правильно. Медлить теперь кажется невозможным — и, конечно, логичнее было бы дождаться отъезда Министра из дома, чтобы понизить риски совсем, но вчерашний разговор с Дороховым лишь добавляет уверенности. Арсений не хочет ждать — не тогда, когда разгадка может находиться в собственном доме. Кабинет собственного отца огромный — почти как небольшая библиотека, только вместо книг на стеллажах кучи бумаг и договоров. Помещение — темное, как и любая комната в этом доме, не освещающееся толком даже солнечными лучами из расшторенного окна. Арс ежится, потому что воспоминания об этом месте всплывают не самые приятные. Все серьезные разговоры с отцом всегда проходили именно здесь — в обилии занесенного на бумаги его опыта и силы, давящих со всех сторон и всякий раз напоминающих – «ты слаб, Арсений, и ты здесь никто». Попов прогоняет сумбурные мысли, тихо ступая по каменному полу и внимательно вчитываясь в корешки папок, коих тут, наверное, сотня. Сергей Попов в данный момент разговаривает с отцом Сережи — Арс проверял, а потому у него есть немного времени до того, как Министр вернется к работе. В груди сдавливает странным пониманием — он ведь наверняка должен испытывать сейчас хоть какие-то угрызения совести от того, что роется в кабинете собственного отца, но Арсений действительно не чувствует совсем ни-че-го. «Ты сам виноват, отец». Арсений наугад вытаскивает неподписанные папки, находит стеллаж с особо тяжкими преступлениями, которые были под надзором самого Сергея — но даже среди них не оказывается ни одного листка об их деле. Спустя время неудачные попытки отыскать что-то начинают раздражать — и Арс всерьез думает о том, что в этом чертовом месте действительно нет ничего, что могло бы ему пригодиться. Если бы он был Министром, где бы хранил особо важные документы? В Министерстве Магии или все-таки дома? «Думай, думай, черт возьми». Арсений разбирает письменный стол почти по частям — ищет места, где могло бы оказаться двойное дно, перебирает хранящиеся там бумаги, цепляясь за каждое слово, но результат от этого не меняется. — Сука… — шипит зло Арсений, слишком резко захлопывая ящик. Он обводит взглядом кабинет, чувствуя себя полнейшим идиотом — вся уверенность в собственных действиях испаряется, а горло сдавливает ощущением безнадеги. Неужели тут нет ничего? Арсений уже подходит к двери, когда слышит за ней голоса — и закусывает губу, отшатываясь от выхода и панически осматриваясь по сторонам. «Черт!» Мозг в стрессе реагирует быстро — в последнюю секунду до открытия двери Арсений успевает зайти за угол одного из стеллажей, в то углубление, которое не просматривается со стороны рабочего места — остается лишь надеяться, что никакие бумаги с полок рядом отцу не понадобятся. Дверь тяжело открывается, щелкая замком — молодец, Арс, ты не забыл заколдовать его обратно — и в помещение, судя по голосам, входят как раз отец и Матвиенко-старший. — В этом доме невозможно поговорить без лишних ушей, — вздыхает Министр, судя по звуку, опускаясь в кресло за собственный стол. Арсений, хоть и старается почти не дышать в каких-то паре метрах от мужчин за стеллажом, все же беззвучно усмехается — тут его отец прав. — Милена никогда не отличалась тактичностью, — хмыкает Матвиенко, но совсем не зло — отец Сережи вообще на удивление лояльный и неэмоциональный человек. — Так что ты там говорил? Шастун? Знакомая фамилия режет слух — Арсений буквально вжимается в стеллаж, чувствуя, как разгоняется сердце в плохом предчувствии. «Антон? Почему они обсуждают его?» — Судя по всему, именно он станет катализатором и последней жертвой, — доносится серьезный голос Министра, и слышно, как тот постукивает пальцами по столу. — Осталось недолго, — предостерегающе отвечает Матвиенко-старший, и даже по голосу чувствуется, как тот хмурится. — Не боишься, что заденет Арсения? — Нет. Пока он не близок с Шастуном — опасность ему не грозит, — голос замолкает в задумчивости на мгновение. — И, знаешь, нужно быть полным психом, чтобы рисковать, затрагивая нашу семью. — Этот человек и так сумасшедший, — напоминает Матвиенко в ответ, наверняка качая головой. — Но я бы… перестраховался. Не хочешь оставить Арсения здесь, пока все это не кончится? — Не вижу необходимости, — жестко отрезает Министр, и по скрипу стула слышно, что тот поднимается с места. — Пока все сбывается в точности так, как предречено предсказанием — поэтому Арсению место в Хогвартсе. Ты знаешь, что мы не можем рисковать, присылая мракоборцев в школу. — Знаю, но… — Пошли, я провожу тебя. И по звукам удаляющихся шагов слышно, как волшебники покидают кабинет — дверь захлопывается с гулким звуком, но Арсению кажется, что это его сердце разрывается в ужасе окончательно. Арс, закусывая губу, несдержанно выдыхает, чувствуя, как ноги не держат совсем — и он, прислонившись спиной к стеллажу, скатывается вниз, закрывая лицо руками. Слова не воспринимаются — Арсений просто не хочет их воспринимать; только гулом стучат в голове, затягивая в желание внушить себе «все это послышалось» — но обманывать себя бессмысленно, хоть понимание и сбивает дыхание к черту. «Именно он станет последней жертвой». И если ощущение опасности за все то время, что в их школе творится вся эта жуть, уже становится привычным — то сейчас усиляется в тысячу раз, потому что… Антон там один. И пусть раньше в голову уже приходили мысли о том, что пропасть может кто-то из них — они все равно не затрагивали так сильно, потому что казалось, что не коснется. Казалось — но теперь… «Пока он не близок с Шастуном — опасность ему не грозит». Арсений с трудом выравнивает дыхание и наконец покидает кабинет, стараясь затуманенным мозгом просчитать, успеет ли он, пока отец провожает товарища. Почти бегом поднимается на второй этаж, отсчитывая третью с начала дверь и одним движением палочки срывая волшебный замок на комнате собственного отца. Он пытается успокоить нарастающую тревогу, пока сердце в грудной клетке лишь набирает скорость, впуская в голову все больше пугающих мыслей — и осмыслить не получается совершенно ничего, зато только лишь Арсений входит в комнату — замечает кипу бумаг прямо на тумбочке у кровати. Кипу бумаг с той информацией, которую он отсылал отцу все эти месяцы. И в груди жжет горячей обидой — все оказалось так просто и подло. Потому что понимается, что Попов-старший даже не прятал записи, ведь всегда был уверен в том, что, даже если Арсений и решит искать что-то самостоятельно, никогда не посмеет вторгнуться в его комнату. «Сука, да как ты мог…» Арсений, выдыхая злобно, перебирает в руках листы — прогоняет собственные эмоции от подслушанного неясного разговора силой, чтобы не отвлекаться, вчитываясь в те места, которые обведены ярким цветом — времени по-прежнему мало. Чаще пометки сделаны в перечислении предметов в комнатах учителей и их кабинетах — особенно много ингредиентов обведено в описании коморки Утяшевой, и Арс, стыкуя названия, безошибочно определяет, что все ингредиенты, зелья и природные камни, перечисленные не только на этом листе, но и на следующем — способны на сотворение темной магии. «Министерство думает, что этот некто — темный маг?» Арсений копирует заклинанием все просмотренное на чистые листы — пометки отца пригодятся, потому что сейчас запомнить все невозможно. Письма подходят к концу — Арс откладывает их в сторону, взглядом сразу же цепляясь за личное дело… — Оксана?.. — шепчет он, рассматривая фотографию девушки на пожелтевшей бумаге. Арсений смотрит следующий лист — и предсказуемо видит информацию о Позове, а следом — о пропавшей незнакомой ему студентке с Гриффиндора. Анкеты похожи на те, которые хранятся в Министерстве на каждого волшебника — Арсений уже видел такие, когда Министр показывал ему документы о раскрытых магических преступлениях, и прекрасно знал, что подобные «досье» в Отделе Учета Министерства существуют на каждого волшебника в магическом мире. Только вот на этих листах тоже есть пометки — и Арс, чувствуя поджимающее время, все равно вчитывается в обведенные на каждом листе строчки после обозначения «чистота крови». У каждого из пропавших ярким цветом выделено — чистокровный. Арсений копирует листы, откладывая в сторону, с замиранием сердца разворачивая тот, что был свернут пополам — и ожидаемо видит дело Антона. И в уже знакомой строке — выделенное красным «маглорожденный». — Что это значит?.. — шепчет Арсений, пробегая глазами по другим данным Антона — но пометок больше нет, лишь, как и в других анкетах, бессмысленная информация о месте рождения, магических способностях и успеваемости. За дверью раздается шарканье — наверняка мимо проходит один из домашних эльфов, но Арс вздрагивает, вспоминая о том, что в любой момент отец может вернуться. Непросмотренных листов больше не остается — и потому он, скопировав данные Шастуна, собирает разбросанную бумагу и кладет на тумбочку точно так, как увидел в начале — благо, память на такие детали не подводила его никогда. Арсений покидает комнату, из последних сил возвращая магический замок на место — приходится чуть повозиться, но защита оказывается не сложной, видимо, по той причине, что Сергей действительно никогда не допускал мыслей о том, что Арс может его ослушаться. И это жгучим разочарованием в, вроде как, родном человеке, потому что понимается — это все не «доверие». Это — уверенность в том, что Арсений такой, каким Министр Магии хотел его видеть. «Я тебе не безвольная кукла», — думает зло Арсений, сжимая в руках листы, пока доходит до собственной комнаты.

***

От обилия информации кружится голова — Арсений не может выплыть из мыслей, даже не прикасаясь к свежезаваренному домашним эльфом чаю, пока Сережа напротив, хмурясь слишком уж сильно, изучает скопированные Поповым листы. Они сидят в гостиной часом позже — отец как раз уезжает из дома. Впрочем, даже если бы он остался — вряд ли Министру было бы дело до двух давних друзей, как и во все разы до. — Хрень какая-то, — выдыхает наконец Матвиенко, откладывая бумаги в сторону и поднимая тяжелый взгляд. — Наши отцы точно говорили о предсказании? — Да, — выдыхает в ответ Арсений, закусывая губу. Один он в этом не разберется — это точно, потому что уже сейчас сердце внутри колотит так, будто за дверьми стоит причина их поисков, отравляя страхом и помутнением. Та самая причина, которая может угрожать не только Антону — но и ему самому, Арсению, ведь тот, черт возьми, к Шастуну явно ближе, чем предполагает его собственный отец. — Ох, Арс, даже не знаю… — бормочет задумчиво Матвиенко, свою чашку со стола все-таки подхватывая, но не делая ни глотка. — Если все эти пропажи спланированы… — Нужно понять, что за предсказание, — твердо говорит Попов, возвращая к другу взгляд голубых глаз, даже в полутьме гостиной блестящих решительностью. — Ты знаешь, о чем я попрошу. Сережа хмыкает, отвечая на этот взгляд — смотрит в глаза другу тяжело, мрачно, будто бы спрашивая: «Точно ли ты уверен? Готов всем рискнуть?». Арсений кивает, незаметно для друга касаясь металлического кольца на пальце. Он — уверен, потому что не будет один.

***

Арсений отсылает Шастуну письмо, в котором описывает то, что успел узнать — не все, потому что самому не хочется верить, что Антон может быть замешан в таком ключе — только про то, что узнал о возможно существующем пророчестве, которое могло бы пролить ответы на их вопросы. К письму прилагает все перенесенные отцовские пометки и личные дела, кроме одного — самого Шастуна, потому что думается, что эту деталь будет лучше обсудить с ним вживую. Попов приписывает в конце письма краткое «Завтра у Министерства в полдень», зная, что для Антона с его фениксом трансгрессия проблем не вызовет. Матвиенко ворчит на него весь оставшийся день, но не слишком серьезно — по беспокойному взгляду друга понимается, что тот за товарищей переживает тоже, а потому соглашается на то, чтобы рискнуть своим будущим положением. Ведь провести друзей в Отдел Тайн — просто огромный риск. Следующим днем слизеринцы стоят за углом Министерства Магии ровно в полдень — Арсений прикрывает глаза, пытаясь успокоиться, и ненароком вновь касается подаренного кольца, пока сердце в груди начинает биться быстрее. Черт возьми, они не виделись с Шастуном всего пару дней — но Арсения пробирает дрожь все равно. Вспоминается последняя встреча — их роковая ошибка и чужое тепло, собственное желание, встретившее ответ в другом человеке. И вопреки всем разумным мыслям — Арс бы соврал, если бы сказал, что сейчас он Антона не ждет. Сережа бросает на него задумчивые взгляды — нервозность друга наверняка замечает, но благоразумно решает не спрашивать, наверняка подозревая причину. — Где Шастун? Время не резиновое, — слегка нервно бормочет Матвиенко, постукивая ногой по каменной плитке. — Да здесь я, Сереж, — доносится за их спинами смешок, и волшебники одновременно оборачиваются. Шастун, ухмыляясь, приподнимает бровь — «заждались?» — и оказывается прямо возле Матвиенко, пожимая усмехающемуся в ответ магу руку. А потом поворачивается к Арсению — и Попов готов поклясться, что в этот момент в зеленых глазах что-то взрывается теми самыми огненными искрами, такими же, которые он недавно видел в том самом письме. — Привет, — произносит ровно Арсений, протягивая руку, пока сердце против воли замирает где-то внутри — по ощущениям, где-то в кишках, не в груди даже. Антон тут же скользит взглядом к протянутой руке — замечает, конечно, кольцо, — и его ухмылка становится еще шире. И чужое прикосновение, когда Антон пожимает руку и поднимает глаза, обжигает — как и взгляд зеленых глаз, связывающий всю тревогу внутри в один узел — жаркий и режущий, и Арс понять не может, почему его так ведет, а взгляд глаза в глаза продолжается дольше положенного. — Нам пора, — напоминает Матвиенко, едва заметно улыбнувшись уголками губ и отвернувшись — Арс другу за тактичность запоздало благодарен. — И сразу скажу, если вы, два олуха, попадетесь — я за себя не ручаюсь. Попов усмехается, наконец отводя от Шастуна взгляд и доставая из кармана зимнего пальто мантию-невидимку — расправляет ее одним движением, взгляда стараясь не поднимать. Им же, черт возьми, под этой мантией вместе идти. — О, — глубокомысленно выдыхает Антон, замечая их будущее одеяние и сразу же понимая посыл — подходит к Арсению ближе, своим плечом касаясь чужого. Попов выдыхает, набрасывая на них мантию — благо, размера хватает, чтобы не жаться к Шастуну совсем, потому что неловкость по-прежнему душит. Что им, блять, делать теперь со всем этим? Но внешне Арсений остается призванно-равнодушен — даже бросает на Антона, примостившегося под боком, быстрый взгляд, когда Матвиенко кивком просит следовать за ним, и все трое волшебников выходят к главному входу Министерства. Антон правила понимает — молчит всю дорогу, но, черт, как будто бы с Арса взгляда вообще не сводит, пока Сережа заводит невидимых чужим глазам волшебников внутрь. А Арсений этого взгляда избегает, понимая, в самом деле, что обсуждать такое нужно уж точно не под мантией и не во время исполнения опасного плана. Что именно «такое» — он и сам не знает, но собственную потерянность и желание прояснить все чувствует кожей, хотя Антон, на удивление, задумчивым или сомневающимся не выглядит от слова совсем — лишь едва заметно касается его пальцев, когда лифт привозит волшебников на минус девятый этаж, и у Попова против воли бегут мурашки. Они ни о чем не говорили и не могут этого сделать сейчас, но Арс в этом мимолетном прикосновении чувствует — Антон помнит. — О, Сергей, день добрый, — улыбается седовласый волшебник в выцветшем темно-синем костюме, только они выходят из лифта. Благо, в темнеющем коридоре он оказывается единственным работником. — Давно не видел тебя здесь. — Здравствуй, Пифор, — улыбается совершенно легко Сережа, пожимая чужую ладонь. — Да пора бы уже, как-никак скоро работать. — Похвально, похвально, — кивает маг с доброй улыбкой, заходя в лифт после них — Арсений с Антоном едва успевают отскочить с пути. Сережа, надо признать, держится очень хорошо для человека, рискующего своей головой, пока ведет за собой скрытых мантией старост. Стены и редкая мебель в Отделе Тайн темная — словно мгла, которая, впрочем, очень даже подходит к восприятию той самой «таинственности» отдела, развеиваемая едва тусклым освещением, и Шастун несдержанно крутит головой по сторонам, рассматривая тут и там мелькающие двери кабинетов, пока Арсений закатывает чужой эмоциональности глаза. Они, наконец, доходят до конца коридора — небольшой двери, ведущей в Зал Пророчеств, и Сережа оборачивается, хоть и сам не видит волшебников, отчего едва нервно фыркает и шепчет: — У вас есть час. Не проебитесь. Он прикладывает палочку к замку — тот щелкает, отзываясь на «пропуск», и дверь открывается. Арсений успевает прошептать другу «спасибо», прежде чем они с Антоном заходят внутрь — Матвиенко усмехается мрачно, качая головой, и закрывает за ними дверь. Зал Пророчеств восхищает. Нет, даже не так — в прямом смысле захватывает дух, потому что загадочность этого места и атмосфера, которую в воздухе буквально можно прощупать, опутывает сразу же целиком: безумно высокие стеллажи, уходящие далеко вверх, горящие на полках голубоватым свечением шары-предсказания и благоговейная тишина. Конца и края зала не видно — те пропадают в вечном сумраке, вызывая чувство то ли тревоги, то ли безмерного предвкушения. Попов стягивает мантию, поворачивая голову к Шастуну — и видит блеклое голубое свечение сфер в чужих глазах, когда Антон в один шаг оказывается ближе. И Арс не успевает даже подумать — не то что сказать — как его уже обхватывают чужие руки, прижимая ближе, а горячие губы накрывают собственные, отчего треклятая мантия летит прямиком на пол. Боже, блять. И внутри все переворачивается — слишком сильно, видимо, потому что вместо того, чтобы Шастуна оттолкнуть, Арсений не делает ничего — лишь зарывается пальцами в русые волосы, отвечая на обжигающий поцелуй против воли. Потому что не ответить — попросту невозможно. Чужая нужда опаляет сознание снова, когда Антон, чувствуя, что Арсений не вырывается, сжимает его поясницу, целуя более напористо — уже не мягко, проникая языком в чужой рот и выбивая этим последние здравые мысли. Арс даже не осознает, когда его успевают прижать к стене — потому что жаркий омут чужих губ захватывает весь разум, и он сам прижимает Шастуна к себе ближе, отдаленной частью сознания вспоминая, что они, блять, вообще-то в гребаном Зале Пророчеств — но это отчего-то поджигает еще сильнее, а рваный выдох Антона в самые губы пускает по всему телу мурашки. — Арс… — шепчет тот, пальцами скользя по чужой скуле; зарывается мягким движением в волосы — и в прикрытых зеленых глазах отражается столько, что Попов лишь выдыхает в ответ. И к чертям идут все мысли и опасения — снова к чертям, потому что Попов сам целует вновь, сминая мягкие губы и прикусывая слегка, едва удерживая себя от того, чтобы не зарычать от удовольствия в поцелуй. «Я скучал по тебе» — чувствуется в каждом движении, и Арсений понять не может, посыл этот его собственный или же Шастуна — но они целуют друг друга так долго, что, кажется, несколько предсказаний с пыльных стеллажей успевают исполниться. — Антон… — шепчет Попов, откидывая голову на стену и кое-как отстраняя шумно дышащего Шастуна, хотя не хочется совершенно. — У нас мало времени, мы… — Да… — выдыхает рвано Антон, поднимая поплывший взгляд от чужих покрасневших губ. Арсений тоже плывет — он это всем телом чувствует, пока они сжимают друг друга в объятиях, пытаясь отдышаться — и это настолько непохоже на него, что даже начинает пугать. Настолько непохоже — так сильно хотеть кого-то поцеловать вновь. Волшебники восстанавливают дыхание, и Шастун отходит в сторону первым — бросает на Арсения чуть виноватый взгляд уже прояснившихся глаз, выдавая раскаяние за то, что не сдержался — но Арсений лишь улыбается мягко в ответ, чувствуя в голове полный сумбур. — Спасибо за кольцо, — произносит он полушепотом, потому что в этом месте кажется, что говорить громко — самый что ни на есть грех. Антон замирает, а после улыбается — так искренне, что внутри Попова вновь скручивает все органы. — Я рад, что тебе понравилось. И Арсению эту улыбку хочется сцеловать снова — но он лишь усмехается своим мыслям, поспешно отводя взгляд и рассматривая тысячи шаров на пыльных полках. Они разберутся с этим — позже, никак не сейчас. — Шаст, я не все тебе рассказал, — тихо произносит Арсений, запуская руку в карман и вытягивая личное дело, которое не вложил в письмо. Улыбка Антона меркнет — тот замечает серьезность в глазах напротив и сразу же переключается на суть; поспешно забирает листок, вчитываясь. — Это я?.. — бормочет он, поднимая на Арсения удивленный взгляд. — Почему здесь выделено, что я магглорожденный?.. — Потому что… кажется, предсказание о тебе. И взгляд зеленых глаз вмиг становится встревоженным — Антон ведь не глупый, быстро стыкует их изначальные версии с появившейся информацией, приходя к тому же выводу, что и Арсений. — Блять, — выдыхает он, морщась и закрывая глаза ладонью. — Сука, да нет… Арсений подходит ближе, осторожно касаясь чужой руки — Антон убирает ее от глаз, встречаясь с таким же встревоженным, но уверенным взглядом коллеги: — Мы должны проверить, Шаст. Антон кивает, выдыхая рвано — оборачивается к стеллажам, хмурясь и поджимая губы. — Как нам найти это предсказание здесь?.. Это же гребаный лабиринт! Арсений усмехается, качая головой и возвращаясь к двери — Антон его движение замечает и ступает следом, почти сразу же видя в стене небольшое углубление размером примерно с ладонь. — Для того, чтобы найти предсказание, достаточно капли крови того, о ком оно, — объясняет Попов, уже здесь бывавший, кивком указывая в углубление, в котором, если приглядеться, можно заметить небольшую иглу. — Просто класс, — фыркает Шастун, но Арсений слышит в чужом голосе нервозность. — Может, предсказание о тебе, а? — Если тебе станет легче, можем проверить, — пожимает плечами Попов, ловя встревоженный взгляд зеленых глаз. Он смело подносит руку к углублению, но Шаст перехватывает ее раньше, сжимая окольцованные пальцы на чужом запястье. — Нет, я… Я сам, — выдыхает он, отпуская Арсения и подходя ближе. Попов кивает, наблюдая за тем, как Антон замирает на мгновение — сверлит взглядом иголку в стене, которая должна пролить не только его кровь, но и, быть может, свет на всю эту историю. Арсений понимает, что Антон боится отнюдь не иголки — а той самой правды, что за этим кровопусканием может скрываться, и потому не торопит. Ему и самому, признаться честно, так страшно не было еще никогда. Антону хватает минуты на то, чтобы настроиться — и он смело нажимает пальцем на иглу, морщась едва заметно от раны, пока с пальца алыми каплями стекает кровь — падает в то самое углубление, в которое кровь волшебники обычно заливают с принесенных собою склянок чужих образцов, если только не проверяют сами себя. Буквально в следующую секунду пол под ними загорается — тонкой светло-голубой линией среди каменных плит, которая уходит в темноту стеллажей, и старосты оборачиваются тут же, прослеживая появление магии взглядом и переглядываясь друг с другом. — Пошли, — произносит Арсений уверенно, и Шастун кивает в ответ. Они ступают по каменным плитам вслед за сияющей чертой. Дверь позади погружается в темноту, и ничего восхищающего от этого места уже не остается — только липкое чувство неведения и темного предвкушения, сворачивающегося где-то в груди тревогой вопреки сияющим по сторонам сферам. Арсений периодически оглядывается на Шастуна — тот идет следом, настороженно вглядываясь в шары вокруг, но Арс все равно замечает, как тот то и дело почти незаметно прокручивает кольца на пальцах. Арсений вновь ловит ощущение страха за хвост — спрятавшееся где-то внутри, почти неощущаемое и липкое, давящее. Потому что кажется, что в конце — там, куда ведет их магия — действительно может быть ответ на большую часть их вопросов, и знать этого неожиданно не хочется. Потому что, если их мысли правдивы, им обоим грозит опасность — теперь уже точно. — Арс… — раздается почти у уха, и Арсений вздрагивает, выныривая из мыслей. Они стоят перед очередным стеллажом — в темноте тот светится будто особенно ярко, а линия, ведущая волшебников, прерывается вот сейчас. Попов встречает взгляд коллеги — Антон тоже выглядит донельзя напряженным, но уверенным, и первый делает шаг к стеллажу, вчитываясь в бумажные таблички, прикрепленные к предсказаниям. — Оно может быть не подписано, — предупреждает Попов, тоже подходя ближе и взглядом пробегаясь по сверкающим сферам. — И как нам его найти тогда? — хмурится Шастун, поднимая взгляд вверх — стеллаж предсказуемо поднимается до самого потолка, которого даже не видно. Арсений обводит коридор взглядом — пусть он и бывал уже здесь, но только в сопровождении сотрудника из отдела, который, как ни странно, знал расположение нужных им предсказаний наизусть. У них сейчас такой помощи нет — да и идей нет особо, только если… — Попробуй выпустить свою магию, — предлагает Попов, вновь оборачиваясь к Шастуну. — Выпустить?.. — Да, — кивает он, касаясь одного из шаров пальцем — ничего предсказуемо не происходит. — Могу предположить, что предсказание отзовется на твою магию. Антон хмыкает, касаясь одной из сфер тоже — наблюдает задумчиво за переливами магии внутри, в очередной раз решаясь, а потом, кивая, отходит на шаг и достает палочку. Он прикрывает глаза, шепча заклинание — в воздухе на мгновение появляются искры, едва не разгораясь в пламя, и Арс чувствует знакомый запах огненной магии. В тот же момент боковым зрением замечается свечение сбоку — не ярко-голубое, а желтоватое, более теплое, и Попов в два шага оказывается у выделяющейся сферы. — Шаст, — зовет он, сразу же снимая сферу со стеллажа — та гаснет тут же, вновь сияя голубым цветом, потому что Антон перестает колдовать и подходит ближе. Они встречаются взглядом на секунду, и Антон, выдохнув, перенимает сферу, которая вновь начинает светиться теплым оттенком. На поверхности только лишь для глаз Шастуна появляются строчки, которые он сразу же шелестит едва слышно — и у Арса по коже мурашки от того, как с каждым словом чужой голос становится все тише: — «В год змеи грянет день, когда кровь четырех стихий смешается. День, в котором людские слабости откроют путь к бессмертной и бескрайней силе. Пошедшие за ним добровольно прольют свою кровь против воли — чистую кровь, но лишь отданная добровольно жизнь того, кто не должен был колдовать, завершит ритуал. Этот день станет рождением смерти». Шар угасает с последним шепотом — освещает в испуге поднятые зеленые глаза бледно-голубым светом. — Что это значит?.. — одними губами шепчет Шастун, сжимая в пальцах шар так, что еще мгновение — и тот пойдет трещинами. — Антон, — выдыхает неверяще Арс, в один шаг оказываясь ближе. Успевает подхватить сферу до того, как дрожащие пальцы выпускают ее — быстрым движением Арсений возвращает предсказание на место, оглядываясь на коллегу вновь. Видит побледневшие губы и замерший в зеленых глазах ужас — и сам вспоминает слова предсказания, от которых тут же стынет кровь в жилах. «Отданная добровольно жизнь того, кто не должен был колдовать, завершит ритуал». Это — Антон, сомнений не остается. Неспроста в его личном деле отец выделил это чертово «магглорожденный». «Этот день станет рождением смерти». — Нет… — шепчет неверяще Шастун, качая головой, пока Арсений обхватывает его ладони, беспокойно заглядывая в глаза — и в зеленых омутах сейчас столько отчаяния, что сдавливает легкие. — Арс, нет, я же не… — Ты не умрешь, — выдыхает Попов, слыша, как собственный голос дрожит — рычит на это беззвучно, повторяя уже более зло: — Блять, Антон, даже не смей думать об этом! Темнота вокруг схлопывается сама по себе, перекрывая кислород в легких — и слова в пустынном помещении звучат неожиданно громко, эхом отдаваясь от стен. «Ты не умрешь». Шастун морщится, закрывая глаза и закусывая губу — его пальцы в Арсеньевских ладонях дрожат, и Попов сжимает чужие руки сильнее, силясь показать, что он говорит правду. Что он здесь — и что они справятся с этим вместе. Волшебники стоят в молчании какое-то время — Попов не отпускает чужих рук, пока шумное дыхание Шастуна не сменяется на более размеренное, а зеленые глаза не открываются вновь. Антон смотрит на Арсения — все еще отчаянно, но уже не так пронзающе, будто смирившись, и шелестит одними губами: — Нам пора возвращаться. Попов кивает, хотя меньше всего сейчас хочет терять этот взгляд — потому что чувствуется, как с каждой секундой яд предсказания отравляет чужое сознание все больше чертовой тяжестью. Но сейчас Арсений не в силах помочь — им действительно пора уходить. Он отпускает руки коллеги, и тот двигается первый — едва переставляя ноги, мыслями пропадая совсем не здесь, и у Арсения и самого перехватывает от отчаяния горло. Не может быть, чтобы все было так. Они возвращаются обратно к выходу в тишине и ждут момента того, как откроется дверь. Матвиенко выпускает их из Зала Пророчеств спустя еще какое-то время — и единственное, что Арсу удается сделать, это невесомо коснуться плеча Шастуна прежде, чем накинуть на них обоих мантию-невидимку. Сережа не задает вопросов — потому что попасться они все еще могут — выводит старост обратно к лифту в тишине, и вместе с волшебниками в кабину в самый последний момент заходит очередной незнакомый Арсу работник, появившийся буквально из ниоткуда. — Сергей, какая встреча! — улыбается уголками губ мужчина, становясь рядом с волшебником — «невидимкам» приходится вжаться в угол, но обеспокоенного взгляда Матвиенко работник, слава богу, не замечает. — Как твоя учеба? — Все хорошо, Клавиус, — тут же улыбается в ответ Матвиенко. — Как ваша служба? Арсению хочется плеваться — и от этого отвратительного диалога, и от скрипа лифтового механизма, который раздражающей резью по ушам, и от того, что дыхание сбивается само по себе из-за нахождения на краю пропасти. Ведь сделай старосты сейчас одно неверное движение или выдох — стоящий на расстоянии меньше метра волшебник может почувствовать чужое присутствие. Попов буквально молит о том, чтобы лифт приехал как можно быстрее — чувствует, как напряжен рядом Шастун, выныривающий из своих мыслей и опускающий напряженный взгляд к коллеге, на что тот лишь поджимает губы. — Служба — как обычно, ничего нового, — вздыхает мужчина, разводя руками — знал бы он, что у Арсения в этот момент чуть не случается сердечный приступ, ведь волшебник почти задевает руками мантию. — А как там профессор Макаров? Давно мы не виделись… — Лучше всех, — заверяет Сережа в тот момент, когда лифт, качнувшись, наконец останавливается, открывая скрипучие двери. — До свидания, Клавиус, был рад встрече! И Матвиенко поспешно покидает лифт, искренне надеясь, что товарищи успевают выскочить тоже — лифт захлопывает двери сразу же следом, увозя немного потерявшегося от неожиданного ухода Клавиуса этажами выше. В коридоре — пусто, и Сережа, оглядевшись еще раз, шепчет тихо куда-то под ноги: — Уходите, я еще задержусь, чтобы не вызывать подозрений. Ответом ему служит едва заметное прикосновение к плечу — Матвиенко кивает, принимая сигнал, и заворачивает в коридор, противоположный тому, что ведет к выходу, напоследок оглядываясь в пустоту с искренней мыслью «надеюсь, у вас получилось».

***

На улице вновь идет снег — почти незаметно, мелкими перьями, колющими лицо и бесперчаточные руки, но Арсению до непогоды дела нет совершенно. Волшебники снимают мантию на следующей улице — где наверняка нет лишних глаз и ушей, и Попов замирает напротив коллеги, закусывая губу. Обсудить — нужно. Только по потерянному взгляду зеленых глаз Арсений видит — бесполезно это сейчас, в одном из переулков Лондона, вот так — впопыхах. Бесполезно, потому что Арсению и самому нужно вернуться домой — отец не должен узнать о его отсутствии в поместье, но… Отпустить Антона сейчас кажется сумасшествием — потому что Арсений видит, чувствует, как давит на Шастуна полученная информация. К земле прижимает буквально, убирая из зеленых глаз все те искры, что были минутами раньше — до чтения чертового пророчества — и Попов замирает перед коллегой, разрываясь внутри себя. Потому что он неожиданно понимает — он не может оставить его одного. Не сейчас. — Обсудим все в Хогвартсе, — решает Арсений, делая шаг к Шастуну — тот вскидывает голову резко, отрываясь от изучения слякоти под ногами. — В Хогвартсе?.. — бормочет потерянно тот, но в следующую секунду взгляд проясняется — пелена мыслей спадает окончательно, и волшебник хмурится. — Ты имеешь в виду после каникул? — Нет. Я трансгрессирую с тобой. Антон смотрит на него удивленно, но спорить не решается — кивает и, отвернувшись, присвистывает куда-то в сторону крыш потрепанных временем зданий. Флейм появляется спустя мгновение — вылетает откуда-то сверху, в несколько плавных взмахов крыльев подлетая к старостам и усаживаясь на плечо Шастуну, вынуждая того едва заметно качнуться. Антон снова возвращает к Арсению взгляд — будто чувствует нервные мысли Попова и хочет уточнить еще раз, но все же молчит. Арсений этому рад — а с отцом он, в конце концов, разберется потом, потому что сейчас есть дела поважнее. Они трансгрессируют обратно в Хогвартс и бредут до школы в молчании. Хогсмид на их пути ощущается на удивление тихим, словно бы перед бурей, которых, в принципе, в этих краях никогда не бывало. Людей тут сейчас нет вполне предсказуемо, ведь каникулы, и все студенты разъехались по домам — но ощущается все равно как-то неправильно. Арсений не обращает внимания на покалывание в кончиках пальцев — на улице холодно, так же пусто, как и у волшебника в голове. Впрочем, тут Арсений соврал — в голове у него сейчас один единственный человек, который потерянно идет следом, не замечая ничего совершенно и думая, думая, думая. Арсений думает тоже — и от мыслей мутит, потому что страх никуда не уходит. Хогвартс пугает пустотой еще больше — в высоких коридорах слышится только завывание ветра, и старинный замок кажется неживым в прямом смысле. Срастить эту пустоту сейчас и привычный гул в школьные дни кажется невозможным — и все это вкупе с мыслями давит так сильно, что из замка сбежать хочется, хотя еще недавно Попов думал о том, что здесь ему было всяко лучше, чем дома. Башня — тоже пустая и какая-то одинокая, а под кожей замирает ощущение, что вот сейчас из-за угла обязательно выскочит какая-нибудь Варнава, а потом все старосты соберутся вместе в гостиной, чтобы попить чаю и обсудить нерадивые, но любимые факультеты. Однако этого не случится — Антон с Арсением в их обители сейчас одни совершенно, а чай в большой компании заменяется на не такой крепкий, но все такой же горячий для двоих — уже в комнате Арсения. Пока Попов заваривает напиток, на Шастуна не оглядываясь, ловит за хвост странное ощущение — будто он отсюда и не уезжал, будто вернулся домой. Но мысль исчезает сразу же — утягивается сотнями других, потому что слишком много в воздухе небольшой комнаты непроизнесенного и тяжелого. Волшебники молчат еще какое-то время после того, как Арсений буквально втискивает в руки Антону кружку — тот все еще не здесь будто, обжигается о горячий напиток, делая глоток, и шипит, но даже тут не говорит ничего. — Я должен еще кое-что тебе рассказать, — решается Арсений, взгляда от кружки не поднимая, но чувствуя на себе метнувшийся ожидающий взгляд. Арс понимает — рассказать нужно, потому что им обоим необходимо знать картинку целиком, без утаек, как бы ни было тяжело. И Попов, грея руки о свою кружку, все же пересказывает Антону подслушанный в кабинете собственного отца диалог — в этот раз полностью. Шастун слушает внимательно, хмыкая беззвучно и перебирая в руках присланные ранее личные дела пропавших волшебников. — Значит, все действительно так, — произносит Антон спустя пару минут после того, как Арсений замолкает, и руки чуть сильнее сжимают листы с пометками. — Я — последний элемент какого-то ритуала, который даст некому магу сверхсилы. В зеленых глазах уже нет отчаяния — Антон, может, и правда смиряется с чем-то внутри себя за все это время. Арсений видит в чужом взгляде привычную серьезность с толикой запала — пусть и темного, тревожного, но все же запала. — А гриффиндорка? — уточняет Арсений просто потому, что в верную версию до последнего не хочется верить. — Для отвода глаз? — пожимает плечами Антон, хмыкая безразлично — но потухший взгляд, спрятанный у изножья кровати, на которой сидит маг, все-таки выдает. — Или мы ошибаемся в том, что первые жертвы выбирались по принципу связи со мной. — Возможно, — соглашается Попов, отставляя от себя кружку на пол возле кресла — пить не хочется все равно. — Но если последнее похищение все же было для отвода глаз — значит, он знает, что мы ищем его. Шаст кивает, взгляда не поднимая — они свое расследование не то чтобы скрывали, но и не трубили об этом на каждом шагу. Но только Арсений хочет поднять тему того, каким образом об этом могли узнать, как Антон произносит тихо: — Как думаешь, «кровь четырех стихий» — это про кровь волшебников с наших четырех факультетов? — Да, — выдыхает Попов, взгляд переводя к их доске расследования — и впервые связи начинают быть видимыми. — Дело выбора жертв не только в тебе — а может и не в тебе вовсе. Мы упускали все это время, что все пропавшие были чистокровны. — Почему тогда… — шипит тихо Антон, и его голос постепенно наполняется злостью: — Сука, почему тогда Дима и Окс, если он мог выбрать кого угодно… — Шаст, — поджимает губы Арсений, но упрекать не собирается и не хочет — Антон имеет право злиться сейчас. — Я не думаю, что с ними что-то случилось. Этот маг вряд ли убил их — слова про кровь… не обязательно означают смерть. Шастун сглатывает и наконец поднимает на Попова взгляд — смотрит пристально, так болезненно, что сердце сжимается — но собирается все же и кивает, хмурясь едва заметно. — Ты прав. «Пошедшие за ним добровольно», — шепчет он слова предсказания. — Блять, что это значит? Разве могли Дима и Оксана быть замешаны в этом… — Не знаю, — признается честно Арсений, вновь губы поджимая. — Это все странно. Странно — но картинка складывается впервые хотя бы во что-то. Этот маг собирает чистокровных волшебников, с каждого факультета по одному, которые отчего-то на это согласны — и это одно из оставшихся темных пятен на непонятной истории. Одно из, потому что главное, конечно — кто творит всю эту чертовщину. Волшебники молчат снова — обдумывают сказанное, бросая периодически взгляды на развешенные на стене зацепки, и со временем каждая мысль обрастает все новыми ветвями — как, почему и зачем, новыми догадками и вопросами, один из которых… — Если это кто-то из учителей, откуда он знает про ритуал? — хмурится Шастун, кольца на пальцах прокручивая. — Такому учат разве что в темных гильдиях, но точно не на курсах для преподавателей… И в голове Арсения возникает мысль — нелепая, но выцепляется в сознании обрывками разговора Сережи в лифте с тем самым Клавиусом — и Арсений вскидывает на коллегу взгляд, выдыхая пораженно: — А что, если он знает о предсказании? Антон хмурится, смотря в ответ. — О чем ты? Но мысли неожиданно складываются совершенно легко — и брошенное когда-то Антоном «Макаров! Он же ненавидит меня!», и известный многим ученикам факт того, что профессор трансфигурации когда-то служил в Отделе Тайн, еще до того, как начать преподавать в Хогвартсе. — Макаров, — заявляет уверенно Арс, и зеленые глаза при упоминании этой фамилии загораются недобрыми искрами. — Сам посуди, Шаст! Что, если все началось не с ритуала? Он ведь работал в Министерстве, он мог узнать о пророчестве — там же почти прямым текстом написан рецепт… — А потом просто собрать недостающую информацию о том, как его проводить? — понимает ход мыслей коллеги Шастун. — Но подожди, как он мог прочитать его, если предсказания… — Открываются только тем, о ком они? — усмехается нервно Арсений, качая головой. — Не забывай про то, что в Отделе Тайн работают прорицатели — это их работа, они могут прочитать любой шар в том зале. У него к этим данным, возможно, был доступ. Антон цедит тихое «блять», подрываясь с кровати и начиная нервно ходить по комнате из стороны в сторону — и продолжение с чужих уст вырывается резкое, опаленное: — Он пришел в Хогвартс для того, чтобы подобраться к студентам разных факультетов! Просто ждал подходящего года, а пока узнавал… — Кто — чистокровен, а кто — нет, — кивает Арсений, и у самого пальцы от эмоций подрагивают едва заметно — все, черт возьми, складывается. — В школе ведь хранятся данные на каждого ученика. А еще есть многие ингредиенты, подходящие для темного колдовства. — И возможности влиять на студентов, — кивает возбужденно Шастун, но замирает тут же на месте и смотрит на Арсения обеспокоенно — в желании получить опровержение собственным мыслям, хотя сомнение слышится в голосе. — Дима и Оксана… Они не могли. Нет, я бы знал. — Я верю, — совершенно искренне отвечает Арсений, и Шаст заметно расслабляется — выдыхает громко, пока Арсений хмурится, в задумчивости не замечая, как и сам прокручивает одно-единственное на своих пальцах кольцо. — Только вот как тогда понимать все эти слова про «добровольно»… — Неважно, — Антон в один шаг оказывается рядом, и Попов вскидывает голову, хмурясь еще больше от неожиданной возбужденной улыбки коллеги. — Арс, это же он! Мы должны рассказать твоему отцу, или Утяшевой, и… — Нет, — осаждает Попов, поднимаясь резко с кресла — Антон отступает назад дергано, потому что Арсений головой чуть не врезается ему в нос. — Нет, Шаст. Не забывай, что отец тормозит это все сам. Нам либо не поверят, потому что у нас нет доказательств, либо просто не отреагируют. Видимо, его собственная уверенность Антона убеждает — улыбка того пропадает, сменяясь поджатыми губами. — Что нам делать тогда?.. — бормочет он тихо. Арсений долго не думает. — Макаров ведь уехал на каникулы? Мы должны обыскать его комнату.

***

Обоюдным согласием решается осмотреть сначала каморку Утяшевой — потому что, если какие-либо ингредиенты действительно пропали, старосты будут знать, что именно искать. Заметки Арсения в этом помогают — Попов радуется тому, что осматривал в начале учебного года кабинет Ляйсан одним из первых, и скорее всего на бумаге действительно записаны будущие зацепки; если, конечно, тот маг не стащил необходимое еще раньше. Но тот скорее всего крал редко и незаметно — ведь кто угодно заметит, в особенности внимательная замдиректора, если из кабинета пропадет сразу много ингредиентов. Догадки оказываются верными — с большой вероятностью, потому что списки с физическим наличием не сходятся. Разница почти незаметна — всего пара редких камней, которые обыкновенно используются для приворотного зелья — но благодаря пометкам Сергея Попова на захваченных с собой страницах понимается, что они же являются ингредиентами, которые часто используются в темной магии для зелий опасного действия. По учебной программе приворотное зелье должны варить четверокурсники в конце года — никак не осенью и зимой. Значит, здесь действительно кто-то был. Эмоции в крови бурлят. Арсений давно не чувствовал себя так странно, потому что время будто сквозь пальцы течет — рассыпается в воздухе, пока они заканчивают с проверкой кабинета Ляйсан и добираются до комнаты Макарова, срывая несложно защищенный магический замок — и кажется в этот момент, что они чертовски близко к разгадке, потому что если сейчас в комнате найдется хоть один камень — все будет окончательно ясно. Возможно, они во всем правы — и тогда еще есть шанс остановить это все и спасти… Их обоих? С Антоном они старательно обходят отвратные строки пророчества о том, что завершит ритуал именно отданная Шастуном жизнь — потому что верить в это не хочется, а обсуждать уж тем более. Арсений знает, что Шастун об этом думает — он и сам думает тоже, но, пока слова не произнесены, в голове они не звучат правдой от слова совсем. Арсений не хочет, чтобы такая правда звучала. Как не хочет и уделять внимания кричащим в сознании словам собственного отца — «пока он не близок с Шастуном — опасность ему не грозит». Знал бы он, ох, если бы знал… Антон себя тоже сдерживает — Арсений замечает это натянутое равнодушие, вроде бы искренний огонь надежды в глазах на то, что сейчас, пока они перерывают чужие шкафы и полки, все и закончится, но за маской видит все равно чужую тревогу и страх. — Блять, тут нет нихуя! — рычит Антон, с грохотом захлопывая дверцу шкафа — Арс от звука дергается и метает в коллегу тяжелый взгляд. — Шастун, твою мать, — цедит Попов, задвигая ящик и прислоняясь к письменному столу поясницей, чтобы полностью развернуться к разозленному волшебнику. — Тише будь, в Хогвартсе все равно есть люди. — Хуи на блюде, — огрызается Антон, вскидывая взбешенный взгляд на Арсения. — Тут чисто! Неужели мы ошиблись? Или он прячет ингредиенты в другом месте? Тут совершенно ничего, абсолютно… Попов складывает руки на груди, безмолвно наблюдая за коллегой и позволяя тому выпустить пар. У самого внутри тоже раздражение появляется из-за возможной ошибки — но потушить его удается, в отличие от Антона, который на эмоциях пинает многострадальный шкаф ногой и разворачивается к Арсению с таким блеском в глазах, будто тот виноват во всех бедах. И Арс ухмыляется до жути раздраженному Шастуну — потому что в моменте тот выглядит так забавно, весь напряженный и дышащий неровно, что по-другому отреагировать не выходит. И это глупая реакция — глупая от слова совсем, потому что у самого внутренности от тревоги и напряжения сводит, но нервы подводят — и ни его одного, потому что реакции, видимо, искажаются и у Антона тоже. Тот, замечая ухмылку на чужих губах, замирает всего на мгновение — выдыхает разозленно, кулаки сжимая, а после в зеленых глазах вспыхивает вдруг что-то — и Антон одним порывом оказывается рядом и вжимает Арсения в скрипучий стол так, что становится больно. Антон его ответить — вынуждает буквально, но Арсений не против. Зажигается чужой злостью вмиг, пропуская ее через себя, пока Шастун абсолютно нахально сжимает ладонями его бедра, в губы вгрызаясь — целует жадно, яростно, прикусывая до боли. Арс в долгу не остается — цепляет чужую нижнюю зубами, слыша рычание в ответ, и грубо обхватывает Шастуна за горло, притягивая еще ближе. Нажимает тем самым, кажется, на скрытую ото всех кнопку — потому что Антон от этого жеста чуть не скулит и вжимается в ответ так, что выбивает из легких последний воздух. — Тебе это нравится… — догадывается Арсений, отстраняясь всего на мгновение — чтобы в подтверждение увидеть темнеющий взгляд зеленых глаз. — Заткнись, — цедит Шастун, затыкая вновь поцелуем. Сильные руки подхватывают под бедрами, одним движением усаживая на стол, и старосты, кажется, сносят с него несколько книг — но это не волнует совершенно, потому что Антон целует голодно, жадно, подаваясь вперед меж разведенных Арсением ног — и чужие искры передаются словно по крови. И отступают тяжелые мысли об их проблеме — пусть и на время, но заменяются в теле чем-то жгучим, тягучим неимоверно. И пусть чужие касания все еще сквозят злостью и отчаянием — к этому примешивается у обоих что-то другое, разгорающееся в мгновения, застилающее разум совсем. Арсений сходит с ума. Точно сходит. От чужого горячего языка, который кроме губ не ласкает нигде — продолжает терзать, перемешиваясь с укусами, выжимая всю выдержку и расплавляя к чертям. От ладоней, сжимающих бедра и вжимающих ближе — и Арс несдержанно выдыхает в губы Антона, царапая ногтями чужую шею и после сжимая вновь — черт, знал бы он раньше, что Шастуна это заводит так… Хотя догадывался, если честно — ведь когда-то в России имел неосторожность надавить на этот фетиш, схватив Антона за горло после его провокации — и еще тогда по сбившемуся в миг дыханию и взгляду поставил пометку, даже не осознав. Антон сводит его с ума — совершенно. Этими горячими прикосновениями уже по всему телу, которые потом наверняка расцветут синяками; тихим рычанием в губы и сбившимся жарким дыханием — тем, что вжимает в себя Арсения так, будто изнасилует его прямо на этом гребаном столе. — Сука, Шаст… — цедит Попов, с трудом отрываясь от чужих губ — зря, потому что Антон тут же опускается жарким укусом на шею. — Бля-ять, Антон… Чужой язык скользит по сонной артерии — мокро, жарко, невыносимо. — Разве ты против? — шепчет тихо Шастун, распрямляясь и хитро заглядывая в голубые глаза. Горло сушит нестерпимо — и Арсению бы воды сейчас или воздуха, которым он захлебывается, когда Антон резким движением вжимает его в себя, сжав за бедра, вполне односмысленным жестом. — Мы… в комнате профессора, блять… — бормочет сбивчиво Попов, пока Шастун вновь вцепляется в его шею — проводит горячо языком, руками скользя по распаленному телу. — Ебал я эту трансфигурацию, — выдыхает Антон меж касаниями, и Арсений вопреки воле закидывает голову назад, открывая больше доступа. «Не трансфигурацию, вообще-то…» — мелькает шальная мысль, но заглушается тут же чужими губами и языком. И Арсу взвыть хочется — потому что желание жжется в крови, потому что позволять эти ласки оказывается чем-то космическим, но мысли не утихают все равно, врываясь в жаркую кашу против воли. Арсений шепчет отчаянно, пока Шастун жаркими поцелуями покрывает ключицы под уже расстегнутой — когда успел вообще? — рубашкой: — Шаст, что мы делаем?.. Антон на мгновение замирает — Арсений, вопреки собственным словам, сжимает руки на чужих плечах сильнее, — а после распрямляется резко, заглядывая в глаза. — Если ты скажешь еще хоть слово, — предупреждает Шастун, щурясь опасно под аккомпанемент загнанного дыхания, — я изнасилую тебя прямо здесь, Попов. Арсений сглатывает, смотря в зеленые глаза — и склоняется к чужому лицу еще ближе. Проигрывает — в который раз. — Слово, — выдыхает Арсений, не контролируя расползающуюся на губах ухмылку. В который раз — абсолютно плевать. Антон замирает всего на секунду — но взгляд его темнеет тут же, и ухмылка зеркалом отражается на припухших губах перед тем, как они вновь требовательно накрывают арсеньевские. Одним движением Шастун подхватывает его под бедра, отрывая от поверхности — Арсений скрещивает ноги за его поясницей, выдыхая в поцелуй резко от неожиданности. В воздухе он замирает на жалкие мгновения — Антон почти аккуратно сбрасывает их обоих на незаправленную ничем кровать, умудряясь поцелуя не разорвать, и горячие руки тут же цепляются за остатки застегнутых на рубашке пуговиц. Арсений — выдыхает судорожно, выгибается под чужими руками, чтобы помочь стащить с самого себя ненужную ткань. С футболкой Шастуна выходит быстрее — занимает одно мгновение перед тем, как тот в Попова вжимается вновь, накрывая уже израненные ласками губы, и от такого прямого контакта горячих тел по коже мурашки и ток. Арсений сильный — сильный и независимый, ведущий всегда и везде. Но сейчас, черт возьми, позволяет себе выдыхать судорожно под Антоном и выгибаться от касаний чужих рук, которые несдержанно бродят по всему телу, цепляются за ремень и расстегивают в мгновение ока. И Арсений соврет, если скажет, что не думал об этом — конечно же думал, только видел все совершенно не так. И неожиданно для самого себя уступать Шастуну оказывается так тягуче приятно, как не было никогда — передавая полностью контроль в чужие руки, чувствуя в вечном сопернике ту самую силу, которой хочется подчиниться. — Я тебя ненавижу… — шепчет Арсений, откидывая голову назад и закусывая губу в тот момент, когда чужая рука скользит под белье. Ненавижу, потому что ты каждый раз меняешь меня — и мне это нравится. Шастун ухмыляется самодовольно ему прямо в губы, увлекая в поцелуй — в этот раз тягучий уже, медленно-гадкий, и движения рукой делает тоже нарочито медленные, отчего Арсения передергивает от ощущений, срывая прямо в поцелуй несдержанный стон. «Сука, Антон…» Арсению его убить хочется — потому что все внутри горит нестерпимо, и он сам нетерпеливо вцепляется в чужие брюки. Ладонь из-под белья пропадает — на неосознаваемый разочарованный вздох Арсений слышит очередную усмешку в самые губы и чувствует, как чужие руки в нетерпении тоже трясутся, помогая — они в них путаются почти, стягивая все, что мешает. И в тот момент, когда все преграды исчезают совсем, Антон склоняется над Арсением, заглядывая в глаза — и по коже проходят мурашки уже не от жара, а от осознания. — Арс… — шепчет Шастун, и взгляд зеленых глаз уже не темный — осознанный полностью, непривычно взволнованный. — Ты… — Уверен, — отвечает раньше вопроса Попов, хотя сердце в груди разгоняется до предела, а ощущение тумана слетает. Ему страшно — не так, будто с обрыва собрался прыгнуть, а как будто впервые на метлу садишься или новое сложное заклинание пробуешь, как будто — снова «траст-фолл» в руки Антона. Это ведь та самая чертова черта, которую они, перейдя, стереть не смогут уже. Арсений понимает это, но дрожь внутри неожиданно утихает — когда Антон мягко целует его, нежно настолько, что слова становятся не нужны. И сердце, или что там вообще, подсказывает, что все это правильно — потому что наконец признать получается, что к Шастуну буквально все нутро его тянется, что Арс — в нем уже по уши, просто понимание запоздало. Из него это понимание — волнами выбито. Теми самыми, с соленого моря. Шастун разрывает поцелуй — заглядывает в глаза снова, видит в них что-то, отчего привычная Арсу свежескошенная трава в радужках сияет нестерпимо ярко — и отстраняется резко, слегка склоняясь с кровати и в складках одежды отыскивая волшебную палочку. Попов не лжет — он уверен, уверен в Антоне. И, кажется, впервые в жизни уверен в самом себе. У Арса сердце заходится все еще — он скользит взглядом по обнаженному чужому телу, теряется безбожно в чужой мягкой улыбке, когда Антон нависает над ним снова — и сантиметры соприкосновения их тел горят, вызывая желание прижать еще ближе. Шастун — красивый. Безумно. И откуда-то изнутри вырывается та самая буря — всего того, что Арсений прятал так, что все еще не может поверить находке. Все глупые неправильно-правильные мысли, все ощущения — это сметает что-то в душе, накрывая чем-то невозможным — и Арс дергается в тот момент, когда Шастун, втиснув палочку меж их телами, шепчет смазывающее заклинание. — Я тоже тебя ненавижу… — шепчет Антон, отбрасывая палочку в сторону и припадая к губам — вновь жадно, так, будто ждал этого слишком долго. И горячий шепот бьется в самой груди — не шуткой, чем-то большим — и Арсений сжимает чужие плечи до боли, шипя в чужие губы в тот момент, когда Шастун проталкивает один палец внутрь. Медленно — но в этот раз не ради издевки, а чтобы не навредить и дать время. Антон ловит судорожный выдох Арса губами — целует его все время, каждую секунду, заволакивая сознание вновь той самой дымкой, в которой Арсений теряется — не позволяя сконцентрироваться на непривычных ощущениях, пока они неприятны, переключая все внимание на жар, передающийся через губы. И чертово доверие сквозит в каждом движении — в каждом вздохе, в секундном взгляде в слегка прикрытые, застланные желанием зеленые глаза — и неприятные ощущения сходят на нет, кажется, потому что Арсений теряет себя совершенно — подается навстречу, впечатываясь в до боли необходимые губы. Стонет несдержанно в поцелуй, когда Шастун двигает пальцами — несколькими уже, черт возьми, и Арсу кажется, что его сознание сейчас рассыпется к черту от противоречивости удовольствия и непривычки. Попов чужое дыхание — сбитое насовсем — слышит каждой клеточкой тела, чувствует мягкое скольжение пальцев свободной руки уже по своей щеке, трепетное настолько, что внутри ломается что-то в конец. Антон еле держится сам — Попов чувствует, как тот горит, но усилием воли не торопится совершенно, хоть и руки дрожат от волнения тоже — но старается ради него, ради Арсения. — Шаст… — шепчет Арсений ему в губы, сглатывая и заглядывая в глаза. Потому что хочется — больше, еще ближе. А в чужом взгляде столько всего — и Попову кажется, что он смотрится в зеркало, потому что в зелени глаз мешается будто бы то, что изнутри разрывает, и все это – слишком. Слишком — когда пальцы исчезают. Когда Шастун, выдыхая рвано, замирает всего на мгновение — и в следующий миг подается вперед, сдерживая самого себя от резких движений, сразу же глуша стон Арсения поцелуем. Слишком — когда глубже входит, все еще заботливо-медленно — и продолжает целовать до тех пор, пока Арсений не привыкает и не подается навстречу сам. Слишком — когда дыхание у обоих теряется, когда Антон стонет несдержанно, кусая Арсения за мочку уха — и горячим дыханием сводит все изнутри, и движения, постепенно ускоряющиеся, вынуждают путать в русых волосах пальцы. — Арс, — выдыхает жарко Шастун, и приглушенный хриплый голос — это, кажется, новый наркотик. И горячие поцелуи, перемешанные с тихими стонами — слишком, и сжимающие бедра Арсения руки — слишком тоже. И внутри взрывается что-то вновь — опаляя, выжигая дотла желанием быть еще ближе — Арсений сам кусает чужие губы, сжимая чужую шею, отчего Антон тихо рычит — вжимает его в кровать сильнее, смазано отвечая на поцелуи, потому что — слишком много для них обоих. И слишком мало — мало касаний, хотя руки среди тел теряются от непрекращающихся ласк. Антон чувствует словно кожей то, о чем Попов не успевает подумать даже — скользит губами везде, до чего дотягивается, доводя до истомы и собственным сбившимся дыханием, и тихими ответными стонами, и дрожащим от возбуждения взглядом. Понимает по сжавшейся на горле ладони и требовательному, почти повелительному взгляду — ускоряет движения, двигаясь внутри Арсения так, что тот уже не пытается сдержать стонов. Почему, черт возьми, за всю его жизнь — он чувствует так впервые? И Арс с ума сходит от качелей собственного состояния — потому что хочется Антону закричать, чтобы перестал, потому что это все слишком хорошо, и одновременно… — Не останавливайся… — шепчет Попов, откидывая голову на матрас и поддаваясь сильным рукам и несдержанным поцелуям в шею. Арсения поглощает — в омут утягивает от тока по венам, от жара между их телами. Потому что никогда еще секс не чувствовался для него так — будто происходящий не в чертовой постели, а где-то внутри самой души, в слиянии их вздохов и помутневших взглядов. Где-то — в сплетении пальцев, от которого у Арсения разрывается сердце, и в порывистых поцелуях. Где-то — намного глубже, чем в этой вселенной вообще. Скрип старой кровати, кажется, разносится по всем пустынным коридорам Хогвартса, долетая до немногих оставшихся в школе студентов, но Арсу плевать, как и Антону — им двоим, сгорающим в пламени с каждой секундой. Попов зарывается пальцами в русые волосы, чувствуя, как рукой Шастун скользит вниз — накрывает ладонью член наконец, подстраиваясь под собственный темп и слишком громкие стоны глуша поцелуями. Если бы Арсению назначили казнь — он бы выбрал палачом Антона, потому что тот, кажется, сегодня его все же доведет до смерти. Шастун отстраняется резко — распрямляется, за бедро Арсения удерживая на собственном члене, и двигаться перестает. Но только внутри, рукой — продолжает, и Попова ведет от того, каким взглядом Шастун смотрит на него — горящим, властным и пробирающим; как продолжает надрачивать прежним темпом, наблюдая за удовольствием Арсения, но притормаживая собственное. Хочется больше — движений и внутри тоже. Или не хочется — черт! — потому что замершая на чужих устах ласковая ухмылка и сияющий взгляд трахает ни разу не хуже, разрывая в противоречиях и сорванных стонах. — Тварь… — выдыхает Арсений, закусывая губу и выгибаясь под чужой рукой — Антон лишь слегка подается вперед, но полноценных движений не возобновляет, что выбивает изо рта полувсхлип. — Какая же ты тварь, Шаст… Арсений слышит тихое «знаю», возвращает к паршивцу взгляд — потому что не смотреть невозможно — и блядская картинка этого сраного доминирования и контроля его удовольствия выкручивает все до предела. Попов вцепляется в матрас, сжимая его до боли в костяшках, подаваясь последним движением навстречу чужой руке — стонет несдержанно, голову откидывая на матрас, слыша сбившееся дыхание Шастуна откуда-то сверху. Тот за оргазмом Арсения наблюдает с пылающей жадностью — но не дает Попову утонуть в неге, подаваясь вдруг вперед и нависая вновь — целует требовательно, отвратительно пошло, искусанные губы, пальцы на бедре Арсения сжимая до боли — вбиваясь так резко и быстро, что даже поцелуй не глушит обоюдные стоны. Еще пара движений — и Шастун рычит смазано, выходя из Арсения резким движением в самый последний момент. Матрас Макарову, кажется, придется менять… Арсений глушит глупый смешок, дрожа все еще — то ли от собственного оргазма, то ли от чужого, то ли, блять, от того, как вообще закончил все это Шастун. — Блять… — шепчет Арсений, закрывая глаза и пытаясь выровнять дыхание, пока Антон поднимает голову с его груди, чтобы встретиться взглядом. — Надеюсь, это можно считать комплиментом, — улыбается хитро тот, за что ловит хоть и поплывший, но деланно-недовольный взгляд голубых глаз — однако уголки губ Арсения все равно дергаются в улыбке. — Я не верю, что ты почти-девственник, Шастун. Антон фыркает, переваливаясь через Арсения в сторону — рядом ложится, подтянувшись немного, чтобы быть на одном уровне, и мягко мажет губами по арсеньевской скуле. — Ну и не верь, — он ловит улыбку Попова, улыбаясь в ответ, и шепчет уже тише: — Готов продолжать тебя удивлять. Арсений смеется — хрипло, почти что неслышно, потому что сил не осталось почти, а Шаст тем временем вновь касается его ладони, переплетая пальцы и сжимая чуть. — Возьму на заметку злить тебя чаще, — не может не иронизировать Арсений. — Твои методы снятия стресса… весьма интересны.

***

На Хогвартс опускается вечер — где-то недалеко от замка шумит порывами ветра Запретный лес, комната профессора Макарова возвращается в прежний вид, а кровать Шастуна оказывается неожиданно мягкой — на контрасте с тем самым матрасом. Арсений думает, что Шастун, если подумать — тоже те еще ебаные контрасты. — Останься… — шепчет горячо Антон, скользя пальцами по скуле Попова и наблюдая за чужим судорожным выдохом из-под прикрытых век. У Антона — пушистые светлые ресницы. А еще небольшая родинка на носу. А еще — они снова целуются, так много и нежно, что становится дурно; сидящие одним комом в центре шастуновской кровати, в полутьме, которую не развеивает даже свет восходящей луны из окна — и срывают с уст друг друга тихие выдохи, теряясь в едва ощутимых прикосновениях. Арсений зарывается пальцами в русые волосы, мягко поглаживая — смотрит в зеленые глаза и на эту улыбку уставшую, слабую. И выходит из клетки. — Останусь. Оказывается, спать с кем-то вместе, сплетаясь конечностями — очень даже ничего.