«Я же сейчас была занята защитой равновесия между жизнью и смертью, излишком и недостатком, вдохом и выдохом.»
Раньше я не замечала того, насколько сильно отец верит в меня. Я не замечала его пылающего взгляда, когда я пыталась колдовать. Его слёз в уголках глаз, когда у меня получалось. Но сейчас я увидела это сполна. Когда он взял мои руки в свои не только как наставник, как зрелый чародей, но и по-отечески, как когда я только приручала свои снежные бури и в ладошках, и в сердце, и в голове. И сразу стало как-то иначе: и не хуже, и не лучше, а просто по-другому. Вместе с его пальцами переставали дрожать и мои, и ветер в ушах уже завывал не так жалобно. — Эй, Снежка. То, что произошло с Эрикой – не твоя история. Она боролась до последнего, но у неё изначально шансов было немного. С тобой же другая ситуация, а заключается она вот в чём: ты сама можешь себе помощь. И кашлять ты будешь не от того, что воздуха мало, а, максимум, когда чаинкой поперхнулась. И я больше, чем уверен, что, когда Эрика поняла, что верить в себя ей бессмысленно – она начала держать кулачки за тебя, ясно? Так что давай-ка усмирим твой шторм, чтобы ты смогла использовать его во благо, – он улыбнулся для меня. Так ободряюще, хотя глаза его были печальны. Мне казалось, что он сейчас расплачется, и стало так стыдно за мысли, что он любит кого-то больше, чем меня. А я любила жить. Я хотела жить. Я обещала себе выжить. И я твёрдо решила, что выживу. Несмотря на то, было это мимолётное решение или постоянное. Тогда я набралась храбрости и запаслась воздухом, а потом выпрямилась, посмотрела прямо ему в глаза и сказала: — Научи меня заново. Он ничего не сказал. Но обнял меня так крепко, как только мог. — Мы с мамой тобой гордимся. Ты станешь великой волшебницей и для патруля, и для Мышкина, и для всего Земного шара. А для нас ты уже самая умелая чародейка, – он чмокнул меня в лоб, – Сейчас мне нужно идти, но обязательно зайду к тебе вечером. Думаю, Марта захочет навестить тебя. Помнишь её? Она всегда читала тебе во время тихого часа, когда ты плохо спала по ночам из-за кашля. Она будет рада увидеть тебя, Снежка. А сейчас давай, поднимайся, а то совсем вытрезвитель тут устроила, кто угодно продрогнет. Хотя, мы с тобой не кто угодно, – он поставил меня на ноги, подмигнул и вышел за дверь. Я села на кровать, направила взгляд на свои ладони. Скрепила их в замок, начала массировать пальцы. Папа говорил делать так, чтобы руки не сильно уставали после упражнений. Я вспомнила, что дома за дверью пылится мой посох, которым я раньше колдовала, когда ещё активно принимала участие в занятиях патруля. Нужно будет хотя бы протереть его, а лучше использовать. Я поджала губы, понимая, через сколько слёз, боли и ночных рыданий мне придётся пройти, чтобы снова научиться всему, что когда-то умела. Нельзя сказать, что меня это пугало, нет. Просто я помнила, как тяжело мне это далось в первый раз, а это значило, что во второй придётся ещё тяжелее. «К чёрту черту.» Я задумалась о словах папы про то, что я сама могу себе помочь. Что это значит? Да, мама исцелила многих, но она не спасла себя. Вряд ли она просто не захотела, скорее всего, это было попросту невозможно. Тогда с чего отец взял, что у меня получится? И когда он собрался меня учить? Сейчас зима, эпоха гриппа, простуды и насморка, у него и так полно забот. Работает сверхурочно, а ему ещё тягаться со мной. Попросить патруль о помощи? Но что они сделают? Нет, нужно будет самой. Тётя, Снежная Царица, скорее сведёт меня в могилу, чем чему-нибудь научит, тоже не вариант. Я судорожно перебирала в голове, кто бы мог мне помочь. Мама могла бы, но она уже не успела. А потом дошло то, что витало где-то в мысленном облаке, что я не понимала полноценно. Я. Я могу себе помочь. Не кто-то другой, а я. Хорошо, уже лучше. Но как я могу себе помочь? Я же ничего не умею толком, не могу даже заставить себя нормально поесть, забываю пить лекарства во время. Я начала нервничать, даже паниковать. Дыхание участилось, но я не могла остановиться. Из приоткрытой двери донёсся приглушённый голос: — Можно к тебе? – то была Марта. Такая забавная, она даже родилась в марте. И сама напоминала раннюю весну, первые её числа. Она искрилась также, как дети во время Масленицы, так и мечтающие украсть пару блинчиков с кухни. За её голос я ухватилась, как за спасательный круг, который мог вытянуть меня из глубин моего сознания. А порой я заплывала так глубоко, что даже опытный фридайвер не смог бы выплыть. И считался бы спустя несколько лет навечно без вести пропавшим, сожранным тёмной морской пучиной. Но жалел бы он? Может, он всё-таки нашёл, что искал. Каждый кладоискатель всё время что-то ищет, но не каждый находит, и даже не каждый признаёт себя таковым. Но настоящие исследователи – те, кто идут за зовом того самого сердца, говоря ему: «Бейся, сердце! Время биться». — Да! – я забыла про хрипотцу, буквально выплеснула своё желание в воздушное пространство. В горле запершило, но я не замечала этого. Вскочила с кровати и повисла у неё на шее, её аромат я была готова вдыхать на весь объём лёгких. Он не был искусно взрослым и терпким, и не был сладким, как у многих юных леди. Это были не цитрусы и не страстные цветы. От неё пахло хвоей. Так же пахнет, когда заходишь в лес в летнее время, когда у города жар. Когда деревья укрывают тебя в своей благосклонной тени, а дышать становится легче. Говорят, что это полезно для здоровья. А ещё люблю запах рощи после дождя, когда с иголок то и дело капает за шиворот. Так пахнет и от Марты: у неё на шее висит фарфоровый кулончик, специальный, чтобы пропитывать его несколькими каплями эфирных масел. — Эй-эй, потише, – она улыбнулась и уткнулась в мои волосы, поглаживая по спине свободной от книги рукой. Она была тёплой, как пламя от костра. Когда протягиваешь онемевшие руки к огню на расстоянии, чтобы кончики пальцев не начали пахнуть жаренным мясом. Мне захотелось пойти куда-нибудь далеко в чащу, чтобы запах хвойных иголок был повсеместен и вездесущ. Я её отпустила, и почти утонула в её глазах. Она – моя весна, с которой возвращается пение птиц и жужжание майских жуков. Я всегда считала её редким человеком: ей было около двадцати восьми, но блеск в глазах остался неизменен лет так с пятнадцати. Марта не была врачом, она должна была работать в лавке, которую открыла ещё её прабабушка, и которую она вот-вот должна была перенять от матери. Она – волонтёрка, ходит к больным детям, своими сказками она успокаивает даже самых буйных. Она навещает sos-деревни, где живут дети с хроническими заболеваниями, которым нужен постоянный уход. Её знают в детских домах, она всегда приходит не одна, а с пакетиком конфет. А ещё перед детскими праздниками она устраивает акции по всему Мышкину, за время которых собирает деньги на сладкие подарки в хосписы и другие учреждения. Для самых маленьких она – ангел, дарующий надежду. Дети не знают про смерть, воспринимают это как простое слово. Они не понимают, что их ждёт, а Марта помогает им уйти спокойно, без страха. Только, в отличии от моего отца, она не плачет по каждому умершему. Она просто смотрит, улыбается ангельски-безмятежно, и касается подушечками пальцев лба ушедшего. Иногда у меня возникают мысли, что она – интерпретация смерти в нашем материальном мире. Она знала, что так надо, и что с этим ничего нельзя поделать – разве что помочь всему случится безболезненно. Нет, думаю, Марта не смерть. Думаю, что она – предвестник. Потому что везде, где есть Марта – есть Смерть. И она не пытается её опередить, не дать ей забрать жизнь, наоборот, она даже упрощает её работу. Я даже как-то пообещала себе, что, если останусь в живых, то продолжу её дело. Благодаря Марте содержание больничной библиотеки я знала в совершенстве. Так много, как за время, проведённое здесь – я никогда не читала. И каждая история оставалась в моей памяти. Помню, первым, что она мне прочитала, был рассказ про птиц, который сбились с пути во время перелёта на Юг. И мне так понравилось испытывать эмоции от прочтения, что я стала завсегдатаем среди книжных полок. Особенно нравилось рассматривать цветные энциклопедии, про динозавров, например. Или про космос, насекомых и природные явления. Помню, на одной из страниц было такое огромное и реалистичное цунами, что казалось, словно оно сейчас сойдёт с бумаги и обрушится на меня тяжёлыми волнами. Картина этой большой воды, нет, воды колоссальных масштабов, завораживала меня. Это не казалось мне бедствием, сигналом включать сирены и прятаться. Я не могла оторвать от неё взгляд, настолько большое впечатление на меня производила эта страница. Мне казалось, что, даже если я окажусь прямо перед буйной волной – она меня не тронет. Мне не придётся убегать или пытаться подчинить её – для меня она не представляет никакой угрозы. Я её не боюсь. Я не могла даже предположить, что за книгу мне принесла Марта, ведь все местные я уже давно прочла. Я сидела на кровати, не замечая, что от холода, который я тут устроила и нехватки энергии у меня посинели губы. Марта поёжилась. — Прохладно у тебя тут. Как в морозильнике. Я как-то читала детектив, там людей сначала замораживали насмерть, потом давали им оттаять, чтобы замёрзшим осталось только сердце, и оставляли их на месте преступления, чтобы их нашли. Такое вот дело о замороженных сердцах, – она не боялась говорить о смерти, это было нечто обыденное для неё, она сама уже была её частью. И странно было наблюдать этого смиренного ангела смерти в месте, где десятки врачей боролись за чужие жизни. Сначала Марта посмотрела на окна, высматривая открытое, а потом поняла, в чём дело. — Я рада, что ты ещё колдуешь, – мне было стыдно сознаваться в том, что это был единичный случай, когда у меня перестали опускаться руки на пару минут. И они почти опустились вновь, но врать ей не хотелось, поэтому про себя я укрепила уверенность в том, что буду время от времени использовать свои холодные ладошки. Марта села на край кровати, а я обняла свои колени и посмотрела на неё в ожидании, когда она даст мне рассмотреть обложку книги поближе. — Ты уже читала все книги больничной библиотеки, пора бы тебе дойти до городской. А если ты редко выходишь из дома, то могу взять тебе что-нибудь, когда буду там. Я помню, какие истории тебе нравятся, – это было удивительно, потому что я была уверена в том, что она говорила это не только мне. Неужели она правда помнит любимые цвета каждого ребёнка, какие конфеты он жует с особым удовольствием, в какие вселенные ему нравится погружаться? Я положительно закачала головой, потому что горло саднило. Но я знала, что мне не обязательно произносить Марте вслух свои посылы: она и так всё поймёт. — Замётано. А сегодня познакомлю тебя с лесными духами, и, может, они станут и твоими друзьями тоже. Я не могу назвать это сказкой и чистой выдумкой, эта история больше походит на легенду, даже по своему слогу, – я начала покусывать губы. – Так что, не исключено, что, однажды гуляя по лесу, ты встретишь кого-нибудь из них. Она подмигнула, будто мысль о том, что она говорила про конкретный – мамин лес, она вызвала во мне не случайно. Внутри что-то перевернулось, и я уставилась перед собой, расфокусировав взгляд. Мне казалось, что это была загадка, ребус, который мне нужно решить, что она не зря это сказала. Но Марта не дала мне как следует обдумать это, даже моего личного растянутого времени не хватило. Она начала читать. Под её голос я никогда не засыпала. Да, я могла закрыть глаза, но я всегда внимательно слушала, а в голове сами собой появлялись картинки, описывающие события. Да, Марта была права – история походила на городскую легенду, которая вдохновляла на поиски необычных, одновременно живых и мёртвых существ. Они не пугали, никто не знал, как они появились и зачем живут, если это можно назвать жизнью. Было много мнений на этот счёт: заблудившиеся странники, не сумевшие найти приют среди елей и сосен с идеальной осанкой; монахи, для которых монастырём стал целый лес; среди духов были и животные фигуры – звери, не пережившие пожар, паводки или бесчеловечность; заблудившиеся дети, для которых деревья стали лабиринтом, всегда возвращающим в начальную точку; девушки, которые ранней осенью ушли за ягодами и грибами, или ранней весной – на поиски подснежников, и которым не суждено было найти дорогу домой или спастись от хищников; собаки, которых хозяева оставили привязанными к деревьям, потому что надоело рано вставать по утрам; птенцы, выпавшие из гнезда; девочки, которые во время купальской ночи так старательно искали цветок папоротника, что потерялись сами; дети, которые по просьбе бабушки убежали искать сбежавшую козочку, но не вернулись вместе с ней; девочка, которая, прочитав сказку об аленьком цветке, побежала его искать. И что они слонялись в том лесу – тоже непонятно. Кто-то искал дорогу домой, кто-то – дым костра, а кто-то – то, зачем пришёл. Немногие находили, но те, кому это удавалось – исчезали. А те, кого ждала неудача – продолжали поиски или становились воинами света, помогали заблудившимся найти выход. Да, были и те, кто хотел заманить путников в смертельную ловушку, обрекая их на те же мучения, под которые прогнулись сами. Книга была совсем небольшая, через пару часов Марта прочитала последнюю строку. Она провела пальцами по последней странице подобно тому, как касалась лба тех, чьему умерщвлению она предшествовала. А ведь это действие было оправдано: ради этой книги погибло дерево. Может, так она подарила покой и ему тоже? Вспомнилась история про культ дерева, а именно ключевые слова: «В семечке, которая символизирует начало жизни, потенциально находится каждая веточка, каждый листочек, каждый плод этого великого древа, которое вырастет, вымахает и станет сильным». Суть книги заключалась в том, что, однажды, в лес пришла девица, которая целенаправленно хотел помочь духам найти то, что они ищут и позволить им вырваться из этой клетки. Девочка не боялась стать одной из них, её волновало одно: она должна помочь освободиться как можно большим, прежде чем самой потерять плоть. И у меня возникло такое странное ощущение, что с этой смелой особой что-то не так, что что-то с ней не ясно. Она делала это не для собственной выгоды, у неё вообще не было причин помогать заблудшим душам. А ведь их там так много, что помочь всем ни за что не получится. Но она упорно верила в то, что у неё выйдет. — Как её звали? – я это то ли прошептала, то ли прохрипела. Марта ни разу не уточнила имя этой лесной посланницы, всё время заменяя словами по типу надежда, шанс, эсперанс и прочее. — А разве имя так важно? Неужели герой не может быть безымянным? — А настоящий герой будет спасать всех, кроме себя? – я посмотрела на неё. И, кажется, сейчас этот вопрос адресовался не девочке из истории, а Марте. Но она это проигнорировала, даже не отвела глаз от книги. — А как ты хочешь, чтобы её звали? – она так сильно не хочет говорить мне имя? Или его действительно нет? Я задумалась. Не хотелось что-то банальное, но вычурное тоже не украсило бы. Это должно было быть что-то сильное, как заговор – чтобы точно подействовало. В голове вертелись тысячи вариантов, я даже подумала дать ей имя Эрика, в честь ушедшей подруги, но это показалось совсем далёким и неподходящим. — Элла, – я была уверена в том, что не ошиблась с выбором. Имя подходило по всем параметром, даже когда оно звучало – моё сердце начинало биться чаще. Пальцы непроизвольно сжали хлопковую простынь, а губы словили улыбку, такую тающую, увядающую, невесомую и шёлковую, как птичье молоко. Я слышала, что если ангел даст испить стакан птичьего молока, то любая ноша станет легка, а горечь – сладка. Марта улыбнулась одиноко, отрешённо, словно она знала куда больше, чем могла позволить себе произнести. Тогда у меня возникла теория, которая складывалась на когда-то прочитанной книге: девушка, обретя заветное бессмертие, теперь обречена всю жизнь наблюдать за чужими смертями, в надежде повстречать свою. Желать бессмертия – странное желание, как мне кажется. Ведь когда человек этого хочет, то он сам выбирает страдать, он переживёт всех, кто имел для него значение, может он переживёт даже Вселенную. Всю жизнь он будет наблюдать за тем, как всё умирает, за чужими жизненными циклами, потому что до своего ему не будет дела. Но он будет наблюдать и за началом, за источником силы и энергии, за природным родником существенных жизней. Такой вот коловорот. Но, по сути, таким же круговоротом будет смена времён года: сначала всё умирает, а после рождается заново. Разве что это будет временной промежуток поменьше. — Хорошее имя. Подходящее. Мне нравится, – она подмигнула мне, а я увидела в этом намёк на то, что она прекрасно знает, о чём я сейчас думаю. И от этого не было чувства стыда, не было неловкости, смущения и покраснения в области щёк. Наоборот, многие свои мысли я не могла сформулировать и произносить вслух в качестве чего-то целостного и полноценного, с логическими цепочками и взаимосвязью, поэтому я была рада, что хоть кто-то мог их услышать в первоначальном виде и понять меня. Марта закрыла книгу и потянулась, зевнула и потёрла правый глаз, оттирая его от аморфности после длительного чтения. — Ладушки-оладушки, котик, мне бежать пора, не представляешь, сколькие меня ещё ждут. Мне даже иногда кажется, что я круче деда мороза, – она хихикнула, открывая дверь. Но, когда она уже одной ногой ступила на светлый больничный коридор, абсолютно стерильный и пустынный коридор, я окликнула её осипшим голосом: — Когда я смогу полноценно дышать сама, я хочу стать твоей напарницей. Можно? – я столько думала об этом, но никогда не говорила вслух. Не имею ни малейшего понятия, страх чего это был. Отказа? Даже если так, Марта всё равно сделала бы это как можно мягче, лавируя между острыми вершинами скал. То, что у меня не получится? Я нахожусь на стороне границы больных детей, и знаю, что они хотят услышать кроме исправного диагноза. Думаю, я боялась, что никогда не смогу вдыхать полной грудью. У кого-то Вселенная забирает свободу, близких, любовь, чувства, возможности испытывать эмоции. У меня она забирает воздух, но никогда не заберёт вольность – у меня всегда будет свободомыслие, а это уже своеобразный философский камень. — Можно. Но тогда пообещай, что обязательно ею станешь, и я сохраню для тебя эту вакансию, – это было очень серьёзное обещание. Я могла возразить, сказать, что это зависит не от меня, свалить всю ответственность и риски на обстоятельства, но я не захотела. Вместо этого я вытянулась, как натянутая струна между башнями, сквозь боль и Фобос набрала в лёгкие столько воздуха, что он фонтаном переливался через край. Я почувствовала, как мягкие снежные хлопья в моих глазах сменяются на острые ледяные осколки того айсберга, который потопил Титаник. — Обещаю. Я понимала, что, если я не хочу нарушить клятву, а я не хотела, вариант у меня есть только один. А Марта оценивающие осмотрела меня, как старший лейтенант молодого курсанта, а в голосе её уже не было детского озорства, шуточной примеси. — Замётано, – она многозначительно посмотрела прямо в мои глаза, прямо в душу, вселяя неподдельную уверенность. Закрыла за собой дверь и направилась в следующие палаты, порядок посещения которых выбирала в произвольно. Девушка, которая служит смерти, позволяя ей забирать жертв в спокойствии, без сопротивления, взяла с меня обещание выжить. Это было так странно, так ей несвойственно и противоречиво, что я начала сомневаться, правильно ли поступила. Смогу ли я? Позволят ли мне? Не сдамся ли я? Поможет ли мне кто-то? Вопрос за вопросом, целые вихри носились по моей голове, сметая всё на своём пути. Со временем, когда мысли копошились в голове, как жуки, начала жутко болеть голова. Скомканное одеяло лежало в ногах, пока я в позе эмбриона постепенно засыпала.***
Потихоньку в моей голове стало так пусто, что собственный голос тонул в безмерности пространства. Мне ничего не снилось, а если снилось, то я забыла сразу по пробуждению. Были сумерки, в комнате было темно в каждом углу, и непонятно, в каком темнее. Свет включать не хотелось, а температура, по ощущениям, вернулась в норму. Одеяло умерщвлённо лежало на полу, укоряя меня за то, что во сне я слишком сильно пихалась ногами. От дневного сна голова разболелась ещё пуще прежнего, и я не представляла, чем буду заниматься ночью. Я удивилась, ведь время, по ощущениям, близилось к отбою, а ко мне никто не заходил с таблетками. Я встала, и, двигаясь наощупь, подошла к двери, где должен был находится гипотетический выключатель. Пару раз хлопнула мимо по отшлифованной стене. Да будет свет! Настенный часы показывали половину седьмого – зимой темнеет очень рано. До конца ужина остались считанные минут, а некоторые таблетки натощак принимать нельзя. Пулей пролетела по лестничному пролёту, и вот мне уже улыбается повариха на раздаче. Еда не выглядела надёжной, но это больница – тут точно найдутся таблетки от гастрита. В столовой почти никого не было, а из оставшихся в основном были доктора. Не хотелось, чтобы меня заметили, поэтому я скрылась за столиком за колонной. Не знаю, что я делала больше: ела или бессмысленно ковырялась вилкой, погребая котлету в кашу. Из радости – на третье был морковный сок. В детстве я его совсем не любила, но сейчас его вкус заиграл новыми красками. Но, наверное, больше всего я зевала, и думать о чём-то было затруднительно. В палату я уже возвращалась медленно, улитка – и та была быстрее. Ноги заплетались, а в душе всё ещё оставалось тёплое ощущение от визита Марты: она грела не только душу, но и истерзанное горло – оно стало болеть на долю меньше. Свет в комнате я не выключала, так что исследование стены на наличие выключателя удалось избежать. Через время в дверном проёме появился парень – медбрат, он казался совсем молодым, да и действовал не очень уверенно. Я исправно дышала с обеда, поэтому никаких особенных махинаций ему совершать не пришлось. Обход прошёл стабильно, и я снова осталась наедине со своим рассудком. Сил не было ни на что, спать тоже не хотелось. Я подумала о патруле. Никто из девочек не пришёл навестить меня, но, думаю, они просто не знали о случившемся. Пусть эти стражницы продолжают охранять границу и баланс между сказкой и реальностью. Я же сейчас была занята защитой равновесия между жизнью и смертью, излишком и недостатком, вдохом и выдохом. Ночь тянулась долго, а секунды светового дня увеличивались. Звёзды гасли одна за другой, пуская на небо новое светило. Я встретила рассвет в задумчивости, сидя на стуле около окна, обняв колени и дремля время от времени. После завтрака часы особо стремительно отсекали минуты, скоро отец должен был забрать меня. День выдался странный: на улице было не темно и не светло, не холодно и не жарко, казалось, что уже около пяти вечера, а было всего десять утра. Папа забрал меня под собственную ответственность, расписался на бумажке и вот уже перед взором большие двери, а за ними свежий воздух морозного утра. Правда, я ожидала мороза куда большей силы: снежный покров сменился слякотью, а после ночных заморозков водная гладь замёрзла окончательно, а прохожие словно танцевали, пытаясь не упасть или обходя преимущественно глубокие и не до конца замёрзшие лужи. Переходя через дорогу, шлёпнулся мужчина вместе с собачкой. Так забавно: такой рослый мужчина и такая маленькая карманная собачка. Я глядела на пешеходов, идя как можно дальше от проезжей части, чтобы не закашляться от выхлопных газов проезжающих автомобилей. Мышкин вообще был не таким большим городом, чтобы кататься по нему на машинах – его за час можно было обойти пешком. Да и если бы все люди пересели на велосипеды, то наша экосистема продержалась бы подольше. Но сегодня авто тянулись медленно-медленно, потому что городские службы ещё не успели посыпать шоссе и закоулки дорожной смесью. Да, осторожность при передвижении сегодня стоило соблюдать всем и каждому. Мимо пронеслись двое котов, еле-еле успевшие вписаться в поворот и пробуксовывая пару секунд на месте, пытаясь зацепиться за ледяную гладь когтями и как следует оттолкнуться. Но идти слишком близко к домам тоже не получалось: с карнизов капало за шиворот или на голову. Вот старушка восседает на скамейке, разбрасывая на промёрзлую землю кусочки хлеба под одобрительное карканье ворон. И вроде она кормит не самых благородных птиц, и пернатые навряд-ли скажут ей «спасибо» – она так простодушно улыбается, и щёчки её алые от мороза. А вот дети разбегаются и скользят по блестящим лужам, смеются и совсем не боятся упасть. Дети вообще бесстрашные, не понимают ценности жизни. Дедушка продаёт цветы, замотав их в несколько слоёв газет, чтобы те не замёрзли. Жизнь идёт своим чередом, не для всех она останавливается. Я заметила столько отличий в людях, столько эмоций и чувств – и это всего лишь по дороге с больницы домой, когда я решила оторвать взгляд от асфальта под ногами. Я уже и запамятовала, как в детстве шла с мамой за руку, когда она была моим поводырём, чтобы я не грохнулась, пока глядела на небо, выглядывая какие-то особенные формы облаков. Но сегодня небосвод заволокли тучи, и единственное, что можно было наблюдать – градиент из пятидесяти оттенков серого. Мы с отцом подошли к дому. Я впервые за долгое время обратила внимание на цветы в горшках, которые стояли на подоконниках между каждым пролётом. А ведь кто-то выходит с утра из квартиры не для того, чтобы отправиться в школу, на работу или выгулять собаку, а чтобы полить цветы. Кто-то выходит, чтобы наблюдать, как почва становится влажной, как она доставляет влагу корням растения. Кто-то выходит, чтобы пересадить цветок в новый горшок, потому что старый стал слишком мал для него. А я так редко выхожу из дома, что даже не знаю, кто из соседей этот кто-то. Может это бабушка из квартиры напротив? Или молодая девушка, которая живёт под нами, поливает цветы по пути на работу. Или взрослый мужчина с бородой, когда идёт вечером забирать своего рыжего полосатого кота с самовыгула. А я ведь даже не знаю, живы ли они все – так давно я никого не видела. На пятом этаже я заметила пустое место у окна и круглый след от горшка, который стоял там очень долго, но, скорее всего, недавно упал и разбился. И сразу картина стала какой-то неполноценной, будто этот цветок был неотъемлемой её частью, а его исчезновение стало настоящим преступлением. В замочную скважину папа попал не сразу, и даже два раза уронил ключи, пока отпирал дверь. Я посмотрела на него. Его привычный стальной взгляд стал взглядом человека, который постоянно находится в тревоге. Но, думаю, даже если бы я спросила его о первопричинах этого – он бы не ответил. Он никогда не отвечал на такие вопросы. Дома было холодно: папа оставил форточку открытой перед тем, как уйти, а в итоге вместо одной смены в больнице проторчал две. Я была ребёнком, который повзрослел слишком рано, в то время как просто хотел быть в безопасности. И меня всегда так озадачивало то, что некоторые говорили по этому поводу. Что это круто, и: «Вау, ты такая взрослая для своих лет, повезло тебе!». Нет, таким детям совсем не везёт. Они не хотят становится старше так быстро, они не хотят, чтобы у них отбирали детство. Они хотят быть в безопасности априори, а не сражаться за неё. Я зашла в ванную, чтобы помыть руки. Голова стала ужасно грязной, а в больничный душ мне ходить не нравилось. И хоть дверь в ванную лучше было не закрывать – она была старой и могла не открыться, я всё равно щёлкнула шпингалет, чтобы хоть на пару минут отгородится в маленькой комнатке, отдельной от мира. Я залезла в ванну, держась за стиралку, чтобы босая нога не соскользнула с гладкой поверхности. Это была бы очень глупая смерть. Сначала душ обдал меня холодной водой, но со временем вода начала становится теплее, а струи приятно согревали кожу. Но горячая вода всё-таки противно обжигала, поэтому я добилась температуры, похожей на воду в речке летом. Подставляя лицо под водяные потоки, я сначала задерживала дыхание, а потом аккуратно вдыхала ртом, чтобы не захлебнуться. Глаза начало щипать от хлорированной воды, и я начала тереть их пальцами, пока не стало больно. Но потом щипание глаз от воды сменилось на пену от шампуня, и я раздражённо окатила лицо, даруя ему спасительную влагу. Возвращаться в мир не хотелось. Я набрала полную ванну и сидела в ней, уткнувшись в колени. Так сидеть мне нравилось больше всего: я ощущала себя маленькой и незаметной. Звенящая тишина заполняла пространство. Я вспомнила Марту и её запах, потянулась к баночкам на стиралке, вспомнив, что там должны быть стеклянки с разными эфирными маслами. Полынь, мята, мелисса, эвкалипт, жасмин, нероли. Вот, сосна. Капельки экстракта, одна за одной, падали в воды, оставляя после себя круги на поверхности. Нет, с запахом леса это не сравнится. В детстве в квартире всегда пахло травами: мама капала масла на ажурные салфетки, которые потом раскладывала по столам, комодам, тумбочкам, вешала на спинки кроватей. Говорила, что так дышать легче. Она была права: после её ухода ни я, ни отец не занимались этим, и запахи давным-давно выветрились. Помню, как сначала был заметен контраст отсутствия запаха чего-то лесного, но со временем я привыкла. Но сейчас… я будто погрузилась в другую вселенную. Я закрыла глаза, позволяя этой ауре захватить моё сознание, предала ей пульт управления мыслями. Моя мозговая система словно ушла в перезагрузку. Я открыла глаза, когда начало пощипывать кожу – я явно переборщила с концентрацией этих зелий. Понаблюдала за водоворотом в сливе. Когда я вышла из ванны, поковырявшись пару минут с замком, который всё-таки не следовало использовать, квартира встретила меня прохладой и запахом разве что старой мебели. Я подумала, что нужно раздобыть где-нибудь такой же чудо-кулончик, как у Марты.