Их осмысленное пространство

«Она вглядывалась в мои глаза, а я боялась, как бы ей там не утонуть, как бы мне стать маяком для этого корабля, который вот-вот потерпит крушение.»

      По возвращению в кровать мой сон больше ничего не тревожило. Да и не снилось мне ничего. Сейчас очень хотелось проснуться, например, от запаха чего-то вкусного на завтрак. Как когда я была совсем маленькой, лет восьми, когда мама ещё не так сильно болела, и мешки под папиными глазами были меньше, чем тот один единственный за спиной у деда мороза. Так в его хотя бы подарки есть, а в папиных разве что усталость и бессилие.       Чтобы зайти на кухню, а там родители вместе готовят блинчики, споря о том, как вкуснее: с вареньем или со сметаной, а может лучше вообще смешать. Чтобы папа рассказывал, как в больнице тяжело больной пошёл на поправку, а мама заваривала чай из свежесорванных трав, я бы тогда с неподдельным интересом, какой бывает только в детстве, наблюдала, как в стеклянном заварнике раскрываются листики мяты. Чтобы после завтрака они вместе учили меня, свою единственную дочь, колдовать.       Дар отца всегда был более холодным, он был снежинкой на носу и на языке; сосулькой, свисающей с крыши, которую так и хочется сорвать, чтобы откусить кончик; ледышками за шиворотом; вьюгой, пересчитывающей все рёбра; ледяным ветром, который залетал в голову и проверял тамошнюю обстановку; льдом, которому не страшно ни одно лезвие коньков; узорами на промёрзшем стекле. А когда мы играли в «Снежную королеву», он предлагал мне сложить слово «вечность» из кубиков его льда.       Сейчас же я пытаюсь разобраться: что такое эта вечность и как мне её достичь. Получается, что я трачу время на мысли о том, как время остановить, чтобы его на всё хватало.       А мамин дар был теплее. Он был самой большой водой. Я могла бы сказать, что даже тихий океан вставал перед ней на колени, но это была бы неправда. Ей это было не нужно. Не нужно было смотреть на кого-то свысока, чувствовать своё превосходство. Это значило бы, что она живёт для других. А она жила для себя. Для себя даже в большей степени, чем для нас с папой. Вот и считали её эгоисткой да никудышной родительницей.       Но и я в детстве её совсем не понимала. Не понимала её рвения к свободе, к независимости. Если она хотела парить высоко в небе, без верёвок и балласта, тянущего вниз, зачем тогда ей нужна была семья, дом? Чтобы было, куда вернуться? Но ведь её свобода и заключалась в том, чтобы не возвращаться. Неужели то, что дома, в маленькой холодной квартирке её кто-то ждёт, что кто-то ставит тарелку на стол и для неё тоже, что ей всегда оставляют кусочек пирога и протирают пыль с её стеклянных статуэток – неужели всё это не было для неё гнётом и обязательствами?       Как она могла быть свободной, если ей нужно было каждый вечер проверять, готово ли её дитятко к завтрашнему дню, пока её большая душа не влазила в пространство этих стен? А может это я просто не до конца понимаю, что для неё было свободой? Или у неё её и не было вовсе? Мне казалось, что отец всегда был более приземлённым и стабильным человеком, но как тогда он мог жениться на Элле? Не понимаю...       Я проснулась от будильника. Я хотела его выключить, но случайно столкнула, и она упал за тумбочку, продолжая верещать. Пока я его доставала – сама стукнулась лбом об край кровати, и, раздосадовано потирая ушибленный участок, залезла обратно в постель. За окном творился такой хаос, что вставать вообще не хотелось. В комнату постучался отец. — Тук-тук. Ты проснулась уже? Зимние каникулы не бесконечные, не упусти это время, – мне было противно слышать что-то о времени, я и так слишком много о нём размышляла.       Я пробормотала что-то на подобии того, что я уже встала, хотя сама уже почти заснула обратно. — Снежка, мне уже убегать пора, завтрак оставил на плите. Бабушка зайдёт где-то через полчасика, будь осторожна, пожалуйста. Целую!       Он закрыл дверь и побежал вниз по лестнице. Настроение у него сегодня явно было в плюсе. Да и бабушку я давно не видела, хотя не могла сказать, что соскучилась по ней. Я вообще для себя решила, что скучать по людям – пустая трата времени. Особенно по людям, которые не будут скучать по мне в ответ. Нужно отвыкать от людей, пока они живы, иначе что я буду делать, когда они умрут? Стоп, что значит «завтрак на плите»? Я резко открыла глаза и села. Что должно было стрельнуть у папы в голове, чтобы он рано утром нашёл в себе силы ещё и что-то готовить? Просто хорошим настроением такой подвиг оправдать было нельзя. Зато то, что я наконец поднялась после такой беспокойной и щедрой на кошмары ночи – можно было назвать не то что подвигом, а настоящим восьмым чудом света. Это было следующим, о чём я подумала с утра. Мама, та снежная ночь и какой-то большой секрет, который вот-вот должен был раскрыться для меня. На плите действительно что-то было. Ещё тёплый, омлет верно ждал меня под надёжной защитой в виде крышки сковородки, точно хатико на вокзале. Тарелку после себя мыть не хотелось, поэтому я так и стала ковырять вилкой прямо из сковороды, стараясь не поцарапать антипригарное покрытие. Хотела специально оставить маленький кусочек, чтобы не мыть ещё и сковородку, но сочла это кощунством. Через полчаса, как папа и обещал, приехала бабушка. Добрая маленькая старушка, пухленькая и с розовыми щёчками после мороза. Мне казалось, что мамина мама сможет ответить мне на все вопросы. Я заварила нам чай, но он сильно отличался от маминого. Был недостаточно сладким, недостаточно насыщенным, вообще не таким, он даже вкусным не был. Думая, с чего вообще начать разговор и как потом повернуть его в нужное русло, я пролила кипяток мимо кружки, палец обдало горячей водой, но это быстро прошло. Я была уверена, что сколько бы лет не прошло – мать никогда не смирится со смертью своего ребёнка. Бабушка не была исключением. Мы сидели на кухне, и я старалась размешивать сахар в чашке так, чтобы ложка не касалась стенок кружки и не создавала лишнего шума. И всё оттягивала, оттягивала момент, когда заговорю с бабушкой на тему того, о чём не принято было говорить. Но почему так? Элла ведь не была чем-то запретным, чем-то нелегальным или пугающим, но все всегда так старательно обходили её стороной, словно слова о ней повлекли бы за собой какие-то необратимые последствия. А я хотела говорить о ней, спрашивать. Я была той, кто помнил её хуже всех в силу возраста. И у меня было бесчисленное количество вопросов, причём с каждым днём их становилось всё больше и больше. А сегодняшнему дню предстояло стать днём-эхо, пока я буду нырять в этот водоворот прошлого, как в квазар. – Бабуль, расскажи что-нибудь о маме, – за окном снег был похож на тучу мошек в воздухе. Бабушка осунулась, стала маленькой беззащитной девочкой, словно она одна противостояла целому миру. Мы сидели напротив друг друга за столом, но она смотрела куда-то за меня, у меня даже возникло ощущение, что там кто-то стоял. Я обернулась, но видно было разве что копошение вьюги, которая облетала сугробы, выискивая что-то. А может там кто-то и был, просто исчез, когда я посмотрела. Я держала горячую кружку, игнорируя факт, что она обжигает мне ладони. Бабушка думала, а я не торопила её, не вытаскивала насильно из воспоминаний. Сейчас она была где-то далеко-далеко, не со мной. Но с девочкой, очень похожей на меня. Или это я была на неё похожа? – Элла, - она выдохнула это имя, – хорошей она была, кто бы что не говорил. Мысли у неё били сильным потоком, её вода была аналогом вечного огня. Неиссякаемый источник мудрости. Бабушка не говорила о ней чего-то конкретного, не описывала сценки, не говорила, как раньше было хорошо. Да и сейчас неплохо. Только по-другому и дошли не все. Бабушка начала говорить, глядя в кружку, будто это не чаинки там плавали, а звёзды в космическом пространстве. – Она казалась мне птицей, которую заперли в клетке – таковым для неё был этот мир. Была рекой, которой не позволяли наполнить океан. Она была точкой равновесия, весами, на которых Господь измеряет вес наших душ, – она была верующей, а я старалась не затрагивать эту тему вовсе, – Смышлёная была девочка, – она закрыла глаза и улыбнулась картинке в собственной голове. Пока бабушка молчала, я поняла, что и без её помощи представляла маму в правильном направлении. Она продолжила: – Убежать она хотела. Исчезнуть ото всех. Вот только тебя оставлять не хотела. Ты когда родилась, она посмотрела на тебя и сказала мне: «Мама, если я не смогу научить её всему, что я сама знаю и умею – присмотри за ней, пока она будет искать ответы на вопросы сама». Она будто знала, что не доживёт, и её это никак не огорчало. Будь её воля: зникла бы от мира всего. Если отца твоего она ещё могла отпустить, то в тебя вцепилась, как голодная плешивая кошка в кусок мяса. Я подсознательно напряглась: такого она мне ещё не рассказывала. Что она говорит? Мама любила папу, как она могла решиться бросить его? – Она хватала свободу за хвост, как усталый хватает посох. А люди не понимали её. Кем только не называли: и монахиней, и отшельницей, и дикаркой. Она ж ещё колдовала не так, как надо, а как хотела. Книги старые читала, говорила ещё, что наши люди по сравнению с предками – так, детский лепет. Что колдун, который пытается создать что-то новое, не используя старого – не то что шут, дурак вовсе. Как была твоего возраста, так она, бывало, соберётся ещё с вечера, чтобы в три утра уже к лесу подходить. А вернётся часам к восьми, мокрая вся, уставшая, дышит глубоко, будто тонула, да никак дыхание выровнять не сможет, поужинает и спать. Я уже тогда поняла: она – ценная реликвия. И знает она больше, чем остальные, и понимает тоже. Не зря люди называли её монахиней. Книги, которые старше меня, трухлявые совсем, она вручную переписывала. Исцелять хотела, людям помогать – а те и не знали-то, что она к пациентам твоего папаши руку прикладывала, пока те спали. Мне даже иногда казалось, что она и ночью колдует – всё училась и училась, дышать ей некогда было. Вот… от того и загнулась потом, - она стукнула по столу. Я не знала, что сказать. Интересно, папа знал о том, что мне сейчас рассказала бабушка? И если знал, то почему не рассказывал мне? Может, считал это пустышкой? Тогда понятно, почему мама не держалась за него, а, может, только делала вид. Зачем ей нужен был человек, который не верил её способностям? Мысли мельчишились в голове, как запертый в клетке сокол. Маме не нужно было признания, не нужна была ничья вера. Это всё у неё уже было – она сама давала себе всё необходимое. За окном носился ветер. Он завывал особенно горько, врезаясь в стены домов и не пролезая между фонарными столбами. Подгонял прохожих, кошек, собак и птиц, которые решили остаться на зиму на Юг. Он стучался в окна, пытался найти себе друга, который примет его не только летним, мягким и аккуратным, но и таким: бушующим, горящим, непокорным, с бунтом и протестами в крови. А мы с бабушкой молчали, молчали, молчали. Я не была уверена в том, что будет уместно задавать ещё вопросы, и не была уверена в том, что она мне ответит. А если ответ мне не понравится? Нет, хватит на сегодня вопросов, точно хватит. Или всё-таки нет? – Бабушка, а ты умеешь отсаживать цветы? – внезапная мысль посетила мою голову. Если не бабушка, то кто сможет мне помочь? У папы нет на это времени, патрулята слишком заняты – в Мышкине то и дело что-то происходит. А сама я могу всё испортить: мама не научила мне тонкостям этого дела. – Снежка, а чего это тебя к растениям потянуло? Умею, всё твоя бабка умеет. – Сейчас! – а сорвалась с места и метнулась к себе в комнату, где на комоде стояла большая, разросшаяся фиалка. Я обхватила горшок двумя руками для надёжности, и уже более степенным шагом вернулась на кухню. Я поставила цветок на стол перед бабушкой, а сама рванула на балкон: я точно помнила, что где-то должны были лежать несколько глиняных горшков, грунт и лопатки – это всё лежало тут со времён маминой смерти. Лопатку я взяла в зубы: всё не уместилось в руках. Бабушка озадаченно посмотрела на меня, я попробовала пробубнить что-то с инструментом во рту, но вышла нечленораздельная скороговорка. Из мешка на пол просыпалось несколько щепоток земли. – Там на пролёте между пятым и шестым цветок недавно упал, место пустует. Я каждый раз, как смотрю, так сразу как-то неправильно становится, – каждый раз? Это те два, когда я выходила из дома? – Вот я и подумала, что ты сможешь мне помочь. Больше некому. Я посмотрела на неё с надеждой, а бабушка на меня – с сомнением. Взгляд перемещался от меня к фиалке и обратно, она поджала губы. – Принеси какие-нибудь старые газеты из макулатуры. Пол застелим, чтоб не мыть потом. А то вон, уже, – она взглядом указала на просыпанную землю около ножки стола. Повторять два раза мне не нужно было. Газет ушло много, но зато для кухонной плитки угроза была сведена до минимума. Бабушка в это время прочитала состав грунта, убедившись в том, что он подходит по всем параметрам. Я нашла в бабушке её общую черту с мамой: она была такой же терпеливой, она не чувствовала хода времени. И она почти не дотрагивалась до работы, не делала её за меня. Только подсказывала, что нужно делать и помогала мне исправить ошибки. Они обе были хорошими наставницами. Про мамину реплику, которую я услышала от бабушки, я пока не думала. Если кухня была чистой, то сама я была похожа на дождевого червя, выползшего из своего домика во время дождя. Но лист фиалки гордо торчал из земли, а меня грело чувство, что я подарила жизнь кому-то новому. Интересно, Природа также чувствует себя, наблюдая за своими созданиями? За каждым цветком, даже самым маленьким, за росточком, который сумел пробиться сквозь тротуарную плитку. – Элла любила цветы. Фиалки особенно. И грязь её совсем не пугала, – я удивилась, что в этот раз бабушка заговорила о маме первая. Она была одна из немногих людей, которые не то что произносили её имя, они будто пробовали его на вкус каждый божий раз. А я тоже любила фиалки. Или это я любила не фиалки, а маму? – Я только сейчас начала понимать, почему она так цветы любила. Причём не сорванные, не в букете, а живые, как она сама. Растущие. Они у неё даже увядали любимыми, счастливыми. Да, с цветами у неё отношения точно были лучше, чем с людьми, – она тихо рассмеялась. Так мы и сидели на газетах, глазели на фиалку и её детёныша в соседнем горшке. Цветы. Сколько всего в них сокрыто. Одни прекрасны своей симметрией, другие поражают отсутствием пропорций. Как деревья – они проходят обряд инициации снова и снова, постепенно вырастая из семечки и приобретая свои нынешние формы. А взять, к примеру, одуванчики – они тоже цветы. Частичка живой природы, способная приспособиться к любым условиям, боец тихого фронта. А вспомнить венки, которые горят жёлтыми пятнами, корни, которые могут быть лекарством. А фиалка? Её невозможно подарить без земли, нельзя её срезать или сорвать. Если цветок не поливать, то он засохнет. По легенде фиалка появилась из слёз Адама. Может, так он хотел искупиться? Через фиалку. Но религия – не философия. Бабушка поднялась, отряхнула брюки, поправила пучок на голове. – Ладно, Эллочка, пора нам убирать тут всё, – она осеклась. В её глазах застыли слёзы, она смотрела на меня, не веря самой себе. Видимо, я всё-таки очень похожа на маму. Я не стала ничего говорить. Поднялась и обняла её, уткнулась ей в шею, зажмурилась, пытаясь не дать слезам выбраться наружу. Так и стояли две фигурки в кухонной тишине. Одна была очень хилой и маленькой по сравнению с другой фигуркой, с фигуркой постарше. Но сжимали они друг друга одинаково сильно. Мне показалось, что под маминым именем я могла бы быть гораздо краше. – Ну, будет, будет тебе, – бабушка отпустила меня, но почти сразу её руки коснулись моих щёк, шеи, ушей. Она вглядывалась в мои глаза, а я боялась, как бы ей там не утонуть, как бы мне стать маяком для этого корабля, который вот-вот потерпит крушение. – Похожа… Ой как похожа, – она перешла на полушёпот. Я знала, что сейчас ей не нужен мой ответ, только присутствие, пока она на свидании со своей покойной дочкой. Она поцеловала меня в лоб, как это сделала мама в ту ночь. Даже ощущения были такие же, и я подумала, что это мамина душа оставила след на моей коже, просто бабушкиными губами. *** Я сидела у себя, пока бабушка читала книгу, которую нашла у нас в шкафу. Мне почему-то казалось, что она возьмёт пересмотреть наш семейный фотоальбом, но она потянулась к корешку книги с мифологией и легендами. Я вспомнила про обещание Марты взять мне что-нибудь в библиотеке. Скорее бы. А может лучше мне самой сходить туда? Даже если не смогу найти подходящую вселенную для погружения, то смогу просто посидеть в тишине меж книжных полок, где ещё пахнет вкусно-вкусно: сказками, приключениями, необычностями и стариной. Близился вечер. Бабушка должна была быть со мной до прихода отца, так сказать, на ней была обязанность передать меня из рук в руки. Я думала о нашем с ней разговоре, о том, как часто звучало мамино имя сегодня. Элла. Что-то было в нём такое, чего ни в чём больше нет. Чего даже в нашей квартирке почти не осталось. Думала и о том, как бы снова заговорить с бабушкой о маминой жизни, как получить ответы на все вопросы так, чтобы при этом не ввести себя в заблуждение ещё больше. Хотелось начать что-то делать, руки так и чесались. Но я не знала, что. Хотелось всё и сразу, но каждую мою хотелку обязательно что-то ограничивало. Всё время чего-то не хватало, как одной детальки для незавершённого паззла. А деталька это потерялась где-то, и, казалось, что не было ни шанса спасти её. Или так всё-таки только казалось? Раздался звонок в дверь. Я не хотела, чтобы бабушка вставала и отвлекалась от путешествия по древнему миру, поэтому сама открыла. Набросились на меня с объятиями: девочки пришли навестить меня. – Снежка, привет! – рыжие локоны Алёнки щекотали нос, пока она висела у меня на шее. Она не дала и возможности обнять меня кому-то ещё, поэтому Варвара и Мария только засмеялись и помахали мне рукой. Бабушка прокричала, чтобы мы не топтались у порога и поскорее зашли обратно, пока сквозняк из подъезда не просочился к нам в квартиру. Бабушка поставила чайник, а Маша поставила на стол коробку с свежими трубочками со сгущёнкой: они были ещё слегка тёплыми и чувствовалась та любовь и кропотливость, с которой Кот делал их. Из коробочки выпала записка, и пока патрулята отвечали бабушке на расспросы, как подозреваемый полицейскому, я прочитала содержимое. Написано было от руки, точнее, от лапы. «Снежка, очень скучаю по твоей светлой голове за столиком у окна! Особенно зимой, когда одного взгляда за окно хватает, чтобы вспомнить о тебе. Помню, как ты любила всякие сладости со сгущенкой, надеюсь, эти девчонки донесли тебе мой подарок в целости и сохранности! Там ровно двенадцать штук, я посчитал. Залетай вместе со своей вьюгой, если будешь проходить мимо «Лукоморья». Скучаю! – Кот Учёный» Я расплылась в улыбке. Кот всегда был таким ворчливым, бубнил что-то себе под нос про каждого встречного. Но и у него в груди билось сердце, такое же, как у Дровосека из изумрудного города. Сердце найденное, требующего ухода за собой, ласки и любви. Сердце небольшое, но очень-очень ценное, которое нельзя променять ни на что на свете. Я почему-то не чувствовала такой причастности ко всему происходящему, как раньше. Не то чтобы я казалась себе чужой среди всех, кто меня окружал, особенно среди подруг. Но я казалась себе каким-то отдельным ответвлением, не частью их целостности и единства. Может, это потому что я стала много времени проводить одна? Речь идёт не о том, кто находится вместе со мной в квартире, а о том, кто находится у меня в голове. А там, кроме меня, никого не было. Я не могла сказать, что расстроена этим, что разочарована в себе или в ком-то постороннем. Это не имело такого веса, который требовал бы от меня быть Атлантом. Но и я сама особого значения этому не придала. Просто приняла как данное и всё. И непонятно было: моё сердце просто перестало биться, превратилось в ледышку или его попросту не было. Я замечала то, как я менялась, и это временами пугало меня. Я придерживалась серой морали, с одной стороны, ещё и потому, что тогда не нужно было бы определять: становлюсь я лучше или хуже. А может я просто исчезаю? Я не заметила, не словила на фотокамеру шестого чувства того момента, когда я просто начала приобретать мамины черты. Мы уплетали вафли, в которые Кот точно не пожалел сгущёнки – та, казалось, вот-вот выльется в тарелку. Девочки рассказывали о своих делах и приключениях, но больше всех говорила Алёна. Она пестрила, горела, как бенгальский огонь, рассыпаясь искрами. Интересно, что у неё на душе на самом деле? Девочка, ищущая чьё-то признание, ведь без этого все её действия будут напрасными. Не способная находится тет-а-тет с собой, она всё время ищет кого-то, кто не будет просить её уйти, потому что устал от неё, ищет того, кто будет готов раз за разом повторять, что любит её, чтобы она в этом не сомневалась. Чтобы не тревожилась, чтобы смотрела только прямо, не оглядываясь назад. Я не была уверена в том, что она найдёт такого человека, но была уверена, что она точно его заслуживает. Но это уже будет совсем другая история. И всё-таки я улыбалась, когда видела её искры. Она сама была Искрой. Она могла обжечь каждого, но для Сказочного Патруля её пламя было исключительно согревающим и светлым. Это был момент, когда я ни о чём не думала, да это и не нужно было. То, что происходило сейчас, пускай и не вызывало прежних эмоций, всё равно было непомерно дорого для меня. – На днях же ещё библиотеку затопило! Такой кошмар был, Варя целый день потом своим ветром книги сушила, а я одну подожгла случайно, – Алёна хихикнула. Может, упоминание об источнике книг – это знак от Вселенной, что мне точно нужно пойти туда? Что я зря ищу поводы, какое-то особенное событие, чтобы сделать это, что нужно просто пойти туда, пройтись меж книжными рядами, и позволить произойти всему, что должно произойти? – Да уж, до сих пор руки болят, а в голове этот самый ветер гуляет, – Варвара потрясла кистями, разминая липкие пальцы. – Столько книг погибло, Снежка, ты не представляешь! – вот по кому это событие ударило больше всего. И всё равно было, есть Интернет или нет – бумажных книг это не заменит. Маша относилась к книгам, как к чему-то живому, с душой, с чувствами. А недавно ей пришлось наблюдать, как место историй превращается в кладбище книг. Как тонет Дюймовочка, и как цитадель Снежной Королевы не выдерживает напора воды, как плещутся русалки, ныряя всё глубже, и как пытаются не намочить крылья феи. – Так а сейчас там что? Открыта библиотека? – я уже решила сама для себя, что просто обязана туда попасть. Вот просто возьму и пойду завтра, одна, никто мне не нужен: ни повод, ни человек. – Открыта она, – Варя и Алёнка сказали это одновременно, попутно пережевывая остатки вафель и борясь со сгущёнкой, склеивающей зубы. Я выдохнула. И закашлялась. Бабушка уже успела перепугаться и чуть не позвонила в скорую, пока Варя металась по кухне в поисках чистой кружки. Пара глотков воды успокоили горло, вода вообще успокаивает. Я пыталась отдышаться, откинувшись на спинку стула, но ещё больше пыхтела бабушка – перепугавшаяся старушка. Все молчали. А что было говорить? Сейчас любые слова могли показаться некорректными. О том, что я успела побывать в больнице, я так и не рассказала. А зачем? Я же уже дома, да и всяких серьёзностей удалось избежать. Моя задумчивость осталась незамеченной, как и то, что я нахожусь будто не здесь, в нашем, в материальном мире, а в астральном. Хотя этот мир тоже был нашим. Но потом ко мне подошла Варвара. Это случилось, когда девочки уже собрались уходить, а я пошла проверить, нет ли у меня в комнате Машиного телефона, который она умудрилась где-то потерять. Тогда Варя тихо окликнула меня, положила на плечо сначала одну руку, потом вторую. Она смотрела на меня серьёзно, и не начинала разговор, пока не убедилась в том, что я смотрю ей в глаза и готова выслушать то, что она хочет мне сказать. – Что-то с тобой не то, Снежок. Я знаю, что даже если тебя спросить – ты или соврёшь, или не ответишь, а внимать лжи я не хочу. Так что просто знай: что бы с тобой не происходило, как мысли не вертелись бы у тебя в голове, неважно, плохие или хорошие – мы, Сказочный патруль, и любые чувства, любую боль мы разделим между собой. Мне показалось, что я была готова расплакаться. И жаль мне было не себя. А ту девочку, которая сейчас стояла передо мной. Которая отчаянно пыталась казаться сильной, нерушимой скалой, над которой не властны ни время, ни ветер, ни волны. О которую разбиваются корабли и в которую врезаются самолёты. Она хотела быть той, которой не нужна помощь, но которая всегда поможет сама. Поможет, даже если к этому человеку у неё не будет ни капли симпатии, да она даже улитку подберёт с проезжей части и отнесёт в траву на ту сторону, в которую она ползла. Если бы я постоянно смотрела ей в глаза, то наверняка сошла бы с ума: она знает обо всё обо всех, хранит миллионы секретов, но о ней никто ничего не знает. Поверив в высказывание, что чего нет в мыслях, того нет и в глазах, я смогла утверждать, что в этой колючке, в этом репейнике нет настоящей любви к себе. Вся она какая-то фальшивая, ненастоящая, противно лживая. А противно, потому что обладательница этой нелюбви скрывается за раздутым эгом и видимым-невидимым синдромом бога. Её гордость, её лицемерие – тоже криводушные качества, ужасно противоречащие действительности. Защитная реакция на любую помощь и доверие, потому что она уверена в том, что сможет помочь себе сама. – Хорошо. Я буду помнить это. Спасибо, – на последнем слове я всё-таки отвела взгляд, а она всё ещё сжимала мои плечи. В последнее время я давала слишком много обещаний, но ни разу не взяла ответное, – Но только если ты пообещаешь, что если не сможешь помочь себе сама, то обратишься за помощью. Я поставила перед ней ультиматум. Да, это было подло, но я знала, что по-другому она не согласилась бы: только ради кого-то. Я наблюдала за страхом от поражения своим же оружием в её глазах, но это было лучше, чем то, что они могли оказаться пустыми. Ветра сомнения проносились в её голове, пока я наблюдала за этой головоломкой через её глаза-иллюминаторы. Я словно была в ракете и смотрела в её глаза через эти круглые окошки. Но это совсем другая история. – О…обещаю, – после первой «о» я подумала, что она уже передумала. Но Варвара глубоко вдохнула, выдохнула, посмотрела мне в глаза и закончила начатое. – Ты не представляешь, как я горжусь тобой сейчас, – я обняла её. Её волосы пахли ягодной кислинкой. Она ушла собираться к остальным. Пошарив по кровати, я нашла Машин телефон возле подушки. Загорелся яркий дисплей, и кроме «20:43» вверху была ещё куча уведомлений. Не справившись с любопытством, я прочитала некоторые из них. Научные статьи – это не было удивительным. Было много сообщений от людей с никнеймами вместо имён. Они спрашивали, в порядке ли она, и готова ли сделать таинственное «это» завтра вечером. Я поджала губы, а мысленно уже подставила миллионы вариантов и значений, объясняющих сообщение. Маша на самом деле была очень одинокой. Они все были, но она особенно. Ребёнок, который не смог вовремя социализироваться и совсем не вписывался общество людей. Мне даже казалось, что, если Варя просто себя не любит, то Мария ещё и стесняется себя. Вот и сбегает в интернет, где никто её не видит и не знает, где она – та картинка, которую она сама себе выберет в качестве аватара. Где и вообще нет никакой Марии, вместо неё – весёлая девочка с никнеймом Вольт и статусом «Плутон – тоже планета». Вместо настольных игр или волейбола во дворе она играет в компьютерные. Реальность становится нужна ей всё меньше и меньше, она создаёт для себя такую вселенную, в которой ей точно будет место. Но это, опять же, совсем другая история. В квартире снова остались только мы с бабушкой. Я всё пыталась выкрасть момент и задать ей хоть один вопрос из того вихря у меня в голове, но так и не отважилась. Вскоре вернулся отец, как всегда измотанный и сонный. Расспрашивать о делах в больнице – гиблое дело, особенно когда не до конца понимаешь, в каком он состоянии. На обед бабушка сварила суп. Ну, как сварила – привезла в трёхлитровой банке, подтверждая своё отношение к категории обычных стреднестатистических старушек. Не было раза, когда она приехала бы с пустыми руками, но я была уверена, что все бабушки такие. Отец супом поужинал и даже не разогрел – поел прямо из банки. Я уже ушла к себе, когда они с бабушкой о чём-то тихо разговаривали на кухне. Я не слышала, о чём шёл разговор, и вслушиваться не хотела. Но говорить они могли о трёх вещах: обо мне, о маме и о нашей с ней связи, больше у них не было общих тем для разговора. Да и те, что были уже настолько истощились, что весили меньше, чем пёрышко на божьих весах. Я вызвалась проводить бабушку до улицы. Спускались мы втроём и очень медленно: бабушка из-за возраста, чертыхаясь на не работающий пару месяцев лифт, и я с фиалкой в руках, глядящая из-за горшка под ноги, чтобы не навернуться со всей этой экибаной. На пролёте с пустым местом я поставила горшок между фикусом и бегонией, которая теперь могла загадать желание между двумя растениями на букву «ф». Пару минут мы просто стояли с бабушкой рядом и улыбались, как истуканы. Паззл был собран, и чувство неправильности и опустошённости, возникающее раз на промежутке между пятым и шестым, исчезло. Я подумала, что теперь каждый раз, когда буду проходить мимо фиалки, буду волей-неволей вспоминать бабушку, а вместе с ней и маму. «Дверь открыта» - я обняла бабушку на прощание и ещё какое-то время наблюдала за её удаляющейся фигуркой, которая становилась всё меньше и меньше, пока не скрылась за поворотом. С папой поговорить снова не удалось: он уже спал. Или делал вид, что спит, чтобы я с ним не разговаривала. Я умылась, расчесала кудри. Редко когда случалась ночь, когда я осознанно готовилась ко сну, даже зубы почистила. По пути в кровать я остановилась у окна. Снег ещё шёл, но ветер был не таким жестоким, поэтому создавалось впечатление уютной и тёплой ночи. Когда снег не морозит пальцы ног и рук, не обжигает морозом снежинка на носу, а наоборот, когда снег – тёплое пушистое одеяло, и под ним легко можно спрятаться от всего мирского зла. Созвездий не было – все звёздные жители прятались за слоем облаков. Вдалеке просвечивалась луна, и я вспомнила, как в детстве была абсолютно уверена в том, что эта небесная дверь намеренно повсюду следует за мной. И правда: как бы быстро и как бы далеко я от неё не убегала, поднимая взгляд в небо я всегда находила её, одну или со звёздами. В такие моменты я была уверена, что она смотрит за мной и усмехается, гордится собой, ведь она снова вышла победительницей из этой игры. А родители и не пытались переубедить меня в обратном: каким ребёнком я была бы, если бы не верила во всякие небылицы. Вот и сейчас луна смотрела на меня как бы из-подо лба, искоса, может даже подмигивала мне, предлагая снова сыграть в догонялки между командами земля-небо. А я и не против была, только в этот раз решила самую малость изменить правила и спрятаться под одеялом. Победа будет за мной, я уверена.