Неделю спустя я открываю входную дверь, в свете утра деревянные ступеньки крыльца кажутся очень яркими и чётко очерченными. С тех пор как я вернулся домой, ничего не изменилось. Дорожка, ведущая от крыльца к улице, все такая же прямая, по обеим сторонам от неё по-прежнему растут посаженные мамой цветы, подъездная дорожка до сир пор вся в трещинах, а белый забор из штакетника отчаянно нуждается в покраске.
Всё как раньше,
только я изменился.
Поудобнее пристраиваю под мышками костыли и, хромая, ковыляю по улице, дабы, по совету доктора, совершить пешую прогулку длиной в квартал. Врач сказал, движение поможет мне упорядочить мысли, поможет вернуться обратно в мир. Поможет мозгу исцелить я.
К сожалению, в этом мире мне больше нет места.
Оглянуться не успеваю, как прохожу один квартал, потом второй, а затем и третий.
Вскоре я оказываюсь в городе; улицы на удивление пустынны, несмотря на тёплый и солнечный летний день. Я обессилен. Сую руку в карман и понимаю, что забыл дома мобильный, но, пожалуй, это к лучшему. Всё равно на экране отобразится множество неотвеченных звонков от Серёжи и извещения о полученных от него голосовых сообщениях, в которых он умоляет меня с ним поговорить, сказать, все ли хорошо.
Вообще-то мне очень плохо, так что сказать мне Серёже нечего.
Рассматриваю витрины магазинов. Полосатые футболки, расставленные на стойках книги и букеты цветов. Каждый раз, когда я, вытягивая шею, заглядываю внутрь, я чувствую, будто что-то ищу. Вот только мне никогда не найти желаемое на пыльной полке или тёмном уголке. Не представляю, зачем я вообще сюда притащился.
Утираю пот со лба, поднимаю глаза и вижу, что стою перед кафе "Мороженое у Эда" : старомодная вывеска, белая, в красной рамке, со скрипом покаяивается на металлических петлях, колеблемая лёгким летним ветерком. Медленно, тяжело опускаюсь на один из стоящих перед кафе чёрных металлических стульев; даже такая короткая прогулка совершенно лишила меня сил, а один костыль, кажется, натер мне мозоль под мышкой.
Тоскливо смотрю на стеклянную дверь кафешки: по ту сторону витает охлажденный кондиционером воздух, кажется, что дверь очень близко, но для моего покалеченного тела она слишком далеко. Не думаю, что смогу сделать ещё хоть шаг, даже если попытаюсь.
Газетный заголовок: «
БЫВШИЙ ЛУЧШИЙ ИГРОК ФУТБОЛЬНОЙ КОМАНДЫ, А НАНЕ ВЫВЕДШАЯ В ТИРАЖ РАЗВАЛИНА, С ТРУДОМ МОЖЕТ ПРОЙТИ ПЕШКОМ ОДНУ МИЛЮ».
Кожа у меня под мышкой болезненно горит и ноет из за набухающей мозоли.
Просто отлично. Можно подумать, мало мне сломанной ноги.
Несколько минут я сижу на чёрном металлической стуле и распекаю себя на все лады, потом наконец нахожу в себе силы встать и дойти до двери. Колокольчик над дверью противно звякаеи, а мне в лицо ударяет волна холодного воздуха - определённо я приложил колоссальные усилия и пришёл сюда не зря.
Заказываю два шарика шоколадного мороженого в рожке и по привычке сажусь возле окна. Мороженое тает у меня во рту, пока я смотрю на пустое место напротив. Серёжа, Алёна и я обычно везде ходили вместе, но в кафе "У Эда" мы с Алёной неизменно сидели вдвоём. В тёплые осенние дни после тренировки или в середине учебного дня я выдумывал предлог, приходил в город и преподносил Алёне мятное мороженое с шоколадной крошкой. Она всегда изумленно ахала и, прежде чем начать есть, фотографировала лакомство и выкладывала фото в "Инстаграм".
Теперь я понимаю, что прошло уже очень много времени с тех пор, как мы с Алёной были здесь в последний раз. Интересно, что я увижу, открыв её "Инстаграм"? Когда она в последний раз размещал там фотографию мятного мороженого?
Не помню, чтобы мы приходили сюда после того, как я повредил плечо. Ни разу. И у меня нет ни единого приемливого объяснения такому своему поведению.
Я таращусь на пустой стул напротив, чувствуя боль и вину, вспоминаю слова Алёны, сказанные тем злополучным вечером, и морщусь.
Поднимаю глаза, и у меня прерывается дыхание, когда я вижу девушку, работающую за прилавком. Она наклоняется над огромным холодильником, специальной лопаточкой зачерпывает сливочное мороженое, её тёмные волосы собраны в растрепанный пучок. Мои виски проникает боль, как будто к мозгу приложили кусок льда.
Алёна.
Затаив дыхание, я жду, когда девушка выпрямится, надеюсь увидеть высокие скулы, ослепительную улыбку, один вид которой неизменно убеждал меня в том, что жизнь прекрасна; вот, сейчас она вощведет к потолку карие глаза и спросит, на что это я уставился.
Она поднимает голову, улыбается посетителю и... это не Алёна. Разумеется, это не она. У этой девушки голубые глаза и очки в роговой оправе.
Я поспешно встаю со стула, пристраиваю костыли под мышками. Девушка смотрит, как я со всей возможной в моём положении скоростью тороплюсь к двери.
- Хорошего дня! - напутствует она меня, улыбаясь по-доброму и дружелюбно.
Заставляю себя улыбнуться в ответ, но уголки моего рта ноют от усилий. Даже простейшее человеческое общение даётся мне тяжелее, чем наматывание кругов на футбольных тренировках. Уход из моей жизни Алёны - это ежедневная, ни на секунду не прекращающаяся боль в сердце. От меня как будто откалывают по кусочку, так что в итоге я рассыплюсь в прах и исчезну.
Нужно отвлечься.
Выхожу из кафе и снова пускаю ь нескончаемое путешествие по улицам.
Вернуться домой сейчас никак не возможно. Не могу находиться в комнате, где ещё недавно висели фотографии Алёны, не могу сидеть на диване, на котором мы с Алёной устраивались в пятницу вечером и смотрели ужастики до рассвета. Не могу пройти мимо шкафа, в котором до сих пор лежат две пачки её любимых чипсов "Лейс" со вкусом барбекю.
Золотистые двери стоящего на углу кинотеатра распахиваются, и внутрь входит пожилой мужчина. Объёмные чёрные буквы, размещённые над выходом, призывно манят, приглашают зайти.
Я ковыляю к билетной кассе и покупаю билет на ближайший сеанс, даже не потрудились узнать, что именно будут показывать. Какая разница.
В зале сидят человек десять или около того - решили поискать здесь спасения от полуденной летней жары, каждый зритель устроился на большом расстоянии от соседей, но я никого не узнаю. Взгляд мой падает на юную парочку: парень с девушкой, хихикая, устраиваются в самом дальнем ряду, держатся за руки. Выбираю место так, чтобы оказаться как можно дальше от них.
Уже через минуту гаснет свет, и я равнодушно гляжу на экран, наблюдаю, как персонажи отыгрывают одну сцену за другой, но совершенно не слежу за перипетами сюжета. Разум упорно цепляется за боль в ноге, саднящую мозоль под мышкой, тот факт, что Алёна не сидит рядом со мной, не высказывает мне шепотом на ухо свои догадки касательно концовки фильма. Она почти всегда предугадывала, какой будет развязка, и лишала меня половины удовольствия от просмотра.
Какой то парень, сидящий в центре моего ряда, издаёт утробный смпшок, выдкргивая меня из мрачной задумчивости; я осознаю, что безуспешно пытаюсь выпрямить ногу, а моё пребывание здесь - пустая трата времени.
Всё на свете - одна больная трата времени.
Схватив костыли, я переношу на них вес своего тела, поднимаюсь со скрипучего красного кресла и ухожу, по дороге выбросив почти полный стакан попкорн в мусорку.
***
Когда я наконец возвращаюсь домой, все моё тело горит огнём, а футболка насквозь промокла от пота.
Стою на крыльце, моя рука сжимает дверную ручку, агрудь судорожно поднимается и опускается. Захожу внутрь.
Останавливаюсь в прихожей, заглядываю в гостиную : мама вскакивает с дивана, уголки её губ опущены, между бровями залегла глубокая складка.
- Я так за тебя волновалась...
- Со мной все в прекрасно, - перебиваю я.
Вместо того чтобы прозвучат спокойно и уверенно, мой голос дрожит и хрипит. Это почти плач.
Деревянный пол скрипит: мама подходит ко мне и отдаёт мой мобильный. На экране отображается серия пропущенных звонков и непрочитанных сообщений.
- Ты ушёл, не взяв свой телефон. Я не могла тебе позвонить, узнать, не случилось ли чего.
Выхватываю телефон у неё из рук, прохожу мимо, направляясь к двери в подвал, но затем мой взгляд упирается в висящую на стене фотографию. Снимок был сделан летом, вскоре после смерти папы, на фото мы с мамой: она обнимает меня, а я бещщубо улыбаюсь в камеру. Вот только на этот раз я вижу, что скрывается за её улыбкой. Теперь это чувство мне знакомо.
Потеря.
Поворачиваюсь и обнимаю маму, вдыхаю знакомый аромат её духов.
Когда её руки меня обнимают - те самые руки, которыми она прижимала меня к груди тем летом - я отчаянно моргаю, чтобы, не разрыдаться.
Поспешно высвобождаюсь и тороплюсь к себе в комнату ; дыхание вырывается из груди прерывистыми всхлипами, перед глазами стоят картинки-воспоминания о кафе-мороженое, кинотеатре, о потоках дождя, хлеставших по лобовом стеклу за секунды до аварии - все это перемешивается, комната начинает вращаться вокруг меня. Я забираюсь в постель, сжимаюсь в позу зародыша и с головой накрываюсь одеялом. Все осталось прежним, за исключением одного, самого важного.
Мир может жить дальше, если хочет.
***
- Арс, проснись.
Это голос Алёны. Пронзителтная боль простреоивает мне лоб, а ладони, спина и ноги покрываются испариной. Быстро протягиваю руку к лампе, щелкаю выключателем, оглядываю комнату и вижу, как на лестнице исчезает какая то тень.
Судорожно отбрасываю одеяло и так быстро, как только могу, хромаю вверх по лестнице, распахиваю дверь. Зову:
- Алёна!
Смотрю по сторонам, но ответом мне становится тишина, в ушах громким эхом отдаётся темнота.
Я её слышу, чувствую вес её руки на моем предплечья. Алёна была здесь, в этом нет сомнений.
Ещё я твёрдо уверен в том, что верить в такое - чистой воды безумие.
Хромаю по коридору, цепляясь за стену, чтобы не упасть, вхожу в гостиную, включаю свет и вижу...
Ничего.
На диване никого нет. Здесь никого нет.
Как дурак проверяю входную дверь, Поворачиваюсь ручку вправо-влево, но замок прочно стоит на месте. Только теперь я вспоминаю, что у Алёны никогда не было своего ключа.
Обессиленно перевожу дух и прижимаюсь лбом к деревянной поверхности двери;в висках стучит, из за того что я резко вскочил с кровати, в крови бушует адреналин. Пытаюсь дышать медленно, чтобы успокоиться, но из груди вырывается хриплый вздох.
Алёна
Она сидит на диване, завернувшись в пушистое белое одеяло. Вот она подтягивает одеяло повыше, укутывается по самые уши, рисунок на одеяле перемещается, и кажется, что синие бабочки машут крылышками, как живые. Алёна. Совсем рядом, передо мной.
Этого не может быть, я знаю, это иллюзия. Если я её вижу, это означает лишь одно: моя голова повреждена сильнее, чем думают врачи.
И все же мне нужно, чтобы это видение было реальностью.
Я ьросаюсь к Алёне так стремительно, чо спотыкаюсь о лежащий в коридоре коврик. Судорожно хвастаюсь за стену, чтобы не упасть.
К тому времени как я наконец вновь обретаю равновесие и выпрямляюсь, Алёна уже исчезла, на диване остались только диванные подушки.
Не спуская глаз с дивана, подхожу к креслу, сажусь и, как зачарованных, до утра смотрю на пустой диван, жду, что Алёна вернётся, машинально погладиваю подлокотники.
Каждый раз, начиная задремывать, я вспоминаю, что видел её, и это знание выдергивает меня из объятий сна не хуже целой банки энергетика.
Я даже не замечаю восхода солнца, пока совсем рядом не раздаётся звук маминых шагов.
- Ну, с добрым утром, - говорит она, спускаясь по лестнице.
Хлопаю глазами, смотрю вверх и вижу чёрные мамины брюки и блузку, её волосы аккуратно причесаны.
Заставляю себя встать; больная нога потеряла чувствительность после целой ночи, проведённой в кресле.
Мама прислоняется к перила и глядит на меня, приподняв бровь.
- Не хочешь объяснить?
- Я... м-м-м...- Потягиваюсь, чтобы выйграть время и придумать сносно оправдание. - Не мог уснуть.
Мама определённо на это не купила ь, так что я проскальзываю мимо неё, хромая, ковыляю в подвал и скрываюсь за дверью, пока мне не задали новых вопросов.
Длинно вдыхаю, прижавшись спиной к закрытой двери. Впервые со смерти Алёны мне есть на чем сосредоточить внимание.
Я должен снова увидеть Алёну. 
