Я же не могу тебя заставить...

      По пути домой в звонко бьющем колесами по рельсам трамвае я пытался собрать вчерашний вечер и минувшую ночь по кусочкам — выходило плохо. Нет, я помнил все, что было, почти в детальных подробностях, но подсознательно выталкивал вновь и вновь подставляемые в пазл фрагменты, хотя именно там им и место, просто мне не нравилось, какая картинка получалась. Отчетливое изображение, способное сломать устоявшуюся жизнь…       У директора магазина был день рождения, большой юбилей, который он мог отпраздновать лишь со своей «рабочей семьей», с коллегами, ведь иной у него нет. Мы веселились от души за длинным забронированным столиком полутемного ресторана: ели, пили, шутили и смеялись, молоденькая продавщица-консультантка смогла даже вытащить директора к микрофону, и на пару они спели понятно какую песню крокодила Гены! — полноватый лысоватый добряк предпенсионного возраста был искренне счастлив, светился широчайшей улыбкой, после песни по-отцовски поцеловал сотрудницу в макушку и заказал всем нам еще шампанского!       За столом я сидел рядом с бухгалтером, Николаем. Молодой (младше меня почти на десяток лет), он вписался в коллектив прекрасно, хоть наняли его всего пару месяцев назад. Казалось, парнишка, едва закончивший обучение в институте, не сможет быть профессионалом, «школы жизни не видал», но с работой он справляется прекрасно! Ответственный, трудолюбивый молодой человек. За праздничным столом он вел себя так же, как и в общении в магазине на перерывах: дарил всем вокруг задумчивые полуулыбки, периодически откидывая с глаз пшеничную челку, зачесанную ради косого пробора за правую сторону, поддерживал любую беседу, чем делал ее лишь душевнее, теплее и интереснее. По ходу празднества он все подливал алкоголь мне, но, разумеется, в этом не было никакого коварного умысла: он и упаковщице по другую руку тоже подливал — это забота о «собутыльниках», правила хорошего тона, которые отлично ему подходили, не придавали ни капли навязчивости.       Застолье продлилось до глубокой ночи, благо хозяин ресторана — бывший одноклассник нашего директора. Но не закрывать заведение — одно, а заставлять сотрудников перерабатывать — другое, поэтому повара, официанты и официантки давным-давно ушли домой, в подсобке остался только угрюмый охранник, напрочь отказавшийся попраздновать с нами чуток. Он и должен был закрыть ресторан после нашего ухода, а задача подготовить зал к этому моменту пала на наши плечи. Коля вызвался сам, меня же назначил директор ему в помощь, раз рядом сидел, но я не был против: посуды и правда много, а надо всю на кухню перетаскать. Не мыть, просто там аккуратненько поставить, чтобы стопки тарелок и лесок бокалов дождались начала рабочего дня, открытия пасти голодной посудомоечной машины.       Когда зал опустел, мы принялись за дело; пиджаки посапывали на спинках соседних стульев. Попутно говорили о фильмах, незаметно перескочили на тему идеального отдыха, поездок в лес с палатками на ночевку под бескрайним звездным небом, поделились светлыми воспоминаниями из детства. С ним легко было беседовать о чем угодно; такое умиротворяющее, разливающееся по всей душе теплое чувство, уверенность в том, что что бы ты ни сказал, оно будет собеседнику интересно, понято верно, принято с уважением и долей заботы… Слишком сильно упиваясь этим редким блаженством, я не удержал за горлышко одну из пустых бутылок, с высокой трелью она покатилась по опустевшему столу — прямо к краю!.. Осколков была бы масса, если б Коля не поймал ее, уже оторвавшуюся от скатерти, но чтобы дотянуться, ему пришлось в один прыжок переместиться ко мне вплотную, и опьяневший я боком завалился на стол под тяжестью его веса. Я повернул голову вправо — его растерянное лицо было так близко, что пропитанное ароматом шампанского дыхание оседало теплом на моем подбородке… Я не знаю, кто преодолел первый или последний сантиметры между нами: кажется, мы подались навстречу друг другу вместе и с мучительно долго застоявшейся страстью, мне совсем не свойственной, соединили открытые рты…       Приятный привкус алкоголя в слюне, горячий настойчивый язык в моем рту — ощущения были столь ярки, столь живы в памяти, что я прикрыл глаза в трамвае, постарался охладить голову, виском прильнув к ледяному стеклу, запотевшему от раннего утра снаружи.       Кажется, мы так и не донесли последние бутылки до мусорного мешка, брошенного здесь же, на полу. Сил хватило в тесных объятиях добраться до мужского туалета, где — вне кабинки, посреди белой кафельной коробки, — прямо на полу мы избавлялись от одежды, не прекращая друг друга целовать. Он взял в рот мой член так запросто, словно в этом не было ничего табуированного в нашем гомофобном обществе; видимо, гей. Мне такой решительности не хватило… Но я не чувствовал себя обязанным — Коля ничего не требовал, в его действиях это не чувствовалось ни на грамм.       Он завершил минет раньше, чем я кончил, прижался телом к телу, лег на меня в этом странном гнезде из скинутой одежды, обхватил обеими руками наши жмущиеся друг к другу члены. Под быстро движущимися пальцами заклокотала слюна, от трения покрывшая и его член тоже. Вырывающееся из наших уст громкое частое дыхание смешивалось в холодном эхе, порой мы давали первому отпор, целуясь снова и снова, задыхаясь от удовольствия и сбитого учащенного сердцебиения!..       — Пожалуйста… — томно прошептал на ухо Коля, влажными губами прижавшись к щеке. — …вставь мне палец в задницу…       — Черт… — обронил я, окаченный такой высокой волной возбуждения! — по вине его бесстыдной просьбы, дыхания, голоса, прикосновений, лишь частично приглушенных стонов…       Я сделал больше, чем он попросил: в такт скорых движений его рук скользил двумя пальцами в плену тесного, пульсирующе сжимающегося от удовольствия нутра, пока наши губы посасывали друг друга, а языки — плавно ласкали, разлучаясь не больше, чем на несколько секунд…       Он кончил раньше, задницей сжав мои пальцы, прижавшись грудью ко мне еще теснее, лицо спрятав меж шеей и плечом, дыханием и стоном опалив там кожу… По условной границе груди и живота разлилась его сперма, и от этого такого неправильного, запретного, испорченного жара я сам достиг финала, заметно добавил жемчужных капель на своей и его коже…       «Я бы хотел не помнить этого, — мысленно обратился я к трамваю, поднявшись в готовности с ним распрощаться, — но хуже всего воспоминания последующие, пропитанные сожалением, отчуждением и стыдом…» Он ведь попытался поцеловать меня снова, но я устало уронил затылок на пол, словно этого не заметил; Коля грустно улыбнулся, отстранился с пониманием и направился к одной из раковин… Черт, я даже, также приводя себя в порядок, выбрал раковину как можно дальше от него! — ну что за мудак, что за бессердечный негодяй и подонок…       Двери остановившегося трамвая открылись с лязгом: он словно выгонял меня прочь, узнав, как я повел себя с действительно хорошим парнем. Понимаю и принимаю, трамвай: заслужил.       Пятиминутный путь до дома прошел в безуспешных попытках хотя бы на время выкинуть произошедшее из головы. Копошение с ключом у входной двери квартиры на темной заплеванной лестнице было последним рубежом, когда я точно должен был это сделать! — но совесть, крича с двух таких разных сторон, не позволила мне погрузиться в ментальную тишину, потому, переступив порог, я знал, что должен сделать — обо всем рассказать.       Узенький коридорчик был темен и пуст, двери в две комнаты и санузел — закрыты, в щелях под ними не горел свет, зато из бездверного проема кухни проливалось яркое желтоватое электрическое пламя. К нему-то я и пошел, вступив в тапки. Быстро, уверенно. Развевающееся расстегнутое пальто, кое я забыл оставить на вешалке, цеплялось полами за комод, рули взрослого и детского велосипедов. Я вылетел из-за угла, вошел в кухню на шаг и замер под обратившимся на меня взглядом супруги. В ее руках был смартфон, на маленьком квадратном столе у локтя — початая кружка кофе и печенье, раскрошенное по цветочной клеенчатой скатерти. Несмотря на очень ранний час, она не выглядела ни усталой, ни сонной. Обычной собой; с коротким высоким хвостиком на затылке, косой челкой, закрывающей половину высокого лба. Спортивные штаны и топ из того же комплекта были чуть в крошках. Из кармана как всегда торчала кипа салфеток, чтобы в случае необходимости вытереть нос или всю моську целиком нашей Юле. Она хорошая мать. И даже если с ролью жены не заладилось, это все равно не означает, что она заслуживала такого предательства…       — Чай с печеньем — или будешь себе завтрак готовить? — спросила она, опять опустив взгляд к экрану смартфона. — Кофе кончился. Хотя ты его вроде и не пьешь…       — Нам надо поговорить! — шаблонно выплюнул я.       — Что ты сделал? — спокойно спросила она и переломила печенье надвое, чтобы одну половину следом закинуть в рот.       Слова были уже запакованы в цельное предложение и обмотаны пленкой, чтобы оно не рассыпалось, однако ноша оказалась слишком тяжела, и поднял я ее с заметным трудом:       — Я-я тебе изменил… с коллегой… с мужчиной-коллегой… этой ночью…       Она посмотрела на меня чуть с прищуром, покачала головой и устало произнесла:       — Просто потрясающе… Возьми с полки пирожок…       — Ну так… стало быть, это конец? Нашего брака. И ты, и я… Мы друг друга не любим настолько, чтобы быть верными. Нам нет смысла держаться друг за др…       — Этот брак будет расторгнут не раньше, чем Юле исполнится восемнадцать, и лишь тогда, когда она психологически будет готова к разводу родителей.       — Пожалуйста… — неожиданно даже для самого себя взмолился я. — Да это же больше десятка лет!.. Это не может тянуться так долго! Ты не можешь меня заставлять!..       — Ты хочешь сломать психику нашей дочери? — метко выстрелила она, прикованная взглядом к ленте новостей.       Мои руки, напрягшиеся и сжавшиеся в кулаки незаметно для меня, бессильно повисли, отнялись. Так и не сняв пальто, я громко водрузил старую черную сковороду на плиту, плеснул подсолнечное масло, взял из холодильника пару яиц. Разбивая, я вложил в сжатие обеих ладоней ком отчаяния и злости, поселившийся в горле, оттого на шкварчащую все громче сковородку не столько пролились, сколько выстрелили сырые яйца, а скорлупа, сплющенная, острыми краями больно впившаяся в пальцы, осталась зажатой в связанных невидимой веревкой руках…

***

      В понедельник я шел на работу на негнущихся ногах. Мне безумно нравится коллектив и мои обязанности, но я сам усложнил все, что только можно было, поддавшись минутной слабости… Магазин еще был закрыт. На ступеньках сидел Коля, попивающий кофе из одного картонного стакана, а второй прижимающий к сердцу. Если б у дверей ждал еще кто, мне было бы легче, однако остальные еще не явились; оно и понятно — рановато.       Я подошел насупленный, будто мерзнущий от чувства стыда, бросил невзрачное «Привет», куда более холодное, чем обычно. Коля с очаровательной стесненной улыбкой протянул мне стакан, и я взял его, мысленно убеждая, что лишь для того, чтоб чуток погреть руки. Не люблю кофе, не нравится вкус. С тяжким вздохом я все же озвучил отрепетированную за минувшие дни речь:       — Нам… лучше не общаться близко… — Едва я сказал, он тотчас погрустнел, закивал, сведя брови; взор опал, как осенняя листва. — Только по рабочим вопросам. Так будет лучше для всех… Не подходить друг к другу на перерывах, не спрашивать о планах во время сборов домой. Вообще ничего, если можно. Коллеги — и все…       — Понимаю, — выдавил разбитую улыбку он.       — Правда?.. — с долей разочарования спросил я.       — Да… Я же не могу тебя заставить со мной общаться, верно? — отпустил он мелодичный смешок и вновь пригубил свой кофе. — Жаль, но… я понимаю… и уважаю твое решение.       Я полагал, что выдохну с облегчением, но, прислонившись спиной к стене магазина, вместе с воздухом будто бы вытолкнул из легких всю имеющуюся внутри меня жизнь. Поднял стакан к лицу: пар приятно обмиловал нос и губы. Отпил. Это был вкусный кофе. Такой, из-за которого я мог бы полюбить этот напиток во всех его вариациях… Пожалуй… завтра тоже куплю ему кофе… посмотрю в сети, где делают вкуснее всего… и спрошу: «Как дела?»…