Я же не могу тебя заставить...

      В заполненной стариками да старушками пригородной электричке Юля жалась ко мне, обнимала за локоть, с откровенной боязнью посматривала на «чужого дядю» на деревянном, точно парковая скамья, сиденье напротив. Когда их взгляды встречались, он приветливо улыбался ей, а она пряталась за мой рукав, теребила маленькую плюшевую белку, пристегнутую к молнии ее куртки надежной цепочкой — чтоб не потерялась. Сперва я думал, что это плохая идея: брать с собой дочь, тем более в лес. Дети ж нынче не умеют наслаждаться природой, без технологий им становится дурно от скуки. Но я позволил себя уговорить, а следом сам переспорил жену. Юлю завлекать даже не пришлось:       — Хочешь поехать со мной в лес с ночевкой? — спросил я с порога ее комнатушки.       — А Белочка поедет с нами? — обернулся лучистый ангелок, отвлекшись от рассаженных за коробочками из-под печенья («школьными партами») плюшевых игрушек.       — Эм, да, давай, бери и Белочку, вместе веселее.       — Ура! Она пойдет в гости к семье в лесу! Как Красная Шапочка!       Чудо, а не ребенок!       Мы сошли на платформу, лишенную вокзала: только лес кругом да протоптанная бесчисленным количеством ног широкая тропа, тянущаяся вдоль железнодорожных путей. У Юльки за спиной был цветастый рюкзачок с запасной одеждой и прочими нужными ей вещами. У меня — тяжеленный туристический рюкзак со скатанной в рулон палаткой, закрепленной сверху.       — Нам туда? — спросил Коля, поправляя свой рюкзак, еще более нагруженный. Его палатка была намотана вокруг двух складных стульев, в сложенном виде выглядящих как металлические рейки со спущенными полосатыми парусами. Свободна у него была только одна рука — во второй покачивалась сумка с едой и напитками. К слову, моя правая рука была занята вообще бесценной ношей — Юлиной ладошкой, влажной от волнения и очень юркой.       — Да. А если направо идти, то можно выйти к садоводству и продовольственному магазинчику.       — А что в магазине? — оживилась Юля.       — Еда.       — Хочу есть!       — Прости, солнце, сначала мы должны разбить лагерь, а потом будет много вкусной еды.       Она недовольно поджала губы: ох уж эти взрослые, вечно просящие подождать, но никогда не говорящие, в точности сколько придется это делать… От печальных размышлений ее отвлек шорох черной осенней куртки: Коля достал из кармана леденец и протянул его Юле.       — Специально для тебя купил, — улыбчиво поведал он, не спуская со сбитого с толку ребенка солнечных глаз. — Подумал, можешь заскучать в пути, а тут — конфета. С конфетой все становится чуточку лучше.       Юля бросила на меня встревоженный взгляд. Я приглушенно рассмеялся:       — Можно, бери. Я же говорил, это не чужой дядя — Коля со мной работает. А еще он мой друг. Но ты умница, что не разговариваешь с чужими и ничего у них не берешь, — чмокнул я дочку в макушку. Ее лоснящиеся волосы, подобранные в два хвоста, пахли вишневыми детскими духами. Ну вот, теперь и мне захотелось есть… А ведь перед выходом вместе позавтракали. Яблочко от яблоньки!       — Спасибо… — не громче комариного писка поблагодарила Колю Юля, осторожно, словно хрустальную розу, забрав из его пальцев головастый леденец.       Он выглядел довольнее некуда — быстро приручил пугливого котенка.       — А ты хорошо ладишь с детьми, — подметил я вслух под шорох разворачиваемого Юлей фантика.       — Мне не впервой: среди родни — куча детворы. Да и с двумя сводными младшими братьями у меня разница в пятнадцать лет.       «Ничего себе…» — подумал я, но вслух лишь присвистнул.       Ветер шумел зелеными кронами высоко-высоко над нашими головами, будто целое море невидимыми волнами. Небо было чистым. Наполовину разрядившееся за минувшее лето солнце позевывало за пушистыми ветвями, щурилось, но все же грело. Трава была закидана крупными шишками, наверняка пустыми — спасибо собратьям Юлиной плюшевой подружки. Под толстыми подошвами осенних кроссовок шуршали хвойные иголки. Слева все менее различимыми становились рельсы на насыпи, справа — чаще мелькали поваленные деревья, укрытые зеленым мягчайшим мхом коряги, стволы-стволы-стволы, безмолвно обнимающиеся друг с дружкой молодые елки.       — А мы будем собирать грибы? — с причмокиванием достала из-за щеки леденец Юля.       — А ты хочешь? — перевел я взгляд на задорно припрыгивающую дочь.       — Белочка хочет грибов.       — Я взял шампиньоны, — посмотрел на нее и Коля. — Ты сможешь их пожарить для себя и Белочки на костре. Они из магазина, но такие же вкусные, как если бы ты нашла их в лесу.       — На настоящем костре?.. — со смесью ужаса и любопытства переспросила Юля и в ответ получила улыбку да кивок. — На костре… — шепотом, словно слова заклинания, повторила она, вернула конфету в рот и пошла, обмозговывая услышанное (вероятно, продолжая уже мысленно изумленно повторять: «На костре…»).       Открытого огня этот ребенок не видел. Не спал под бескрайним небом. Не ел еду, приготовленную на природе (шашлыки на даче бабушки и дедушки, конечно же, не в счет). Не пел у костра, не слушал страшные рассказы про местную живность, приправленные мистикой и львиной долей воображения рассказчика. Не искал ручей по звуку журчания воды. Не гладил мох обеими ладошками. Не заходил случайно на болото, чтобы потом боязливо, по колено в воде, шлепать обратно, к твердой почве. «Практически не жил»?..       Мы ушли далеко от железной дороги. Тропинка вскоре вильнула влево, мы — вправо и пошли уже через лес, пока дружелюбно просторный. Пахло сырыми грибами, хотя дождя ни вчера, ни сегодня не было. Юля нашла семейство поганок: счастье ее не уменьшила и новость о том, что они ядовиты, — «Все равно считается!» — «Конечно!»       Вскоре нам попалась удобная поляна, будто с картины перенесенная в реальность, и мы, взрослые, принялись устанавливать палатки. Юлька бегала то ко мне, то к Коле, трудящемуся в десятке шагов от меня; ей было интересно все, а уж когда Коля (не чтобы отделаться, а пользы ради) поручил ей собирать сухие ветки для будущего костра, глаза дочки засияли звездами, ожидающих наступления темноты за набежавшими облаками, а голос наполнился взрывным высоким звучанием колокольчика. Нет большей радости для ребенка, чем понимать, что вносишь свою лепту в работу взрослых, что нужен и важен — совсем как они.       Колышками палатки надежно вросли в землю, подставили серые бока остаточному солнцу, ставшему за время нашей работы больше осенним, чем летним. Под их надежной брезентовой защитой разлеглись усталые после катания на наших спинах рюкзаки со свернутыми спальными мешками внутри. Перед местом, подготовленным для будущего костра, расположилась пара стульев-гамаков: при сидении на них пятая точка опускалась к земле так низко, что полосатая ткань касалась травинок; двинешься неловко — стул или сломается, или сложится, заодно тебя прищемив. Но это лучше, чем ничего. Я-то думал, что сидеть мы будем по старинке, на пеньках или бревнах, но что-то поблизости ни первых, ни вторых не видать.       Назначенный охранником сумки с провизией, я остался в новоиспеченном лагере, а Коля и Юля отправились на поиски хвороста. Иногда они уходили далеко, но чаще я слышал треск веток под их ногами, большие обрывки разговоров, уже почти дружеских, если еще не семейных.       — …Смотри, какая ровная крепкая ветка у этого дерева. Она может пригодиться для того, чтобы насадить на нее еду и пожарить на костре.       — Но папа говорит, что нельзя ломать ветки — деревцам больно.       — Эм… — на секунду растерялся Коля далеко за моим затылком, и я улыбнулся защебетавшей в вышине птахе. — Да, нельзя, но… не потому, что больно, а потому, что это невежливо. Ветки и листья для деревьев — они больше как волосы. Ты же обидишься или рассердишься, если кто-то возьмет ножницы и отрежет тебе хвостик, верно?       — Конечно, — серьезно надулась Юля.       — Вот и у деревьев так. Но если вдруг твой лучший друг окажется в беде и ему… скажем, нужно будет связать из волос веревку, чтобы выбраться из глубокой темной ямы, и он попросит тебя: «Юля, пожалуйста! Помоги мне! Спаси меня! Пожертвуй своими хвостиками, чтобы я спасся!» — ты сделаешь это ради него, чтобы вытащить из беды?       Зависла напряженная пауза. Я почти почувствовал, как тесно от мыслей стало в маленькой Юлькиной головушке.       — Хорошо, — тяжко вздохнула она, — но когда друг спасется, он даст мне денег на наращивание волос. Мама говорит, такое есть.       До моего слуха донесся Колин смешок бесконечного умиления, и на весьма ненадежной конструкции, приютившей мое уставшее тело, я почувствовал себя неописуемо счастливым…       — Тогда нужно просто объяснить дереву, почему тебе придется отломать ветку, — и оно все поймет. Деревья же старше нас, мудрее, и они знают, как здорово помогать другим, любят это делать.       — Деревце, моя Белочка любит грибы, но если кинуть гриб в костер, он, наверное, сгорит! Поэтому нам очень нужна твоя ветка. На ней будет жариться грибок, и тогда Белочка не умрет от голода. Ты же не против?       Несколько секунд они постояли в полнейшей тишине, видать, действительно ожидая ответа.       — Ну, — наверняка пожал плечами Коля, — никто в нас шишкой или желудем не кинулся, значит, все в порядке, можно отломать.       Закончив собирать ветки для костра и готовки, они вернулись в наш уютный лагерь. Прямо передо мной сидели на корточках, складывали вместе хворост под бесконечные рассказы Коли о том, как правильно строить и разжигать костер, как следовать пожарной безопасности, как готовить на открытом огне и кипятить воду… Я не слушал. Попивая квас с горла, с застывшей полуулыбкой откровенного счастья любовался движением его губ и пальцев, сосредоточенной мордашкой Юли, ее ослепительными улыбками, когда Коля хвалил мою девочку за правильно положенные ветки. Не столько даже за годы, проведенные в холодном, искусственном, откровенно говоря, случайно получившемся браке, сколько вообще за всю жизнь, с момента попадания на эту странную землю, я успел позабыть о том, что на самом деле такое «счастье». Конечно, стабильный заработок, не сильно бесящая тебя работа, суп дома в кастрюльке, уютная квартира — важные для выживания вещи, однако без душевного тепла любимых людей ты только и будешь делать, что выживать, а не жить по-настоящему…       Юля заняла второй складной стул, предварительно поставив его к моему вплотную, так что если один качнется — и второй завалится. Сидела, намертво прижавшись к моей руке, совсем как в электричке, и, боясь моргнуть — пропустить хоть мгновение, глядела, как Коля разжигает костер. Как пламя, выпрыгнувшее из зажигалки, съедает чеки и прочие бумажки, облизывается от удовольствия и переключается на сухие ветки, предварительно чуть облитые жидкостью для розжига, кусает их с треском — словно с мурчанием кот. Ветра внизу, у земли, так и не было; дым взвивался вверх, но рассеивал по округе приятный запах гари, легкий, прогревающий сердце изнутри. Коля достал из сумки грибы, сосиски, черный хлеб в нарезке, потряс этими богатствами перед нашими лицами, и Юлины глаза засверкали ярче прежнего.       — Ну что, — улыбнулся он, — хочешь пожарить для начала что-нибудь одно целиком? Или сделать шашлычок из разных кусочков?       — Шашлычок! — вскочила с криком Юлька. — Из хлеба и грибов! Для Белочки!       — Отлично, — кивнул Коля и бросил солнечный взгляд на меня, — а я тогда пожарю сосиску и хлеб — для твоего папы.