Проект «И»

Рыжая открыла глаза, потёрла их кулаками и с отвращением оглядела комнату. Нет, она ей нравилась: чистая, просторная, есть где заниматься всеми своими делами. Дело было в зловещей черноте, которая не давала ей покоя лет этак с четырёх. Она клубилась в углах комнаты и с холодной усмешкой словно стремилась поглотить её с головой каждый раз, когда она позволяла себе погрузиться в своё прошлое. О нет. Только не сейчас. Хорошее же утро было… А нет, не такое уж и хорошее. Ей снова снились самые горькие сцены из её раннего детства. Она села на кровати и, напрягшись, опустила голову, глотая слезинки. Боже, за что ей это всё? Чем она заслужила такое?! Впрочем, обо всём по порядку. Она родилась в семье биолога с мировым именем Владлены Писарёвой и члена Народной Палаты Генриха фон Бисмарка. Он возводил свой род к первому канцлеру Германской империи Отто фон Бисмарку и очень гордился своим аристократическим происхождением. Когда через два года счастливого - или, по крайней мере, кажущегося счастливым - брака родилась девочка, разразился крупный скандал из-за её имени. Отец требовал аристократического имени вроде «Элизабетты», мама же, которой немало неудобств доставило её вычурное имя из тех, что были придуманы годах этак в тридцатых, настаивала на простом имени, которо есть в любом европейском языке - Анна, к примеру. В конце концов, стороны пришли к соглашению и девочка получила имя Алиса. Но отец оставил за собой право на второе имя и воспользовался им, привесив дочери совсем ненужное имя Гертруда. Мама, когда обращалась к ней по полному имени, ставила во второй части ударение на последний слог - в пакете вычурных раннесоветских имён это имя расшифровывалось как «Героиня труда». Брак Владлены и Генриха, как уже говорилось, счастливым лишь казался. Интересы их почти не пересекались. Но ровно до того момента, когда случилось Событие-Два - катастрофа сплотила их. Ровно через полгода после него и родилась Алиса. Её мама работала в берлинском филиале МОЗГ, папа заседал в Народной палате. Причём к матери маленькая Алиса, которую Владлена называла Асей, испытывала более сильные чувства, чем к отцу, которого почти не видела. Да что там! Маму она любила без памяти, настолько сильно, насколько дочь может вообще любить мать. Она знала, что она - Избранная, одна из немногих, кто способен пилотировать огромных роботов - Нефилимов, или Исполинов. То, что грядёт какая-то страшная опасность, от которой эти Исполины и их пилоты должны будут спасать бедное и несчастное человечество, она не считала чем-то важным - оно же ведь сейчас не происходит, и ладно. Её по-детски радовало то, что у неё будет огромный и красивый человекоподобный воин. Она прожила так два года. А потом… Мама сначала пропала куда-то, сказала, что по работе. Её не было дней десять. Алиса беспокоилась, ходила хвостиком за папой, который был сам не свой от смутных предчувствий. Потом им позвонили из психбольницы, и отец и дочь ринулись проведать Владлену, что там оказалась. Зрелище их ошарашило. Вполне нормальная на первый взгляд женщина полулежала на койке. Но в руке она держала тряпичную куклу. Она была сделана очень плохо, возможно даже, что она сама её сшила. Однако самым странным было даже не это. С этой куколкой она разговаривала. И в потоке полубессмысленной речи промелькнуло слово «доченька»… - Мама! - Алиса ринулась к матери, но она посмотрела на неё… так, как ни одна мать не посмотрит на свою дочь. Холодные и злобные глаза, более подходящие змее, готовой сожрать беззащитную мышку, а не любящей матери и жене. - Уберите от меня эту девчонку, - отчеканила Владлена. - Мама?.. За что ты сердишься на меня?.. - Уберите. От меня. Эту. Девчонку. Генрих понял сразу. Его жена из-за этих чёртовых экспериментов в той адской шарашкиной конторе, в которой она работала, тронулась умом, и теперь она не признаёт родных. А рыжая девочка не понимала, в чём дело. Почему её мама не хочет её видеть? Может, она в чём-то провинилась? Может, мама её больше не любит? В её голове просто не укладывалось, почему вдруг та, кого она любила больше всех на свете, самый родной человек в мире, вдруг так рьяно от неё отказывается. Каждый день она бегала навещать её и каждый раз получала холодный приём. Эти злые глаза просто не могли принадлежать её маме. Но тем не менее принадлежали. Она проводила у её койки часы и дни, слёзно упрашивая сказать хоть что-нибудь, умоляя очнуться, вспомнить, что у неё есть настоящая дочь, прекратить эти глупые игры с куклой. Но чем дольше она наблюдала за поведением Владлены, тем яснее ей становилось: маму не вернуть. Она сначала просто разговаривала с той куклой, которую считала своей дочерью. А Алису она называла «эта девочка», и это её сначала выводило из себя, а потом она пообвыклась. Чувство, что она никому в этом мире более не нужна, уже поселилось в её душе. Но она, как и всякий ребёнок, верила, что рано или поздно мама очнётся от своих глупостей, простит её, если она в чём-то перед ней виновата, и жизнь начнётся заново… А потом… Всё чаще Алиса слышала в разговорах матери и куклы слова «доченька, умри вместе со мной». Ей тогда было лет пять или пять с половиной, она не до конца понимала, что есть смерть - ей это ещё предстояло узнать… Поэтому, стоя у койки, она соглашалась с каждым словом бредящей матери. Она искренне верила, что если будет во всём угождать ей, то она её простит, узнает, прекратит эти глупые взрослые игры… Но тщетно. Через полгода после первой встречи с преображённой - если мне будет позволительно так выразиться - Владленой её муж окончательно перестал о ней думать и зачастил к её лечащему врачу - миловидной девушке лет тридцати. Изменами он это не считал. Ведь он сейчас уже фактически вдовец. Или сведёт счёты с жизнью сама, или просто по-тихому скончается. Что же до дочери…Так этот центр, в котором работала Владлена до своего съезда с катушек, он рыжую и возьмёт на попечение. Полный пансион, статус кадрового офицера, государственное довольство… Да он бы и сам от такого не отказался. И вот, одним солнечным днём Алиса бежала в больницу, надеясь, что в такой-то прекрасный день, когда вся природа словно радуется тому, что она есть - утром она даже двойную радугу видела, хороший знак! - мама поправится. - Здравствуй!.. - воскликнула девочка, открывая дверь палаты, но её звонкий голос дрогнул и сипло заткнулся. На крюке от люстры висело нечто, отдалённо напоминающее доктора биологических наук Владлену Писарёву. Лицо этого существа было сине-серым, а глаза выпучены. Нет сомнений: мамы больше нет. Алису нашли свернувшейся калачиком под ногами её повесившейся матери. Девочка никого не видела и ничего не хотела. Её поглощало даже не столько горе, сколько осознание того, что она больше никому не нужна. Мамы нет, папа о ней забыл, другие родственники настолько далеки, что она даже и не знает, кто они такие, а в берлинском филиале МОЗГ она нужна лишь как солдат, пусть даже и элитный. А теперь во всём мире не найдётся человека, который бы уделил ей внимания, обнял, приласкал, любил бы… Таких нет. Всё. За что?! Что она такого сделала?! Бог, если ты есть там, где-то на небесах, ответь, какого чёрта тут происходит?! Если ты там весь из себя всеблагой, если ты способен на любые чудеса, недоступные даже человеческому разуму, верни маму!!! Отлично, вот ещё одно доказательство отсутствия Бога. Её поглощала холодная чернота, клубящаяся где-то внутри её разорванной на куски души… - …Алиса, если ты поплачешь, станет легче, - произнёс неизвестный голос где-то высоко над её головой. Это, кажется, была её бабушка. Они провожали маму в последний путь. Отец с отсутствующим видом пялился куда-то в сторону. - Я теперь никогда не буду плакать. Раз у меня никого нет, я буду заботиться о себе сама, - злобно стиснув зубы, прорычала девочка… В филиале МОЗГ она в перерывах между изнурительными тренировками вспоминала, как мама учила её русскому языку - к сожалению, только устному, а грамоте так и не научила - как они вместе с ней решали сложные задачи по математике - хоть она и была биологом, но потенциал в дочке разглядела именно она. И с тех самых пор она борется с этой тьмой, что преследует её везде, куда бы она ни пошла. Она, чернота эта, только и ждёт, чтобы поглотить её. А она отчаянно хочет жить, хочет быть! А как быть, как жить среди людей? Конечно же, надо делать так, чтобы тебя замечали! Поэтому она и пилотирует Исполина. Поэтому она так нагло-вызывающе ведёт себя. Иначе её просто не заметят. Так. Надо собраться, выкинуть эту дурь из головы и явить себя соседям, наконец. Увы, жизнь - не уравнение, и ничего нельзя поменять, просто вернувшись в начало решения и избрав другой путь разрешения проблемы. Из кухни доносилось шипение яичного белка на сковородке и звуки того, как определённый молодой человек напевает заглавную тему «Джентльменов удачи». О да. Завтрак, приготовленный Семёном, заряжает бодростью и хорошим настроением на полдня. Время поесть и идти в школу. Сегодня суббота, уроки короткие, а всего их четыре. Кайф. Пока они с Семёном шли в школу, она думала о том, какое место в её жизни занимает этот парень. Вначале просто случайный человек, пилот-самоучка, нетренированный, замкнутый в себе, циничный и равнодушный хам, почти как она сама. Но оказалось, что под этим панцирем из холодности и цинизма прячется нежная и чувствительная сердцевина. Он искренно и горячо влюблён, жаль, правда, что в другую. И она чисто по приколу начала пытаться его завоевать, на что он неизменно отвечал своими циничными колючками, которых, как он говорил - а до него так написал Киплинг - у него под языком предостаточно. Но когда он вытащил её из геенны огненной - в буквальном смысле! - она поняла, что не такой уж он холодный и закрытый, он способен на подвиги ради, казалось бы, чужого человека. Да и сам он стал относиться к ней добрее и теплее, как если бы она была его подругой детства или даже сестрой. Она искренне беспокоилась за него, когда он улетел в Германию останавливать сошедшего с ума американского робота и очень радовалась за него, когда узнала, что он победил. Семён - на самом деле очень добрый парень. Тёплый, искренний, не терпящий лицемерие. Просто он тоже прошёл сквозь ад, а потом восстал из ада. Она слыхала, он детдомовский. Отец его бросил, а мать, скорее всего, тоже мертва. Бедный Семён. Её отец поступил с ней даже милосерднее, чем его - Генрих просто быстренько сыграл свадьбу с бывшим врачом Владлены и уехал с ней жить в Аргентину. А отец Семёна… Геннадий Якоренко, генерал-лейтенант, главнокомандующий Особыми Войсками СССР… Фумей и Семён называют его «Гэн-доно», и, видимо, не зря. По сравнению с этим высокомерным очкариком с козлиной бородкой и демоническим голосом даже Дарт Вейдер - добрый папочка. За некоторые вещи Семёна надо бы вообще убить - в переносном смысле, конечно. Он до сих пор шутит над связью немцев и событий мировой войны, а для немцев, сами понимаете, это - больной вопрос. Шутка про родню в Аргентине обернулась горькой правдой, и ему, можно сказать, повезло. За выходку с «человеком и линкором Кригсмарине» он уже получил своё. Но… Она чувствовала, что ей уже не хочется делать ему больно даже тогда, когда он это заслуживает. Когда он спросил её, почему она не бреет виски, она замахнулась на него, но потом как-то глупо хихикнула и просто попросила его так больше не шутить. Он кивнул и действительно не шутил так больше. Этот парень с добрыми, но серьёзными глазами… Да, он ей нравится, он не может не нравиться. Он точно тот, кто нужен ей. Он способен понять её, думала Алиса. Он - возможно, тот, кого она искала все эти годы. Тот, кто уделит ей внимание, кто окружит её заботой, кто защитит её от враждебного внешнего мира. Он как-то сказал, что «один и один - не один». Математически это верно, да. И в жизни тоже. Она видит, как он бережёт Раису, и не только потому, что она - оружие массового уничтожения, которое перестало быть таковым. Для него это второстепенная задача. Но… Так. Надо подумать и прямо ему сказать. Да и с Раисой они коллеги - во всех смыслах - и подруги, ей бы очень не хотелось её расстраивать. А пока… Он уже пять дней как реабилитировался после случайного отравился цианидом во время перекрёстных синхротестов. И после этого ходит туча тучей. Угрюмый, как сотня… Что вообще в этом мире угрюмое?.. И в этом нет ничего удивительного - она быстро поняла, что таким образом на Раису было совершено ещё одно покушение. Действительно, для Гэн-доно все пилоты - расходный материал, раз уж он отравил собственного сына. Хотя, может быть, он просто не знал… Да, потому и положил яд в капсулу Первой. Гадина. Убить бы, да только засудят и расстреляют… Да, призналась она себе, ей не было неприятно, когда Семён увидел её голышом. Но также глядел и Костян, и это ей тоже несильно претило, она заорала лишь для порядка. О-о-о. Костян, он же Салага. О нём - отдельная история. Она увидела его впервые как раз в тот день, когда начались летние каникулы. Она не помнила, чтобы он учился с ними и раньше, но он создавал такое впечатление, будто бы он всегда здесь был. Поначалу она тоже относилась к нему слегка свысока и враждебно. Ведь он как обычно себя ведёт? Стоит в уголку или ходит кругами по городу без цели, сложит руки на груди, улыбнётся так высокомерно-многозначительно и пялится в пространство, не замечая ничего. Явно пытается сделать вид, что что-то из себя представляет, а сам - пустышка. Потом, в ночь после того, когда она побраталась с Семёном, она увидела его во сне. От себя она такого не ожидала. С момента смерти матери её преследует лишь один кошмар: она вбегает в палату и видит повесившуюся мать, она не верит, а потом её накрывает такой страх, такой ужас… Жить даже не хочется. Она, наверно, стонет и плачет наяву - Семён ей на это очень деликатно намекнул. Хоть для неё это и больной вопрос, он сумел обтечь это так, чтобы не разбередить рану на её душе. Так вот. Она увидела его во сне, и он как-то сразу… создал спокойную атмосферу. Страх и вот этот тёмный и холодный сгусток в её душе как-то сразу пропали и на протяжении сна её больше не мучили. Они разговаривали о чём-то, он водил её по неведомым и прекрасным мирам… А когда она просыпалась - даже среди ночи - она словно чувствовала, что её голову гладит чья-то тёплая ладонь. Она боялась открыть глаза, она не хотела, чтобы это ощущение окружённости чьей-то бесконечной добротой и радостью прекращалось - ведь в пустой комнате её ждала та чернота, что была исторгнута из её души. И невдомёк ей было, что глаза открыть можно было, и тогда она бы увидела, кто её ласкает, и тьма не потревожит её - он отгоняет её… С тех пор она с радостью ложится спать, ведь её ждёт тот, кто её понимает, кто готов исцелить её душевные раны, кто, в конце концов… Может, Костян влюблён в неё? Нет, абсурд, он же ей только снится! Значит, скорее всего, это её внутреннее представление о том, кто мог бы её любить - вернее всего, Семёне - а почему её спящее подсознание избрало для этого образа внешность седовласого - неясно. Хотя как-то он обмолвился во сне, что он - не порождение её мозга, а реальный человек, присутствующий в её сне. Но на это она не обратила внимания… И вот сегодня ночью он не пришёл к ней. Она прожила своё детство с самого начала. И… Может, у её сознания кончился заряд? Может, ему нужно «восстановить силы»?.. Уроки шли быстро - она даже и не заметила, как прошло два из четырёх. К ней подошла Аня Тимирязева - староста класса, её большая подруга. В классе никого не было - даже «лоботрясов». - Слушай, Алис, а как твоя жизнь вообще? Да и вообще у вас в тайном клубе что происходит? - Да вот, Сёмка цианидом траванулся. Но выжил. - О Господи. Вас не задело? - Да нет. Только в его капсуле был яд. - Кто же, интересно, хотел его убить? Американцы небось. Им завидно, что у нас такие хорошие пилоты… - Нет. Тесты на синхронизацию были перекрёстными. Семён был в капсуле Раисы. - Значит!.. - Да. Отравить хотели именно её. - Но кто? - У меня есть вычисленные результаты. Но говорить тебе это опасно… А хотя… Ладно. Её пытался убить Геннадий Якоренко, наш командир. - Зачем?! Зачем командиру убивать своего солдата? Он, наверное, предатель… - Если ты о Геннадии - то да. Но дальше я не могу рассказывать. Это уже доказывает, что для него все пилоты - расходный материал, и он не остановится на этом. Раз уж он Семёна отравил. - Ясно… В это время Семён обедал в столовой. Тамошняя еда ему не нравилась, но что поделаешь - с Раисы теперь надо глаз не спускать. Отвернёшься - застрелят. Или отравят. Короче, устранят. В текущем виде она способна противодействовать любым планам по достижению конца света. К нему подсел Костян. - Братуха, я дико извиняюсь, но не против ли ты того, чтобы за Раисой некоторое время присматривал я? - А как же рыжая? - Не-ет, ты не понял. Раисе надо научиться контролировать свою внутреннюю сущность. А то вдруг в ней Лилит пробудится, а потом выйдет из-под контроля? Не думаю, что ты бы хотел расплыться лужей оранжевой жидкости. Да и мне это не улыбается. - Согласен. - Так что? - Да, учи её, чему сочтёшь нужным. - Отлично. Пойду у неё спрошу тогда. Коли согласится - пойдём. Сегодня днём, я имею в виду. Подписываюсь в том, что верну в целости и сохранности. - Хорошо. Бывай, братуха. - …Ну, я что хотела спросить. - Староста смотрела себе под ноги. - Тебе кто из мальчишек нравится? - Вопрос сложный. Ну… Обещаешь никому не говорить? - На моих устах печать молчания. - Ладно. Семён и, наверно, Костян. Просто нравятся, как люди. Хорошие парни, умные, добрые. Настоящие люди, можно сказать. - А мне вот - Толька Никаноров. Не знаю с чего, но… Он просто милый. - Аня улыбнулась. - Ладно. Твоё дело. Я тоже никому говорить не буду. - Да! - словно что-то вспомнила Тимирязева. - Мой… знакомый попросил меня передать, что хотел с тобой встретиться. - А кто он, твой знакомый? - Он просил меня не сообщать его имени. - То есть… Это что-то типа свидания вслепую? - Да. Именно так. Пойдёшь? - Ладно. Так уж и быть. Ты попросила - я пойду. - Спасибо… …После школы Семён видел, как Раиса уходила вместе с седовласым куда-то вглубь переплетения городских улиц - там, наверно, находится Костяново жилище. Ну, что ж. Тренированная богоподобная сущность всяко лучше, чем нетренированная. Домой ему не особо хотелось, поэтому он сел на скамейку в городском парке и открыл «Собеседник», подключившись к беспроводной сети. В его почтовом ящике лежало два письма. Первое - от Марты. Она писала, что у какой-то важной шишки в городе свадьба, и некоторые люди из МОЗГ тоже приглашены. Она, естественно, в их числе, и поэтому вернётся только поздним вечером, скорее всего, пьяная. Марта была в сети, и поэтому Семён счёл нужным ответить: «Не пьяная, а выпивши!» «Сказала «пьяная» - значит, приду пьяная!» «А я говорю - выпивши!» «Ну, ладно, ладно. Всё. Выпивши.» «Просто выпивши, а не всё выпивши!» Марта отправила улыбающийся смайлик и вышла из сети. Семён, удовлетворившись проделанной работой, посмотрел на второе непрочитанное сообщение. И обомлел. Ему писал официальный аккаунт командования МОЗГ. Вот что гласило это сообщение: «Настоящим приглашаем Вас, Якоренко Семёна Геннадьевича, на неформальную встречу в 15:00 на площади Строителей Коммунизма. С уважением, Якоренко Геннадий Петрович, генерал-лейтенант Особых Войск СССР» Так. Отец куда-то приглашает его. Не иначе задумал какую-то пакость, возможно даже убийство. Но раз встреча неформальная, то, может, и пропустить не грех? Задействуем старые детдомовские закрома наглости, которые ещё не опустошены даже наполовину. Если он захочет куда-то не прийти, даже если это его собственная казнь, то он туда не придёт. «Ещё «с уважением» написал, лицемерный ты ублюдок. Никого ты не уважаешь. Ты или царствуешь, или боишься. А уважения в тебе нет ни капли», усмехнулся Семён. А может… Ладно, была не была. Всё-таки, отравление было случайным… Может, он таким завуалированным способом пытается загладить свою вину перед ним? Может… Хотя… Такой человек, уже переставший быть человеком в попытках создать идеальный мирок и вечный рай для себя - пусть он и пытается вернуть для этого почившую жену - не может испытывать чувства вины. Семён всё-таки решил пойти в указанное место. Дома было делать нечего - Марта на свадьбе у важного городского чиновника, Алиса куда-то убежала сама, Раиса укрепляет дух под руководством Костяна… А так - хоть прогуляется. Площадь Строителей Коммунизма была на окраине города, в той стороне, что ещё чудом не была разрушена ни в одной из битв. Он помнил это место - здесь он проходил, когда слонялся по городу после трибунала. На площади его ждал отец. Без охраны, в своём обычном синем кителе, красной водолазке, белых перчатках и почти непрозрачных очках. - Я ждал тебя. Сегодня годовщина смерти твоей матери, и я бы хотел, чтобы мы вместе навестили её могилу. - Эм-м… Хорошо, товарищ генерал-лейтенант. - Семён исподлобья взглянул на своего отца, а мысленно ударил себя по лбу. Конечно же. Двадцать второе августа. В этот день, ровно десять лет назад, он потерял мать. Как он мог об этом забыть?! А, точно. Этот ублюдок уничтожил все свидетельства о ней - даже фотографий не осталось. Хотя, быть может, прямо сейчас в его сейфе лежит, покрываясь пылью, объёмистое досье на Юлию Анастасову… До кладбища отсюда было недалеко - полчаса ходьбы. Они нашли среди многих одинаковых узких и высоких надгробий, поставленных в память о тех, кто погиб во время События-Два или в результате нападений Нечистых, одно с выгравированной на нём простенькой надписью: «Юлия Анастасова. 1949-1977». - Эта могила - пустышка. - Геннадий, казалось, не выказывал никаких эмоций. Семён - тоже, хотя он едва сдерживал слёзы, вызванные горем десятилетней давности. - Тело так и не нашли. Семён молчал. - Рад, что нам удалось сегодня поговорить. - Генерал-лейтенант кивнул. - Я просто в экстазе, - сквозь стиснутые, чтобы не заплакать, зубы процедил шатен. - Мне надо идти. Хорошего тебе дня. - Якоренко-старший развернулся и решительно зашагал к Ми-39, садящемуся за оградой кладбища. Семён дождался взлёта двухвинтового вертолёта и заревел. Ему надо было выплакаться. Он наконец-то осознал, как же ему плохо без мамы. Марта, конечно, хороший опекун - хоть и любит выпить, не умеет готовить и неряшлива, как сто свиней - но никогда не заменит ему мать. Да, у него есть Раиса, которая по мере сил окружает его вниманием и любовью, у неё тело его матери, пусть и несколько иное. Да и… Любовь дамы сердца кардинально отличается от любви матери. Это очень трудно объяснить словами, но, мне думается, на уровне чувств это понятно. Нет того, к кому можно прижаться, кому можно рассказать все проблемы, нет того, кто отведёт от тебя боль и страхи, нет того, кто… Нет мамы. И это - величайшее из несчастий, которое может случиться с человеком. Не зря говорят, что без отца - не сирота, а вот без матери - хуже, чем сирота. …Алиса шла со свидания рассерженная и расстроенная. Она никак не ожидала, что будет такая подлянка. Тем «знакомым» Ани, не пожелавшим назваться, оказался - кто бы мог предположить! - Колька Каховский. Нет, он искренне пытался понять интересы рыжей, но… Он не в её вкусе. Он слишком зациклен на оборонке, и даже она его не очень-то интересует. Нет, чувства к ней у него есть, она это понимает. Но… Ей даже было стыдно за то, что она обманывает его надежды. Поэтому она извинилась и ушла, оставив очкарика в ступоре переваривать услышанное. Коли захочет, пусть пытается ещё. А там уж она поймёт, дорос ли он до неё, или нет… Она вошла в дом, потрепала Пин-Пиныча по голове - тот ласково крякнул и ушёл, переваливаясь с лапки на лапку, куда-то к себе - и услышала звуки игры на скрипке. Она знала, что Семён умеет играть на ней, но при ней он этого ни разу не делал. Она притаилась у дверного косяка и увидела, как Семён, стоя спиной к двери, увлечённо играет. А главное - то, что именно он играл. Это была народная немецкая песня. Откуда он её знал, она не представляла. Она беззвучно, одними губами, напевала слова и предавалась воспоминаниям. То был восемьдесят первый год, конец мая, уже, считай, лето… Она к тому времени довольно неплохо играла на гитаре. Её с экскурсией привезли в гарнизон Берлинской стены, куда недавно приехало для обучения несколько китайских рот. Фумея она тогда уже знала, он за ней присматривал. Именно он её и научил играть на гитаре. Она познакомилась с младшим офицером по имени Вонг Ханъонши. Его звание звучало как «шаовэй» и примерно соответствовало унтер-лейтенанту. Его нижней челюсти не было, вместо неё под носом поблёскивало металлическое нечто. Как он ел - она ни разу не видела, а говорил при помощи динамика, встроенного в металлический подбородок, из-за чего его речь была похожа на то, как говорят роботы в фильмах. Он был улыбчив, но улыбался он глазами. Худо-бедно знал английский и служил переводчиком для своей роты. С Фумеем они перешучивались по поводу своих телесных повреждений - товарищи по несчастью, как-никак. Она приходила к Вонгу и его сослуживцам и играла им разные песни, когда они отдыхали. Им это нравилось. Особенно молодому солдатику, чьи глаза были более узкими, чем у остальных. Как оказалось, он был слепой и вообще служил грузчиком в стройбате, но его перевели в эту роту и привезли в Берлин для обучения. Экскурсия должна была продлиться две недели, и на шестой день, четвёртого июня, американские вояки с западной стороны стены внезапно полезли на отдыхающих солдат. Алиса, недолго думая, сорвала с сонного Вонга автомат и, стреляя на звук, держалась до прихода подмоги. Атаку американцев они отбили, рыжая каким-то чудом даже не поранилась, но вся рота, за исключением Вонга, была перебита во сне. Алисе было жаль всех. И китайцев, и американцев… Она впервые за долгое время свернулась калачиком и заплакала. - Алиса, не плачь, - на ломаном английском своим смешным механическим голосом проскрежетал над рыдающей девушкой Вонг. - Мы отразили атаку. Мне тоже жаль моих друзей. Но они уже не могут быть возвращены. Спасибо за помощь. Да. Именно ту песню, которую играл Семён, она им спела в день перед атакой. Выжил только Вонг. Тот слепой тонкий паренёк - его звали Вэнь Вэйго - уже никогда ничего не услышит… - Алиса? - Семён закончил играть и подошёл ближе к двери. - А? Да, иду. - Она вышла из-за дверного косяка и вошла в гостиную. Шатен аккуратно упаковал скрипку в футляр и на минуту исчез у себя в «норе» - видимо, клал инструмент на место. - Добрый день. - Семён наклонил голову и улыбнулся. Так он изображает поклон. Этот жест он использует даже вместо воинского приветствия, и никто ничего ему не может сделать. Отцу его просто всё равно, выполняет ли он устав до буквы или нет, Марта тоже не заморачивается дисциплиной, а с другими командирами юноша даже и не сталкивался. - Ты откуда знаешь эту песню? - «Что будем бухать мы»? Да так, Фумей рассказал. Даже перевод подготовил. - Хе… - Алиса невольно ухмыльнулась: у Фумея перевод получился весьма неплохой, судя по первой строчке песни. Она ведь ни разу не слышала, чтобы он пел эту песню по-русски, он ей никогда не подпевал даже. - А мне показалось, что, когда ты придёшь, тебе будет приятно её услышать. Так что я старался ради вас, фройляйн фон Карма… - Как ты сказал? - Алисин слух зацепился не столько за то, что он назвал её не по имени - а только так и называют того, с кем на брудершафт выпил! - сколько за саму фамилию. До боли знакомую… Семён растерялся, потом вновь наклонил голову и прикрыл глаза. - Прости. Я оговорился. Не сердись, я не хотел. Больше такого не повторится. - Да ничего. - Немка подошла к парню и по-дружески хлопнула его по плечу, улыбнулась. - Тоже по играм о Фениксе Райте фанатеешь? - А почему это «тоже»? - Юноша был растерян снова. Хоть рыжая давно перестала на него злиться из-за пустяков, он ожидал чего угодно, кроме такой беззлобно-спокойной реакции. Рыжая тихо вздохнула. Но не разочарованно-устало, а по-другому. Какой же он милый, когда слегка тупит. Оба сели на диван. - Потому что и я тоже люблю эти игры. Они… Кто-то сказал, что большая часть компьютерных игр - это фантазии о силе, но конкретно «Первоклассный Адвокат» - это фантазия об уме, эта игра заставляет тебя звучать умнее, чем ты есть. С последней частью согласиться не могу, но мне просто нравится распутывать дела. Неплохое занятие для расслабления. - Да мне тоже. Я чувствую… знаешь… Какой-то неописуемый экстаз, когда мне удаётся загнать в угол какого-нибудь гада! - Мне знакомо это чувство! Приятно, что мы хоть в чём-то схожи, кроме места работы. - Да. Я пока приготовлю чего-нибудь на обед. Десятком или двумя минут позже, когда куриный бульон с макаронами курился приятным духом трав, разлитый по тарелкам, Алиса села за стол и поинтересовалась: - Семён, а где ты так научился играть? Я в игре на скрипке не очень смыслю, но мне кажется, что тебе впору в оркестре играть. - С пяти лет тренируюсь. Сначала мама предложила, я согласился. Потом - в детдоме. - Что, все девять лет? - А кто-то говорил останавливаться? - А чтобы остановиться, нужен приказ? - Нет, отчего же. Мне нравится играть на скрипке. Это я так, иронизирую над недостойным собой. - Не говори так. Ты человек хороший. - Ладно. Давай, ешь, а то остынет, будет невкусно. - Точно. В это время в банкетный зал где-то в другом месте вбежал тяжело дышащий Фумей. Найдя глазами среди гостей Марту, Риту и пустой стул между ними, он сделал ещё один, последний, рывок и рухнул на стул. - Мог хоть раз не опоздать? - проворчала Горшкова. - Уж извините. Задержался на работе. - Знаем мы твою работу. Небось Серёгину доказывал, кто из вас двоих босс какой-нибудь карты в «кваке». - Учёная хихикнула. - Марго, ты, как всегда, сама проницательность. - Фумей хихикнул тоже. - И почему ты не надел хоть чего-нибудь приличного? Вечно в своей мятой рубашке и потёртых джинсах. - Майор, вы меня недооцениваете. - Фумей вытащил из «широких штанин» упомянутых «потёртых джинсов» свёрнутый в рулончик галстук-селёдку. Одним движением он развернул его - на полоске ткани не было ни складочки. Узел его был механический - то есть надо было потянуть за верёвочку, чтобы затянуть ленту вокруг шеи под воротником. Что он и сделал. - Вот ведь неряха, даже галстук-ленивчик нормально надеть не может. - Марта наклонилась к Хацунэ и поправила сбившийся набок элемент одежды. - Вы смотритесь, как женатая пара, - хмыкнула блондинка. - А ведь правда. Да ты прям провидица! - залилась тихим смехом Горшкова, а Фумей предпочёл промолчать. Тем временем Семён и Алиса всё ещё сидели в гостиной и болтали. - Вообще, мне кажется, что меня почему-то принижают, а тебя возвеличивают, хотя мы, если говорить по совести, не хуже и не лучше друг друга. В рабочем плане, я имею в виду. - Например? - Вот… Это было до твоего приезда. Я бился с Шамшелем, а Колян с Толяном вылезли из убежища и прям за мной стояли. Я упал. Мне сказали их эвакуировать и отступать. Я их подобрал, но в последние секунды убил Нечистого. И что мне было платой за подвиг? Трибунал и понижение в звании! - Вот это - одно из немногих мест, где я целиком и полностью тебя поддерживаю. Победителей, как известно, не судят! - А товарищ Сталин один раз сказал, что победителей можно и нужно судить. Они, видимо, руководствуются его словами. - А то, что победителей не судят, известно со времён царицы Екатерины! Суворов был в той же ситуации: ему приказали отступать от крепости Туртукай, а он в нарушение приказа взял её. Его начальник хотел его наказать, а царица наградила его орденом. - Дак ведь и я о том же. Известно ещё с древнейших времён: первое слово дороже второго. Вот Екатерина права, а отец народов - не особо. - Правильно. Это ещё одно из немногих мест, где мы полностью сходимся во мнениях. - Рыжая усмехнулась и пристально посмотрела в глаза Семёна. Глубокие карие глаза. Они ведь недавно были серыми, она это отлично помнит! Ай, неважно. Главное, что обладатель этих глаз сейчас рядом с ней, и она может в эти глаза смотреть. В этих омутах можно просто утонуть… - Приятно находить эти самые места. Торжество бракосочетания какого-то городского чиновника продолжалось. Марта, по её собственным словам, «на минуту покинула сие прекрасное общество». Её, тем не менее, не было уже минут пять - видать, крепко её там прижало. К Фумею подскочил услужливый официант, с акцентом, который ни с чем не перепутаешь, начавший предлагать выпить чего-нибудь покрепче. - Простите, но я пью только кофе. Кофе, что чернее неба в безлунную ночь, и что горше и жарче самой преисподней… - Вы что, уважаемый, жениха обидеть желаете, да? Коль не желаете, то выпейте, да! - Что ж. Давайте. - Фумей решительно выдохнул через левое плечо и принял бокал, который настойчивый служащий не преминул наполнить приятно пахнущей красноватой жидкостью. - За наше здоровье, - деланно весёлым голосом проговорил Хацунэ, поднял бокал чуть вверх и, ещё раз резко выдохнув через левое плечо, опрокинул содержимое бокала себе в рот. - Премного благодарю. - Это вам спасибо, товарищ, да! Официант ушёл спаивать остальных гостей, а Марго вдруг спросила: - Я, конечно, понимаю, что это не моё дело, но… Я слыхала, у вас с Мартой что-то было раньше, так? Лет восемь или десять назад… - Марго, ты ошибаешься. - Фумей выудил из кармана баночку с какими-то таблетками, взял две, сунул под язык и быстро запил водой. - Я увидел Марту впервые в жизни на авианосце «Адмирал Горшков». Символично, не правда ли? А восемь или десять лет назад я сражался против американцев в Бразилии, потом меня перевели в Берлин. Антидот против этанола, - он потряс банкой с таблетками. Она издала характерное шуршание. - Ладно. Значит, я ошиблась. Бывает. И на старуху бывает проруха, как говорится… - Марго, не надо так говорить. Настоящий джентльмен никогда не будет обсуждать с дамой её возраст, а дама с джентльменом - тем более. Ты молода и красива, и будешь такой до конца дней своих. Это не пожелание, а знание. - Последние слова он произнёс тем бархатным тенорком, каким говорил Костян. Тем более, что это была его реплика, пусть и сказанная Семёну в его сне… Кузнецова зарделась, аки маков цвет, и опустила глаза. - А тебе-то сколько лет? - О-о-о. Много. Со счёту сбился. - Шуточки для Фумея были обычным делом, не являющимся признаком лёгкого опьянения. - А сколько? - Пятьдесят восемь, - от балды выпалил майор. - А выглядишь так молодо… И поступаешь безрассудно, как подросток. Может, наврал? - Ну, да… - Фумей почесал в затылке - ведь действительно наврал. - Ладно. Тридцать семь. - Вот так-то лучше. А старение, я полагаю, замедлено протезами? - Да. Сама проницательность, Марго, сама проницательность. Я не устаю это повторять. - Фумей взял чашку с кофе, что чернее неба в безлунную ночь и что горше и жарче самой преисподней и сделал большой глоток этого невозможного напитка. - Не зря тебя назначили на столь высокий и ответственный пост. - А я вот уже жалею, что назначила тебя своим замом. Ведь для тебя эта работа - лишь прикрытие. Думаешь, я не знаю? Ты ведь работаешь на… Них? - Да… Так они, как я вижу, думают. - Фумей усмехнулся. - С Костяном та же история. Я - тройной агент. Гэн-доно думает, что я его засланный казачок в среде Бездушных, Бездушные - что я их засланный казачок в МОЗГ… А я сижу посередине, словно паук в своей паутине, беру ту информацию, которая полезна мне, а сторонам посылаю насквозь перевранные факты. Кайф. Вот поэтому-то нельзя набирать разведывательные структуры из частников. Разведчиков-частников вообще не должно быть. Но я - тому прямой контрпример. Когда меня что-то останавливало, хе-хе?.. - Ты думай-то, что ты несёшь! - Марго положила ему руку на плечо и серьёзно посмотрела туда, где должны были быть его глаза - даже здесь тёмных очков он не снимал. - Тебя после этих речей в любую секунду пришьют. Плюсом ко всему ты в этом кружке… как их… - «Клуб Красноглазых», ты имеешь в виду. - Да. И вас всех могут пришить. Я не хочу терять пилотов и ценных сотрудников. Друзей, в конце концов. И… Почему ты называешь Геннадия Петровича «Гэн-доно»? Не надо так. - Про ваши интрижки мне тоже известно. И советую найти себе другого мужчину. Меня из списка сразу вычеркни - я и вправду женат, и, хоть моя единственная очень далеко отсюда, изменять ей я не собираюсь. - О… Откуда?! - Лицо Маргариты надо было видеть. - Мне известно всё. И то, что тело Люцифера не в Догме, а в руке Гэн-доно, и то, зачем Раису пытаются убить, и о Сценарии, и о другом Сценарии… Я всё знаю об этом муравейнике. Это даже не муравейник, а какая-то карта из Doom. Куча всякой нечисти, и тыкни одного - все начнут драться между собой. - Ага. И ты такой бравый с бензопилой наперевес продираешься сквозь орды грызущихся чертей? - Нет. Я жду, пока они друг друга поубивают. А потом подойду к боссу и… дождусь, пока он сам умрёт. В жизни есть много чего, что невозможно в играх, и я это знаю, как никто другой. Я работал в индустрии разработки и тестирования компьютерных игр в перерывах между боевыми операциями, и проделывал невозможное. Игры, кто-то может сказать, лишь способ убежать от жизни, жалкая пародия на яркую реальность, тень от её тени. Но на самом деле за тем, чтобы просто давить на кнопки и ругаться на монстров, стоит кропотливая работа и сложный, гораздо более сложный, чем жизнь, процесс… игры. Трудно это объяснить, надо чувствовать игру, надо жить в ней, надо быть геймером-тестировщиком, надо, возможно, быть мной, Фумеем Хацунэ, чтобы понять это, но, тем не менее, это так. И если я творю невозможное в играх, то творить невозможное в жизни - проще пареной репы. Это может быть багоюз, а могут быть, к примеру… хе-хе… да простят меня боги геймдева… чит-коды. - Ты не пробовал вести курсы геймерской философии вместо участия в войнах и работы здесь? Уверена, ты бы имел оглушительный успех. - Нет уж, увольте. Иначе бы я не имел возможности испытывать высочайшее счастье. - И что же, по-твоему, высшее счастье? - Видеть тебя, Марго… - Фумей замолчал, чтобы глотнуть ещё кофе. - Ах, льстец, - ухмыльнувшись, покраснела учёная. - А говорил, женат… - …тебя, Марго, сидящей в моём кресле, курящей, матерящейся и пытающейся выиграть сетевой матч в «кваке». Меня занимает сам процесс. И картина просто замечательная. Помню, как это было перед нападением Иреуля. Будь Семён художником, а не скрипачом, он бы обязательно запечатлел этот момент на холсте, и полотно имело бы оглушительный успех. Блондинка явно разочарованно вздохнула. Тем временем вернулась Марта. - Что, Фумей обидел? - лукаво спросила она у подруги. - Ты его извини - такой он у меня. Дерзковатый, но добрый. - Да уж… - хмыкнул Хацунэ, отпивая ещё больше своего любимого питья… …На улице уже почти совсем стемнело. Семён и Алиса успели поужинать и посмотреть, как алое солнце, расцвечивая воздух светлыми полосками и большими теневыми пространствами от небоскрёбов города, медленно опускается за горизонт. Шатен тем временем устроился на пороге своей «норы» и, заткнув уши наушниками, вперился в экран своего «Собеседника». Всё почти как в тот вечер, когда они побратались… Алиса решила переходить к решительным действиям. Она поняла, что и Семён, и Костян могут ей помочь с её жизнью, окружат её заботой и вниманием, возможно, даже и любовью, которой ей так не хватает… Но первый наяву, а второй - во сне, и это выгодно отличает шатена от седовласого. Но… У Семёна Раиса, которую она после школы, кстати, даже не видела, и она не хочет причинять им боль, просто вламываясь в их отношения ни с того ни с сего. Это слишком уж эгоистично. Но прямо спрашивать тоже нельзя - Семён откажется, и к гадалке не ходи. Значит, действовать надо дерзко и решительно, но в то же время безболезненно и мягко. Как это возможно? Соединение противоположностей… Плюс и минус… Так. Жизнь - не уравнение. Плюсы и минусы здесь не взаимно уничтожаются, а живут долгую и счастливую жизнь вместе, переплетаясь друг с другом в неистовом танце противоположностей, без которого наш мир просто невозможен… Что-то подобное говорили ей Фумей и Вонг насчёт философии Великого Предела и противоположностей. из которых соткано мироздание… Так если всё мироздание держится на сосуществующих противоположностях, то почему бы и её поступку не быть таким?! - Семён? - Она сидела за столом, уложив голову на столешницу. Казалось, будто она изнывает от скуки, и отчасти, надо признать, это так и было. - Да? Алиса на полсекунды задумалась: а правильно ли она делает? И тут же ответила на свой вопрос: да. И обратного пути нет. Результат она узнает лишь из уст шатена… во всех смыслах. - Хочешь меня поцеловать? - Чего? - Он вытащил наушники из ушей и помотал головой. - Ну, поцеловать меня не хочешь? - Носом чую иллюзию свободного выбора… - Он встал, закрыл ноутбук и зашёл в «нору». У Алисы остановилось сердце: сейчас он закроет дверь, ляжет спать - значит, всему конец… Но нет: он всего лишь положил ноутбук на место. - А почему тебе так этого хочется? - Ну, мне скучно. - Не говорить же ему, что этим она хочет выяснить, будет ли он с ней или нет! - Скукотища смертная. - Так ведь хорошо, если скука смертная. Если смертная - значит, умрёт, значит - закончится. Плохо, если скука - бессмертная, тогда как ни пыжься, а раньше тебя не помрёт скука, чёрт бы её побрал… - Ты мне зубы-то не заговаривай! - лукаво прищурила глаз немка. - Отвечай на поставленный вопрос! - А что это был за вопрос? «Главный вопрос Жизни, Вселенной и всего остального», хихикнула про себя Алиса. Впрочем, так оно и было… - Was sind Sie, ein Narr?! Я спросила, не хочешь ли ты меня поцеловать. - Нет уж, увольте. Алиса слегка нахмурилась. Она была настроена решительно. Она - Алиса-Великолепная, которая достигнет того, что она пожелает, любым способом. И, хоть сейчас она заденет его сыновнее горе, небольшой провокационный вопрос лишь сожжёт ещё пару мостов и обострит ситуацию. Прости, Семён. - Сегодня ведь годовщина смерти твоей мамы, да? Боишься, что она наблюдает за тобой с небес, да? - Боже, какую глупость она спрашивает?! Он же с Раисой своей наверняка кучу раз целовался, и, возможно, даже на людях. С чего бы ему бояться неодобрения почившей мамы, мир её праху?.. - Нет, - слегка раздражённо процедил он сквозь зубы. Прости ещё раз, Семён. Она понимает, что такими вещами не шутят, но… Как говорил Вонг, корень горек, а плод, как водится - сладок. Алиса встала и медленным, но верным шагом начала приближаться к шатену. Тот быстро оценил ситуацию и потянулся к ручке двери своей «норы», но не успел: немка проворно схватила его за запястье. «Зубы почистил?» - хотела спросить она. Но по слабому мятному запаху его дыхания догадалась: да, почистил. Она тоже уже сходила… А сейчас она предпримет ещё одно сжигание мостов. Или он окончательно откажется, или, напротив, останется с ней до конца… Алиса начала медленно приближать своё лицо к лицу юноши. Она почувствовала тепло его дыхания на своём лице… Затем как-то сразу остановилась и пробормотала слегка раздражённо: - Не дыши, мне щекотно. Он не видел, как она скривилась от собственной маленькой лжи. Она быстро зажала его нос между костяшек указательного и среднего пальцев левой руки - правая всё ещё держала юношу за запястье - и впилась в его губы. Пин Пиныч вышел из холодильника, поглядел на пару и залез обратно, прихватив пачку сухариков из верхнего отсека с собой. Он не будет им мешать. Он всё понимает… Так. Теперь ожидаем реакции, не расслабляемся. Скоро у него кончится кислород, и решение надо принимать быстро… Так Семён и сделал. Он принял решение очень быстро. Он аккуратно снял руку немки со своего носа, переплетя свои пальцы с её пальцами, а другой рукой обнял девушку за талию. А целовать немку он стал активно и уверенно, соблюдая все каноны, какие только есть. Но получалось у него, тем не менее, не механически-занудно, а живо и по-настоящему… Он… Ему что, нравится её целовать? Он изменяет своей пассии? О нет. В смысле, о да. Алиса хотела узнать его мнение, но причинять боль подруге ей тоже отчаянно не хотелось. И что же? Она - чёртова эгоистка, разлучница, которая думает только о себе! А ведь синевласой, наверно, Семён нужнее, чем ей, у неё вообще не было детства, она - клон с чужой душой внутри, выращенная для убийства всех. И лишь благодаря Семёну, который увидел её страдания, она вышла из этого порочного круга. А что Алиса? Она лишь высокомерно отвергает любого поклонника, какой только к ней подходит. А нежной любви Семёна к Раисе она, возможно, просто позавидовала и решила если не заполучить к себе, то хотя бы просто разрушить?! Нет, лучше не надо… Пусть живут так, как живут, а Семёну она будет просто хорошей подругой, сестрой по оружию, кем угодно, только не дамой сердца. Но уже поздно. Она будет разгребать последствия… А может, он это делает из-за чего-то вроде жалости? Дескать, раз уж ты прошла так далеко, то получи то, чего хотела… Может, именно так? Если так, то всё хорошо… Или нет? Нет, ей отчаянно не хочется быть разлучницей. Но ей нужен человек рядом. Добрый, умный, красивый, любящий… Такой же, как Семён. Но такой в мире только один, и мы вновь возвращаемся к началу порочного круга… Он углубился в её рот чуть сильнее и, аккуратно освободив руку из переплетения с Алисиными пальцами, положил ладонь на её затылок и притянул к себе, нежно перебирая её рыжие волосы. А сама же Алиса решила пока откинуть все эти грустные самокопания - какой тут может быть самоанализ, когда ты сейчас переживаешь свой первый поцелуй, да ещё какой! Она решила не оставаться в стороне и прижала Семёна к себе руками. Она с удовольствием утопала в его запахе, вкусе, звуках его дыхания и сердцебиения. О Боже, как давно она не чувствовала тепла человека - во всех смыслах… Сколько так времени прошло - ни она, ни тем более я, не знаем. Но эта вечность принесла немке такую дозу радости и счастливого облегчения, что, когда Семён отстранился от её губ, в её глазах стояли слёзы. - К… Как? - На её лице расплывалась странная улыбка, Семён же, напротив, выглядел угрюмо и серьёзно. Как это так - быть таким чувственным и тёплым секунду назад и холодным и закрытым сейчас? Ей никогда этого не понять. - А как ты? - Ты… Я… Не могу это сказать… Это было великолепно!.. - Она потупилась, скрывая то, что плачет от радости - а возможно, что сейчас заплачет и от горя. - Ну, вот и отлично. А сейчас… - Семён, видимо, собирался идти спать - он не мог забыть то, как Алиса пыталась добиться его чисто «по приколу», потому что ей показалось, что ей бросили вызов. Но резко остановился и погрузился в раздумья. Нет, думал он. Сейчас нельзя так поступать. Это будет не что иное, как предательство, и тогда он будет ненавидеть себя, как последнюю сволочь. Тем более, что… Это был лишь поцелуй, и ничего более. Никто ни в каких чувствах не признавался, клятв не давал, так что никто никого не обманул, никто никого не предал. Вернее, чуть не предал. Семён Алису… - А сейчас… - Он не смог продолжить фразу. Шатен подошёл к девушке, которая уже не просто смотрела в пол, а откровенно рыдала. Он взял её за руку, а другой рукой аккуратно приподнял её лицо за подбородок и принялся нежно гладить её рыжие волосы. - Не надо, не надо. Всё хорошо. Расскажи мне, что плохого, я выслушаю и помогу. Слово чести. - Пойдём тогда… - Она всхлипнула и слабо улыбнулась. В её голубых глазах соседствовали жгучая печаль и неописуемая радость. Ещё одно подтверждение того, что плюсы и минусы не всегда взаимно уничтожаются… Они вошли в комнату Алисы. Семён быстрым взглядом осмотрел помещение и с удовлетворением отметил, что с момента его переезда отсюда в кладовку комната претерпела лишь положительные изменения. На стенке висел плакат популярной хеви-метал группы, которая также нравилась и Семёну. На гвоздике, вбитом в другую стену, была подвешена за ремешок электрогитара. На столе в беспорядке, которого Семён от пунктуальной и любящей точность во всём немки никак не ожидал, лежали тетради и письменные принадлежности. Сама же Алиса бухнулась на раскладушку и жестом пригласила Семёна сесть рядом. Тот подчинился. И тут на него обрушился дождь из слёз, всхлипов и страшной и горькой правды о прошлом рыжей. Она рассказывала ему всё. И про то, как потеряла маму, и про предательство отца, и про встречу с Фумеем, и про песенные вечера с Вонгом и его ротой, и про то, как она устроила резню во время нападения американских частей с западной части Берлина, и про то, как чувствует себя… - Помоги мне!! - со слезами на глазах взывала она. - Защити меня… Пожалуйста… Будь со мной!! Я не хочу умирать! Я хочу жить! Я хочу быть, понимаешь ты?! На дальнейшие убеждения у неё слов не хватило. Она просто встала с кровати, уткнулась лицом в рубашку юноши и начала методично заливать её слезами. Да и сам Семён понял её безо всяких слов. - Алиса, сядь, пожалуйста, рядом со мной. Я тоже должен тебе кое-что сказать… По поводу всего того, что ты мне рассказала. Она кивнула, ещё раз всхлипнула и села справа от Семёна. Тот обнял её за плечи и, серьёзно смотря в её глаза, заговорил: - Ты, безусловно, прожила очень тяжёлое детство. Даже моё безрадостное детство меркнет перед твоим - лучше быть совсем без мамы, чем иметь маму живой, но тронувшейся умом и не считающей тебя за своего ребёнка. Это - во сто крат хуже… - Да… Мы похожи… - Но не одинаковы. Мне жилось лучше. И… Слушай. Я понимаю, что тебе нужен тот, кто окружит тебя заботой и вниманием, кто пронижет своей любовью к тебе весь враждебный внешний мир, кто отдаст себя всего тебе, а ты - всю себя ему… Так? - Ты сам всё сказал… - Она начала мелко дрожать. - Я думаю, что всё с этим правильно и закономерно, ты имеешь полное и естественное право на такого защитника. И, как я понял, я - идеально подходящая кандидатура? - Да. Ты умный. Ты красивый. Ты добрый. Ты понимаешь почти любого, тебе не безразличны чужие проблемы, но ты стремишься их решить, а не посмеяться над ними и растрезвонить другим… Ты никогда не бросишь в беде того, кто нуждается в помощи. Ты - настоящий человек… - Алиса улыбнулась. - Я понимаю. Тебе, наверно, сейчас будет больно - я не знаю, можно ли тебе в таких обстоятельствах говорить о других девушках… - Если ты про Раису - то ничего плохого. О твоих отношениях с ней я прекрасно знаю. И не хочу их разрушать. Я поступила эгоистично. Не хочу причинять вам обоим боль… Но… Так уже случилось, прошлого не вернуть… - Ничего. Я просто сам в моральной дилемме. Согласиться и быть с тобой - предать Раису, которой я нужен. Отказаться - предать тебя, которой я нужен не меньше. Могу, конечно, быть с вами обеими, но… Это не одобрит общество. Да и я по своей натуре могу любить лишь одну. Ты уж прости, что я такие вещи говорю… - Ничего. Я же тебе открылась. Нет ничего плохого в том, что ты открываешься мне тоже. - Ну вот. Вы для меня обе одинаково важны, одинаково незаменимы, и я не могу просто отбросить одну из вас. Так что… Погоди. Ты не против, если я тебе рекомендую хорошего партнёра? - Да у меня воздыхателей - вагон и маленькая тележка. И всем нужен лишь престиж - типа, смотрите, парни, с какой цыпочкой я шуры-муры кручу! А потом, у них цель лишь одна - моё тело… Лишь немногие видят во мне то, о чём я рассказала. Все видят тело, но никто не желает видеть изуродованную и израненную душу… - А кто, кроме меня, ты думаешь, способен видеть твои сокровенные страдания? - Ну… Костян, наверно. Но он мне только снился. Я думала, что сознание подставило случайный образ для представления моей мечты о защитнике и любящем парне… - Открою тебе тайну. Он признался, что действительно навещает тебя во снах - он и не такое может… И ещё сказал мне, что влюблён в тебя без меры. Он сказал ещё, что ценить надо не по внешним проявлениям, а по внутреннему миру, который он имеет счастье лицезреть ночами… То есть он тоже хочет избавить тебя от страданий, он хочет оградить тебя от бед и враждебной внешней среды. Он, мне думается, отличный партнёр. Да и… Должен сказать, мы несколько недель назад обменялись частями генома - это вышло случайно, но тем не менее. И теперь я - немного он, а он - немного я. Так что он, мне кажется, подойдёт тебе даже лучше. Сама подумай: мрачный я с моральной дилеммой или по уши влюблённый в твою душу парень, способный сделать буквально всё, не связанный никакими обетами или инструкциями?! - То есть… - В её голове проносились старые сны, в которых она чувствовала себя любимой и желанной. Она просыпалась по ночам и чувствовала, будто её гладят по голове. Но понимала, что это всё - игра её сознания. Выходит, что… нет? Она действительно любима и желанна, и ни для кого иного, как для Костяна, которого она называла Салагой… - Да и… тем более… Ты от меня закрывалась. Я не хотел нарушать твоё личное пространство, вот и не особо обращал внимания. Прости. - Да я тебя даже в комнату пригласила!.. - Ты сказала, что её порог - это стена Иерихонская. - Стены Иерихона пали, Сёма. Это говорится в Библии, в книге Иисуса Навина. - А! Это я знаю. Я просто подумал, что ты ошиблась при выборе фразеологизма, но не стал поправлять. Подумал - немка, ей простительно… - Не надо, пожалуйста, относиться ко мне предвзято! Если я немка, то обязательно брею виски, имею родню в Аргентине, мой дед служил в Кригсмарине, а сама я ни бум-бум по-русски?! Не смешите мои тапочки! А насчёт событий мировой войны - это для нас больной вопрос!! - Я же пообещал так больше не шутить. И не шучу так более. - Вот и отлично. А… И… Да. Спасибо… За этот вечер. Удачи тебе и счастья. - Тебе удачи и счастья. - Юноша нажал на первое слово. - Тебе они нужнее, чем мне. - Хорошо. - Она обняла его. Завтра она встретится с Костяном и обсудит с ним дальнейшее развитие взаимоотношений с ним, а сейчас… Дайте девушке с израненной душой насладиться теплом того, кто столько добра сделал для неё… - …Говорил же я тебе - не набухивайся в драбадан! - Фумей тащил на себе Марту в полубессознательном состоянии. Она пускала слюни и что-то бессвязно бормотала. Как он перешёл с ней на «ты», он и сам не заметил. - А ты: «Не волнуйся, в моих жилах течёт крепкий самогон, я и не такое выдерживала, я в пустыне одним ромом питалась!» Тоже мне, Билли Бонс… Марта прочухалась и забарабанила кулачками по Фумеевой спине: - Опусти меня на землю! Я имею кое-что сказать! - Её язык всё ещё слегка заплетался, но, видимо, в её жилах действительно тёк крепкий самогон: алкоголь она переваривала удивительно быстро, от выпитых гигантских объёмов пива она не толстела, а похмельного синдрома наутро после попойки у неё не было никогда. Майор послушно спустил девушку со своего плеча. Та уставилась в то место, где за чёрными очками были его глаза. Для этого ей пришлось задрать голову - Фумей был выше её сантиметров на десять, если не на пятнадцать. - Я помню тебя. Мы были парой семь лет назад, я это отлично помню. - Семь лет назад мы не могли быть парой, Марта. Я воевал в Бразилии. - Бразильская война закончилась в семьдесят восьмом году! Не бреши! Я даже помню, как мы безвылазно целую неделю сидели дома, занимаясь любовью! Фумей невольно ссутулился и принялся скрести в затылке. Точно! Только для её это было семь лет назад, а для него - тридцать! Тогда он даже женат не был! И как его угораздило?.. Соблазнила она его, не иначе… Да-а, память уже не та. - Я, помнится, бросила тебя тогда. Сказала, что у меня есть другой парень. Так вот. Другого парня не было. Ты просто до жути напомнил мне моего отца… Я… Он… Мой батя уделял нашей семье очень мало внимания, и с мамой даже развёлся из-за своей дурацкой работы. Я даже отчество поменяла на имя деда по матери. Я его ненавидела, ведь он нас бросил. А потом, когда настало Событие-Два, когда он умер… Я поняла, что буду мстить Нечисти всю жизнь. Он всё-таки любил нас, хоть и не отдавал себе в этом отчёта. Но… Прости. Я хочу начать всё заново! Ты тогда носил другую фамилию. Дай Бог памяти… А! Вспомнила. Ты был не Хацунэ. Ты был Ядзива. Так вот, Фумей Ядзива. Я хочу официально начать нашу историю с чистого листа!! - Это невозможно. Я уже женат. - Да не бреши. Свидетельство о браке есть? В паспорте штамп есть? - Штамп в паспорте имеется. Только сейчас у меня его нет, паспорта этого. Он куда-то подевался. - Нет паспорта - нет и брака. Теперь, когда мы вместе, я скажу тебе правду. - Горшкова встала на цыпочки и зашептала Фумею на ухо. - Я прокралась в твой кабинет, нашла твой паспорт и сожгла его. Тебе, наверно, придётся его восстанавливать… Но ничего. Мой девиз - любая жертва ради цели. - Ты просчиталась. Я солгал. У меня есть паспорт. И даже со штампом. - Хацунэ достал из кармана тоненькую книжечку в буром переплёте и осторожно, чтобы Горшкова в запале не вырвала паспорт из его руки, показал ей страницу «семейное положение». - Вот, значит, как… - протянула девушка. - Восстановил уже, значит… - Фумей спрятал паспорт обратно в карман. - Ладно. Но где ты живёшь? - Во Владивостоке был мой дом. Потом меня призвали служить в Японии, затем - в Бразилию, потом дежурил на Берлинской стене, а потом я приехал сюда. - Значит, твоя незабвенная на Дальнем востоке? - Истинно так. - Она ни о чём и не узнает. Да и у всех именитых полководцев мира были «военно-полевые жёны», чем ты-то хуже?.. - Это не делает им чести. Ага. У моряка в каждом порту по жене. Я не из таких. Я своему слову верен. И чести своей тоже. Мы порвали - так пусть же так и остаётся. Быть коллегами - пожалуйста. Друзьями - всенепременно. Братьями по заговору и по оружию - проше пане. Но парой? Нет уж, уволь. Прости меня, но я не собираюсь всё возвращать как было. Извини. - Ладно. - Марта разочарованно вздохнула. Она положила ладонь на плечо Фумея и слегка заискивающе поглядела на него. - Проводишь? - С превеликим удовольствием, - пробормотал он с усмешкой. Но прежде чем он успел сдвинуться, Марта резко поднялась на цыпочках и быстро чмокнула его в губы. - На память. Чтобы не забывал, что у людей из твоего прошлого тоже есть чувства. - О’кей. Пошли тогда, я не знаю?.. - Фумей выглядел раздосадованным и раздражённым. - Пошли. Ты куда потом? - К себе в кабинет. - С кем же ты по ночам-то играешь? - А одиночные режимы игр кто-то отменял?.. Дома Марту и Фумея встретил только Пин Пиныч, который хотел чего-то большего, чем сухарики, которые он стибрил - они, вдобавок ко всему, оказались невкусными. Но и Семён, и Алиса мирно спали по своим комнатам. Рыжая спокойно посапывала и впервые в жизни спала без сновидений. Её мозг просто хотел отдохнуть от всех впечатлений, горестных и радостных, что она пережила за этот долгий день… Марта без лишних слов насыпала Пинычу рыбки, потом, не раздеваясь, брякнулась на диван. Фумей понял, что сейчас наилучшим вариантом будет удалиться, что он и предпринял. На следующее утро, когда Марта ещё спала, Семён и Алиса сошлись за столом и после обсуждения плана будущего свидания рыжей и седовласого пришли к следующему выводу. Оно будет происходить здесь, в этой самой квартире. Семён пойдёт гулять с Раисой по городу - заодно и выяснит, чему Костян научил его девушку. Но Марту, скорее всего, придётся как-то спровадить отсюда. Но куда? Воскресенье на дворе, ей никуда не надо, по воскресеньям она обычно сидит дома, глушит пиво и смотрит телевизор. Есть один вариант, но это больше походит на обман… Но, тем не менее, попробовать стоит, и по факту это не является обманом. Просто два человека посидят, поболтают, выпьют… Что в этом предосудительного? Наконец, Марта пробудилась ото сна, встрёпанная и будто невыспавшаяся, хотя спала часов до двенадцати дня, не меньше - дети и пингвин успели позавтракать. Только она выпила первые две банки «жидкого хлеба» - а за утро она никогда не выпивала меньше пяти! - как в дверь постучали. Семён услужливо подбежал к двери и, открыв, крикнул внутрь квартиры: - Март! Это тебя, Фумей пришёл. - Он подмигнул парню в чёрных очках: всё должно быть по плану, который он ему прислал по сети, а дальше - как сложатся обстоятельства. Девушка моментально просияла и быстро-быстро подбежала к майору. Тот заискивающе проговорил: - Слушай. Я должен извиниться за вчерашнюю неучтивость и… В качестве извинений предлагаю сходить ко мне. Посидим, поговорим, в Doom порубимся… да простят меня боги геймдева, вы этого не слышали… Бахнём по «Жигулю»… Горшкова запрыгала от радости, словно школьница, и, быстро одевшись в более цивильную одежду, ушла из квартиры с Фумеем под ручку. - Отлично. Фаза один выполнена, фазу два сейчас выполню я, а фаза три - за тобой, Алиса. Удачи. Семён тоже скрылся за закрытой дверью, а рыжей немке осталось лишь ждать того, кто должен был прийти… Наконец, долгожданный гость постучался в дверь. Алиса к этой самой двери не то что побежала - полетела. На её лице застыла странная, но радостная улыбка… Костян пришёл с чертёжным тубусом через плечо - очень необычный для него аксессуар, ведь он никогда ничего не рисовал и не чертил. - Привет. Я слыхал, меня приглашали сюда? Я пришёл. - Он лучезарно улыбнулся. Алиса едва сдерживалась, чтобы не начать прыгать выше головы от радости. - А где все? - Седовласый пошарил глазами по пустой квартире. - А это я тебя пригласила. Вот никто и не мешает… Салага. - Небольшое оскорбление подхлестнёт события, решила девушка. Хотя Костян объявил, что это слово для него не является обидным. Ну не могла она сдерживать свою внешнюю, наращённую как панцирь, натуру! Тем более, если она, когда распалена чувством, выглядит иначе, чем обычно, это может повлечь за собой нежелательные последствия. Но ведь Костян видит её насквозь, а значит, оценит «шутку». Он её действительно оценил «шутку», потому что усмехнулся вроде бы как непонятно чему и, поглядев на Алису, медленно моргнул. - Пойдём, что ли, в гостиную. А то нехорошо как-то - гость в коридоре стоит. - Девушка потупилась и заискивающе поглядела на Костяна, который был выше её сантиметров на пять. - Хорошо. Благодарю. - Костян разулся и вошёл в большую гостиную, залитую послеполуденным солнцем, следом за рыжей немкой. Они сели на диван. Красноглазый снял с плеча тубус и поставил «на попа» рядом с собой, оперши его на диван. - Костя… Можно называть тебя так? - Да как угодно. Хоть горшком назови - только в печь не ставь. Хотя, если верить суеверным людям, я как раз в самой печке и живу. В геенне огненной, я имею в виду. Но Данте, напротив, писал, что девятый круг Ада чертовски холодный, а я вморожен в ледяную глыбу. Да ещё что! Запорожские казаки как-то писали, что у меня турецкий султан секретарём служил! Казаки - народ честный, им можно доверять, хе-хе… - Ладно. - Алиса чувствовала какое-то странное, но приятное замирание в груди. Как раньше она тонула в глазах Семёна, так и сейчас она утопала в алых омутах седовласого парня. Но осознание того, что этим она никому не навредит, напротив, даже лучше сделает, придавало ей сил и уверенности. - Зачем ты принёс тубус? Увлёкся технической графикой? - Знаешь… Я думаю, тут следует начать издалека. - Костян вздохнул, ещё раз медленно моргнул и, помолчав немного, продолжил: - Я долгое время наблюдал за вами, людьми. Смотрел, как вы… творите. Вы же цените искусство, очень любите его. А искусство - это способность создавать что-то из буквально ничего. Я долго не мог этого понять - земнородные ведь не боги, как они могут творить что-то из ниоткуда? Я, хоть сам по себе - богоподобная сущность, не могу творить что-то своё. Могу лишь в высшей степени точно изобразить уже существующее. Ну… На чём тут можно сыграть? Ну, музыкальный инструмент тут есть, я имею в виду? - Есть, - кивнула немка. - Семёнову скрипку без спросу я трогать не стану. Можешь взять мою электрогитару. - Хорошо. Я могу сыграть даже без инструмента, но с чем-то в руках создавать музыку как-то привычнее. Алиса на минуту зашла в комнату и вышла оттуда, держа электрогитару с нарисованным на ней языком пламени. Костян с поклоном принял её, перекинул ремень за спину и, даже не включая её в розетку - динамик у неё был встроенный и, надо сказать, довольно хороший - заиграл тяжёлую композицию в стиле индастриал-метал. Жёсткие гитарные риффы заставляли стены дрожать, басы били по ушам, а неистовые ударные, звучащие словно из ниоткуда, пронизывали воздух резкими вибрациями. Костян, закрыв глаза и сменив свою обычную ухмылку на сосредоточенное выражение лица, увлечённо перебирал струны, а Алиса, затаив дыхание, слушала. Наконец, музыка утихла, Костян отнял пальцы от струн и улыбнулся своей обычной улыбкой. Алиса всё ещё была под впечатлением, поэтому голос седовласого прозвучал довольно-таки неожиданно: - Это была композиция Мика Гордона «Рвать и Метать». Для ремейка игры Doom. - Это… Это просто великолепно!.. - У немки спирало дыхание, она хотела поаплодировать парню, но руки её замерли в сантиметре друг от друга, не в силах сдвинуться - неописуемый восторг сковал её движения. Лишь секунд через двадцать она взяла себя в руки и приняла инструмент обратно. Она едва могла нормально ходить, а не взлетать - и это выражение не такое уж и фигуральное! - от восторга, когда относила гитару в комнату. - Так вот. Видишь? Я играл в точности так, как играл сам Мик Гордон. Я могу сыграть любую мелодию, но не могу придумать ни одной сам. И нарисовать сам ничего не могу. Верней, не мог. Вчера я обучал Раису техникам контроля своего сознания и, когда она ушла, я сел покалякать на листе бумаги. И… вот что у меня вышло. Последние слова он произнёс упавшим голосом, словно то, что он нарисовал, чем бы оно ни было, вышло из рук вон плохим. Он расстегнул тубус и извлёк свёрнутый лист бумаги, который отдал Алисе. Сам же седовласый опустил голову, словно ждал реакции девушки от поданного ей «свитка», сравнимой с реакцией на оскорбление. Девушка развернула «свиток». На нём острыми и чёткими карандашными штрихами был изображён портрет какой-то девочки. Гладкие и длинные волосы, заплетённые в два хвоста, заколки странной формы, задумчивые и в то же время хитрые глаза, лукавая ухмылка, прячущаяся в уголке губ… Да это же она сама! - Это… Ты сделал? - Да. - И это ты называешь «вечерком покалякать на листе бумаги»? Это просто восхитительно. Ты не должен себя уничижать. У тебя получилось очень красиво и… живо, что ли. Я не знаю, как это описать, я в художественном искусстве ничего не смыслю, но ты… у тебя… талант! Да! - Правда? - Костян поднял голову. - Значит, моя теория подтверждается. Я просто подумал, что… Я недавно понял, что именно позволяет вам, земнородным людям, творить что-то из ничего. Вами движет величайшая сила Вселенной, и имя ей - любовь. Да. Любой творческий человек влюблён. Необязательно в другого человека. Он может просто безмерно любить природу, весь необъятный мир… Я не знаю, но, мне думается, я смог заполучить эту величайшую силу. То есть… я полюбил. - И кого же? - вызывающим голосом спросила Алиса, хотя прекрасно знала ответ, и просто хотела оттянуть момент, чтобы получить ещё большую дозу чувств этого паренька, которые она так хотела вобрать в себя в обмен на свои… - Как это - кого? Тебя, конечно… - Костян неловко ухмыльнулся и уставился в голубые глаза немки, в которых начали слабо сверкать слезинки радости. - Повтори ещё раз. - Я люблю тебя, Алиса. - Красноглазый прикрыл глаза и кивнул. - Вот как? И ты думал, я этому поверю, Салага? Думаешь, я могу у кого-то вызывать иные чувства, кроме отвращения?! - Не надо себя уничижать - ты сама сказала. - Он встал, положил свою ладонь на её затылок и принялся нежно и успокаивающе гладить девушку. - Ты - просто прекрасный человек. Ты не можешь вызывать отвращение. Подумаешь, внешний панцирь!.. Всё становится понятно, если старательно вникать в суть, а не скользить высокомерным взглядом по верхам. Так что… да. Я люблю тебя, и никто не может меня разубедить в правильности выбора моего сердца. - Господи, Костя!.. - Алиса рывком села на диван и, опрокинув Костяна вместе с собой и обняв бледного парня за плечи, разревелась ему в рубашку. Кажется, это становится дурной привычкой. Надо переставать зарёвывать рубашки разным мальчишкам, а то не поймут и начнут предъявлять претензии. - Я так ждала этого момента… Скажи, ты правда приходил ко мне во снах? - Истинно так, Ася. Истинно так. Кстати, можно тебя так называть? - Да, конечно… - Она отняла лицо от его рубашки, на которой теперь расплывалось небольшое мокрое пятнышко, и взяла его ладони в свои. Они были холодными и в то же время обжигающе тёплыми. - Я тоже люблю тебя. Ты… Ты просто невозможный человек. - Правильно. Я же не человек… Договорить он не успел: немка притянула его к себе, прижимаясь к его груди, и с вожделением ткнулась в его приоткрытые губы. О-о-о-о. Наконец-то. Её любят, она любит, и никто не может им помешать!.. Костян не форсировал свои действия и вообще был в данном вопросе довольно неактивным. Хотя он и живёт, теоретически, дольше, чем все люди на земле, а значит, и в искусстве любви - как телесной, так и духовно-чувственной - поднаторел получше авторов Камасутры. Но, видимо, рассудил, что сейчас девушку, только что нашедшую того, кто ей нужен, своими познаниями шокировать лучше не надо. Через минуту седовласый отстранился от тяжело дышащей немки. - Извини, если у меня плохо получилось. Семён, наверно, делает это лучше меня? - А ты проверял? - лукаво подмигнула немка. - Бог миловал. - Отлично. А так - не надо… - …себя уничижать, - закончил за Алису Костян. - Знаешь… Я смотрел на вас. Как вы чувствуете, страдаете, любите и ненавидите. Я это видел, анализировал, но понять и прочувствовать не мог. То есть, я понимал, что творится в мозгах влюблённых, но не мог понять, почему и как. И только сейчас меня настигла эта страшная, но великая сила… Иронично, не правда ли? - Да ну тебя. Давай без вот этих всех философствований, оставим их для Семёна и его вступительных речей на заседаниях клуба. А сейчас - пойдём, прогуляемся, что ли? Знаю одно местечко на набережной, там тихо, спокойно и тенёк. - О. С превеликим удовольствием. Я тоже знаю это место. Пойдём тогда… Они шли, обнявшись, по городу, но не особо видели, куда идут. Их окружали с каждым днём, по мере того, как город пустеет, все более тихие индустриальные шумы, но слышали лишь то, как они дышат и как бьются в унисон их сердца. Оба наслаждались моментом, обществом друг друга и приливом странных, но невыразимо приятных и радостных чувств. На набережной парочка встретила гуляющих под ручку Семёна и Раису. Костян поднял на уровень груди прямую ладонь с сомкнутыми большим пальцем и мизинцем и, прикрыв глаза, легко поклонился. Раиса сделала то же самое. С чего бы это? А, точно. Семён ей за завтраком рассказал, что Костян теперь - духовный наставник синевласой девушки, и он тренирует её контролировать свои внутренние силы. Его цель - оседлать, обуздать и объездить Лилит, можно сказать, хе-хе… Семён встретился взглядом с рыжей немкой и показал ей большой палец вверх. Та улыбнулась и тоже показала ему большой палец вверх. Да. Всё прошло по плану. Всё просто замечательно. Чернота взревела, испуская предсмертный хрип и, обидевшись, пошла погребать себя в неизвестных катакомбах, где ждали её братья-кромешники, что блуждали в коридорах подсознания шатена. Эти коридоры сообщаются, как выяснилось, с коммуникациями Догмы, а значит, Гэн-доно ожидает холодный душ. Могильно холодный… Правильно. Так ему и надо, лучшего он не заслуживает. А для четырёх (пардоньте, трёх - Костян к этому ублюдку с козлиной бородкой не имеет ни малейшего относительства) юных душ, которые он, преследуя свои планы, растерзал и бросил умирать в боях против Нечисти, хоть ненадолго будет покой, любовь и радость…