tokyo misery

Ран позволял играть Рину, как только тому вздумается, потому что сам — тот ещё любитель развлечься. И Риндо никогда не переходил грань дозволенного ни в драках, ни в пытках, ни в отношениях с кем-либо. Если пробовал перейти, то всегда сталкивался с осуждающим взглядом своего любимого брата, от мнения которого был слишком зависим. Когда встретили Санзу, то были примерно на одной волне. Хайтани до безобразия нравилось добавлять третьи лица в их нескучные особенные отношения друг с другом, доводить себя до дрожи в теле из-за необоснованной ревности. Ведь все всегда знали, что в компании Хайтани никогда не было и не будет места третьим лицам. Неразлучные, помешанные друг на друге, совсем отбитые Хайтани. И отчего-то у Санзу тянуло низ живота, стоило ему только подумать о том, чтобы втиснуться в их безумный мирок. Совместные развлечения будоражили и сводили с ума с виду спокойных братьев. Вечер в месте сбора Бонтен тянулся медленно и скучно — частенько они зависали после собраний и говорили о всякой чепухе — и Харучиё старался не свихнуться от четырёх рук сразу, что гладили его всюду. Взгляд Рана был привычно хитрым и абсолютно нечитаемым, а язык Риндо был шаловливым и слишком умелым. Никогда нельзя было знать того, что в голове у двинутых Хайтани и от этого Санзу вело ещё сильнее. Руки Риндо были грубыми и до безобразия сильными, отчего он уверен, что будут фиолетовые синяки, но руки Рана, словно атласная лента, — вызывали табун мурашек, напрочь заглушая всю боль и дискомфорт от прикосновений младшего. Ран любил наблюдать за братом и особенно: когда Риндо на взводе пытался угодить обоим — красиво выглядеть перед братом и срывать громкие стоны удовольствия с Харучиё. Обычно их веселье заканчивалось на том, что братья только трогали его, друг друга и много-много целовались. Вместе. Отчего Санзу всегда мог кончить раньше времени. Однако в вечер после очередного прошедшего собрания, Хайтани заканчивать свои игры совсем не собирались. И тогда-то они перешли грань своих вечных развлечений оба. Ран сидел на скрипучем кожаном диване, попивая крепкий виски и смотрел, как Риндо медленно, но верно убивает его: ласкал Санзу также, как и его самого — чувственно, местами грубо и ловко, страстно; всеми этими своими нежными касаниями, что так несвойственны Рину, долгими и глубокими поцелуями, что своими громкими звуками эхом разносились по полупустой комнате собраний. Но Рин смотрел тогда только на своего брата, проверяя того на выдержку и, стоило ему только взять у Санзу в рот, как Ран подорвался, поставив с громким стуком недопитый виски на стол, встал и впритык подошёл к ним. Опустившись рядом и пометив рёбра Санзу всевозможными укусами и засосами, которые были так в тему его нынешнему положению, взял в рот вместе с Риндо, в порошок стирая своим взглядом брата и наслаждаясь взаимной уничтожающей ревностью. Харучиё знал, что он всего лишь игрушка для удовлетворения ненормальных игрищ Хайтани. Но он не мог остановить себя прекратить в них участвовать, когда они оба растворялись в нём, словно друг в друге. У Санзу в сердце огромная чёрная дыра, что с каждым днём засасывает его всё глубже и глубже и, чтобы не рассыпаться на ничтожные атомы окончательно, он позволял себе хотя бы ими заполнить её. Хайтани в тот вечер были особенно чувственными и дошли до самого конца, позволяя фантазиям Харучиё осуществиться в полной мере, прочувствовать каждой клеточкой тела, а затем — он уверен — прийти домой и наказать друг друга за произошедшее. Хайтани никогда не переходили черту дозволенного в своих играх, пока однажды не появился Харучиё.