tokyo misery

Санзу хотел бы вновь в ночи прижаться к спине Манджиро, утыкаясь в лопатки носом, целовать невесомо мягкую и пахнущую лотосами кожу из-за слишком ароматного геля для душа, как и раньше, вдыхать один на двоих воздух — потому что их лица, как всегда, слишком близко — и на выдохе задерживать дыхание, потому что коснуться губ хотелось больше всего на свете, выцеловывать каждую еле заметную родинку, которые Харучиё и так знал наизусть. Хотел бы, но сам собственноручно отпустил его и постарался больше не думать о том, какой невероятно сильной, нежной и глупой любовью он его любил и обожал. Впервые у него случился приступ кашля белесыми лепестками, когда им было лет по восемь. Это произошло при всех — сидели Шиничиро с Вакасой, Эмма и Баджи с Манджиро, которые заливисто смеялись над какой-то очень глупой детсадовской шуткой. Но смотрел он только на него, а тот — на Кейске. И тогда Санзу впервые раскашлялся так, что заставил столпиться вокруг себя всех присутствующих с ужасом в глазах — из его и так раненого рта выходили влажные из-за слюны лепестки. И кашель вмиг прекратился, когда Манджиро крепко-крепко обнял его, перебирая параллельно пальцами лепестки белой эустомы. Кашель не переставал беспокоить его и после, когда они были уже учениками средней школы, и наоборот, даже усилился — появлялась кровь, лепестков выходило всё больше и больше, а иногда — и сами бутоны, которые он тут же топтал подошвой своих кроссовок, — особенно когда Манджиро начал дружить с Дракеном. Тот день Харучиё помнил, словно он проживал его каждый день, — была весна, совсем ранняя и холодная, им по четырнадцать и Майки отчего-то был совсем счастливым в школе, таким, каким он его никогда ранее не видел. Говорил лишь загадочно и, в то же время, с неким энтузиазмом. Упоминал лишь какое-то свидание и краснел, стараясь не подавать виду, что он хотя бы на сколько-то смущен. Свидание? Санзу увидел Майки недалеко от его дома, когда решил проведать его после дополнительных курсов, и раскашлялся тогда сильнее всего — стебли цветов внутри будто раздирали его лёгкие и глотку, стараясь как можно быстрее вырваться наружу, но выходили лишь кровавые, смятые и белые бутоны- потому что он и Рюгуджи целовались. Дракен делал это по-взрослому, с напором и, в то же время, нежно касался пальцами его мягких юношеских щёк, придерживая лицо в нужном положении и дышал так громко, что ему казалось, что он их слышал отчётливо даже за несколько метров. Харучиё запомнил всё детально и его эта сцена преследовала словно кошмар каждую ночь, отчего он только и делал, что просыпался из-за раздражённого горла, вкуса крови и травы во рту. Санзу знал, понимал и принимал, что у него абсолютно не было шансов. Может, это только сейчас? — верил и надеялся, как глупый влюбленный дурак наблюдал за ними со стороны и не подавал виду, что приступ кашля именно из-за него самого. Выдумал какую-то нереалистичную историю про то, что он, вообще-то, любит своего одноклассника, которого Майки точно не знал, и захлебываясь собственными слезами и иногда — бутонами и твёрдыми листьями, что застряли в горле, старался не потерять даже ту связь и то общение, что у них было. Держался за Манджиро, как за спасательную соломинку и лишь изредка ловил на себе понимающий взгляд Шиничиро, который рассказал ему о том, что и почему с ним вообще происходит. Это случается перед рождеством и то, чего хотел Санзу больше всего на свете — их расставания, — случилось. Без объяснения причины Майки тогда обнял его, когда тот выбежал в лёгком пальто и домашних тапочках встретить его, и тихо-тихо заплакал прямо у него в объятиях, так, что из звуков был лишь шум машин, вьюги и его самого громкое дыхание. Харучиё понимал, что лишь временно заменяет его, когда Манджиро тянулся к нему за поцелуями и садился ему на бёдра, отводя взгляд, но не мог просто так взять и упустить единственный в своей жизни шанс на то, что Майки в нём нуждался, как ни в ком другом на всём свете. — Почему твои приступы кашля прекратились, Санзу? — тихо спросил Сано, когда гладил его впалый живот, поднимаясь выше кончиками холодных пальцев и задержался своей рукой на груди, там, где был его сад и сумасшедшее сердцебиение. Они были вместе уже некоторое время и Харучиё чувствовал нечто похожее на ответную любовь и, как и говорил Шиничиро, его болезнь могла прекратиться только при этом условии. Потому что никакого одноклассника я и не любил, а тебя любил всю свою сознательную жизнь, — подумал он и лишь поджал губы, сдерживая себя, чтобы не озвучить. — Ты ведь не любишь кого-то там из своего класса? — его глаза были черны, как омуты, а взгляд твёрд и серьёзен. — Я могу ошибаться, но… — сделал он паузу, отчего-то сглатывая и выдавая свою нервозность. — Ты любишь меня, так? — ему было больно слышать это от Сано, потому что это значило то, что всё это время он попросту знал. — Поэтому сейчас ты больше не мучаешься из-за цветов внутри тебя, — он провел кончиками пальцев по его коже, очерчивая грудь, ключицы, шею, переходя к губам и слегка надавливая на них пальцами. — Ты прекрасен, — посмотрел прямо на Харучиё и вздохнул слишком нетерпеливо. — Что это были за цветы? — Эустома, — грустно улыбаясь, еле выдавил из себя Санзу. Сколько потребовалось времени, чтобы Сано сказал ему нечто такое? Еле получалось сдерживать слёзы, оттого его грудная клетка начала хаотично дёргаться. Он чувствовал, как стебли царапали его изнутри и как отрывались бутоны и подступали к глотке, потому что Манджиро его по-прежнему не любил настолько, чтобы он перестал страдать. — Я помогу тебе вылечиться, Санзу, — успокаивающе начал гладить по белым, таким же, как лепестки эустомы, волосам и выцеловывать его щеки. — Поверь мне. Тогда он не посмел отказаться и его болезнь действительно начала сходить на «нет», но в старшей школе они вновь столкнулись с Рюгуджи. Харучиё пришлось отпустить его, когда он видел куда направлен был взгляд Сано каждый чёртов день и ему стало недостаточно просто быть с Манджиро. Санзу каждую ночь мучался от удушья и надеялся, что к утру он уже не проснётся. Перестал посещать школу, выходить на улицу, приходить в их бесполезные классы по подготовке к экзаменам, чтобы не сталкиваться с тем, кто обещал излечить и спасти. Майки ничего не был должен ему с самого начала, как и все люди в этом мире, поэтому он каждое утро просыпался с мыслью, что он тоже не должен страдать и с последующими криками от боли в груди и удушья из-за белёсых эустом, он просто перестал сопротивляться.