×××
На парковке у ресторана стоят патрульная машина и карета скорой помощи. Воздух гудит характерными сигналами, а глаза слепят красные и синие мигающие огни. Сотрудники полиции грузят Крайтов и опрашивают свидетелей на террасе ресторана, а врачи обрабатывают раны пострадавшим. — Одиннадцать швов, — Мал демонстрирует ей протянутую ладонь, перевязанную бинтом. Его лицо заштриховали ссадины и мелкие порезы. Он похож на героя романов, которые спасают непутевых девиц из беды. — Десять с половиной, — хмыкает Алина, едва пришедшая в себя. Её трясёт от холода и испуга, но она храбрится и выдаёт, как на духу, опасаясь столкнуть со стола стеклянный шар под названием «дружба». — Мы сочетаемся. — Да, — смеётся он запоздало, отводит обеспокоенный взгляд и встаёт со скамьи. Сердце, бешено бьющееся о грудную клетку, пропускает удар. Он уйдёт. Но вместо опустошительной обиды Старкова чувствует тепло куртки, опустившейся на плечи, тепло взгляда парня, в которого была влюблена всю юность, и тепло лучшего друга — ярлык, который не сдёрнуть так просто. — Мне пора. В департаменте нужно показаться, объяснить всё… это. Разочарование лижет ей пятки накатившей волной. Алина поднимается на ватные ноги и оступается от головокружение, чудом не подвернув лодыжку. Мал инстинктивно подхватывает её за плечи и крепко удерживает. — Тебе сильно влетит из-за меня? — Не больше, чем от Аны Куи. С ней никто не сравнится. — Её сложно превзойти, — согласно и угрюмо угукает Алина, кутаясь в куртку с чужого плеча, как продрогший бездомный котёнок, наконец, отыскавший дом и наслаждающийся лаской. Обретя опору, она может позаботиться о себе самостоятельно, но расставаться с теплом совсем не хочется. — Будь осторожен. Приготовить блинчики? Если вернёшься ночью, разогреешь. В холодильнике стоит малиновое варенье. Его Николай привёз из Равки. Оретцев морщится, но мягко кивает. Блины он любит, Опьера* — не переваривает. — Нам нужно будет поговорить. О многом. Я постараюсь закончить всё быстро. Улажу конфликт, запру твоих обидчиков и примчусь в Нору. Норой они звали квартиру, которую снимали вдвоём. Небольшую, неидеальную, но их. — Женя отвезёт тебя. Сафина ждёт в машине на парковке, отыгрывая нервную мелодию стуком ногтей по рулю. Её видно отсюда. Пламенный жар волос, профиль красивого лица, фисташковое пальто и пёстрый шарф, подаренный Давидом, который она не снимает до самого лета, а в минуты глубокой задумчивости нежно поглаживает. Старкова сдаётся под сердечным давлением и льнет к Малу, обнимая крепко-крепко, молясь, чтобы время остановилось, а они застыли вот так, в объятьях друг друга, словно в янтаре. — Алина… Его дыхание щекочет лоб целомудренным поцелуем. «Так целуют сестёр и покойников». — Что?.. — шепчет она сбито, внутренне замерев, сгорая от жажды услышать три заветных слова. — Если увидишь огонь, беги от него, а не к нему. И вновь — разочарование, в этот раз назойливо стучащее в висках. Просьба оставаться осторожной. Вдали от неприятностей, а не в их эпицентре. — Я же не глупый мотылёк. С этим справлюсь.×××
Салон жениной машины встречает теплом, вызывает мурашки из-за смешавшихся потоков воздуха и окутывает гулкой тишиной. На Жене нет лица и это ещё — мягко сказано. Под глазами девушки залегли круги, словно она не спала вторые сутки, губы — были искусаны, а руки мелко дрожали. Дурной знак. — Прости меня, — сдавленно говорит Алина, сдерживая внезапно подступившие слёзы. Женя думала о Давиде. О мёртвом муже. Несчастный случай двухлетней давности. Четыре слова, уместившиеся в одного человека. И тысячи дней, проведённых в анабиозе боли, отданных Жене вместо тела мужа. День свадьбы стал днём скорби в одночасье. И там тоже был этот гудящий, ввинчивающийся в уши вой сирен. Хоронить было нечего. Взрыв уничтожил всё. Огонь сожрал остальное, выместил воздух и дышала она с тех пор одним пеплом. — Я вновь стала триггером. Я несносная подруга. Самая… — Алина спотыкается, когда Женя притягивает её к себе, обнимая до точечной боли в сердце. Цветочный аромат духов и рыжие волосы щекочут раскрасневшийся нос. — … лучшая. Ты самая лучшая, солнце. Не смей винить себя. Поехали домой, — Сафина вытирает слёзы и надевает маску, которую создала из ошметков слабости, потому что она — не сокрушенная, она — сокрушение. Ободряюще улыбается. — Купим вино, торт и сотрём этот день из памяти. Будь моя воля, я бы сожгла этот ресторан дотла. — Поверь, я бы подливала бензин.×××
Ночь накрывает их плотным покрывалом. Город остаётся где-то за пределами их мира или, по крайней мере, за пределами их восприятия. Алкоголь смывает беспокойство, сладкое успокаивает нервы, а совместный просмотр комедии поднимает настроение на парочку делений вверх. Случившееся не исчезает, но затушевывается под давлением мягких, но метких ударов вина. Пьяные, они танцуют под плейлист Жени, включённый на телефоне. Приглушенно смеются, когда в дверь стучат разозлившиеся из-за шума соседи, и готовят блины, обещанные Алиной Малу. — О чём вы говорили? Там, у ресторана, — интересуется Сафина, листая песни, ища конкретную. — Он читал мне лекцию о том, как важно быть осторожной, — обиженно мычит Алина, завалившаяся на диван и наблюдающая за перевернутым с ног на голову домом, а стоит всего лишь лечь поперёк и опустить голову к полу. — Ещё в лоб поцеловал. — Какой же тормоз. Да и ты не лучше, — это уже говорят пальцы жениных ног, которые та забавно поджимает из-за холодного паркета. — Признайся ему. Нынче от мужчин инициативы не дождёшься. — Ты же знаешь, что я не могу. — Пока ты боишься всё разрушить, время бежит. Оно не останавливается, Алина. Не упусти свой шанс. — Угу, с ним я только к старости решусь. — Ну, всё, не хмурься — морщинки появятся, — Женя опускается на колени и заглядывает Алине в глаза. — Хочешь, завтра в галерею сходим? Ты говорила, там выставка, а у тебя законный выходной. Я с радостью составлю компанию. — Не ври — бородавки появятся. Ты ненавидишь эти высокопарные разговоры, длинные очереди в гардероб и претенциозные взгляды, обращенные к картинам. — Ради тебя, так уж и быть, сыграю роль блаженной. Они оглушительно смеются, пока квартиру заполняет мелодичный голос какой-то известной фьерданской певицы и тонкая, высокая игра скрипки.×××
— Женя, прошу, не делай такое лицо, — одёргивает её Алина, возбужденная, как обычно, когда дело касается высокого искусства. Она инстинктивно хватает Сафину за руку, тянется то туда, то сюда, не преследуя какого-то определённого маршрута, он сплошь хаотичный, потому что двигают ею эмоции. — Это не блаженность, а отвращение. Здесь много людей с тонкой душевной организацией, не нужно обижать их. — Потому что они твои потенциальные работодатели? — скептически вскидывает идеальную бровь рыжеволосая. — Как грубо, Алина. Ублажать чужое самомнение в угоду своих корыстных целей. — Позабочусь об этом, когда закончу универ. Ещё рано говорить о таких перспективах. Я не строю воздушные замки. — О перспективах никогда не рано говорить. Маленькая врунья. Я же знаю, какие замки ты понастроила в своей голове под знаменем Оретцева. Женя шутливо шлёпает подругу по плечу. Та показательно насупливается, продолжая тираду про свои уязвленные чувства, но бесстыдно улыбается, запрокидывая голову, когда полотно оказывается выше уровня её глаз. — Он так и не приехал? — Нет. Но я позвонила, он сказал, что что-то важное. Как закончит, так сразу приедет. Какая-то часть Алины думает о возможности предложения (хотя бы встречаться). Она не мечтает о свадьбе, но об Оретцеве-то — да. Днями. Месяцами. Годами. Может, он, наконец, увидел её? Заметил, что говорят глаза? Алина боится углубляться в эти надежды, но ещё больше боится, что они не оправдаются. Она смаргивает плёнку печали, когда Женя крепче прижимает её к себе. Они были подругами два года, но чувствовали перемены в настроении так, словно состояли из одной звёздной пыли. Ей безумно нравилась эта метафора, вычитанная в детстве в какой-то книжке, чудом выжившей в стенах приюта в Керамзине. Может, все близкие друг другу люди имели одни и те же звёздные пылинки? Никто не знал наверняка, и Алина позволяла этой нерациональной мысли прорастать в сердце всё глубже и крепче. Женя тоже поднимает взгляд. Картина, представшая перед ними, поражает не только размером, но и буйством красок. Тёмные и светлые оттенки настолько гармонично сочетаются между собой, что контраст не режет глаз. Он-то как раз и является причиной зачарованного внимания. Алина несдержанно вздыхает, словно собирается прыгать с парашюта и у неё спирает дыхание от адреналина. Женя не мыслит в подобных мелочах ничего, но Алина всё знает о текстуре, о качестве краски, материале холста, стиле и прочем. Одна мысль об этом расщепляет браваду на кусочки, потому что Давид тоже был таким. Заинтересованным. Вдохновленным. Но наукой, а не искусством. И именно это его погубило. Алина стискивает ладонь Жени, кожей почувствовав её взгляд, подернутый поволокой. — Эй, хочешь уйдём? — Ни за что. Лучше расскажи мне, что это за картина. Старкова много слышала о работах Де Капеля, да что там, сама была его ярой поклонницей, немного фанатичной, немного подражающей кумиру, но стремящейся отыскать свою изюминку, и увидеть воочию его работу сродни потрясению. В Равке побывать на его выставке так и не удалось. — Ты же знаешь, кто это… — Знаю, но хочу послушать тебя. Картина, определённо, обладает магнетизмом. Она приковывает к себе взгляды, даже самого искушенного зрителя. В центре композиции стоит девушка, спиной ко всем, с мягко спадающими по плечам снежно-белыми волосами. Плечи гордо расправлены, но напряжены, что угадывается в туго натянутых мышцах шеи, плавно вытекающей из традиционно равкианского свадебного платья. За низким воротом прослеживаются пики костяного усилителя — оленьи рога. Запястье левой руки бережно обвивает чешуя морского хлыста — ещё одного мифологического чудовища. Санкта-Алина, давно мёртвая, живёт в верующих сердцах и по сей день (чего уж, Старкову в Керамзине назвали в её честь). У неё было множество имён — Дочь Двух Столбов, Солнечная Королева, Алина-Разрушительница-Каньона. Кто и может посоперничать в количестве ипостасей, так это её муж, также здесь изображённый. В чёрном кафтане, с серебряной тесьмой, он тянется рукой к свету, который она излучает. Лучи солнца, живущего внутри неё, пронзают тени, объявшие пару. Но это не сражение. Гармония — да. Свет и тьма друг друга защищают. Но когда дело доходит до личности супруга Санкты, Алина скептически морщится, точь-в-точь как Женя минутами ранее. — …Святая и Еретик, представляешь? Звучит как какой-то вид грехопадения. Этот момент волнует её всегда. Как такое возможно? В сказках, конечно, многое возможно, но эти сказки — часть равкианской истории. Жития Святых. И это не укладывается в голове. Женя издаёт смешок, как и кто-то сбоку от Алины. Старкова тут же отыскивает источник. Это статный мужчина, выше почти на голову. Широкие плечи, узкая талия. Тёмные, зачёсанные назад волосы. Глубокий взгляд чёрных глаз. Аккуратная щетина, подчёркивающая остроту скул. Насмешливая улыбка. Возрастная категория: плюс/минус её преподаватель по истории искусств в университете. Тёмно-синий костюм, с распахнутым пиджаком, чёрной рубашкой под ним, линией ключиц, притягательно выглядывающей из-под дорогой ткани. Приятный аромат туалетной воды. Мягкий, древесный, с щепоткой чего-то холодного. Но услышать конкретный запах Алине не удаётся. Во-первых, их отделяет приличное расстояние, во-вторых, сканировать его любопытствующим взглядом дольше положенного по меньшей мере странно, поэтому она, не отреагировав толком, отворачивается. — Противоположности часто протягиваются, мисс. Алина прищуривается, поравнявшись с Женей, наблюдающей за их небольшим обменом репликами с любопытством. Приходится вернуть взгляд мужчине. — Их история полна противоречий, неточностей и домыслов, — парирует Старкова. Гадая, заглотнет незнакомец наживку или нет. — Свадьба вряд ли последствие безусловных чувств, скорее всего, политический альянс в условиях гражданской войны, ими же развязанной. Некоторые говорят, они ненавидели друг друга до безумия, и Санкта-Алина не раз пыталась убить Беззвездного. Даже опрокинула на него потолок часовни. — Издержки брака, — по-равкиански отвечает он. — Потому что хорошую вещь браком не назовут? — отвечает Алина, сбитая с толку тем, что он так быстро распознал в ней носителя иностранного языка. Мужчина пожимает плечами и улыбается шире, явно довольный собой. — Простите, что имею наглость вмешаться в вашу полемику, но… — вид живого Де Капеля вытряхивает из Алины оставшиеся аргументы, — другие говорили, что они и любили друг друга до чистейшего безумия. — Полагаю, эти двое просто любили впадать в крайности, — без обиняков заявляет незнакомец с чёрными глазами, похожими на два кусочка обсидиана, блестящих в свете. Алина ожидает чего угодно. Де Капель славится своей экспрессивностью и вспыльчивостью. Его запросто может задеть столь беспристрастный тон, но художник улыбается тепло и одними глазами. По-отечески хлопает его по плечу. — Как и большая часть нынешней молодёжи. Тебе ли не знать, Алексаша. После чего Де Капель удаляется, напоследок дружелюбно кивнув им. Алина и Женя удивлённо переглядываются. Александр неприязненно морщится: то ли от фамильярной версии собственного имени, то ли от сравнения с молодёжью. Александр. Такое обычное имя. Она ожидала, как минимум, три титула после, но отбросила эти мысли и проигнорировала его проницательный, пронизывающий до костей взгляд. В конце концов, диалог завершен, что попусту сотрясать воздух? К тому же, его явно задели слова старого художника и на лице мелькнула то ли тень досады, то ли что-то более глубинное — чужая душа потёмки. Лезть в сердитый туман чужих мыслей не хочется, поэтому они с Женей возвращаются к тому, с чем пришли — катарсису и отчаянию, соответственно. Искусство поглощает её, питается энергией, напоминает о том, что не хочется вспоминать, сдирает запёкшуюся корочку с рубца и тревожит что-то тёмное, опасное. С искусством её познакомила мама. Зажмурившись, чтобы прогнать непрошенные мысли, грозящие утянуть на дно, Алина открывает глаза и пересекается взглядами с Александром, стоящим рядом с Де Капелем, рассеянно слушающим, видимо, рассказы о церковных канонах, потому что он склоняет голову в насмешливом подражании молитвам, прислонив палец к губам. Алина ловит себя на том, что улыбается. — Нашла новый арт-объект? — прослеживает Женя за её взглядом. — Вовсе нет. — Смотри, прожжешь в нём дыру. Позднее, когда людей прибавляется, Алина снова видит Александра, но уже в чужой компании — в компании высокой, темноволосой девушки. Чёрное струящееся платье скользит по длинным ногам и напоминает бушующие волны в разгар ненастья. Её улыбка, хоть и натянутая, сверкает ярче софитов, она мягко касается его локтя и что-то шепчет на ухо. — Жаль, мне показалось, что он заинтересовался в тебе, — обиженно говорит Женя, смотря в зеркало и поправляя волосы. — Ненавижу таких мужчин. У Алины начинает болеть голова, поэтому она не заостряет внимание на первой части предложения, и спрашивает, надевая пальто: — Каких «таких»? — Властных. Они верят, что всё можно решить деньгами или связями, что верность это пустой звук. Держись от них подальше, Алина.×××
Сон не идёт. Словно обидевшийся ребёнок, он убегает прочь, стоит Алине закрыть глаза и позвать его. Город замолчал пару минут назад, наступила глубокая ночь — высоко висела луна, проплывали тучи, а мысли хаотично метались по черепной коробке, раздражая, поглощая, мешая. Откинув одеяло, Алина устало сползает на пол. Мал так и не вернулся. Конечно, это не повод для беспокойства: он часто задерживается, постоянно остаётся на дежурствах или сидит в засаде. Бессмысленно звонить ему, телефон точно — на беззвучном режиме. Он придёт утром. Но червяк сомнений заставляет нервно кусать большой палец — детская привычка. Алина прикрывает глаза, окончательно попрощавшись со сном, как вдруг тишину разрезает звук звонящего телефона. Она поднимает руку к тумбочке, на ощупь находит телефон и стаскивает его. При контакте «Мал» её лицо озаряет искренняя, тёплая улыбка. Он тоже думает о ней. — Алло, ну ты где? — Али…на… — слышится страшный хрип, но это определённо голос Оретцева. Сердце бьётся в разы быстрее. — Мал, что случилось? — Ал-и-ина… — нежность родного голоса оборачивается острыми ударами паники, холодный пот струится по спине. Тело вздёргивается, как если бы электрический разряд прошил мышцы. — …встре…ся… н…гу… Он закашливается. Алина не может разобрать слов. — Мал! Где ты?! Скажи мне, скажи, где ты, я приеду. Я сейчас же приеду. Держись. Я помогу. Я… Выстрел обрывает всё — поток слов, его голос и телефонный звонок. Заставляет подскочить на месте. — Мал?! Ответь… Мал, прошу, Мал, ответь мне, пожалуйста, ответь. Но ответом служит тишина, и в этот раз она монолитная, тяжёлая, гробовая.